1
Люди не обязательно живут, но обязательно умирают.
А мёртвых людей нет.
Просто люди обрастают подробностями бытия, и под тяжестью подробностей то медленно, то быстро, а то и мгновенно перемещаются в прошлое. А прошлое никогда не бывает мёртвым. Ибо прошлое - это крепко дремлющая наша явь. Она однажды очнётся и заставит всмотреться, как в нынешний день, так и в завтрашний.
А людей множество, и мест обитания разных и обыкновенных много. И луг, что в московском Кремле, был поначалу обыкновенным лугом. А возмужав, он принял людской сан, сан Ивановской площади. А иначе и быть не могло, ведь именно здесь рождались, росли и уходили в прошлое многие русские цари, в том числе и цари Иваны. Здесь родился и Великий Пётр. Здесь рождались, жили и другие венценосные особы. Но и те, которые появлялись на свет в иных местах, стремились поклониться русской святыне, Ивановской площади.
А каждая венценосная особа, так или иначе, оставляла на площади автограф то в виде величия Чудова монастыря, то в виде делового усердия Приказных палат, то в виде духовного благородства Архиерейских покоев. А царь Александр Освободитель расписался на площади Николаевским дворцом. И незаметно, но уверенно Ивановская площадь превратилась в летопись русских монархических династий, и стала называться ещё и Царской площадью.
2
Августовское лето 1904 года. Николаевский, а правильнее, Малый Николаевский дворец на Царской площади в полном распоряжении генерал-губернатора Москвы, великого князя Сергея Александровича.
3
«Москва - хлебосольная матушка. Петербург - добрый, рассудительный отец. А таких, как я, сыновей не сосчитать. И было бы скучно, но на службе не поскучаешь»!
Так подумал Сергей Александрович и взял перо. Он не любитель эпистолярного искусства. Но, с кем поделиться сокровенным, как не с братом Константином. Брат двоюродный, но любимый и всепонимающий. По-другому и быть не может, ведь Константин Романов, помимо должностных и житейских статусов, поэт, поэт широко известный, как К.Р.
«Любезный К.Р.обожаемый друг, как я тебе завидую. Стихи. Музыка. Балет. Конечно, и стихи, и музыка, да и прекрасные танцовщицы ; антураж твоего другого и главного существования. Но - прости! об этом в другой раз. А я… Я живу в мире чётком, простом. Я живу в мире, где приёмы, парады, люди всех возрастов, всех рангов и от всех богов. Людям нужны протекции, защита от понятных и от непонятных препятствий. И, как само собой разумеющееся, людям нужны деньги»…
«Деньги фетиш существования, и нашего с тобой тоже. Но мы с тобой на царском олимпе. А вершина олимпа и его подножие совершенно несовместимые части одного целого»…
«Но чаще всего, изо дня в день, мы в центре круга одних и тех же людей. Я смотрю на тебя, ты смотришь на меня. А сделаешь пару шагов, всего пару шагов вниз! и немедленно перед тобой и диковинные люди, и диковинные места их деятельности. А ещё мы не видим, и боюсь, по-настоящему не понимаем ни людского нищенства, ни людского обиженства. И людскую мстительность не понимаем»…
«И ничего не меняется. И не изменится. Ибо и я мучаюсь, как и многие из нашего круга, фамильной Романовской болезнью - знать, что надо делать и не знать, как это сделать»…
Сергей Александрович задумался...
Сейчас К.Р., а проще Константин, наверно, в питерском салоне у генеральши Богданович Анны Викторовны. Или Александры Викторовны? Да ну, её! В любом случае салон место престижное, равно, как и покрытое плесенцой чистокровной обывательщины. Но где ещё найдёшь доверительных собеседников для обсуждения наших военных неудач в Маньчжурии? А где найдёшь достойных соперников для бриджа? А можно и оценить пикантные моментики из жизни сановных фигур. А можно и просто дивиться и негодовать по поводу сплетенных нелепостей…
Да, любимый брат и друг может отвлечься, и постоянно отвлекается, от дел службы, а я не могу. Нет, конечно, и в Москве есть доверительные, душистые, особой душевностью приюты, но - скучно и противно!
Сергей Александрович снова взял перо.
«Ты спросишь, а зачем спускаться с царского олимпа? А зачем вникать в зловонь людских брожений? Не в упрёк, в искусстве пребывать приятнее. Но ведь и тебе превосходному К.Р. не удалось избежать службы. Ибо: защита монархии ; есть защита Православия. Что важнее и значимее? Ничего! О, как верно и благородно ты сказал:
Когда креста нести нет мочи,
Когда тоски не побороть,
Мы к небесам возводим очи…
Вот кредо. Отречься невозможно. А посему… Но к значимым ипостасям людским вернёмся позже. Приезжай. Лиза обрадуется. О, Елизавета Фёдоровна! Да и ты обрадуешься. Знаю, ты, как и многие другие в плену её обаяния. Невозможно избежать плена! Но, молчу, молчу, молчу»…
Раздался скрип. Короткий, решительный и одновремённо жалобно хрюкающий скрип. Так может скрипеть, и скрипит, порожек в маленькую приватную комнату, «штаб-светлицу» губернаторского кабинета. Согласно репликам Сергея Александровича, его «парадный кабинет и крикливо-пышный, и длинный, как бальный полонез какой-нибудь таракани, вроде Калуги». А вот в этой «тесноватой, но милой светлице», и проходит основное присутственное, и не только присутственное, время великого князя. Он и сейчас в светлице.
Ну, а скрип, появился довольно давно, но, по докладу личного адъютанта, капитана Джунковского, «исследования местного плотника ничего существенного не выявили», но исследовательская работа по «скрипучему хрюку» продолжается.
- И что за странный скрип, - ворчал Сергей Александрович. - похоже, если и не свинью, то поросёнка подкинули точно. Прошу разобраться!
Однако, «разбирательство» плотников и в очередной раз ничего существенного не выявило.
А сейчас в заветную светлицу вошёл капитан Джунковский. Зная, что капитан по пустякам в неурочную паузу, беспокоить не будет, князь отложил письмо:
- Итак... ; князь поднялся, и с высоты внушительного роста разрешительно взглянул на капитана, - я вас слушаю, Виктор Фёдорович.
- Ваше высочество… Сергей Александрович, - заговорил адъютант, - из жандармского управления настоятельно просят ограничить поездки. У жандарма, полковника Сильницкого, данные от тайного соглядатая. Опять революционеры, опять бомбы. А у вас в плане… э… особая поездка. С Елизаветой Фёдоровной.
- Итак, - князь подошёл к капитану, поправил на его кителе аксельбант.- Шнуры новые, а «карандаши» неодинаковые. Или я не прав?
- Правы, ваше высочество, но ведь - неброско!
- Неброско. А вблизи чуть-чуть разница понятна. Вы уже неделю в должности. Неделя - конечно, нет ничто, и всё же… Ещё раз напоминаю, не люблю придворное раболепное «ваше высочество». Посетители и прочий официоз другое дело. А между нами всё должно быть простым, понятным, безобманным.
- Извините, Сергей Александрович... Так что в отношении поездки?
- Давайте, Виктор Фёдорович, перестанем реагировать на каждую жандармскую бумагу. Пусть революционеров Сильницкий сам ловит. А мы - по своему плану. На каждый чих, сами понимаете, не наздравствуешься…
4
В «полонезной» части кабинета князь непроизвольно посмотрелся в напольное витражное зеркало. Зеркало обрамлено богатым, крейзовым узором, Зеркало ещё раз подчёркивает внушительную стройность княжеского облика. Лицо худощавое, мужественное. Черты правильные, но изгиб ноздрей слишком резко упирается в носогубные складки. Не потому ли при каждом разговоре черты лица собираются в не сразу заметную, но заметную! покровительственную насмешку?
