ИСТОРИЯ БОБИКА-БРИКСЛИ
Из цикла «Рассказы о людях и животных»
Нельзя говорить, что люди стали как животные. Это оскорбляет животных. Н. Тесла
Доброму человеку бывает стыдно даже перед собакой. А. Чехов
Когда деревня разрослась настолько, что понадобились названия улиц с нумерацией домов, она стала посёлком, где вперемежку со старыми деревянными лачугами выросли скучные двухэтажные бетонные дома, плоско крытые железом.
Хаос построек дополнили наскоро выстроенные одноэтажные магазинчики, с волнистым шифером на крыше (по старинке «сельпо»), с богатым выбором одновременно всего — от мыла до хлеба, от одеколона до колбасы.
Жители деревни Новосёлки радовались обилию новых торговых точек, но обижались на прогресс, на вторжение шума в их тихую, размеренную жизнь, когда только перелай собак да топор возле поленницы или бензопила нарушали тишину.
Теперь уже не просёлочная накатанная дорога делила Новосёлки пополам, а блестящий от дождя свеженький асфальт мостовой, узкий тротуар, разметки скорости, и главное, вместо деревянных столбов, освещающих канавы вдоль дороги жёлтым уютным светом, — теперь ровными рядами выстроились стальные фонари, кланяясь автотрассе белыми ландышами ламп.
Возле трассы вырос строительный рынок с хаосом палаток под тентами, предлагающий всё для ремонта, но подойти к каждой можно, лишь обходя огромную лужу, в которую кидали окурки, огрызки и горбушки пирожков. Энергичные толстушки, нарядившись поверх курток фартуками с кляксами кетчупа, развозили в тележках пирожки, кофе в термосах, бутерброды, сигареты и одноразовые стаканчики.
Новосёлки теперь вполне оправдывали своё название, но прошёл слушок, что, поскольку посёлок выгодно оказался промежуточным, связывающим звеном между двух больших городов, — его с грохотом накроет волна развитого империализма, смыв не только деревянные лачуги, но и уже ставшие привычными бетонные близнецы двухэтажек. Поговаривали, что и имечко у города будет эдакое вычурное, типа Новоград или вообще какой-нибудь Заплюгайск, как с издёвкой и с грустью вовсе не ликовали старожилы.
Посёлок обтекает обмелевшая речушка со странным названием «Щучка», которой более годилось бы имечко Тютелька или Переплюйка, поскольку перейти её можно в высоких сапогах, задрав подол или штаны.
Вопреки названию, в речке не водилась не только щука, но даже хоть какая-нибудь плотва или ротан — радость кошек. Теперь, с обустройством Новосёлок, в ней водились только ржавое ведро с дырявым дном, шина от «Запорожца», битое стекло, а также пачки из-под сигарет, жестяные пивные банки, упаковки из-под чипсов и других яств, свидетельствующих о достатке и разносторонних вкусах жителей.
Речка Щучка полоскала космы водорослей и ворчала на каменистых порогах, торопясь утечь от травянистых берегов, которые таранят пластиковые бутылки.
…На окраине Новосёлков, где ещё не все тронуты дощатые дома с палисадом, резными ставнями и окошками, стёкла которых БЛЕСТИЛО колокольчиковое небо, — возле поленницы с медовым духом опилок на лавке с облезлой зелёной краской, в валенках по случаю прохладного сентября сидел моложавый старик с ласковым именем Антоша, которого так называли все — от старого до малого, то ли из-за его приветливой улыбки, постоянно оживлявшей его безусое лицо, то ли из почтения к его незлобивости.
Его возраст выдавали пушок волос на голове, как белый шар у созревшего одуванчика, стрелки морщинок в уголках серых глаз, жилистые, но ещё сильные руки, не знавшие покоя, — Антон постоянно что-нибудь делал: то пасынковал помидоры в душном парнике, то окучивал картошку, то гладил рубанком доску для починки крыльца, то, как сейчас, подправив молотком и гвоздями шатающуюся лавку, прислонённую к стене дома.
