ГЛАВА ХI.
Наше «войско» толпилось у входа в церковь, внутрь зайти никто не решался. Оно и понятно: кому хочется лезть под пули вслепую. Я был на сто процентов уверен, что если геолог здесь, то давно затаился в подземном ходе.
– Парни, вы вдвоём на берег к капитану, а мы внутрь.
С этими словами я смело шагнул в пропахшую за столько лет гнилью, давно заброшенную церквушку. Подземный ход меня не удивил: в семье сохранилось предание о притеснении старой веры, насильственном крещении. Мои предки с незапамятных времён жили в поморском поселении на берегу Белого моря. Кормились рыбалкой, рожь сеяли, голодали в неурожайные годы, бортничали. Были среди них и первопроходцы, уплывали летом на кочах до Енисея. В его устье как-то встретили приплывших на плотах казаков. Те рассказывали, что в верховьях земля жирная, степи привольные, в тайге зверь непуганый, рыбы в больших и малых реках великое множество, да и климат намного теплее. Казаки были слугами царскими. Инородцев искали, подводили под царёву руку, а потом ясак мехами собирали. Поморцы же жили вольно, никакой власти не знали и бросать землю предков не собирались. Но через несколько лет всё кончилось. Потянулись из поморья возы с рыбой, пенькой. Приезжали по два раза в год, налог брали подушно, включая младенцев. Терпели, но когда попов Никон прислал, новую веру не приняли. На следующий год попы прибыли со стрельцами, хотели крестить насильно, тогда и пригодился подземный ход, вырытый в церкви сразу, как начались гонения. До сих пор у мамы сохранилась бронзовая прабабушкина икона, зазубренная стрелецким топором. Согнали всех в церковь с вечера, чтобы не разбежались. Поп устал с дороги, отложил крещение на утро. Не верилось, что заставят веру бесовскую принять, но необходимое имущество в кочах с весны держали. Ушли ночью через подземный ход. Пока вдоль побережья плыли до Енисея, от холода и болезней много народу умерло. А путь до Минусинской котловины занял три года.
Небольшая кучка поморцев осталась за Курейкой, на месте первой зимовки. Их найдут геологи в 1946 году. Когда начали летать «железные птицы», староверы разрушили дома и выкопали землянки, замаскировав их сверху. Уединённость поселения без притока свежей крови сказалась на последующих поколениях, все они стали родственниками, а где инцест, дети рождаются физически и умственно отсталыми. Они не знали, что правил Петр I, сын царя Алексея, разрушившего старую веру, не знали, что была революция, война. Не подходили к пароходам, плывшим по Енисею, боялись точно так же, как и самолётов, переселялись всё дальше и дальше в тайгу от бесовского наваждения.
Гурий сразу шагнул к сдвинутому в сторону алтарю, я, дёрнув его за одежду, отрицательно покачал головой.
– С ума сошел, подстрелит, как куропатку.
Надев на старую доску фуражку геолога, я поднес её к западне, но ничего не случилось. Неужели ушёл? Ничего удивительного. Если бы нам сразу сообразить искать его в церкви, но на берегу никаких следов, не провалился же он сквозь землю? Сначала никто не обратил внимания, что Буран давно спустился вниз. Гурий, поняв, что собака в опасности, оттолкнул меня и бросился за ним. Я ждал выстрелов, но внизу было тихо. Оставив деда у западни, осторожно начали спускаться. Внизу было просторно, не просто подземный ход, а что-то вроде небольшого подвала, выложенного камнем, сгнившая дверь в сторону реки, была прислонена к стене. Вернулся Гурий.