Посмотрев на необъятный и совершенно пустой стол, а стол таковым и должен быть! князь удовлетворённо подумал, да, с новым адъютантом ошибки не произошло: толковый, исполнительный. Но… окончательно решать «адъютантский» вопрос будет время.
Князь раздвинул оконную штору. Август слишком прохладен, по-осеннему прохладен. Утренний туман прочно цепляется за высоты и узости улиц. Вот и сегодня, скоро полдень, а белые тяжёлые клочья продолжают висеть на заборах, печных трубах и, как само собой разумеющееся, на крестах Чудова монастыря.
Разрывая туманную дымку, из дымки вырвалось розовое полузакрытое ландо. Стройная женщина, аккуратно придерживая шлейфовые воланчики обтягииваюшего фигурку платья, направилась к подъездному порталу и остановилась. Оглянувшись на пустынную туманность площади, женщина внимательно, очень внимательно, начала всматриваться в окна губернаторской резиденции. Увидев желанный силуэт, женщина высоко подняла руку в фисташковой перчатке и призывно пошевелила пальчиками.
- Лиза!-; крикнул в окно Сергей Александрович, - я спускаюсь. Отпусти транспорт, поедем в моём транспорте.
Повернувшись к адъютанту, князь продолжил:
- Вынужден согласиться с господином Сильницким, опасаться одиозных личностей, разных… всяких… революционеров, необходимо серьёзно. Виктор Фёдорович, распорядитесь о более внушительном транспорте! Ландо - необоснованное легкомыслие. А мы с супругой - в «Мюр и Мерилиз». Вы, естественно, с нами. Кстати я там ещё не был. Надеюсь, исходя из моей задумки, не будет всегдашней, идиотской помпы? Кокошники, хлеб-соль, шеренги полицейских… ну и многое протокольное другое.
- Сергей Александрович, заверяю - полное инкогнито. Багдадский Гарун-аль-Рашид позавидует! С вашего разрешения, я поеду вперёд! Согласитесь, разведка нигде не помешает…
Универсальный магазин « Мюр и Мерилиз», совсем недавно «запущенный» шотландскими коммерсантами, в самом центре Москвы. «Мюр и Мерилиз» место для Москвы знаковое. Это первый такого огромного масштаба торговый центр, где можно сразу и сходу купить - всё! А милые, вежливые девушки-продавщицы, их стали называть мюрмерилизочками, всегда помогут.
Мюрмерилизочки восхитительны, товар великолепен, торговые залы просторные и тоже восхитительны богатым оформлением. Но кое-что в высшей степени возмутительно. «Кое-что» - цены!
Цены заоблачные! И совершенно не допускается «торгования». Твёрдый ценник - закон! А на кой чёрт тогда фамильное мастерство выторговать хотя бы копейку! Блекнет, исчезает смак покупки! Но - посмотрим… И многим, ох, многим захотелось побывать в таком магазине.
И великой княгине Елизавете Фёдоровне, как очень моложавой женщине, как красивой женщине, как женщине любящей супруга, захотелось порадовать супруга, да и саму себя, чем-то необычным, особенным. А где такое возможно в Москве? Несомненно, у «Мюра».
А туман совсем растаял, и обнажилось небо, сплошь заваленное угрюмыми, ноздреватыми тучами. Заморосило. Елизавета Фёдоровна теснее придвинулась к мужу, рука, без перчатки, пробралась под цивильный сюртук мужа. Под цивильный сюртук? А что поделаешь, генеральский мундир отставлен! Случай редкий! Но если стать Гарун-аль-Рашидом, то надо хоть как-то соответствовать истине…
А нежная ручка на мускулистой груди…
- Лиза, - бормочет князь, - неудобно… Зачем такая декларация нашего потаённого?..
- А кто видит? Никто не видит. А знаешь, только в такой поездке и может возникнуть настоящее уединение…
- Лиза, ну что ты говоришь? А в домашнем уединении нет покоя?
- Нет покоя! Нет покоя потому, что сознание простого человеческого «я» отравлено родовым, ритуальным «ваше-высочеством». Оно гнетёт, заставляет оглядываться. А здесь, в грубой, гремучей…колымаге о нас на полчаса забыли, и мы на полчаса забыли о своём «высочестве»…
Сергей Александрович насмешливо и даже строго посмотрел на жену и… засмеялся. А смех тихий, светлый, доверчивый.
- Серёжа, мой милый Сирано, ты можешь верить, можешь не верить. Мы с тобой, как две занимательные букашки где-нибудь в музее под стеклом. Все любуются, все завидуют, никто не может притронуться. Но ведь такой блистательный, стеклянный покой всего-то блистательная, стеклянная темница. И что выходит? Нам принадлежит весь мир, а мы не принадлежим себе. Ваше высочество, мой милый Сирано не молчите, скажите чего-нибудь…
Сергей Александрович поцеловал жену и опять ничего не сказал. А что сказать? Сказать, что любит жену? Сказать, что предан ей? Но зачем декларировать одно и то же двадцать раз на дню. Ведь в таком случае великий смысл сказанного превращается в банальность! Амикошонство! А разве любовь банальность? Для кого как, а для него любовь жены основа процветания. И, несомненно, Лиза права, он со своим высочеством - экспонат под стеклом! А во славу чего? Только во славу династии, древней монаршей династии.
А что во славу собственного «я»? А во славу собственного «я»: фанфары тщеславия, подхалимства и угодничества всех тех, на ком нет шапки «высочества»,
Это понятно. Но во славу чего и кем, распускаются мерзкие инсинуации? И во славу, каких благ в надуманной мерзости копаются и снобы, и плебеи?
В салоне генеральши Богданович относительно его, княжеской, персоны чуть ли не открытое брожение. Оказывается, у великого князя детей и во веки веков не будет. Ведь Сергей Александрович страстный любитель мужчин! Оказывается, Преображенский лейб-гвардии полк, с подачи его бывшего командира, то есть великого князя Сергея, преобразовался полностью в полк пидерастов. Оказывается, сам «княже живёт» с адъютантами. Ну, а наивысшим перлом салонного брожения стало недавнее откровение. Оказывается, Москва, всегда стоявшая на семи холмах, теперь вынуждена стоять на одном «бугре»! На княжеском!
Сергей Александрович машинально, в гневе, откинул руку жены и опомнился:
- Прости, милая, прости. Задумался о службе… Виноват! Но мы подъезжаем. А собственно, чего конкретного хочешь присмотреть у «Мюра»?
5
«Мюр и Мерилиз» радушно, широко и неустанно улыбается светлыми окнами, приветствуя посетителей, приглашая посетителей, как дорогих гостей, на свои универсальные этажи
- Лиза, а куда тебе?- неуверенно шепнул Сергей Александрович.
- Мой милый Сирано, откуда знать?- также неуверенно прошептала Елизавета Фёдоровна. - Но для начала надо где-то причалить. А где? Здесь тыща карет и колясок. И неразбериха! Ты, как будто не губернатор, ты как будто не царь и бог для этих карет и колясок… И куда смотрит «Мюр»? А куда смотришь ты? Тоже мне Гарун-аль-Рашид! Здесь не Багдад!
И в самом деле, здесь не Багдад, но чудеса возникают и здесь. Совершенно случайно нашлось очень, ну очень удобное место для кареты. И совершенно случайно в огромном фойе магазина очень любезный господин взялся проводить высочайшую чету на «какой угодно универсал, хоть на сто первый».