Из окна кухни слышалась хлопотливая возня Милы, суетливой и расторопной жены Антоши, умеющей одновременно и ужин сварганить, и сковороду натереть песком до блеска, и плиту с ошмётками еды отдраить, и, шлёпая тряпкой, ополоснуть дощатые полы и вдруг, выскочив из дому, усесться на низкую скамеечку у грядки и, жонглируя, выдергивать сорняки из укропа.
Начинающая стареть, уже давно сменившая весёлые колечки завитых волос, уложенных в модную стрижку, худосочная Мила, соблюдая возрастные приличия, коротко остригла волосы, единственным украшением которых стала гребёнка, открывающая чистый лоб, сеточку морщин возле губ и глаз и честный, прямодушный взгляд.
Добротой и радушием Мила под стать мужу Антоше, как бывает, когда между супругами нет разлада, а романтическое возвышенное чувство любви уступило место братской взаимной заботе и пониманию друг друга…
Дом Антона и Милы мог бы стать памятником той эпохи, которую, даже сильно напрягаясь, не могут уже не только вспомнить, но даже знать молодые поколения, — обычный дощатый двухэтажный с чердаком дом, к которому по мере увеличения семьи были пристроены комнатки, кухня, крыльцо с навесом, обвитым плющом.
Антону не нравились высокие заборы, отгораживающие внутреннюю жизнь двора, — ему нечего скрывать и нечего стыдиться. Поэтому он выстроил невысокий штакетник, на пиках которого Мила сушила опрокинутые стеклянные банки, глиняные горшки и коврики.
У забора напротив лавки рядом с пышным кустом золотых шаров клонил тяжёлую голову подсолнух с полной чашей зрелых семечек на радость внучке Алёнке, гостившей всё лето у деда Антоши и бабули Милы.
Алёнка, девчонка пяти лет, жила с родителями в большом городе, где всё было скучно, привычно и однообразно, к тому же мама с папой не разрешали ей завести котёнка, или собачку, или хомячка, или хоть какую-нибудь мышку.
А здесь, в Новосёлках (пока ещё не Заплюгайске), по огородам, дворам и улицам шмыгало неисчислимое количество кошек и собак, которых можно тискать всех подряд, не слыша от матери окриков «не трогай! Они блохастые!».
Блохастые и слюнявые не гнушались столовАться сосиской или рыбкой из рук смеющейся от счастья Алёнки, давали себя гладить, мять и целовать в мокрый чёрный нос или усатую щекотную мордочку.
Раздолье деревенской жизни всё лето радовало Алёнку, дед с бабулей баловали её, но не для того, чтобы «купить» любовь внучки, а потому, что когда-то строго, в воспитательных целях, отказывали в потворствах сыну. Сердца стариков более расположены к мягкости и прощению, нежели в молодости — жёсткости воспитания…
Более того, на лице Алёнки, всё лето жившей у стариков, появился нежно-розовый, как лепестки яблони, румянец.
Слух о добродетельном семействе Антоши пронёсся по округе среди всякой животинки, так что даже мыши, прознав про халявную кормёжку, не только бегали по дому, залезая в поисках еды в шкафы и ящики, но и рискнули подбирать возле парника, грядок, качелей и беседки, обросшей корявыми ползущими ветвями дикой виноградной лозы, — крошки еды, недоеденной хвостатыми бродягами, которые вели себя пристойно, то есть не цапАлись за колбаску, или мясцо, или рыбий хвост, не пихались возле мисок с кашей, молоком или похлёбкой, которую в отдельной кастрюле варила Мила для тяфкалок и мяукалок.
Деревенской породы Шарик (Дружок? Тузик?), неустановленной породы Барсики и Муськи частенько пролазили через зелёный штакетник во двор Антона, зная, что здесь их никто не шуганёт, но накормит, не кинет камень, но ласково потреплет холку. Во дворе у Антона можно поваляться на траве, поскулить, жалуясь на житуху, и громко поурчать, жмурясь на солнышко.
В засушливую погоду во двор к Антону, нисколько не опасаясь хозяев, к низкой лоханке на водопой жаловало семейство ежей: строевым шажком неуклюжая ежиха, а за ней линейкой семенили ежата, сопя и пофыркивая.
