Иногда я представляю себя стенд-ап комиком, который стоит перед переполненным залом и рассказывает какую-то уморительно-зубодробительную историю из своей жизни, а в конце говорит заезженное: «Ну, у кого такое тоже было? Похлопайте!». И не хлопает никто.
И ему сразу становится как-то резко пусто в переполненном зале, софит, до этого момента уютно обнимающий его уверенное тело прямо посреди сцены, начинает вражески слепить, подталкивать к кулисам, как нечто чужеродное и ошибочное.
Он нервно сглатывает, отгоняя подкатившую к горлу липкую тошноту, и передышав этот момент непринятия толпы, снова надевает на вихлявое лицо нарочито широкую улыбку Джокера, от уха до уха, делает шаг вперед, распрямляя плечи. Вдыхает.
«Конечно, у вас такого не было, вы же не ходите еженедельно к психотерапевту, делая, казалось бы, оглушительные успехи в борьбе с нарциссизмом, тревожностью, и комплексом отличника, а затем причиняете добро близким, силясь объяснить им свою мотивацию, впрочем, безуспешно. Вряд ли кто-то из вас за пару часов скатывался с вершины крутой ледяной горки «молодец» до её подножия “ничтожество”».
В зале слышатся робкие смешки: значит, внимание аудитории снова на нём, он — не сумасшедший старик в теле кого-то привлекательного, значит, всего лишь толика сарказма способна превратить тебя из изгоя в любимца толпы, значит, если приправить горечь, то получится блюдо высокой кухни, которое хочет отведать каждый, значит, всё — это ничто.
«И ты встаешь, отряхиваешь с саднящих после неудачного приземления коленей мокрый снег, громко шмыгаешь носом, поправляя съехавшую набекрень шапку, подбираешь картонку, на которой совершил этот фееричный спуск в начало, и растерянно смотришь туда, откуда только что стремительно спустился. Можно ли было избежать этого? Кто виноват? Я? Или тот пацан, что вечно подталкивал в спину, чтобы занять мое место? Непонятно! А может, и нет никакого пацана и всё это я выдумал? Загрузил воображение несуществующими переменными и факторами, а пока пытался разложить их на криво сколоченных полках, поскользнулся на глупости и совершил бесславный спуск к истоку?»
Краем глаза замечает, что какой-то рыжий шкет зевнул на переднем ряду. И правда, сцена — не место для философии. Сцена — место для весёлых историй и шуток про экскременты. Нет шуток — нет счастливо улюлюкающих в приступе одобрения рыжих шкетов с первого ряда. Всё просто, как математика за пятый класс.
«А вообще, честно признаться, я порой не понимаю, зачем я пытаюсь распутать узлы мироздания, проникнуть в самую суть бытия, если я иногда не могу в комнату проникнуть без эксцессов. Представьте: живете вы в одной и той же квартире несколько лет. Ремонт не делали, мебель не переставляли. Казалось бы, что может пойти не так? Неужели можно не научиться ориентироваться в пространстве за это время? Нет ничего невозможного, скажу я вам голосом коуча из среднестатистического американского веллнесс-марафона! Порой дверные проёмы словно куда-то двигаются и я в них не попадаю! А вы говорите, мироздание…»
Рыжий опять смеется. А много ему надо, что ли? Пожалуй, ещё пара историй про падения, неловкие оговорки, общую нелепость в пространственно-временном ориентировании, и его ждут не только топы Ютуба, но и горделивое одобрение старшего поколения, когда он пошутит свои клёклые шутки на «Голубом огоньке». Комик слегка ухмыляется, пробуя на вкус сладкое всеобщее признание и любовь.
Вдыхает очарованно.
Выдыхает. И этот выдох гасит яркую сцену, погружая комика, рыжего шкета, да и весь зрительный зал, в темноту, как деньрожденный торт, приторный от варёной сгущёнки, на которую не поскупилась уставшая после работы мама.
Я — снова я, лежу в южной ночной темноте, рядом сопят собаки, уютно прижавшиеся к моему боку. Никакого зрительного зала нет — только уставшие от моих скачков настроения близкие, которым в моменты просветления просто хочется выдать путёвку в счастливую жизнь без моих домашних стендапов, и отпустить с миром, отправившись на остров тщеславия в компании собак. Вот кому-кому, а им точно всегда будет плевать на приступы нарциссизма и тревожные эпизоды. Они всегда будут преданно смотреть мне в глаза, с теплотой неразумных существ, подчиняющихся инстинкту «любить». Изо дня в день станут слушать мои рассказы взахлёб на одной мне интересную тематику, не дадут волнам непонимания и непринятия извне испортить мою классную причёску.
И вся жизнь была бы неумолимым стендапом для зрителей, которым не нужно пытаться понравиться.
Ляпота.