Глава четвёртая
Зелёно-серый змей
Июнь две тысячи восьмого года
Лето пришло в их городок очень рано. «Свалилось, как снег на голову», - шутила соседка тётя Женя. Уже в конце апреля стояла тридцатиградусная жара, а в середине мая деревья зазеленели, и дворы стали жёлтыми от одуванчиков. Вот почему, к двенадцатому июня красное время года заскучало, нахмурилось и устало от самого себя.
День был жарким и липким, листва посерела от пыли. Июнь медленно полз по городу, словно огромный, объевшийся человеческими пороками серо-зелёный змей.
- Давай быстрее. Что ты тащишься? - раздражённо прикрикнула на Данилку мама. - Аделаида Валерьевна нас, наверное, уже заждалась.
Мальчик вздохнул и бросил прощальный взгляд на квартал, в котором ещё совсем недавно жил с бабушкой, дедушкой, матерью и отцом. Аккуратные розовые и жёлтые двухэтажные домики грелись на солнце, словно престарелые бездомные коты. Окна с кружевными занавесочками и геранью выглядели щемяще-уютно.
Соседи жили тесно, словно большая и дружная семья. Как-то мама ходила за лекарством для соседской Лизы, а в другой раз её мать, высокая и худая, как палка, тётя Женя, забрала Даню из детского садика. Что-то там вышло у мамы на работе, а папа... Он и всегда был призрачным и неуловимым, а потом попал в одно плохое и тёмное место, где злобно скалились решётки, а люди по вечерам валились с ног, полумёртвые от усталости. Это Данилке десятилетний Валька, старший брат Лизки, рассказал.
«До свидания, Лиза. До встречи, добрые домики. Пока, одуванчики. Прощай, бабушка. Больше к тебе не приду. Ты так на маму кричала! А с тобой, дедушка, даже прощаться не стану. Ты мамку не защитил. Просто стоял рядом и вздыхал. Предатель!» - асфальт стал неровным, бугристым.
Насытившийся людскими горестями змеино-салатовый июнь от скуки решил поиграть с мальчиком и... И мир перевернулся с ног на голову. Колено укусили злые камушки.
- Ты просто невыносимый ребёнок! - закричала мама. - Семь лет уже, а падаешь, как годовалый.
- Я не виноват. На меня асфальт за что-то рассердился, - обиженно забормотал Данила.
- Не выдумывай!
Они миновали жутковатый, исписанный нехорошими словами заброшенный кинотеатр, неприятные ржавые гаражи, по крышам которых с громкими криками бегали мальчишки, мрачный дом с длинными окнами. Небо стало желто-пыльным, набившим оскомину. От него сводило скулы и хотелось плакать. Как от ворчания бабушки Иры.
- Вот мы и на месте. Что-то Аделаида задерживается, - они стояли около длинного, на удивление некрасивого грязно-зелёного дома. Чуть поодаль сидел на качелях мальчишка лет двенадцати. Бледный, худой, с неприятной улыбкой на лице.
- Дурачок он. Не показывай пальцем, - прошептала мама в ответ на расспросы Дани.
«Скрып-скарп, иискир!» - надрывались качели. «Наверное, у вас все косточки болят и жизнь тяжёлая. Совсем, как у моей бабушки. Злые вы. Не буду на вас качаться», - мысленно обратился к скрипунам Данька. Ребятишки помладше карабкались по старым, облезлым лесенкам. Девочка в полосатой, слишком тёплой для июня кофте и короткой коричневой юбочке за что-то отчитывала малышку лет двух: «У всех сёстры как сёстры, а ты...». Дом был нервным, ведущим напряжённую, полную веселья и драмы жизнь. В одной из квартир громко играла музыка. Неизвестный певец без устали жаловался на какую-то лживую Кристину. Где-то плакал ребёнок, ссорились мужчина и женщина... Пахло чем-то сладковато-грязным, неприятным.
- Что же она не берёт? Забыла Аделаида о нас, что ли? - мать в раздражении убрала мобильник в сумочку.
Данилке стало скучно и отчего-то страшно, захотелось пить, но жаловаться он не смел. На скулах у матери виднелись два красных пятна, а ноздри дрожали. Наконец, к ним подошла полноватая женщина лет сорока пяти. Её иссиня-чёрные волосы с отросшими седыми корнями не мешало бы вымыть, а нелепую длинную юбку и полосатую бело-серую футболку — постирать. От запаха пота, чеснока, дешёвых духов и табака Данилку замутило.
- А вот и я, - с неестественным, совсем невесёлым смешком проговорила Сальноголовая. - Я торгую одеждой у «Рассвета». Постоянно какие-то задержки. Пойдёмте, покажу вам будущее жилище. Чудную комнатку.