Когда ежики с мамашей завтракали червяком или жучком, попавшимся на их пути, Алёнка не знала, чтО правильнее: жалеть съеденную букашку или радоваться за сытого ежа?
У дедушки с бабулей жил собственный роскошный, огромный котяра Рыжик с красным бантом на шее. Вальяжно разлегшись на ступени крыльца, вытянув лапы, царски помахивая пышным хвостом, как опахалом, он снисходительно щурился на голодную ораву, приблудившуюся за подаянием, ни на кого не шипел и, подобно деду Антоше, никого не прогонял.
…И вот однажды Антон, шлёпнув на голову кепку-блинок, сменив для приличия рабочие штопаные штаны на глаженые брюки, отправился в главный, а потому и с бОльшим ассортиментом магазин возле трассы, не только продукты прикупить, но и поглазеть на гвозди, шурупы, инструменты, которые для покладистого хозяина то же, что для рыбака — снасти, для хозяюшки — ситец и штапель, для отрока — карамель и шоколад.
Антон откинул веревочную петлю, накинутую на гвоздь, — единственный запор калитки, и охнул, едва не ударив ею странную собачонку, которая от резко открывшейся двери шарахнулась, но не убежала, а только отодвинулась и умненько смотрела на Антона.
Белый пёсик напоминал плюшевую игрушку, не похожую совершенно на обитателей собачьего населения Новосёлок: маленькая, ростом с Рыжика, округло стриженная голова, так что даже ушей не видно, так же округло острижены бока, живот и спинка, налысо выбритый розовый хвостик, однако с шариком-помпоном на конце.
Антон понял, что это не природа учудила, а хозяева, не считаясь с желанием миниатюрного пёсика, чуднО остригли свою игрушку.
Из плюшевой головы на Антона уставились смышлёные чёрные глазки, а голый хвостик, сильно виляя, мёл помпоном сухие опавшие листья.
— Приблудился, что ли? — Антоша согнулся, пошебуршил пальцами в бархатной шерсти, нащупав голову собачки.
На удивление Антона, пёсик вдруг сел на попку и задёргал передними лапками заученно-просительно.
«Цирковая, что ли? Но откуда в Новосёлках (Заплюгайске) цирк?» — удивился Антон и громко позвал Алёнку.
Та, соскочив с качелей, услышав зов дедули, примчалась, на бегу поправляя съехавшие колготы.
— Ой! Какой смешной! Ой какой красивый! — Алёнка кинулась к пёсику, присела, и тот, виляя хвостиком, облизал ей лицо.
Алёнка смеялась так звонко и громко, что из дому, чтобы поучаствовать во всеобщей радости, выскочила бабуля Мила с перекинутым на плечо вафельным полотенцем с вышитым оранжевым петушком:
— Ух ты! Это что за чудо? Откуда оно взялось? Или ты, Тоша, выменял его на бензопилу? — пошутила.
Антоша, скинув кепку, поковырял в размышлении в одуванчиковых волосах.
Однако было понятно, что цирковое чудо никак не могло быть взрощено естественным путём в их Новосёлках, без реально существующего образца, где собачьи простонародные поколения запутались в своих родственных связях…
— Дедуля, давай оставим его себе! — Алёнка тискала бобика, а тот скакал вокруг неё, весело тяфкая.
— Ага. Оставим, в качестве сторожевой собаки, — бабуля Мила незлобиво съехидничала. — Охранять будет.
— Ну да, подсолнух от муравьёв… — усмехнулся Антон. — Да его самого охранять нужно! — улыбнулся.
Алёнка схватила плюшевого пёсика, прижала к груди и убежала во двор, к беседке.
Вскоре там послышались ручейковый смех Алёнки и звонкое тяфканье вертлявого пёсика.
Мила вернулась во двор и, теребя полотенце на плече, залюбовалась игрой «детей», которые скакали, резвясь вокруг высокой яблони, ронявшей спелые красные яблоки на грядки, бомбя крышу беседки и качели.
— Алёнка, ты бы сначала покормила своего Бобика, он же наверняка голодный! Иди сюда, я налью ему супчику с мясцом.
