Глава третья
Кровавый сад
Пришёл в себя Данилка у чёрной кованой калитки Кровавого сада. Здесь начинался Заоконный мир медсестры Ларисы. Угольно-алые земли, пахнущие цветами и смертью.
- Чего встал? Идём! Эх ты, слабак! Три месяца здесь, а к шалостям Теней привыкнуть не можешь! - напустилась на Даньку Снежана.
Любава схватила Данилу за руку и потащила за собой.
Дети оказались в саду. Дорожки были усыпаны лепестками цвета фуксии, вишни на ветвях сочились рубиновым соком. В Мире майских грёз всё состояло из крови. И домик, в котором жила и хворала Лара, и красные маки у неё под окнами...
В Реальности плоды созревают не в мае, а в конце лета или осенью. Мать когда-то подробно рассказывала об этом Даньке. Но в Заоконье дни, времена года, явления природы и чувства чередовались, как на карусели.
Стоило Данилке переступить порог краснокирпичного домишки, как у него закружилась голова от сладкого запаха тлена, малины, вишни, маков и роз. Крошечную прихожую заливал розоватый свет китайского фонарика. При взгляде на трясущиеся, словно желе, цикламеновые стены становилось вязко и отвратительно-сладко во рту.
- Данилка, Любава, Снежана, это вы? Идите сюда, - послышался из соседней комнаты слабый голос тёти Ларисы.
Оконные вошли в душистый влажный сумрак. Лара хлопнула в ладоши, и загорелся свет. Дрожащий, боязливый, напоминающий по цвету розовые бутоны.
- Простите, что не проведала вас. Мне нездоровилось, - голос медсестры был гипнотическим, манящим за собой словно крысоловная дудочка. - Боже мой! Вам пришлось преодолеть столько трудностей, опасностей и ужасов!
- Они не настоящие и подчиняются мне, - заметила Снежана.
Ла выглядела неважно. Лицо её стало белым, как простыня, под носом запеклась кровь, а на щеках виднелись следы красных слёз. Судя по всему, ночью у бедняжки опять случился приступ Кровяницы. Лихорадки, при которой Розоватая Медсестра плакала, закрывала руками голову и просила пощадить её, оставить в покое. В такие минуты из носа и глаз тёти Ларисы сочилась бордовая влага.
Лара покинула постель, состоявшую из лепестков роз, и, держась за стены, отправилась на кухню. Крошечное помещение, где на столе всегда лежал разрезанный арбуз, а в жужжащем, словно мухи над покойником, холодильнике ждало своего часа варенье. Вишнёвое, малиновое и клубничное. Напевая себе под нос какую-то незамысловатую песенку из Реальности, Лариса принялась заваривать чай. Здесь он был каким-то ненормальным и по цвету напоминал кровь. «Это каркаде», - отвечала на брезгливые расспросы Данилки Бело-розовая. А Данька называл кисловатую гадость кроведе и с тайным злорадством наблюдал за тем, как бледнела и расстраивалась Лара.
Вскоре медсестра накрыла столик пожелтевшей от времени кружевной скатёркой с подозрительными бурыми пятнами на бахроме. Явился неизбежный арбуз, сын августа, которого Заоконные грёзы для чего-то перенесли в май, вазочки с вареньем и чай в чашечках из багрового фарфора.
Любава с некрасивой жадностью набросилась на малиновое варенье. Снежана с королевской грацией положила в рот ложечку сочащихся сахарно-сладким соком вишен, а Данилка от своей клубничной порции по обыкновению отказался. Ну не мог он себя заставить попробовать чужую кровь! Мама так боялась красной влаги, говорила, что в ней масса инфекций, называла какие-то диковинные болезни с непроизносимыми названиями.
- А теперь поговорим о том, как мы здесь оказались, - капризным тоном избалованного ребёнка протянула Снежана. - В прошлый раз я начинала. Теперь твоя очередь, Данилка.
- Да не хочу я рассказывать одно и то же, - возмутился Данила. - Сколько можно? И какой в этом смысл?
- Зачем ты это делаешь, Даня? - голос медсестры дрожал от тайных, накипевших за эти безрадостные, жаркие, вечно-майские дни слёз. - Ты же добрый, хороший. Для чего притворяешься упрямым, глупым и злым? Тебе нравится меня мучить?
В эту минуту Лара как будто постарела на несколько лет, её волосы растрепались и потемнели. И показалось Данилке, что на него смотрит мама. По вечерам Данька донимал мать расспросами. «Когда мы вернёмся к бабушке и дедушке?» «Я увижу соседскую Лизу?» «А папа приедет на следующей неделе?». Одеяло синело нежно, по-сонному. Больной, громкоголосый Лёнька и его несчастная, истеричная мать наконец-то умолкали.
Ночник подмигивал мальчику, словно хотел сказать: «Спи, глупыш. Разве ты не видишь, как мама устала? Не приставай к ней. Закрой глаза, представь ваш двор, поросший одуванчиками, и усни. Папа тоже дремлет, а тяжёлые думы его улетели куда-то. И бабушка, приняв свои пахучие капли, смежила веки. И соседи видят душно-чёрные, воспалённые сны»
- Зачем ты это делаешь, Даня? - каждый раз спрашивала мама.- Ты же добрый, хороший. Для чего притворяешься упрямым, глупым и злым? Тебе нравится меня мучить?
- Прости, мамочка, - Данилка смущался, краснел, закрывал глаза и притворялся спящим.
Вот и теперь под влиянием внезапного наваждения он уступил и начал рассказывать.
- Это началось в июне. Бабушка сказала маме: «Проклинаю тебя! Домой можешь не возвращаться. Не приму!» А мама ответила, что разберётся со своей жизнью сама. Потом я нёс коробку с игрушками, а мамка — большую клетчатую сумку с нашими вещами. Асфальт сначала был ровным, а потом состарился, растрескался и меня уронил. Мама рассердилась.
Даня закрыл глаза и мысленно перенёсся в далёкий июньский день, когда они переехали в длинный, грязно-зелёный дом, который мама называла казармой. Пятиэтажный муравейник состоял из длинных коридоров и крошечных восьмиметровых комнатушек...
Продолжение следует