Глава седьмая
Отец
Жизнь стала странной, увлекательной и неправдоподобной. Данилке было грустновато из-за расставания с отцом, Лизой и прежним житьём. Жутковато из-за творящейся по-соседству невнятицы и рассказов Снежаны. Стыдновато перед матерью, ведь в её отсутствие в их жилище приходила странная гостья, Оконная девочка. Из-за этих многочисленных «вато» Данька всё время находился в лихорадочном состоянии.
Во время прогулок по бульвару начинал рисовать, но, видя опять те же неизменные кровоточащие вишни, бросал мелки и принимался носиться туда-сюда, как трёхлетний несмышлёныш. Вечерние мамины сказки Данилка прерывал глупыми, не идущими к делу вопросами. Например, спрашивал мать, почему она каждое утро уходит на работу через дверь, а не через окно. Сны были душными, красными от крови неизвестного сада и чёрными от мыслей ютящихся вокруг проходимцев.
Даня похудел, побледнел, пальцы его начали еле заметно дрожать. Он всё время порывался куда-то бежать и что-то делать, но ничего не доводил до конца. Мать повела Данилку на приём к детскому невропатологу. Тот внимательно осмотрел мальчика, выписал противный и горький успокоительный чай, который Данька, морщась, пил, перед сном.
Дни были, в общем-то, одинаковыми. Голубоватые утра и залитые молоком хлопья, мамина спешка и ворчание, щелчок дверных зубов. Через пару минут из окна выходила Снежана. Даня угощал девочку немудрёной едой, которую ему оставляла мама. Йогуртом, печеньем, прикрытыми тарелкой от мух и порчи бутербродами, яблочным соком.
- Вкусно. Не то что выдуманная еда. От туманного молока и облачных десертов никогда не будешь по-настоящему сыт, - и Снежана благодарно улыбалась.
А потом начинались игры. В «Холодно-тепло», в пресловутый "Изумрудный город", в слова и бог знает ещё во что. День за окном становился желтоватым, пыльным, ребятишки кричали, словно чайки на далёком море, о котором Даня и Снежана знали только по рассказам. Как-то в один из тягуче-сонных послеполуденных часов Снежка призналась, что с помощью силы мысли отправляла Данькиной матери странные смски.
- Зачем? - удивился Даня.
- Скучно было. Хотелось поиграть, - и Снежана рассмеялась.
Дом и его клетушки жили своей напряжённо-весело-трагической жизнью. Небо за окном розовело, Снежана растворялась в оконном стекле, и вскоре после этого возвращалась мать. Полумёртвая от жары и усталости, она с трудом находила в себе силы погулять с сынишкой, приготовить ужин, вскипятить воду для мытья и рассказать Даньке сказку. Данилка жалел маму и старался хоть чем-нибудь ей помочь. Мыл посуду в обжигающе-недоброй воде, убирал за собой игрушки, подметал пол.
- Хороший ты у меня. Совсем, как папа, - и глаза матери затуманивала грусть.
Даньке в такие минуты становилось тоскливо. Тоска эта зрела, увеличивалась, как снежный ком и выливалась в надоедливые расспросы перед сном. И лишь осуждение ночника, молчаливое неодобрение синевшего по-сонному одеяла и мамины упрёки приводили его в чувство, и мальчик умолкал.
В город пришёл Июль, брат-близнец Июня. Такой же неуловимо-васильковый по утрам, пыльно-жёлтый в послеполуденные часы, стыдливо-розовый на закате и синевато-прохладный после захода солнца. Снежана стала заговаривать о каком-то сюрпризе, который готовится для него в Заоконном мире. «В тот день ты увидишь мою страну. Край зимних грёз. Там всегда идёт снег», - Снежка улыбалась, обворожительно, радостно. И Данилка не знал куда себя девать от волнения и внутреннего ликования.
Он мало обращал внимания на реальную жизнь, грёзы всё больше затягивали мальчишку. Лишь иногда Даня как будто просыпался. Однажды субботним утром к ним прибежала перепуганная соседка. Её жиденькие тёмно-русые волосы растрепались, по дряблым щекам текли неестественно-крупные слёзы.
- Лёнька, мой сын... Ему совсем плохо. Вызовите «скорую», я прошу вас. Я не переживу его смерти, не позволю Лёне умереть!
Какой же потерянной и жалкой выглядела эта женщина в своём рваном синем халатике, который мама давно пустила бы на тряпки! У Дани защемило в груди, захотелось сказать дряблокожей что-то хорошее, ободряющее. Но мальчик так и не нашёлся и смотрел на соседку с тупым упорством.