Бобик, прежде чем есть, долго обнюхивал миску с супом, забавно вертя головой.
— Видать, такая еда ему в новинку, — Мила с внучкой, сидя на лавочке в беседке, ждали, когда же он начнёт есть, — чем же тебя кормить?
Бобик (это имя так и осталось у него) вдруг решительно, наголодавшись, урча, чавкая, вылакал весь суп и… сделал лужицу, виновато, скося глазки, посмотрел на Алёнку, а она, хохоча, схватила его на руки и снова принялась целовать.
Бобику понравилась такая реакция девочки. Может, чтобы повеселить новую хозяйку, ещё раз постараться?..
…Тем временем Антон уже дошёл до центрального магазина у трассы — большого павильона с широким крыльцом, по бокам которого дружили две большие железные вазы с белыми, но начинающими ржаветь астрами. Их вид портила крашенная зелёной краской урна, задыхающаяся от окурков, пивных жестянок, скомканных бумажек.
Закупив всё по списку Милы, Антон вышел из павильона, натруживая руки тяжёлыми пакетами, как вдруг, обходя столб у трассы, случайно поворотил голову — и увидел на столбе крупное, округло наклеенное объявление с цветным фото пёсика, обнаруженного утром у калитки:
«Пропала собака, кличка Бемби…» — с подробным описанием и гарантией вознаграждения.
Это было странно, чтобы в Новосёлках (Заплюгайске?) кто-то терял и тем более разыскивал пропавшую собаку, животинки здесь проживали собачье-кошачьей коммуной, однако «Бемби» был явно не пролетарского происхождения, такого, конечно, можно разыскивать…
Антон поставил пакеты на землю и честно сорвал клочок объявления с номером телефона.
Возвращаясь домой по берёзовой аллее, он размышлял о приблудившемся пёсике, внучке, вообще о жизни, вдыхая пряный огуречный воздух прелых листьев. Встречая прохожих, Антоша приветливо кивал встречным, изредка перекидываясь короткими семейными новостями, огородно-урожайными достижениями.
Дома он застал внучку всё в той же беседке. Рядом, на скамье, вздрагивая лапками, спал утомлённый играми сытый Бобик, заботливо накрытый Алёнкой бабушкиным шерстяным платком.
Антон растерялся и не знал, как сказать Алёнке, что пёсика надо вернуть его хозяину, который волнуется, переживает за собаку, что это большая потеря для него.
И решил посоветоваться с Милой.
Но она, выслушав Антона, тоже не знала, как поступить: осчастливить хозяина найдёнышем или огорчить и расстроить любимую внучку?
…Шли дни. Яблони и плодоносные кусты всё больше лысели, поутру на жёлтеющей ботве грядок оседали холодные капли росы, поспевала черноплодка, ягодами её лакомились птицы, солнце уже тужилось светить, уступая небо серым тучам, которые уже не метали молнии, а нудно-лениво проливали холодный дождь.
Бобик подружился с Рыжиком и частенько спал, обнявшись с котом, который, угадав в пёсике породистое превосходство и благородство кровей, разрешил ему не только спать в обнимку, но даже облизывать себе ушки и мордочку, довольно жмурясь.
Рыжик, удобно устроившись на ступени крыльца, помахивая шикарным, будто лисьим, хвостом, снисходительно поглядывал на забавы Бобика, его игры с Алёнкой и, зевнув, посчитал, что не царское это дело — носиться по дорожкам сада и огорода и оголтело тяфкать.
Белая шубка Бобика посерела от беготни по траве и грядкам.
Но Бобик был счастлив: ласки, игры, заботы, вкусная еда, а главное — свобода! Не надо танцевать на задних лапах, прыгать через обруч за крошку лакомства, кувыркаться, по команде подавать голос, опасаясь недовольства хозяина и лишая себя удовольствия жить в радость, получая ласку не по заслугам, а — по любви!
Щенок уже забыл сухие горошины элитного корма, напоминающие орешки козьего помёта, теперь он, окуная мордочку в миску, ел мясную похлёбку, сваренную Милой специально для него.