– Ничего не пойму, тут дверь лет десять не открывалась, зря капитан у обрыва ждёт. В это время Буран начал вести себя странно, клыки обнажились, он глухо зарычал и подошёл к стене. Промаявшись с полчаса, мы были вынуждены, ничего не обнаружив, несмотря на явное беспокойство собаки, выйти из церкви. Сходив за капитаном с ребятами и посовещавшись, решили идти в тайгу. Вайкулис теперь знает, что за ним погоня, возможно, как-то умудрился пройти к реке, а вода, как известно, следов не оставляет. Гурий сказал, что нас догонит, только поможет соседке выкопать могилу. На том и порешили. Наскоро перекусили и пошли вдоль реки, может, отыщём место, где геолог вышел из воды. Река была неширокая, но быстрая, вся в больших валунах. Шёл и думал, что можно просто спрятаться за одним из причудливых камней, так украшавших реку, а мы просто пройдём мимо, ничего не заметив. Я специально зачерпнул в пригоршню воду и нёс её, пока рука не заледенела. Долго не продержишься, но если речь идёт о жизни и смерти, то вполне можно потерпеть с часок. Да и шум бурлящего, несущегося с гор потока заглушал все звуки. Так и не найдя никаких следов, вышли к неприступным скалам, с них низвергался уже настоящий водопад. Вправо и влево от нас раскинулось болото, но без кочек, больше похожее на заливной луг. Пройдя около шести километров вглубь, мы не обнаружили ничьего присутствия. Зато вышли на широкую полосу курумника. Быстро темнело, а место для ночлега отличное. В камнях сухо, прекрасный обзор, да и Гурий обещал утром присоединиться к нашему порядком уставшему отряду. Стыдно признаться, но меня последний час начало заносить по сторонам. Устроившись среди огромных глыб и выставив часового, уснули сразу, несмотря на холод и камни вместо перины.
Утром, добросовестно вглядываясь в серый осенний рассвет, я не заметил приближения Гурия. Он бесшумно подошёл с правой стороны, будто знал, что правым глазом я ничего не вижу. Хорош часовой, теперь можно не обижаться на военкома, прав он, на настоящей войне мне не место.
– Поднимай всех, начальник, в скиту он таился, там ещё один лаз выкопан, его Буран чуял, а мы не догадались вокруг церкви обойти, присмотреться. Оружие там лежит, они его бросили, когда в Туву уходили, но наведывались, даже чистили. Мы с тётей Груней могилу на старом кладбище копали, собака с нами была, вот и упустили. Но теперь я точно знаю, куда он направляется.
Весь вид Гурия выражал нетерпение. Я его понимал, тоже почувствовал азарт погони и разбудил капитана.
– Мужики, хорош спать, завтракаем на ходу. – Подхватив свой рюкзак он, споро пошел за мной и тувинцем. – Догоняйте. А ты, Гурий, объясни, откуда такая уверенность, где Вайкулиса искать? Что, сам видел, куда направляется?
– Буран за ним ушёл. Он у меня на зверя приучен, ему на глаза не покажется, а меня ждать будет, теперь не упустим. Да и догадываюсь я, где он, видел тут одно странное жильё в скалах. Нары сделаны, мешки спальные, ящики с продуктами. Тувинцы туда не ходят, а мне интересно было на камень вблизи посмотреть. Он над озером завис на скале. Местные говорят, если камень упадёт, великан проснётся, большая беда будет. Туман рассеется, сами каменного человека увидите.
– Гурий, а каменный человек мужчина или женщина? Я вроде в детстве женщину видел.
– Это если с другой стороны гор смотреть, там есть женщина, а здесь мужик. Что-то не видно никого, подождать надо, скоро подниматься начнём, без нас заблудятся.
Капитан нервничал, торопился, на проводника глянул хмуро, но послушно сел курить. Гурий сходил в туман и вернул наших спутников, углубившихся в тайгу правее от нас.
– Идти след в след, отставших ждать!
Миша сплюнул самокрутку, зло затоптал сапогом и пошел в гору. Подниматься без тропы, переступая через огромные корневища, которые перемежаются булыгами, оказалось тяжким испытанием. Я, прожив в тайге всю свою недолгую жизнь, привычный ходить в горы, чувствовал себя старой клячей, идущей на живодёрню. Разговаривать капитан запретил; мог и не запрещать, сил не было ни на что. Вымотавшись, не заметил, как выровнялся рельеф, а когда Гурий поднял руку в знак остановки, ошарашенно смотрел на видневшееся сквозь деревья красивейшее озеро. Оно лежало в ожерелье из скал, прозрачное до дна и, как всё в этих краях, украшено валунами, разбросанными по озеру рукой великана. По-другому и не думалось. Сам он спал на противоположной стороне, сложив на груди натруженные руки с бугрившимися венами.