Аделаида замялась, тщетно стараясь отыскать в мрачной норе, которую сдавала, хоть какие-то достоинства. Елена, Данилка и Аделаида Валерьевна вошли в пахнущий чем-то приторным сумрак подъезда. Исписанные сверху донизу стены, удивительно грязные, истёртые ступени и жуткие крики, доносившиеся откуда-то сверху, оглушили мальчика, навалились на него, опутали липкой паутиной. Где-то хлопнула дверь, мрачные молодые люди, стоявшие на площадке между этажами, неохотно посторонились и проводили троицу недовольными взглядами. Ступеньки, ещё ступеньки, коридор, в глубине которого притаилось мёртвое чудовище. Неработающий холодильник или старый шкаф. «Вот-вот оно оживёт, зарычит и начнёт волочиться по полу. Волх-волх-волх-волх. Подползёт к нам и...»
- И чего ты встал? Идём! Мучение с тобой! - недовольно прошипела мать.
Они вошли в крошечную прихожую, из которой открывался вид на заставленную мебелью комнатку и перегородку.
- Тут ваша спальня, гостиная и рабочий кабинет, - опять послышался смех Аделаиды. Волглый, как волочение воображаемого чудовища в коридоре. - За стеночкой газовая плита. А вон там раковина и прочие удобства.
Ещё никогда Данилка не видел таких убогих туалетов. Коричневые ржавые потёки делали унитаз похожим на больное, умирающее животное. Кафель на стенах и на полу потемнел и приобрёл неопределённую серо-буро-малиновую окраску. Комната выглядела немногим лучше. Старый сервант провожал печальным звоном каждый их шаг, потёртый ковёр цвета свернувшейся крови напоминал пустынные земли из горячечных снов. Жёлтые обои отстали от стен в нескольких местах. Грубый стол кто-то наскоро сколотил из первых попавшихся досок. Два невесёлых деревянных стула с больными суставами смотрели на потенциальных жильцов со скрытой враждебностью. Кровать с панцирной сеткой тряслась, словно желе, не то от страха, не то от беззвучного смеха. Оранжевую старомодную люстру покрывал толстый слой пыли.
А окно... В нём таилось что-то странное, загадочное. На какой-то момент Дане показалось, что стекло покрыто удивительной, никогда не виданной им золотистой пылью. Но в следующую секунду выходящая во двор прозрачность опять стала прежней. Скучающей, банальной и чуть-чуть грязноватой.
- Горячей воды, я так понимаю, нет? - мать смотрела на квартирную, вернее, комнатную хозяйку с неудовольствием и даже осуждением. Как будто это она, Аделаида, сделала текущую из крана влагу обжигающе-холодной.
- Так у нас на всей улице её нет. Бюджетное жильё. Что вы хотите? - начала оправдываться Аделаида Валерьевна. - Я ведь и сама в такой же комнатке обитаю, только через дом. Так раз в неделю ставлю на огонь кастрюльку и... это самое... Мы ведь с дочерью жили в нормальной квартире со всеми удобствами, а потом разменять пришлось. Ларочка повзрослела, медицинское училище окончила и с парнем решила съехаться. Ну не втроём же нам жить, в самом деле. И мне хлопотно, и молодым не продохнуть. Вот и разменяла нашу «хрущовку» на две клету... комнаточки. А потом... Далеко теперь Ларочка, не воротишь. Вот и сдаю. До вас тут семья жила с девочкой, ещё раньше мамочка молодая с дочуркой, а перед этим женщина такая приличная.
- А куда ваша дочка уехала? - вмешался в разговор Данилка.
От сбивчивого рассказа Аделаиды веяло чем-то жутким, потусторонним и склизким, как от сырого подвала, в который не заходили много лет. А Даня, подобно многим мальчишкам его возраста, любил всё таинственное и страшноватое.
- Далеко она, - повторила Аделаида и быстро-быстро заморгала.
- Данька, как ты себя ведёшь? - рассердилась мама. - Вы его извините. Данилке даром, что семь лет, а болтает всё, что на ум взбредёт. Несмышлёныш совсем.
Даня от такого унижения надулся и отошёл к окну, которое почему-то его привлекало. Комната дышала тайнами, мистикой и пороком. Каждая складка на сомнительной чистоты покрывале, каждая щель, каждая трещина на потолке хотела поведать Данилке секрет. Тёмный и горький, как та ночь, когда папу увели.
Мама и Аделаида Валерьевна обсуждали плату за комнату и другие скучные и малопонятные вещи.
- Ну что встал? Располагайся. Игрушки свои вынимай, - вывел его из задумчивости мамин голос, когда за Аделаидой захлопнулась дверь.
Даня вытащил из коробки игрушечную «скорую помощь», подаренную папой, заклеенного изолентой робота, кубики, конструктор и разноцветные машинки. Послышалась французская песня про снег. Маме пришло сообщение.
- Что за... Дурдом какой-то! - проворчала мама и уже хотела закрыть телефон-раскладушку, но Данилка начал донимать её расспросами. - На, читай, если так интересно! Какие-то дураки шутят. Наверное, номером ошиблись.
«Снег в ресницах заблудился и в слезинку превратился», - прочитал мальчик. Перед тем, как сесть в тюрьму, отец успел научить его счёту, письму и грамоте.
Продолжение следует