Бобик познал не только вкус еды, но и вкус жизни!
…Антон и Мила, обняв внучку, утешали её, гладя по голове, что лето кончилось, что пора возвращаться домой, в город, к родителям, прежним занятиям и… вернуть Бобика хозяину. Всё равно родители не разрешат забрать пёсика.
Алёна размазывала слёзы ладошками по щекам, не готовая постичь первое, может быть, своё несчастье в жизни… Хлюпая носом, вздрагивая не столько от прохладного тумана, наползающего на посёлок от Щучки, сколько от разлуки со стариками и — Бобиком!
И вот на следующий день на травяной дороге с галькой напротив калитки остановилась, шурша колёсами, большущая диковинная машина; за ней бежала новосёлковская ребятня, как гуси за обидчиком, — не отставая, чтобы разглядеть, а лучше потрогать красно-золотистый металл капота, серебряные фигурные диски колёс, заглянуть в салон, чтобы увидеть счастливого владельца, рулящего таким чудом.
Паренёк постарше, явный знаток машин, объявил товарищам, что это новейший «лексус», авто богачей. Однако чего они позабыли у Антоши?
Из машины спешно выскочил водитель — молодой человек, худющий, с прямыми, как грива гнедой лошади, волосами до плеч, в зелёном коротком пиджаке с огромными карманами и золотыми пуговицами, в узких красных брюках, с крупно вязаным жёлтым шарфом, несколько раз обвитом вокруг шеи («ух ты!! как светофор!» — засмеялись мальчишки).
«Светофор» быстро обежал спереди машину, подал руку своей даме:
— Адель, дорогая, мы наконец приехали.
Адель, в возрасте ещё незрелом, прежде чем выйти из авто, брезгливо оглядела грязную лужу под «лексусом», в которую неизбежно придётся ступить, оперлась на руку своего спутника и опасливо вышла из салона, из которого ударило таким острым запахом духов, что если бы рядом был кот, он не расчихался бы до ночи…
Антон, встречая гостей у калитки, удивлённо вскинул брови: «Ну и красуля… Это что ж, так теперь в столице носят?»
И вправду, чуднО одета дамочка: отливающие серебром брюки, плотно облегающие не очень-то стройные ноги, полусапожки на невероятно высоких и острых каблуках-шпильках, красный длинный кардиган, какой в Новосёлках-Заплюгайске никто не носит: чего подолом-то по грядкам и лужам мести?
Шею Адели, как и у Ники, её то ли мужа, то ли пажа, тоже не единожды окрутил длиннющий с бахромой розовый шёлковый шарф, поверх которого свисали крупные, как яблочки, красные бусы. Такие же бусинки оттягивали мочки ушей.
«Ну и диковинка!» — снова подумал Антон.
Адель, недовольно морщась, оглядела убогий, как ей показалось, деревянный дом с окошками, наличниками и ставнями и, проваливаясь гвоздями каблуков, крепко держась за Ники, неуверенно сделала несколько шагов. Напоённая дождём накатанная дорога чавкала, как на болоте.
— Адель, дорогая, не волнуйся, — успокаивал Ники, — мы только заберём Бемби и сразу же уедем из этого… этой… ну… провинции.
Диковинно разряженная Адель, брезгливо искривив губы, оглядела через ограду дом, кусты флоксов, бордовые георгины, линейки грядок с желтеющей ботвой, запотевший парник, беседку, на конусе крыши которой ржавый флюгер-петушок вопреки осени упрямо указывал на юг.
Удостоив взглядом Антона, она визгливо затараторила:
— Мы по объявлению. Где наш Бемби? Сколько вы хотите за него? Мы вам заплатим, хотя он так дорого обошёлся нам, ведь э т о редкостной породы карликовый пудель!
Антон нахмурился, что редко с ним бывало, и сняв, по приличию, кепку, размашистым жестом руки указал вход через калитку во двор, к дому.
Обходя на углу дома бочку с водой и болотной тиной, Адель шарахнулась:
— А там что, лягушки живут?! Они не прыгнут на меня??
Мила, вышедшая из-за угла дома, чтобы тоже привечать гостей, вытирала руки об фартук:
— Нет, что вы, мы их уже съели, — пошутила.