– К озеру не выходите, увидит. Туда пойдём.
Гурий махнул рукой в сторону зависшего над озером камня. Я удивился легенде: камень показался мне небольшим и уж никак не способным разбудить спящего исполина. Гора, по которой мы начали подниматься, была крутой, но не особо высокой. Шел и думал, что вот уже видна вершина, а там вроде до самого камня плато. Рюкзаки и ружья несли на весу, чтобы ненароком не вспугнуть Вайкулиса. Звук удара о металл будет слышен далеко. Поднимались по старому руслу, цепляясь за камни и корни. Миша попробовал идти по лесу и сразу поплатился. Хорошо, Гурий шёл последним и успел поймать летящего с ускорением назад капитана. Вот и, казалось бы, конец подъёму, под ногами противно зачавкало болото, жидкая грязь захлестывает за голенища сапог, но впереди новое испытание. Гурий, легко перегнав всех, устремляется влево. Как мне могло показаться, что вверху плато? Конечно, не такой крутой подъём, но теперь на пути огромные камни, через которые мы буквально переползаем. Одна гора, другая, а ведь снизу всё кажется близким, и висячий камень видится не легендой, а еще одним булыжником, просто прилипшим к скале над озером.
– Геолог ещё не поднялся, я думал, нас здесь Буран встретит, а хижина там.
Чёртов тувинец, опять показывает на скопление скал впереди. Силы на исходе, мы, молча, начинаем последнее восхождение. Мельком взглянув на действительно громадный и, кажется, не касающийся скалы, парящий в воздухе камень, сворачиваем к хижине. Фактически это небольшая пещера со сделанной из горбыля прихожей не больше метра и с дверью. Внутри нары, спальники, ящики с продуктами.
– Похоже, ты прав, это и есть место встречи. – Кивнув Гурию, капитан взломал ножом крышку одного из ящиков и вытащил оттуда гранату. – Вот сюда они его и забросили, а в Ольховку он сам добирался. Надеялся сволочь чужими руками золото хозяевам переправлять. – Подойдя к нарам, сбросил на каменный пол что-то белое, встряхнул. – Парашют, да не один. Кто-то с ним был. В этих горах эскадрилья пролетит, не заметишь.
В хижину вбежал стоявший в карауле Алёшка, по его взволнованному виду поняли, что на этот раз геолог встречи с нами не избежит.
– Всем тихо, действуем, как договорились. Алёша, далеко он ещё? И главное, тебя не заметил?
– Нет, я его ещё на той гряде увидел, а как он подниматься начал, я сюда. Ещё минут десять ползти по камням будет.
– Быстро все на улицу, а мы с Володей здесь. И осторожнее, мужики, наверняка у него пара гранат с собой. Сидите тихо, если нам не повезёт, тогда вся надежда на вас, не упускайте эту сволочь.
Мы с Мишей притаились у двери. Пока ждали, я думал о том, что человек устроен странно. Взять лагерь, там и голодом уморить, и забить до смерти мог практически любой конвоир, а страха не было, об этом даже как-то не думалось, а сейчас мне было жутковато. Боялся, что вдруг придётся убить, и не просто безликого врага, а человека, с которым работал, запросто шутил и обедал в приисковой столовой. Но посмотрев на Мишу, вспомнив всё, что он пережил, я почувствовал, как меня захлёстывает злость. Понял, что если придётся, убью без сожаления. Мы его не звали, он сам пришёл, и гость недобрый. Вайкулис шёл, не боясь, только чуть запыхался на подъёме. Скрипнула открываемая дверь. Я замешкался, но капитан не оплошал. Через несколько секунд связанный и не веривший в то, что произошло, геолог смотрел на нас снизу растерянно и зло. Из его карманов мы достали пистолет, пару гранат, нож, с моментально выбрасывающимся лезвием. Внимательно ещё раз изучив его документы, я не нашёл в них никаких неточностей. Люди, пославшие Вайкулиса, были профессионалы. Ночевали мы комфортно, и хотя пришлось пару часов отстоять в карауле, я замечательно выспался, спальников хватило на всех. Утром, плотно позавтракав и набив рюкзаки консервами, пошли назад, связав Вайкулису руки вместо верёвки стропами парашюта.
