Сначала казалось где- то на окне, жужжит и бьётся об стекло пчела. Царапает мохнатыми чёрными лапками оконную раму. Следом тот же звук с действиями переместился на само оконное стекло, и пчела бессмысленно продолжила своё движение лапками, будто отдельно от тельца, по гладкой скользкой поверхности, оставаясь при этом на месте, будто человек совершающий ходьбу или бег на месте.
У неё не было не единого шанса продвинуться хоть чуть чуть вперёд, и от того пчела злилась и жужжала ещё громче, раздражая этим звуком барабанные перепонки мужчины.
— Надо же, суета сует, — подумал он и продолжил лежать на диване дальше, даже не сделав какого-нибудь мало мальского движения, с тем,чтобы встать и направиться к окну, для того чтобы разобраться с надоедливо жужжащей там пчелой. Он был страшно уставшим, недавно вернулся с работы с ночной смены и потому пытался заснуть, но безуспешно.
Сначала эта жуткая усталость, навалившаяся на него всей тяжестью жизненных невзгод, потом этот звук, раздражающий его тоже, уставшую больше от жизни, а не от работы, нервную систему, когда ему казалось, что эта чёртова пчела постоянно дёргает его за кончики нервных волокон, а он от этого каждый раз вздрагивал и снова не мог заснуть, сон тут же испарялся, будто напуганный кем-то и потом ещё долго не возвращался, когда жужжание пчелы уже больше напоминало журчание воды в унитазе или всё же больше пчелу с намоченными крыльями, которая оказавшись в воде того же унитаза, беспрерывно жужжала, как обычная пчела.
Та, что не давала покоя, а мужчина все оправдывал её назойливость суетой сует.
Но сколько можно суетиться, в то же время думал он, перебирая в уме слова, сказанные и несказанные его женой, которые она целыми фразами произносила на бегу, будто сама вечно куда то спешила, на самом деле стоя на месте и что-то выговаривая ему.
А ему до чёртиков надоела её суетливость во всём, и даже в речи. Эта манера говорить чуть не скороговоркой, когда часть её мыслей так и оставалась у неё в голове, а часть уже дослушивал он, мало что понимая из того, что хотела она сказать ему.
А она уже неслась дальше, не дожидаясь, когда он хоть что-нибудь ответит, и ответит ли вообще, ей главное было успеть сказать, а что он поймёт или даже услышит в этой бесперебойной пулемётной очереди, её не волновало.
Главное успеть. Успеть, как та пчела на окне или уже в унитазе нажужжать, наговорить почти на диктофон журналисту, которым он не являлся, высказать, выплеснуть всю свою боль, накопившуюся за годы совместной жизни с ним и вообще, в жизни, чтобы он мог написать статью, а потом опубликовать её в каком- нибудь журнале, чтобы читатели смогли тоже ознакомится с её наболевшими проблемами.
И потому она жужжала, а мужчина, слушавший это жужжание уже долгие годы, не мог уже списывать всё это на суету сует, хотя она продолжала суетиться, но больше не по делу, а просто так и по привычке, вечно раздражая его своей быстрой речью и такой же походкой, когда он не успевал за полётом её мыслей и действий, часто оставаясь усталым уже от жизни и от жизни с ней, с этой пчелой, тоже.
Он дошёл до того, что ассоциировал свою жену с той пчелой, забавляющейся с самой собой на окне, она тоже, как его вечная подруга жизни, не давала ему возможности заснуть и просто отдохнуть, и он, зная, что прихлопнув пчелу, он совершит преступление, убийство, решил отправить её в дальнее плавание в унитаз.
Теперь её жужжание, как вечное трендение его жены, напоминало журчание воды в унитазе, будто давно сломался бачок и пропускал воду, а у него всё не было времени починить его и потому он вынужден был слушать эти звуки, лёжа на диване в своей комнате, куда они доходили, даже с той же громкостью, что была в ванной комнате.
Ему они не казались уже тем надоедливым и злым жужжанием пчелы, угодившей с дуру в унитаз, который он мог при желании спустить в любой момент, и закончить с этим журчанием- жужжанием, но он настолько устал, настолько устал из года в год, изо дня в день слушать суетливые речи своей жены, оправдывая эту её манеру суетой сует, что он уже не просто не слушал её, а ведь, может быть, она говорила что- то важное, но он устал, устал вслушиваться в её стрекотню, и потому больше не слушал её, её речи неслись мимо его ушей, не трогая его барабанных перепонок, они тоже устали, и создавая некий звуковой фон, оставались непонятыми и не услышанными.
Он не хотел больше видеть, как она бегает по квартире, делая что- то важное для себя, перебирая ногами в надетых домашних тапочках, как та пчела мохнатыми лапками по стеклу, и так же оставаясь на месте, потому что от этой суеты совершаемых ею действий и речей ничего не происходило и не менялось, оставалось только ощущение жужжащей пчелы, которую он без жалости и сожаления засунул в унитаз и удовлетворённый под иные звуки, звуки журчащей воды, наконец, заснул.
Ему не снились пчелы, и никакие другие насекомые, а главное, ему не снилась его жена, которую он всё же любил, но не любил создаваемую ею вечно суету сует, которой и так в жизни хватало и без её участия, и которая так действовала ему на нервы, что он порою готов был променять любимую жужжащую жену на жужжащую пчелу с тем, чтобы можно было отправить её в далёкое плавание в унитаз и надо было только не спустить случайно воду в бачке, иначе он сможет остаться и без жены, и без пчелы, а ему несмотря ни на что, этого не хотелось. Это же была как не крути, суета сует, которая до чёртиков всё же надоела, но он к ней привык.
21.12.2022 г
Марина Леванте