За её спиной пряталась Алёнка, тоже разглядывая необычную тётю. «А не нарядить ли мне так же свою куклу Машу?» — задумалась.
Адель на неудачную шутку Милы поморщилась:
— Ну так где же наш д о р о г о й Бемби, в конце концов?! Мы с Ники не намерены торчать здесь, в этом… в этом… Неужели вы так здесь живёте?! — с лица Адель не сходила брезгливая гримаса.
Молчаливый Ники, словно на экскурсии на Марсе, тоже рассматривал огород, двор и дом, вертя шеей, как совёнок в гнезде.
— Алёнка, — обратился Антон к внучке, — а где в самом деле Бобик?
— Кто?! Какой Бобик? Вы имеете в виду нашего Бемби?!
— Ну… да… он так откликается, так Алёнка его назвала.
— Да вы с ума сошли!! — возмущённо вскрикнула Адель. — Это ж вам не дворняжка, это же дорогой породистый королевский пудель! Его полная к л и ч к а Цезарь Бемби Чадер Бриксли!! Так в его паспорте прописано! Да знаете ли вы, во сколько он нам обходится?? У него же собственный повар! И стилист!!
Брови Антона вскинулись выше переносицы от удивления, что его семья приютила такую высокопоставленную пушистую особу.
— Алёнка, а и взаправду, где Боб… Бемби?
Алёнка, в предчувствии расставания с Бобиком, хлюпала носом:
— Он, наверно, с Рыжиком, позади дома. Они дружат.
Вся компания отправилась на задворки, где золотые шары плакали жёлтыми лепестками в предчувствии холодов.
Адель увязала шпильками каблуков в дорожке, посыпанной жёлтым песком; её за локоть поддерживал неразговорчивый Ники.
Бриксли-Бобик действительно был обнаружен спящим на лавочке возле подсолнуха, голова которого, напичканная семечками, так сильно поникла из-за обильного дождя, что готова была гильотинироваться. Цезарь, посапывая, удачно в обнимку примостился к животу Рыжика, который обнял пёсика лапой на шее и урчал ему в ухо.
Адель вытаращила глаза и ахнула:
— Ах, Бемби! Что они с тобой сделали!! Какой ты грязный, не стриженый!! А вы хотя бы педикюр ему делали? — возмущённая Адель не решалась взять в руки своё замызганное землёй и мокрой травой сокровище.
Антон разбудил Бобика, оторвав его от Рыжика, и поднёс со вздохом Адели.
Наконец Адель всё-таки взяла Бемби на руки, обмотав его концом шарфа.
Полусонный Бобик, оказавшись в руках бывшей хозяйки, не сразу осознал перемену места, но, принюхавшись к запахам Адели, он вдруг оживил свои воспоминания о прежней еде в виде сухих горошин элитного корма, напоминающих орешки козьего помёта, о бесконечных дрессировках, когда целыми днями надо танцевать на задних лапах, прыгать через обруч за крошку лакомства, кувыркаться, по команде подавать голос, терпеть мучительную стрижку когтей и шерсти — и все эти напряги ради обретения золотой медали на выставке, которой заносчиво гордилась бы его хозяйка, но которая бесполезна для Бемби, — её же не погрызёшь, как косточку…
Что такое сахарная косточка, Бобик узнал только в семье Антоши, а главное, что в новой собачьей жизни Бобик познал счастье ласки, бульона с мясом, бешеных скачек с Алёнкой по саду и огороду, заливаясь счастливым лаем…
Гоняться за воронами, прыжками удирающими от назойливого щенка, спать в обнимку с новым другом — Рыжиком, сопя теплом ему в ухо, тявкать на всё подряд: на ежиху, уколовшую больно нос, на мышь, удравшую в норку, на гусеницу, дугой выгнувшуюся на листе, даже на флюгер и солнце — лаять, тряся головой, не от недовольства, а от счастливого безделья, от радости видеть всё это, от молодого счастья жить!
И щенок, скуля, закутанный в шарф Адели, заегозил, пытаясь высвободиться из её рук — оков прошлого.