ГЛАВА ХII.
В скиту нас ждал котелок щей из русской печи, напомнивших мне Хабаровск и мою дорогую хозяйку. Стало стыдно, до сих пор не написал тёте Фросе, а ведь она ждёт больше года. Вылавливая из борща шкварки, дал себе клятву написать сразу, как вернусь. Даже есть расхотелось. Женщина, кормившая нас обедом, не походила на расстроенную мать, только вчера похоронившую сыновей. Ставя на стол казан с картошкой, она несмело улыбнулась и заговорила:
– Сынки, у вас тут кто самый главный? Хочу на прииск попроситься. Работать я умею, пригожусь, а тут мне невмоготу.
Миша кивнул в мою сторону и с любопытством уставился на соседку Гурия. А ведь она совсем не старая, ей от силы лет сорок, действительно, чего ей одной в скиту жить? Гурий здесь почти не бывает, его дом тайга.
– Давно бы перебрались, работы на гидравлике полно, глядишь, и беды бы не случилось.
– Так из-за них, окаянных, здесь и жила. – Она истово перекрестилась на иконы и опять повернулась к нам с полными слёз глазами. – Они что, антихристы, удумали: как хозяин помер, жили со мной как с женой. Такой грех большой я через них приняла, и на исповедь сходить не к кому, сама на себя епитимью наложу, сама покаюсь. На них посмотрю, у обоих за спиной бес тешится, хвостом крутит, ухмыляется. Страшно мне было. Уйдут к Ефиму, иной раз и месяц проживут, а я радуюсь, думала, женятся, девки в скиту есть, а я за них и за себя до конца жизни молиться буду. А они спирт пить научились, уж не знаю где, не в скиту же? – Она подняла голову и с мольбой посмотрела на меня. – Возьмите меня с собой, я сильная, без мужа все дела справляла, страшно мне здесь. Я бы раньше пришла, да стыдно было за сыновей, от людей стыдно. Шила в мешке не утаишь. Как сказал Гурий, что Игнат Фролку убил и сам убитый, я сразу решила, что теперь одна не останусь и за могилками ходить не буду, пусть бурьяном зарастают. Хоть и родная кровь, да любви в сердце нет. Бес их мать и отец, прокляла я давно сынов своих. Смерть им дана за муки мои материнские, так бог решил. – Она снова повернулась к иконам, и теперь молилась долго, клала поклоны, о чём-то горячо просила бога. Женщина говорила о своей беде, не стесняясь, сил бороться с двумя здоровыми, ею выкормленными парнями не было. И оплакать их слёз не осталась.
– Приезжайте, Аграфена, не знаю как вас по батюшке, работу найдём.
– Фёдоровна я, а если можно, с вами поеду, у меня и лошадь есть, сейчас только оседлаю. Вы, сынки, подождите, чаю из шиповника попейте, я быстро.