- А у вас четыре вроде бы этажа…
- Четыре, мадам. Но вы забыли, они универсальные. Так вы хотите модное платье. Пойдёмте. Совершенно случайно открылась, только что! новая французская гостиная. Vous prenez quoi? Robe en satin? Robe en soiree? (Что берёте? Атласное платье? Вечернее платье?)
Ухватив, совершенно случайно, пробегавшего парнишку в красной униформе, Любезный господин что-то сказал ему. И тут же обратился к Сергею Александровичу:
- У нас товары разные, со всего света товары. Что-то для вас, и для прекрасной спутницы, да отыщется всегда. Вы мадам, по виду петербуженка. А ваш спутник франсе, или дойч, или инглиш?
- Что вы, мой муж из Багдада и изъясняется лучше всего по-багдадски! ; весело объявила Елизавета Фёдоровна.
- О, мужчина-багдад! О, женшины-багдадчанки! О, пупсики-багдадики! Господа, совершенно случайно, техническая нужда! вход на второй этаж перекрыт, но вам повезло. Я с вами. Мы поднимемся. Я ваш багдадский чичероне!
И поднялись. И совершенно случайно ни у широких, как бульвары, прилавков, ни у высоких витрин с витиеватыми тканевыми восторгами действительно со всего света, покупателей не имелось. Зато вокруг Елизаветы Федоровны засуетилась, совершенно случайно оказавшаяся в салоне, стайка модисток.
И только сейчас Сергей Александрович понял, уже совершенно не случайно понял, что никакой он не Гарун-аль-Рашид. А ещё, и совершенно не случайно, он был и есть букашкой под стеклом. И никакие гневные разбирательства с господином Сильницким и его филёрами ничего не дадут. Как ничего не дадут и объяснения с адъютантом Джунковским. А интересно, где он?
- Пройдите, пожалуйста, в примерочную, ; осторожно тронул княжеский рукав Любезный господин. - Не знаю, как в Багдаде…
- Уважаемый, оставьте фарисейство, не к лицу оно вам. И чтоб я вас больше никогда не выдел…
А из примерочной, «газовой», то есть где обосновался вечерний газовый свет, восторженно выпорхнуло:
- Серёжа, милый, посмотри, как я в муслиме с парчой и кружевами валансьен…
6
Сергей Александрович обернулся и замер. И Любезный господин замер. И стайка модисток замерла. И подошедший капитан Джунковский замер. Перед ними не просто красавица, а чудо человеческой красоты.
- Лиза! Моя Элличка,-; только и смог сказать князь и никого не стесняясь, поцеловал жену в губы. Крепко, чувственно.
Любезный господин несколько удивился, но…
- Давайте, все давайте отсюда! - закричал он на девушек-модисток, и на случайно возникших из подсобных помещений девушек-мюрмерилизочек и на какие-то тени таящиеся за витринами.
- А вам, прекрасный и красивый, особое приглашение требуется? ; зашипел Любезный на появившегося со стороны этажной лестницы человека в жёлтой парусинковой блузе и с компактным, бумажным тючком на левом плече.
- А что случилось? Почему внимание к моей персоне? - уверенно и немного удивлённо спросил парусинковая блуза.
- Я вас не знаю, предлагаю спуститься в нижнее фойе.
- А что там делать? Я пришел, чтоб покупать, там мне нечего покупать!
- Что конкретно желаете приобрести? - Любезный шагнул к незнакомцу, одновременно всматриваясь в сторону витрин.
- Мне нужно средство от свиных глистов «Португалия». И я возьму «Португалию».
Любезный господин, наконец-то, встретился взглядом с одной из мужских теней.
- Хорошо-с! Сейчас будет вам Португалия, будет Америка, а не хотите ли Индию?
- Я хочу! - пронзительным тенором возвестил парусиновая блуза. - Я хочу наплевать помощнее и на вас, надзиратель магазина, и на ваших нукеров (кивок в сторону двух гибких мужчин, в одинаковых коричневых чуйках, выскочивших невесть откуда, а скорее всего из-за витрин, видимо на подмогу Любезному) и на вас, важные вельможи, превратившие «Мюр» в дом свиданий. Вот. Да так наплевать, чтоб вас всех разорвало от моего гнева!
- А ещё что вы хотите? - неожиданно даже для самой себя произнесла Елизавета Фёдоровна. - Вы в определённой мерее правы. Да, вы пришли за покупками, и никто не имеет право мешать. Но вы и неправы, что обвиняете персонал «Мюра» непонятно в чём. Персонал на службе. А я и мой муж в «Мюре» случайные люди, но вам мы не мешаем. Почему мы должны выслушивать совершенно неблагородные намёки? Подождите, господа!
И властный жест княгини остановил мужчин в коричневых чуйках от решительных действий в отношении кого-либо.
Елизавета Фёдоровна приблизилась к человеку в впаруснковой блузе, не торопясь стянула с изящных локотков длинные фисташковые перчатки, аккуратно сложила в сумочку-кокетку, тут же извлекла их и снова положила в сумочку. В полнейшей тишине и Любезный господин, и коричневый чуйки, и девушки и ещё какие-то непонятные личности, и сам Сергей Александрович проследили за эволюциями с перчатками.
- И что у нас в перспективе? - спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Сергей Александрович. ; И что это за жёлтая личность? Виктор Фёдорович, свяжитесь с полковником Сильницким, или с полицией И незамедлительно!
- Слушаюсь! - Джунковский поспешно ушёл.
А князь с интересом рассматривает, о, силы небесные! какого-то покупателя «Португалии»:
- Так кто вы?
Человек в жёлтой парусинке игнорируя князя, заговорил, обращаясь только к Елизавете Фёдоровне:
- Что вам моё имя? А ваше имя свет Вифлеема в ночи. Увидав вас, вспомнились рифмы:
Мы встретились случайно, на углу.
Я быстро шел - и вдруг как свет зарницы
Вечернюю прорезал полумглу
Сквозь черные лучистые ресницы.
А имя моё для вас, мадам, всего-то бледная соринка на голубой, непорочной незабудке. Смахните и забудьте. А вы красивы. Я ещё там, под открытыми небесами, среди каретной неразберихи, уловил ваш взгляд, живой и добрый. Я осчастливлен нашей красотой. Честь вашего образа я поприветствовал бокалом шампани!
- Такие слова лестны для женщины, - немножко растерянно произнесла княгиня. - А шампанское обесценивает прекрасные стихи. Вы говорите, как поэт. Вы стихи не сочиняете?
- Я сочиняю стихи…
- Любопытно познакомиться с другими стихами…
- Не советую. Они вас не заинтересуют. Нет-нет, стихи неплохи, но мысленный ракурс моих стихов, уверен, никак не срифмуется с ракурсом ваших чаяний и вашей красоты. А то, что вы изволили услышать,- не я, а Ваня Бунин.
Человек в парусинковой блузе хотел продолжить фразу, но Любезный господин мизинчиком, слегка, но очень выразительно качнул, и тени мелькавшие между витрин, материализовались в крепких, решительных мужчин. Мужчины объединились с личностями в коричневых чуйках, окружили «жёлтую парусинку», и… раздался выкрик похожий на треск настоящей парусины:
- А пропадай моя телега! Взорву и разнесу потроха сатрапов на триста шестьдесят углов!
И человек сдёрнул с парусинкового плеча бумажный тючок и швырнул его на кругленький интерьерный столик. Внутри тючка послышалось шипение.
Кто-то истошно завопил:
- Бомба!
Мужчины во главе с Любезным господином отпрянули от столика и повалились на пол. В следующую секунду над фойе, на звонком хлопке, взметнулось облачко жёлтого дыма. Любезный господин, суча ногами и расталкивая дергающиеся от страха тела филёров, пытается заползти под опрокинутый столик.