- У вас же телефон есть. Такой, который к уху. Пожалуйста. Вы же человек, - плачущий голос соседки болью отдавался у Данилки в голове.
- Да вызову я, не переживайте, - и мама довольно, впрочем, неохотно набрала номер «скорой».
Спустя полчаса Данилка с волнением наблюдал из окна за тем, как носилки грузят в большую белую машину с алым крестом. И почему-то звенели колокольчики. Маленькие, серебристые и немного навязчивые.
- Сам виноват, сам виноват, - давясь от смеха, сказала Снежана. Каким-то образом она умела становиться невидимой. - Ну ничего, может быть, теперь он изменится, изменится.
- Мама, тебе его жалко? Лёньку этого? - Даня отвернулся от окна.
Мать покачала головой.
- Почему? Он же больной. Плачет, головой о стены бьётся, мебель ломает, а теперь его в больницу повезли.
- Сам виноват, - резюмировала мать, невольно повторив фразу Снежаны.
И ничего больше не прибавила, сколько Данилка ни спрашивал. В другой раз всех жильцов эвакуировали на улицу из-за пожара на третьем этаже. Пахло дымом, гарью и ещё чем-то, резким, пугающим, отвратительным. В свете фонаря промелькнули носилки с обгоревшим до неузнаваемости телом какого-то мужчины.
Было сине-дымко, где-то вдали догорал последний луч кроваво-красного солнца. В соседнем дворе скрипели качели. И почему-то звенели колокольчики. Маленькие, серебристые и немного навязчивые.
- Сам виноват, сам виноват, - давясь от смеха, сказала Снежана. Каким-то образом она умела становиться невидимой. - Ну ничего, может быть, теперь он изменится, изменится.
- Мама, тебе его жалко? Мужика этого? - повернулся к ней Даня.
Мать покачала головой.
- Почему? Он же весь обгорел, а теперь его в больницу повезли.
- Сам виноват, - резюмировала мать, невольно повторив фразу Снежаны.
И ничего больше не прибавила, сколько Данилка ни спрашивал.
И вот наступил солнечный, волнительно-переломный день, перевернувший всю жизнь Дани. Как только за матерью закрылась дверь, из окна вышла Снежана и зачем-то приложила палец к губам.
- Тссс! Закрой глаза. Сейчас будет сюрприз. Раз, два три, четыре, пять. Снег в ресницах заблудился и в слезинку превратился. А теперь смотри, - Снежка подвела Даню к окну, и он подумал, что видит сон.
Куда подевались пыльный и грязный двор, чумазые, галдящие ребятишки, соседний дом, жёлтый и хмурый, сероватая зелень, лазурное небо с белыми облачками? Перед глазами удивлённого Данилки предстала снежная пустыня. Крупные и белые хлопья медленно танцевали в воздухе и, утомившись, опускались на землю. Чуть поодаль виднелся красный, сказочный, домик. Оттуда вышел отец. Такой же молодой, красивый и весёлый, каким он был зимой, до той горько-чернильной и табачно-громкой ночи.
- Даня? Иди ко мне! Чего смотришь? Скорее сюда. Погуляем с тобой, потом поедим. Я мороженого купил. А завтра утром к нам мама переберётся. Иди же. Не стой, как истукан! - при звуках этого дорогого, знакомого голоса, по щекам Дани потекли слёзы. Раньше он не подозревал, что можно плакать от счастья.
Рванувшись всем телом вперёд, мальчик прошёл сквозь стекло. Окно оказалось тёплым и податливым, как вода. Даня бежал, увязая в снегу, но странное дело. Чем быстрее двигался Данилка, тем сильнее удалялись пряничный домик и отец. Данька задыхался, голова его болела от звона невидимых колокольчиков. В конце концов, Дан в изнеможении повалился в снег.
- Тебе надо переодеться. В футболке и шортиках ты замёрзнешь, простудишься, - и опять раздался еле слышный звон.
Только теперь Данилка понял, что это смеялась Снежана.
- Где отец? Почему я не могу до него добраться? - кашляя и задыхаясь, пробормотал Даня.
- Да нет здесь твоего папаши. Он далеко, лес валит, а потом в бараке спит. А, может, дожидается в камере решения суда. Я в этом плохо разбираюсь. - Снежка опять рассмеялась. Лицо её впервые за всё это время стало жестоким, чужим и очень-очень взрослым. - Домик и живущий в нём человек — грёза, причём временная. Я её уже уничтожила. Зачем мне твой папа и красная лачуга? Ты не представляешь, сколько времени я готовила и репетировала этот спектакль!
- Как же так? Как же так? – без устали повторял Данька.
Он не хотел верить в то, что по глупости и наивности стал вечным пленником Мира зимних грёз.
Продолжение следует