Когда она, споро повернувшись, выскочила из избы, наверное, не одному мне пришла в голову мысль, что этой женщине до старости далеко. Обживётся на прииске, сотрёт время воспоминания, посветлеет лицом, будет просто красавица. Чем-то неуловимым, наверное, выражением глаз, напомнила она мне Дашу. Её я тоже повстречал с опухшим от слёз, кровоточащим лицом, обиженную мужчиной. А хорошему в жизни она и порадоваться не успела. Вернулась боль, спрятанная с годами так глубоко, что я боялся её растревожить. Привычно глуша чувство, сжигавшее меня с момента подслушанного ночью разговора, заставил себя думать о Вайкулисе. Мы с капитаном пытались выяснить, кому принадлежал второй парашют, но ответом нам было презрительное молчание. Хотя по логике вещей Линде, но почему, за что она убита? Не знаю, как Миша, но я чаще видел их вместе и теперь, анализируя, понял, что они не походили на супругов. В представлении сибиряков, прибалтийцы народ сдержанный и холодный, но не до такой же степени. Их отношения были отстранёнными, она одна обедала, одна приходила на работу, одна возвращалась. Даже мы с Ольгой иногда появлялись на людях вместе, но только не Вайкулисы. Письма Линды, спрятанные в швейной машинке, где они?
– Капитан, пока хозяйка собирается, выйдем на минуту, покурим. – Миша кивнул и последовал за мной. – Ты письма, что у Линды нашли, читал?
– Чёрт, не успел, закрутился и забыл. Но это дело поправимое, сейчас и прочитаем. Похлопав себя по карманам, достал, одно протянул мне. Развернув листок бумаги, выронил фотографию прелестной белокурой девчушки лет трёх.
«Если вы победите, умоляю, спасите мою девочку. Они говорят, что отправили её в детский лагерь «Саласпилс», я не могу больше так жить, чувствую, что моего ребёнка, скорее всего, нет в живых, я им не верю».
Детский лагерь «Саласпилс». Интересно, где это? В Польше, Румынии, Германии? Одно слово, звери. Мне ли не знать, что такое лагерь, даже взрослые мужики не могут вынести голод, холод, издевательства, побои, где уж выжить этому ангелочку. Я ещё раз с болью посмотрел на фотографию и обменялся с Мишей письмами. Второе было написано на имя капитана НКВД Михаила Дубинина. О том, что у неё отобрали дочку, сказав, что переведут её в специально оборудованный детский лагерь «Саласпилс», а её отправляют в разведшколу учиться на радистку, а если она не захочет, девочку сожгут в крематории. Мы бы знали, где ждать Вайкулиса, прочитав её письмо сразу. Она описала тех, кто помогал им в скиту Ефима, назвав по возможности имена или особые приметы. И самое главное, Вайкулис ждал груз и человека, который должен сопровождать золото. Настоящей фамилии Вайкулиса она не знает, а она, Линда Римашкаускас, жила в Карелии, город Сегеж, там живут её родители. Ул. Ленина, 19. Письмо написала потому, что ей кажется, Вайкулис её подозревает, а она твёрдо решила завтра всё рассказать. Ну, вот теперь понятно, почему он её убил: видимо, она как-то себя выдала. Пока мы курили, Аграфена Фёдоровна привела осёдланную и очень смирную, что-то лениво жующую лошадь. Вынесла приготовленные заранее два мешка и забросила их поперёк седла. Привязала к седлу корову на длинную верёвку.
– Всё, я готова, больше ничего брать не буду, поехали. Корову надо к лошади привязать, а вы за нами пойдёте, я тропу через перевал знаю, быстрее дойдём. – Она легко подняла себя в седло и помахала рукой остающемуся в ските Гурию. – Тебе бы тоже с нами надо. Приходи на прииск, хватит от людей прятаться.
Гурий придёт через неделю и робко попросится на фронт, уверяя, что никогда не портит беличью шкурку, попадая ей точно в глаз. После войны мы увидимся с прославленным снайпером, два ордена «Славы» и медали «За отвагу» украсят его грудь. Он будет работать на гидравлике, женится на Аграфене Фёдоровне, которая всего на четыре года его старше, родится девочка, очень красивая, чернявая и смуглая, с чуть раскосыми синими глазами.
Пройдя перевал, остановились на ночлег в той же пещёре, где два дня назад ночевал Вайкулис. Связав ему ноги, занялись костром, а Аграфена Фёдоровна, заявив, что знает, где ручей, пошла за водой. Вскоре она прибежала обратно, бледная, и с пустым котелком.