И раздался второй хлопок, и воздух взметнулся фейерверк из мелко нарезанных арбузных корок. Полосатые чёрно-зелёные полумесяцы и ромбики запрыгали по фигурному паркету. Одина корка в виде круглой шапочки, наподобие шапочки кардинала, обосновалась на темени Любезного господина. Рыжее скользкое семечко вцепилось в бородку Сергея Александровича. Князь, как впрочем, и другие люди, ничего не понял, но присутствие духа не потерял. Бомба оказалась не бомбой, а шутихой. Испуг грех, но не смертный грех. Переживём! Но положение губернатора обязывает как-то отреагировать…
- Да! Обязывает!- Елизавета Фёдоровна неприязненно качнула перчатками в сторону барахтающихся на паркете мужчин. - Но твоё губернаторское положение в первую очередь обязывает не унижаться до личного разбора. Серж, твой статус - софросюне, то есть сдержанность, благоразумие и здравый смысл.
Елизавета Фёдоровна поспешила удалиться сама и настойчиво потянула за собой мужа. У лестничного тамбура князь остановился, посмотрел на человека в «жёлтом». Впрочем, он уже без блузы, руки крепко связаны, вокруг целая когорта филёров. А блуза, вывернутая наизнанку, накрыла известный, принявший уже вертикальное положение, столик. А человек, не обращая внимания на процесс прощупывания карманов и складок «жёлтой парусинки», пристально смотрит на высочайшую чету, а может только на Елизавету Фёдоровну… Так это или не так ; разберись! Но князь не разбирался, он спросил:
- Кто вы есть? Что вы есть?
- Я - Каляев Иван Платонович. А что я сто;ю ; увидим! Когда-нибудь…
- А вы, Каляев, странный. Интересно вникнуть в странности таких, как вы. Заходите, …когда из вас выветрится «шампань», если сможет выветриться… Что? Вам смешно? И мне смешно.
- А мне не смешно!- тихо, по-французски, произнесла Елизавета Фёдоровна. ; Серж, ты не умно разговаривал с пьяной личностью. Не умно. Какой ты генерал? Тебе бы быть капралом на плацу…
7
Сергей Александрович вернулся в свою резиденцию, Николаевский дворец.
Дворец… И снова тяжёлая, серая тишина коридоров, снова скучная длина «полонезного» кабинета, и снова, как тёплая капля, «штаб-светлица».
- Здрасть! - гаркнул, сидя прямо на пороге «светлицы», человек в солдатском мундире, но без погон, - хрюк , ваше высокое степенство, этого порога, не хрюк, а «граф»! Сейчас устраним!
- Кто вы? Какой граф?
- Так это… Я мастер плотницкой артели. А графа нет, есть графитная смазка полиспастного механизма. Вот эту «гра;фу» и пролили, когда перестилали пол. Вот она досками и хрюкает…
Уяснив из всего сказанного, что идёт процесс устранения поросячьего скрипа, Сергей Александрович больше ничего уяснять не стал, а молча, прошёл в «светлицу» и расслабился в низеньком креслице, любимом креслице.
Уф, хорошее есть хорошее, но…
Вспомнился ехидный французский прононс жены, о «капрале на плацу». А так и есть. Страна корчится в волнениях работного люда, а причина тебе, как капралу, непонятна. Ты, как и всякий капрал должен усмирять и снова усмирять нарушителей порядка Империи. И усмиряешь! Крепить Империю - крепить Православие. Крепить Православие - крепить Империю. А результат не ахти! Жестокость усмирения, рождает жестокость непокорности. А ведь у тебя, высочайшего генерал-губернатора не только лозунги. Если возникнут обстоятельства, рука не дрогнет - и пули отыщутся. И кое-что и пожёстче отыщется. Но, как говорит жена, нужна и дипломатия, а откуда дипломатия у капрала?
…И разговор с этим с парусинковым, с Каляевым, сию минутная блажь, нонсенс. Но чем-то хмельной поэт интересен. Чем? Неведомо чем, но манит к себе. Права Лиза, ох, права, букашке под стеклом, живого человека не понять. А как прав любимый брат, К.Р.! «Когда креста нести нет мочи», то… То пора завершать губернаторство! Быть капралом на плацу не лучшее положение, но и не худшее. Так честнее…
8
А Елизавету Фёдоровну принял под опеку капитан Джунковский.
- Имею поручение отвезти вас куда пожелаете.
- Виктор Фёдорович, везите меня в Ильинское.
- В смысле в подмосковное имение? Я вас понял. В Ильинское!
И тяжёлая губернаторская карета покатилась, глухо покашливая на неровности мостовых плиток Царской площади. И пассажирка и её провожатый молчат. Но проезжая мимо Никольской башни, княгиня забеспокоилась:
- Виктор Фёдорович, а что с тем человеком, ну, что угрожал нам арбузами?
- Да стоит ли о нём вспоминать? Коктейль дурака с шампанским! А вообще этот арбузный типчик неудача, накладка полицмейстера, да и управляющего «Мюра». И, естественно, и моя. Багдадское инкогнито провалилось. Извините, но ваш супруг не терпит опеку. Идеалист. Но! Как не бравируй, а террор существует. А в кого бомбистам ещё целиться? Ясно, как стёклышко - в губернатора, в царскую особу.
Елизавета Фёдоровна вздохнула:
- Вы Виктор Фёдорович, правы. И всё-таки, что с арбузным человеком?
- Не волнуйте, дурачок своё получит. И, поди, уже получает в участке, в полицейском. А оттуда могут и к жандармам отправить. Ведь взорвать грозился? Так точно, грозился. Тут, знаете ли, дело яснее стёклышка…
- Даже так!? - вскрикнула Елизавета Фёдоровна. - Я чувствую. Знаю, уверена, человек Каляев, пропадёт по собственной глупости. Он мне симпатичен. Чем? Не знаю! Правьте в полицию!
- Но Елизавета Фёдоровна! Нельзя! Неприлично, в конце концов, вам в полицию. Не царское, дело в полицию! Я вынужден буду доложить его высочеству!
- Господин капитан, докладывайте его высочеству! Докладывайте и Его Величеству, Николаю Александровичу! А сейчас в полицию. Не мешкать!
Княгиня так и не запомнила название кривого, короткого переулка, на котором, возле заведения «Колониальные принадлежности для услады прекрасных дам», и располагается квартира Четвёртого полицейского участка. Стоящий у массивной свежеокрашенной суриком двери городовой, при виде капитана Джунковского услужливо распахнул дверь.
- Вы кто и зачем здесь, ; показала перчатками княгиня на маленького сморщенного чиновника в чёрном.
- Я на посту. А вы кто и зачем? - могучим басом отозвался Чёрный чиновник.
- Перед тобой, уважаемый, супруга генерал-губернатора, великая княгиня Елизавета Фёдоровна.
Чёрный чиновник подобострастно осанился, встал во фрунт, сделавшись при этом, почему-то ещё ниже, чем был. А лицо превратилось в радужное солнце солнечное. Неожиданно чёрный чиновничий бас, будто чёрной ваксой, как почудилось княгине, заляпал помещение вестибюля:
- Болван, убери калоши! О, мадам, это не вам, а вон тому болвану у дверей. Ишь, раскидал калоши.
- Ах, какие калоши? Зачем калоши!; княгиня надвинулась на чиновника. - Где Каляев?
- Простите, ваше высочество, за нами такой не числится…
- Уважаемый, - вмешался Джунковский, - разве организатор арбузного дела не у вас?
- У нас. А он по паспорту Алексей Шильник. Желаете взглянуть? Он в допросной… Но вам, ваше высочество туда нельзя…
- А я желаю! - крикнула княгиня. - Уж не здесь ли ваша допросная?