Пёсик явно предпочитал остаться Бобиком, а не Цезарем, причём не с кличкой, а с и м е н е м!
Ёрзая, выкручиваясь из шарфа, свободолюбивый Бобик нечаянно царапнул руку Адели отросшими когтями, и она с негодованием вскрикнула:
—Ах, негодник! Ты сегодня будешь наказан! Ты не получишь вкусняшку! О мой маникюр!!
Она невольно дёрнулась в сторону и… каблук, привыкший удерживать хозяйку на твёрдом асфальте, покорился вязкому песку на дорожке и, провалившись в дёрн, с треском отвалился от подошвы.
— Бемби!! Ты сломал мне каблук!! — заверещала Адель и, потеряв устойчивость, раскинув руки, свалилась на клумбу с георгинами.
Жалость обуяла всех: Ники, который стал изымать Адель из клумбы, Антоша, сочувственно охнув, Мила, всплеснув руками, Алёнка, совочком выкапывая шпильку-каблук; а казнённые георгины, обезглавленные рухнувшим телом Адели, утратили возможность дожить свой век в вазе, празднично украшая стол.
Бобик, разобравшись с шарфом, засеменил обратно к Рыжику, скучающему по обществу с ним.
…Адель, угодливо поддерживаемая Ником, доковыляла до крыльца и, сопровождаемая всем семейством, уже в доме удобно расположилась на диване, сначала коснулась ладонью покрывала, словно проверяя: не окрашено ли?
Ники снял с ног своей царицы сапожок здоровый и сапожок покалеченный, помог ей скинуть опозоренный грязью клумбы кардиган.
Адель бесцеремонно разглядывала стены, мебель комнаты, удивляясь отсутствию живописи на стенах; нет даже люстры и бра, камина, однако заоценила коммерческую стоимость раритетного серванта с распашными дверцами и маленькими треугольными стёклышками.
Все вовремя зашли в дом, потому что матушка Природа, не желая ссориться ни с Осенью, ни с Зимой, тактично и угодливо повалила на Новосёлки-Заплюгайск и дождь, и мокрый снег.
Адель, дрожа, обхватила плечи.
— Ты, голубушка, на-ко, кофту мою надень, а то ведь стынешь, — Мила вынула из шкафа вязаную чёрную кофту, — твоё-то платье изгвоздилось в земле.
Мила развесила на спинке стула шикарный кардиган, оскорблённый словом «платье», а Антоша сочувственно предложил босой Адели обуться в валенки, тёплые, хотя и ношеные.
Гламурная Адель испуганно уставилась на шерстяную кофту, отведанную молью на вкус:
— Это — что?? Такое носят? Я вам что, чучело? Неужели у вас нет приличной одежды? Я вам не какая-нибудь… ну… не знаю… — возмутилась Адель, но всё-таки влезла в поданную Милой штопаную кофту, и было странно поверх неё видеть блестящие яблочки бусин.
Адель вмиг потеряла лоск столичной дамы, и всё ещё молчащий Ники удивлённо, словно впервые, смотрел на свою то ли госпожу, то ли жену.
Тут дружно вбежали в дом Бобик с Рыжиком, которых прогнали с насиженного места дождь и снег. Кот вспрыгнул на подоконник рядом с геранью, тряся намокшими подушечками лап, а Бриксли, шарахнувшись от Адели, бывшей хозяйки, подбежал к Антоше, подскакивая на задних лапках, словно просясь на ручки.
Антоша, сидя на стуле, подхватил пёсика и усадил на колени, оглаживая его голову, как ребёнка, Алёнка пристроилась рядом на полу и поцеловала Бобика в макушку.
Адель возмутилась:
— Что это за нежности! Вы его балуете, и он мог забыть все уроки дрессировки!
И вдруг тихо и растерянно спросила, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Как же я поеду домой без сапог? Ну не в этих же… валенках?!
— Ну это мы сейчас мигом! — Антон схватил изувеченный сапожок и сломанную шпильку-каблук, повертел, пощупал и повторил, утешая:
— Мы это сейчас мигом! — и поспешил в сарай, где было всё необходимое для починки.