– Пойдёмте, там мертвяк между скал застрял. Я смотрю, что-то белое лежит, поднялась, а это материя, красивая очень, как шёлк, потянула, а он между скал висит, вот на таких верёвках, которыми Антихрист завязан. – Она махнула нам рукой и побежала обратно.
– Парашютист, связной, о котором Линда писала. Володя, ты со мной.
Капитан бросил зажигать костёр и поспешил за женщиной. Я успел взглянуть на побелевшего от ненависти Вайкулиса. К нам или к Линде, наверное, сейчас он был зол на весь белый свет. Парень был молодой, даже в мёртвом теле чувствовалась сила. По таким горам идти с грузом слабака не пошлют. Мы ценой пота и крови добывали золото, а он пришёл как вор. Жалости не было, только злость. Миша вытащил из его скрюченной руки парабеллум. Это его выстрелы и крики о помощи донеслись до нас, когда мы курили на крыльце в казарме. Жаль, что звук был неясным, да ещё буря разыгралась, возможно, его удалось бы допросить. Теперь же, предварительно выпотрошив карманы и забрав рюкзак, мы просто сбросили его в расщелину между скал, пусть вороньё клюет, им тоже что-то есть надо. Парашют отдали Аграфене Фёдоровне, а остальное сложили в рюкзак, пусть Ковинько разбирается. Вайкулис спал плохо, скрежетал во сне зубами и матерился по-русски. Вот же сволочь, пацаном из России ушёл, а помнит. Мы тоже почти не спали. Какой сон, только заснёшь, а он то переворачиваться связанный начнёт, то ругается. Утром, наскоро перекусив, двинулись на прииск.
Наше появление на перевале первыми заметили вездесущие пацаны, а когда вошли в посёлок, то все, кто не был на работе, сбежались к конторе. В сибирских посёлках чаще убивали в пьяной драке, а вот так хладнокровно, да ещё родную жену – нашим приисковским это было в диковинку. Пришлось посадить Вайкулиса на ночь в кассу, единственную комнату с зарешеченным окном и железной дверью. До позднего вечера, толпясь под окном, бабы рассуждали о том, какой страшный взгляд у убийцы, и якобы всегда при встрече с ним их охватывал ужас, а пацаны пугали девчонок, что ночью он обязательно сбежит и всех перережет. Чудной народ, раньше на Вайкулиса никто и внимания не обращал, а теперь чего только не говорят, ближе к ночи рога и копыта увидят. Дома, наскоро перекусив, завалился спать. Приснилось счастье, но короткое. К утру Даша, такая родная и ласковая, покинула меня. В такие дни я был действительно счастлив, а сновидения с её участием бережно хранил в душе. У нас с ней не было времени узнать друг друга ближе, может, всё было бы не так, останься Даша живой, но я твёрдо знал, что никогда ни одна женщина не будет мне так дорога и нужна. Рядом с ней обострялись все чувства. В груди сладко ныло, стоило ей просто улыбнуться, а если улыбка предназначалась мне, бросало в жар, внутри разгорался костёр. Даши нет, и некому поддерживать огонь, годы затянут его пеплом, но зола не остынет до тех пор, пока я живу. Зайдя ненадолго в контору, отмахнувшись от вопросов кассирши, которая неприкаянно болталась по кабинетам, отправился на гидравлику. Выйдя на крыльцо, столкнулся с капитаном и бригадиром золотодобытчиков.
– Сдавай временно дела главному инженеру, поедешь со мной в Ольховку, конвоировать поможешь. Не смотри так на меня: геолог твой подчинённый, как бы Ковинько дело не завёл. Собирайся, в пути обдумаем, что в рапортах писать будем, на месте вдвоём лучше сориентируемся.