И княгиня перчатками махнула в сторону широкой двери перекрещенной железными, покрытыми неизменным суриком, полосками. Джунковский, оттолкнув чиновника, резко открыл дверь, и великая княгиня вошла в допросную.
Допросная ; трапециевидное помещение. У широкой стены, перпендикулярно к стене, совершенно голый решётчатый топчан. В левом углу жестяное корыто не понятно с чем. В правом углу, у окна, широкий досчатый настил, заменяющий стол. Его коричневое поле заставлено аккуратными стопками папок и отдельных бумаг. На железном табурете человек, «тот самый», из «того самого» магазина и в «той самой» жёлтой парусинковой блузе. Каляев!
Увидев Елизавету Фёдоровну, парусинковая блуза поднялся.
- Правильно, я Шильник, Алесей Шильник. «Каляев» литературное псевдо. О, прекрасная дама, чем обязан? Скромный поэт вынужден принимать своё божество в узилище слёз и печали…
- Ах, оставьте комплименты, смею заверить, здесь они звучат жалко. Они неуместны. Вот что: в чём вас Каляев или Шильник обвиняют?
- О, ещё как обвиняют! Несправедливо обвиняют в попытке взорвать Российскую Империю вместе с вами и великим князем... с помощью магазинной шутихи…
- Ну, хватит болтовни! Замолкни! - опять заклокотала черная чиновничья вакса. - Совершенно правильно, обратите внимание, ваше высочество на эти два бумажных тючка. Это вещественные доказательства. Специально доставлены из магазина «Мюр».
Продемонстрировав со всех сторон, вещественные доказательства, то есть шутихи, Чёрный чиновник отрыгнул ещё кучу «чёрной ваксы»:
- Шутки шутками, шутихи шутихами, а угрожать бомбами никому не позволено. Вы ваше высочество не волнуйтесь, ваша обеспокоенность понятна. Жизнь и благополучие нам всем завсегда дороже всего! Мы ещё с данным господином, как бы от там себя не называл, не работали. По-настоящему не работали. Поверьте, розги с уксусом прекрасный инструмент допроса. Сознается. Подлец. У нас все сознаются.
- Послушайте, - после нескольких безуспешных попыток Джунковскому удалось вклиниться в речь чиновника, ; телесные наказания отменены, и давно отменены. Процесс Веры Засулич подтвердил правоту отмены розог…
- А мы и не наказываем, а допрашиваем. Имеем циркуляр канцелярии его высочества, господина губернатора. К тому же, а кто вводил бомбометание? То-то. У нас война с врагами Империи, а на войне прав тот, кто победит. А система дознавательного допроса подразумевает…
Чёрный чиновник не успел объяснить, что подразумевает система допроса в полиции.
Елизавета Фёдоровна быстро пошла к столу:
- Не позволю истязать невинного человека! Смотрите, господин чёрная непотребность, как я веду допросы.
Хлестнув по лицу Чёрного перчатками справа налево, слева на право, княгиня смахнула всё теми же перчатками со стола стопку бумаг.
- Мадам, ваше высочество, это же государственные документы…
- А это тебе, мой документ, главный и неопровержимый.
Схватив бумажный тючок, княгиня швырнула его прямо в грудь чиновнику.
И - хлопок, жёлтый дым, второй хлопок и чиновник покрылся мелко искрошенными арбузными корками. На шум, дверь допросной приоткрылась, и в чьи-то усатые физиономии полетела и вторая арбузная шутиха. Дверь поспешно захлопнулась, но поздно, дымный, арбузный фейерверк успел прорваться в коридор. В коридоре истеричный визг: «Лягайте! Взорвётся!». накрылся шуршащим грохотом падающего шкафа, сиплыми всхлипами бьющегося стекла…
А в допросной, невзирая на довольно едкий жёлтый дым, по полу вокруг фиолетовой чернильной лужи ползает Чёрный чиновник и пытается подобрать документы. Княгини с удовлетворением плюнула в чиновника и бросила вслед плевку и свои фисташковые перчатки. Перчатки угодили прямо в чернильную лужу. В лужу полетели и друге папки и бумаги.
Джунковский деятельно подключился к процессу уничтожения «полицейской канцелярщины», повторяя, что «бумажного змия надо давить без остатка».
И только человек в парусинковой блузе безучастен к происходящему погрому.
Наконец дверь допросной снова, нерешительно, приоткрылась. Из коридора донеслось:
- Вот ваше благородие, ея высочество ругается и бросает бомбы-кавуны.
Вошёл полицейский чин, высокий, полный, в мундире и при медалях:
- Что за бомбы, что за кавуны? Какое «высочество»?
Капитан Джунковский поспешил внести ясность:
- Её высочество великая княгиня Елизавета Фёдоровна проводит инспекцию вверенного вам Четвёртого участка. А некоторые недобросовестные сотрудники препятствуют. Чинят беззаконие, бросают высочайшие перчатки на пол. Топчут. Более того, купают высочайшие перчатки, представляете? в чернилах!
Полицейский начальник незамедлительно оценил ситуацию, и решение последовало незамедлительно:
- Простите покорно, меня старого, до пенсии нет ничего … Полгода. Враги подсиживают. Но порох не весь вышел. Вражьи псы у меня взовьются по чуланам и поносным гнездилам. Порфирич, хватит полировать полы коленками. Вон шельмец! Ваше высочество простите, простите. Костьми лягу, но больше не повторится. А ты кто такой? Сидит как заговорённый! Алексей Шильник? Случайный? Купил шутиху? Я пошучу, так с тобой пошучу, что останутся от тебя куча мякины да драные подмётки. Чтоб ни тебя, ни твоей арбузной дряни здесь не было!..
И человек в парусинковой блузе Алесей Шильник, или Каляев Иван Платонович? ушёл.
Но прежде чем дверь закрылась, Шильник с благодарным восхищением поклонился Елизавете Фёдоровне.
9
Прошло не так много времени.
Царской площади оно ничего существенного не добавило. Но один приватный разговор в Николаевском дворце мог стать, а может и стал, предтечей для многих знаковых явлений страны, а значит и для её граждан…
Середина декабря малоснежная, очередная оттепель опустилась на парковые аллеи и подобрала остатки снега с тротуарного лабиринта. На газонах ёжики травы и бурые, и влажные. Кажется, добавь ещё каплю тепла и газон подёрнется зелёной сединой, весенней.
В три часа пополудни, в «штаб-светёлку» великого князя вошёл адъютант капитан Джунковский.
- Сергей Александрович, к вам господин Шильник.
- В неурочное, приватное время? Не понимаю! Вас Виктор Фёдорович не понимаю…
- Смею вам напомнить. Вы пригласили господина арбузного шутника в любое время. И он пришёл… Впрочем…
- Пришёл? Тот арбузный шут? А он случайно не того… не под … э… «шампанью»?
- Никак нет. Трезв, как стёклышко!
- Интересно! Ну, тогда… Виктор Фёдорович, давайте, впустите «трезвое стёклышко» …
Вошёл господин Шильник. «Или Коляев, или… Да-с, сам дьявол не разберётся с этой разночинной публикой», - подумал князь, но внимательно очень внимательно посмотрел на гостя. На этот раз Шильник, «а может Каляев?» одет в строгий серый сюртучный костюм.
Переступая через порог, гость задел высокий лакированный выступ порога. Неожиданно выступ довольно грубо заскрипел, скрип, как скулёж обиженного щенка.