— Ох да что ж я! — спохватилась Мила. — А чайку-то?? Согреться и перекусить? — и, не дожидаясь согласия, убежала на кухню, хлопотать.
…Антон вернулся, держа починенный сапог, как букет:
— Ну вот. Готово. Порядок, голубушка.
«Голубушка», пока Мила накрывала на стол, недоумённо рассматривала баранки, бублики с маком, пышный пирог с яблоками, пряники, мёд и крыжовное варенье в вазочках, словно питекантроп — консервную банку.
Адель, брезгуя пить непонятно какой чай из толстых чашек, посмотрела на Ники взглядом председателя, который предоставляет слово докладчику.
Ники понял царицу:
— Нам пора ехать, да, дорогая?
— Ты прав, дорогой. Забери Бемби и пойдём к машине.
Мила расстроилась — не из-за напрасных хлопот, а из-за отказа гостей от чаепития, всегда сопровождаемого всеобщей беседой.
Адель надела сапог, починенный Антоном, одобрительно хмыкнула, однако не поблагодарила Антона, полагая, что угождать ей — всеобщая повинность.
Она встала, осторожно постучала об пол починенным каблуком и милостиво похвалила старика, как крепостного:
— Ну ничо так.
Переоделась в кардиган, презрительно кинув чёрную кофту на диван, обернула горло шарфом:
— Ну так сколько денег вы хотите за нашего Бемби?
Антон смутился, даже слегка покраснел, но, не укоряя Адель упрёком, твёрдо воспротивился:
— Да нисколько, голубушка. И вообще, неловко брать или отдавать деньги за животную… Не мы их жизнь рожаем, но спрос — с нас.
Адель ничего не поняла, кроме того, что от денег старик отказывается, а значит, он дурак, ведь деньги плывут ему в руки!
Она ехидно хмыкнула, оглядывая скромное жилище:
— Вы что же, так богаты?
— Голубушка, — старик откинулся на спинку стула и, с жалостливой укоризной глядя на Адель, сказал: — Это богатые к деньгам прилипли, а бедные иным богаты.
Она вытаращила глаза, уставилась на Антона, опять ничего не поняла, но обрадовалась, не скрывая, что сокровище Бемби возвращают бесплатно.
Никто не радуется халяве так, как богачи.
— Ну как хотите, — и опасаясь, что старик передумает, заторопила Ники.
А он неожиданно встрял:
— Адель, дорогая, мы тут у них… в этой деревне плутали, пока нашли их этот… дом. Пусть старик с нами поедет, покажет путь покороче, а? Бензин сэкономим.
Старик, со скорбной жалостью оглядел их обоих, обделённых правдой и смыслом существования…
…Антон сидел на заднем сиденье, показывал кратчайшую дорогу до трассы.
«Лексус», едва слышно шурша галькой, сделал несколько поворотов по грунтовке вдоль заборов и куч песка возле калитки, проехал берёзовую аллею и наконец припарковался у шумной трассы с фонарями-ландышами.
Напуганный Бобик дрожал на коленях у Адели.
Машины неслись по обе стороны трассы, пуская из-под колёс веер из грязных луж.
— Выходи, старик, покатался — и хватит.
Антон вышел из салона «лексуса», но забыл на прощание пожелать им доброго пути и тихонько постучал костяшкой пальца в стекло, где сидела Адель:
— Чего ещё? — спросила она недовольно и отворила дверцу.
И вдруг Бобик, почуяв свежий воздух, вырвался из рук хозяйки, выскочил из машины на мостовую и быстро побежал, семеня, пересекая трассу…
Он бежал к Алёнке, к Рыжику на лавочке возле подсолнуха, к сахарной косточке, к ласкам и любви — к свободе и счастью!
Встречная машина резко и запоздало завизжала тормозами, и сразу же оборвался тонкий вскрик Бобика.
Адель, выглянув из окна, увидела на дороге под колёсами красное кровавое пятно и со злобной досадой хлопнула себя по колену:
— Ну надо же! Сколько денег мы в эту псину вбухали, и всё зазря! И день пропал впустую! Давай домой, Ники.