Наверное, Михаил был прав, но ехать не хотелось. За этот год так привык к прииску, что, казалось, нет ни больших, ни маленьких городов. Нет даже деревни, где родился. Хотя именно Арлапку в моих снах раньше посещали люди, не имевшие о ней никакого понятия. Она перестала мне сниться с тех пор, как энкаведешники, оставив нас на берегу заснеженной реки, поспешили уехать. Прииск и стал моей настоящей малой родиной, моей самой главной в жизни заботой. Я с горечью подумал, что, наверное, я настолько повзрослел за эти годы, что начинаю стареть. Даже когда везли в лагерь, мне было всё интересно. Стоял часами у расширенной мной же дыры между досками товарного вагона и любовался на Байкал, на белые цветы марьиного корня, растущие весной прямо в степи, удивлялся на то, что баранов в Забайкалье огромные отары, думал о том, что бродят и щиплют скудную траву они в этих степях веками. Даже из вагона было видно, что земля вся усеяна мелкими косточками, больше костей, чем травы. Охнул, увидев невиданные мною надгробья из белого мрамора, с небольшой, из того же камня часовней на пригорке. Кто-то из бывалых людей, услышав моё восклицание, объяснил, что это похоронены декабристы с жёнами и детьми, разделившими их горькую участь. Тогда в вагоне долго говорили о том, что царь был добрее, просто высылал в Сибирь, не бил, не мучил, не убивал тысячами, разрешал соединяться семьям. Уголовники работали на каторге, а политические чаще ссылались в сибирские деревни на поселение. Мы считались политическими, но нас собирались использовать как рабочий скот. Крестьянин жалеет свою скотину, кормит, не бьёт, содержит в чистоте, а мы, пройдя через чистилище тюрем, переставали быть людьми в глазах наших тюремщиков. Что тут же подтвердил охранник, принёсший обед. На остановке, подслушав у дверей разговор, он показал нам две булки заплесневелого хлеба, бросил их под вагон и захлопнул дверь, глумливо ухмыляясь.
– Ладно, ехать так ехать. Как долго мы там пробудем, ты, конечно, и сам не знаешь, скажи лучше, когда отплываем и кого ещё берём?
– Если не возражаешь, то парней, что с нами в тайгу ходили. Они хоть и молодые, но стойкие, как оловянные солдатики. Через полчаса будь на берегу, до реки мы его сами доведём, парни скоро подойдут, я за ними Ванюшку послал.
Доплыли без приключений, на станке пообедали, взяли лошадь с телегой и потихоньку тронулись в путь. Вайкулиса, как он ни матерился, развязывать не стали, он катался по телеге и скрипел зубами, когда на размытой осенними дождями дороге попадался очередной ухаб. Ночью караулили по очереди, в туалет водили на верёвке, не развязывая рук. Через три дня появилась Ольховка. Небольшой городок уютно лежал между гор. Золото здесь добывали рудное, и на въезде разместилась флотофабрика по обработке сырья. Руду подавали из шахты, копёр её виднелся на горе, замыкающей долину. Оттуда с неимоверным грохотом и с небольшими интервалами катились на флотофабрику по тросам вагонетки.
– Миша, а что, здесь в три или две смены работают? Как спать при таком шуме?
– В три, Володя, в три. Пару ночей помучаешься и замечать перестанешь.
Я недоверчиво покачал головой и подумал, что на прииске рай по сравнению с Ольховкой. Подъехали к управлению, Ковинько занимал со своими людьми второй этаж, а на первом была контора золотодобытчиков. Пока капитан ходил узнавать, куда везти арестованного, я с любопытством разглядывал неказистое здание. Впечатление такое, что построили два барака, взгромоздив их друг на друга. Управление лагерей в Хабаровске было гораздо богаче, конфисковано у кого-то из бывших, и напоминало маленький замок с башенками. Сдав арестованного в местную каталажку, вселились в гостиницу и, наконец-то, выспались. Утром Миша повёл меня к Ковинько. Я плёлся за капитаном и был готов ко всему, но жизнь непредсказуема. Если б знал, бежал бы на встречу с судьбой, не чуя ног, но голова была занята последними событиями, и сердце мне ничего не подсказало.