- Не обращайте внимания, - смущённо произнёс князь, - замучились мы с этим порогом. Раньше скрипел, как поросёнок, после ремонта всё равно скрипит, как… как и не знаю как! Но не будем растрачивать время, оно хоть у меня сейчас досужее, а ценное…
Если опустить обмен протокольными словами при встрече, то разговор собеседников начался совсем неоригинально: о погоде.
Подойдя к окну, князь сказал:
- Зима у нас не зима, а какой-то Баден-Бадене. Не находите? Ах, да, вы, скорее всего, не имеете никакого отношения к Бадену…
Князь задёрнул шторы и обернулся к гостю:
- Алексей или как вас правильнее… хорошо, вы - Гость! Ситуация абсурдная. Неизвестный человек в гостях если и не монарха, то стоящего очень близко от монарха. А разговариваю я с вами, потому, что благодаря вашему отвратительному хулиганству, узнал собственную жену в новом для неё амплуа, амплуа героя, эдакого отважного Лейхтвейса или решительного д,Артаньяна… Откуда в ней такая отвага? А главное, сопоставляю и не пойму: кто вы ей, и кто она вам? Мне, к слову, понятна сия шпага.
Князя извлёк из неприметного шкафчика белый клинок:
- Этот клинок, представьте, кое-кто уверен, и есть шпага д,Артаньяна. Рассудочно - нет! Но мне шпага понятна. А вы, как индивид непонятны. Но что есть, то есть! А по сему, отставить некачественные разговоры. Зачем ко мне явились? Слушаю!
- Ваше высочество, извините, а зачем вы меня звали?
- Я вас позвал согласно протоколу вежливости. Обычно такие приглашения оставляют без внимания. Так почему и зачем явились?
- А может только для того, чтобы рассказывать внукам, как я был в гостях у особы царских кровей! Для меня безродного разночинца значимая честь быть гостем у вас!
Сергей Александрович остановился у этажерки, полированной под светлых орех, снял с серебряного подноса, заставленного чашками, бежевую крахмальную салфетку:
-Гостей положено угощать. У меня клубничный крюшон и бисквит. Угощайтесь.
Князь первым взял чашку с напитком, пригубил и поставил чашку себе на ладонь. Гость нерешительно поднял свою чашку. Внимательно посмотрев на князя, Гость чётко и решительно произнёс:
- Ваше высочество, если вам дорога ваша жизнь, дорога жизнь вашей супруги - уезжайте, и лучше побыстрее и подальше.
- Что вы предлагаете? Бежать? - князь непроизвольно взглянул на чашку и вдруг откинул чашку в сторону окна. Крюшон длинной неряшливой дорожкой перечеркнул ковёр…
- Простите, несдержанность, но объяснитесь. Я полагаю, вы не забыли, где находитесь и с кем говорите. Кто вы?
Гость залпом выпил крюшон.
- О, впечатляет. Что-то вроде «шампани», но лучше. Вы позволите ещё…
Князь снисходительно кивнул. «А чего ждать от сиих Шильников-Каляевых»? А Гость основательно отхлебнув напитка из другой чашки, разговорился:
- Напиток хорош. Чашка ещё лучше. Поди, севрский фарфор... А вы бьёте «севр». Я повторяю: уезжайте хоть куда, хоть в Баден-Баден, а можете в Гасконь к д,Артаньяну. Я очень уважаю Елизавету Фёдоровну. Я хочу ей счастья. А здесь сейчас, с вами, счастья не будет. Мне кажется… Но то, что мне кажется, пусть кажется мне. Кто я? Свободный художник слова, поэт, журналист…
- Слушайте, ; князь посмотрел на черепки разбитой чашки, на крюшоновую дорожку на ковре, и сказал, сказал совершенно спокойно, буднично:
- Вы революционер-бомбист? Или нет?
- Вопрос, ваше высочество, извините, совершенно лишний. Если я бомбист, мне ; конец! А если я не бомбист, то…
- …то вам не поздоровится. За дерзкие речи вас отправят в известное вам Четвёртое отделение, где получите сполна, то, что не успели получить. Тамошнее начальство не поскупится! И никакая Елизавета Фёдоровна вас не спасёт.
Князь десертной ложечкой отломил от бисквита малиновый кусочек, но есть не стал. Поражённый догадкой, ужасной и неумолимой князь остановился напротив Гостя.
- Вы пришли меня убить? Прямо в моей собственной обители? Вам не страшно?
Гость тупо уставился на свою, уже третью по счёту, не допитую чашку, «эх, ведь опять нарушил свой же зарок, о градусной напасти», и каким-то совершенно не управляемым дискантом выдохнул:
- Мне не страшно, мне приятно. Мне чрезвычайно упоительно.
И Гость выхватил из внутреннего сюртучного кармана револьвер и направил ствол на князя. Секунда, и стальной горизонтальный вулканчик плюнет огненным свинцом… Ещё секунда, и ещё секунда …
Внезапно, и сам не понимая каким образом, в руке князя оказалась шпага д,Артаньяна. Резкий выпад. Остриё несомненно бы поразило противника. Но не поразило. Противник уклонился. Клинок скользнул мимо груди и с размаха прошёл через колечко в коем размещается спусковой крючок, царапнул при этом палец Гостя. Князь покачнулся, гарда шпаги упёрлась в колечко и вышибла револьвер из руки.
- Ваше высочество, зачем так нервно? - хрипло пробормотал Гость. ; Простите, если можете. Я подлец. Для меня любые «градусы» -отрава. Готов к любому эшафоту. Но вы меня чуть не убили. Я не хотел убивать. И не мог убить…
- А целиться из боевого оружия, как понимать? - тоже хрипло произнёс князь.
Гость подобрал револьвер, разъединил со шпагой:
- Ваше высочество, господин генерал! Прежде чем пройти к вам, меня чуть ли не донага раздели. Нет у меня оружия и не было. А револьвер - игрушка, подобранная у входа в ваш кабинет. Думаю, ваш сынок его потерял. Возьмите игрушку. Хорошая игрушка, из папье-маше.
Сергей Александрович покачал на ладони «револьвер» и протянул Гостю шпагу д,Артаньяна:
; И шпага форменная бутафория. Из китового уса. И муху не убьёшь. Шпага игрушка моего не сына, а племянника.
Гость погладил китовый ус клинка, погладил револьверную сталь из папье-маше:
- Ваша «шпага» пожала руку моему «нагану». Рукопожатие если и не дружеское, но мирное… Что медлите, ваше высочество, вызывайте подручных, хватай, вяжите, как у «Мюра». Виноват, заслужил…
- Идите, вон, Шильник. вы мне противны. Тьфу, зловонь разночинная! Чувствую, от общения с вами долго придётся отмываться, ; князь машинально вытер ладони о палевый полотняный чехол креслица, внимательно осмотрел ладони, брезгливо встряхнул ими. Ещё раз встряхнул.
- Однако!… Однако… - князь взял со стола изящного, уральского литья колокольчик и на минуту задумался, зачем-то поднёс колокольчик к окну, и… поставил на прежнее место. - Уходите! Уходите…
- Я уйду. Но я просил и снова прошу, уезжайте. Уезжайте с Елизаветой Фёдоровной. Уезжайте быстрее, далеко и надолго.
Разговор закончился.
Был ли он таким боевым? Или он был каким-то другим? Или разговора и не было? Но встреча была. Никто не присутствовал. А толки возникли. От нелепых и фантастичных до совершенно отвратных. Якобы в результате неудачной «любови» с гостем, князь вызвал гостя на дуэль.
Сергей Александрович, как и всегда, брезгливо морщится. А капитан Джунковский посоветовал желающим разъяснений отправить «к генеральше Богданович, в Петербург».
; Там, в салоне проницательной Александры Викторовны, вы получите любые разъяснения, даже о любовных свиданиях царицы Клеопатры с Чингиз-ханом. Шире шаг, господа!
Однако, много позже, Джунковский признался, у князя в особом ящичке стола появился бельгийский браунинг. И коробка с патронами.
А почему?
10
Но день завершился. Хозяин и Гость расстались, и, судя по спокойствию капитана Джунковского! мирно.
День завершился. Однако тревожная напряженность осталась. Елизавета Фёдоровна долго смотрела на мужа и долго ничего не говорила. И всё-таки сказала:
- Серж, мой милый Сирано, ты неумно себя ведёшь. Либерализм губителен для тебя и, хочешь, не хочешь, твой либерализм и либерализм нашего «высочайшего» круга, погубит и меня. И трон погубит.
Серж, друзей возле трона нет, есть или злодеи, ждущие тронной славы и богатства, или дураки-святоши, ничего не ждущие, а просто торгующие собой во имя чьих-то славы и богатства… Серж, а ты кто? А я кто? Не знаешь? И я не знаю!.. Серж, понятно одно ; Шильника или Каляева, не знаю, кто этот человек на самом деле, нельзя было отпускать.
- А что с ним делать? Он же опять был под градусом… Дурак!
- А он не дурак! Он кто угодно, но не дурак. Верить ему можно. И я ему верю. Он мне нравится. Ах, не ревнуй ради бога! Но Шильник, многого, уверена, очень многого не открыл, а мог бы. С «шильниками» нужна осторожная рассудительность. Софросюне! А вот как ; непонятно! Пока непонятно. Но отпускать не следовало. Таких людей лучше держать при себе! Ну-ну, договаривай… Да! пусть даже в тюрьме. Но не отпускать!..
А не лучше ли Серж, нам уехать? Соображаешь, ты кость в горле безумцев-революционеров.
- Лиза, Элличка! Не мне, а тебе надо бы командовать войсками. Мы с тобой живем, считай двадцать лет, а я только-только узнал, какой ты у меня герой…
Ты герой, я… Я - капрал! Тобой разжалован в капралы. Помнишь? Помнишь… Но я покамест командующий московским войском. Слушай приказ.
Мы ни в какой Баден-Баден не едем. Никто и ничто нас из дома не выживет…
11
Приказ отдан. Приказ принят.
А что дальше? А дальше Рождество, святочное гулянье, Крещенская иордань. Люди веселятся, славят Христа и его помазанника Николая Александровича. И никто, никто! ещё не почувствовал, что Царская площадь вместе с венценосным духом, вместе с венценосными автографами, уже сама иордань. Иордань, ставшая, благодаря усилиям революционеров всех мастей и их зарубежных друзей, кровавой иорданью русскому, православному укладу.
А любое действо и значимое, и не очень значимое, имеет свою особую, смысловую структуру. Если структура отлажена и напряжена, подобно сжатой пружине, действо непременно случится.
И случилось!
Четвёртого февраля 1905 года командующий войсками Московского округа великий князь Сергей Александрович убит. Убит на Царской площади, недалеко от Николаевского дворца. Убил князя революционер-бомбист Каляев Иван Платонович, проживавший, как Алексей Шильник.
Монархия не рухнула. Рухнула, и окончательно, вера в монархическую династию Романовых, как в защитницу Православия, как в защитницу людских благополучия и справедливости.
12
В марте убийцу великого князя приговорили к смерти на виселице.
И что убийца? Ему теперь предстоит другой суд, суд небесный, Божий. А что с людьми, обиженными преступником? И с людьми Бог! Ведь только Он сможет отыскать в человеке силы духовные и физические, когда, казалось, не осталось ничего духовного и физического. А Бог находит. И человек идёт и, совершает благородный поступок.
А иногда совершённое может показаться не благородством, а чем-то ненужным, немыслимый. Но и в этом случае истинное понимание поступка придёт, но позднее. Ибо далеко не всегда можно настоящим моментом полновесно разведать и понять завтрашний день.
…Елизавета Фёдоровна пришла к Каляеву. Её мягко, и одновременно настойчиво попросили сделать визит «для пользы дела». Несомненно, никакой товарищ министра и сам министр не убедили бы княгиню, но было и нечто потаённое, нежданно возникшее ещё среди великолепных витрин «Мюра». А возникнув, оно не поддавалось и не поддаётся и теперь никакому разумному объяснению. Так кажется самой княгине…
Елизавета Фёдоровна пришла к Каляеву.
На пороге камеры княгиню остановил тугой сквознячок, в котором тонкий аромат неизвестных духов, но не дешёвых духов, смешался с запахом чего-то серого, тяжёлого. Потом «этот меланж!» долго преследовало княгиню, как обозначение чего-то знакомого, и в тоже время недопустимо далёкого и неприятного…
- Входите… О, Святитель… Не ждал… В глуши, во мраке заточенья… Без божества… Без жизни… Входите, входите, ваше высочество, порог моего дворца, в отличии от дворцового порога вашего…В общем у меня ничего не скрипит и не гавкает, ; и Каляев, любезно, слишком любезно поклонился. Вдруг он, улыбнувшись, заговорил длинно и сбивчиво о том, как хозяин «скрипучего дворца был смущён скрипом», и что.… Но что было дальше, Каляев не сказал. Он почувствовал - говорит совсем о ненужном…
При упоминании о «дворцовом скрипе» и княгиня улыбнулась, и смущённо поморщилась Улыбаться в тюрьме? Но известный скрип давно стал притчей во языцех. А тут, совсем незадолго до… до трагедии на площади, её любимый Сирано, пребывавший, в силу служебных обстоятельств, в постоянной тревоге, неаккуратно наступил на порог «светлицы». Скрипучий, лающий визг пронзил комнату. Не помня себя от ярости, Сергей Александрович, вытащил откуда-то из-под столешницы пистолет и дважды выстрелил в порог. Естественно, было много шума и суеты, но «расстрелянный порог» раз и навсегда успокоился. Скрипучие и хрюк, и лай исчезли. Прикасаться к порогу с какими-либо «исследованиями» было строго запрещено.
Княгиня осмотрелась.
В пространстве для смертника запомнились: кровать, стол, раковина умывальника, рядом с умывальником какой-то красный сундучок…
- Каляев, я не буду спрашивать вас о нынешнем самочувствии ; бесполезно, я не буду интересоваться вашими будущим - бесполезно, - и княгиня, выложив на стол листы чистой бумаги и листы исписанной бумаги, перо, чернильницу, большой фуляровый платок. Такие платки обычно бывают в сюртучных карманах мужчин.
Каляев спокоен. Он неподдельно рад посетительнице.
- Наверно нелегко получать разрешение к таким как я? Верно?
- Неверно! Мне пошли на встречу без промедления.
Одновременно Елизавета Фёдоровна написала: «Внимание! Нас слушают. Вентиляционная отдушина! Меня просили прийти. ОНИ просили». А вслух произнесено:
- Здесь прошение на высочайшее имя, о помиловании. Подпишите и вы не умрёте. В какой-то мере вас простят. И я вас прощаю. И муж, уверена, простил бы вас.
А на бумаге под первоначальными фразами возникло: «Читайте эпистолу. Я никогда вас не прощу. У меня нет сил прощать».
Взглянув на бумагу, Каляев усмехнулся:
- Прошения не жду. Ни от кого! Я не боюсь умереть. Мой поступок благороден и останется жить. И будет жить долго. Я же… Что я? Мавр сделал своё дело, мавр может уходить.
Княгиня промокнула щёки кружевной салфеточкой.
- Никто не верит, и не поверит, что есть люди, которые не боятся смерти. И вы такой. Вы сильный. Я верю в вас. И вы хотите жить. Подумайте и подписывайте «прошение».
На бумаге: « Я не могу верить убийце мужа. Но и не могу разочаровывать людей проведших меня к вам».
Коляев прочёл, покривился и повернулся к вентиляционной отдушине:
- Я говорил и повторяю: Я - не подсудимый перед вами, я — ваш пленник. Мы - две воюющие стороны. Вы - представители императорского правительства, наёмные слуги капитала и насилия. Я - один из народных мстителей, социалист и революционер. Вы объявили войну народу, мы приняли вызов! Народ против монархии, монархия против народа. Но монархия-то гнилая. В монархии не осталось даже капли русской крови. Сплошной инфантилизм, который приводит, и привёл! к безвольной прострации, которая, несомненно, завершиться дикой жестокостью.
На бумаге: «А вы… И всё-таки вы исключение… И всё-таки, я настолько вас… Настолько вы мне…Настолько я… Но я сражён обаянием, сражён с первой встречи… Это выглядит глупо, жалко, неуместно… Простите…»
Княгиня брезгливо пожала плечами:
; Мы с вами видимся третий раз. Магазин «Мюр» и арбузное безобразие. Полицейский участок и уготованные вам розги. Сегодня смертный закут и выход на виселицу… Всё!
На бумаге: «Прямая дорога бомбиста. Я вас не прощаю. Мне жалко вас».
- Спасибо и на этом. Но! Ваше высочество, а ведь сегодня у нас не третье, а четвёртое свидание. Третье было второго февраля, у Большого театра. Вспомните вечер, старика у вашей кареты…
И княгиня вспомнила свой, пожалуй, последний счастливый вечер с мужем и с детьми, подростками-племянниками. Ехали на «Русалку» Даргомыжского. Внезапно возле остановившейся у театрального подъезда кареты, возник старик, ну настоящий Мельник от Даргомыжского. «Мельник» в поддёвке и барашковой шапке, в руках белый узелок. «Мельник» посмотрел в оконце и… исчез.
- Так «Мельник», я хотела сказать, старик, вы? ; княгиня торопливо начала стягивать с локтей белоснежные перчатки, но они почему-то так и остались на локтях. - Так это вы? А почему тогда… вы исчезли…
Каляев поднялся:
- Ваше высочество, я понял, вы вспомнили тот вечер, так пускай слушают обо мне другие… люди (взгляд многозначительно нацелился на отдушину). Старик - я! Узел - бомба! Но я не смог обрекать вас и детей на гибель. В этом моё милосердие перед вами и моя вина перед русским народом. Я сделал то, что не сделал, через два дня, когда вы не поехали с супругом. Ваше высочество, монаршество воюет с народом. Удар на удар. В белых перчатках не воюют. Да и нет, мадам, у меня, в отличие от вас, никаких перчаток.
- О, боже! - прошептала княгиня. - Удар на удар…
И опять она увидела себя у пережёванной взрывом кареты. Едкая гарь повисла, над подпёршими серенький полдень оглоблями, над посечённым красными брызгами снегом, над чёрными плитками мостовой и над рваными фрагментами человеческого тела, тела мужа.
И опять, «как и тогда» стало душно, и опять, «как и тогда» начала наваливаться расслабляющая темень, но опять, «как и тогда», княгиня справилась с растерянностью и эпистола пополнилась словами: «Каляев, неужели вы не раскаялись»…
Каляев начал длинную тираду о принципах революционного катаклизма, о белых перчатках, которые невозможно натянуть на революционные пальцы…
Но княгиня не слышит Каляева, ей вспомнился другой полдень, полдень на следующий день после похорон мужа, полдень в Яузской больнице. В отдельной просторной палате умирал кучер великого князя, Андрей. Андрей был рядом с князем многие годы.
Прежде чем войти в палату, Елизавета Фёдоровна сняла чёрное, горестное платье и оделась в зелёненький, радостный сарафанчик.
- Голуба ты наш, - приветствовала княгиня страдающего от ран человека, ; Всевышний милостив, ты поправишься. Сергей Александрович тоже ранен, но совсем легко. От него поклон и благословение.
Сопровождающая посетительницу сестра милосердия отвернулась и, размазывая слезы, метнулась в коридор, где окончательно, громко разрыдалась. А измученный ранами человек, умиротворённый благой вестью, уснул. И умер.
А через день, и опять-таки в полдень, великая княгиня нашла силы следовать за гробом верного слуги пешком, и вести под руку его беременную вдову.
А было это… А неважно, когда это было. А сейчас княгиня недобро взглянула на собеседника и, спешным, угловаты почерком, пропуская в слова буквы, продолжила эпистолярную сагу: «Неужели после всего вы не раскаялись»?
Каляева не задумываясь, написал: «Каюсь, что огорчил вас. И только»…
Княгиня прочитала приписку, и долго не могла вникнуть в неё.
«Не раскаивается… Не раскаивается»…
Она присела на табурет и почувствовала, что настолько устала и настолько опустошена, что даже и тайные, объяснимые и необъяснимые, думы и чаянья исчезли. Пустота!
; Каляев, прощайте. А Господь найдёт вам место. Господь милостив. Надейтесь. И я надеюсь с вами больше не видеться.
Великая княгиня неторопливо, чётко завершила эпистолу: «В фуляре капсулка с цианом. От меня. Примите накануне! и вы избежите позора петли».
Елизавета Фёдоровна ушла, унеся и неподписанное «прошение» и листы эпистолы.
Каляев схватил фуляровый платок, извлёк маленькую зелёную капсулу, прошептал тихо-тихо, робко-робко:
- Спасибо… Лиза … Богиня Лиза… Милая Лиза…
Рассмотрев капсулку, Каляев свинтил медный шарик с кроватной спинки и положил в шарик, как в тайничок капсулку.
Сложив ладони в единый, крепкий замок, Коляев долго, недвижно стоял, уставившись в серый квадрат маленького окна. Вдруг, резко разомкнув ладонный замок, Коляев решительно извлёк капсулку и высыпал циан в умывальную раковину. Вода смыла яд.
Посмотрев на вентиляционную отдушину, Каляев Иван Платонович громко сказал:
- Не дождётесь, господа палачи! Всё будет так, как и должно быть у бойца революции!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В борьбе с монаршей династией Романовых народ победил.
А Царская площадь осталась.
И монархия осталась, но это уже другая, обновлённая монархия. Монархия с советскими царями и «высочайшими» советскими сановниками. А первым советским царём стал большевик Ленин. Ленин царствовал недолго, но автограф на площади оставить успел. Автографом стало публичное снесение Поклонного креста на месте убитого великого князя Сергея Александровича.
И именно тогда, когда ломали крест, принявшую монашество Елизавету Фёдоровну, живой, вместе с другими живыми Романовыми, большевистское веление сбросило в шахту. Шахта в далёком Алапаевске. Елизавете Фёдоровне и великому князю Иоанну «повезло». Они умерли не сразу. Они упали на выступ шахтной выработки. Великая монахиня, израненная, теряя последние силы, оторвала от апостольника полоску ткани, стала перевязывать Иоанна. И, в страшных мучениях, отошла в мир иной, то есть в прошлое. А прошлое не мертво. Просто явь погрузилась в забытьё. Явь однажды очнётся, воскреснет. А память о великой чете Сергее и Елизавете уже воскресла. И Поклонный крест на месте гибели великого князя уже воскрес.
А Царская площадь в прошлое не торопиться. Меняются цари, меняются лозунги и песни, и платья меняются, а она, русская святыня, живёт.
А по-другому и быть не может. И страна, и её Царская площадь уходят в будущее. И ничего не сделаешь, ибо
Страна меняет только платья,
А путь не может изменить.
А.ЗОРЬКИН. 2022.