ГЛАВА VII.
За зиму завезли мониторы, взрывчатку, трубы. В апреле, не дожидаясь, пока растает снег, расчистили площадки под гидравлику и канавы, по которым будет поступать вода. Взрывали верхний замёрзший слой и копали. От голода и усталости некоторые не выдерживали, случались голодные обмороки. Хлеб пекли с корой, заваривали хвою: боялись цинги. Я, зная, что отвечать всё равно придётся, выдал людям ещё муки и круп. А тут и первая зелень появилась, жить стало веселее. Из крапивы стряпали вареники, лебеду добавляли в хлеб. Бабы на еланях начали копать огороды, им помогали дети и старики. Мужики, вымотанные до предела, брались за лопаты вечером. Сажали вместо картошки кожуру с глазками, никто не знал, что из неё вырастет, но сберёг и прорастил каждый. Я старался не думать о том, что меня увезут, как только кончится большая вода. Радовался, что начали работать, на обоих разрезах мыли пески, надеялся на хорошую съемку. Снимем килограммов десять, может, и оставят на прииске. На фронт не берут. По пути домой упросил дядьку заехать в военкомат. Военком даже разговаривать не стал.
– Максимов, тебя золото выпустили добывать, добывай, без тебя добровольцев много. Белобилетник, вот и езжай домой. На фронт не возьмут, а в лагерь запросто. Людей сохранил, некому было бы золото мыть.
Да разве им докажешь. Сошла вода, приплыла мама с коровой и сёстрами. На прииск привезли стекло. В бараках срочно прорубали окна, строгали рамы. Нам с главным инженером строили отдельное жильё. Нашли подходящую глину, выжигали свой кирпич, к зиме сложим настоящие печи. Но это будет уже без меня. Мама с девочками, скорее всего, так и останется в бараке. Она работала, топила общую баню. Старшая сестра давно замужем, у неё своя жизнь, младшая даже ещё не школьница, а пятнадцатилетняя Фрося катает тачки. Я, встречаясь с ней на работе, виновато отвожу глаза. Ей детей рожать, а она наравне с мужиками грузит камни, кайлой машет. Проклятая война. Прав был батя, за два месяца Гитлера не разбить, за правду арестовали мужика.
– Смотрите, сразу три лодки идут. Встречай, Александрыч, гостей.
Я помогал мужикам прилаживать ящик с камнями на пушку монитора. Обернувшись, уронил его на ногу. Боли почти не почувствовал, окатило холодным потом. Всё, эти за мной. Первым из лодки выпрыгнул незнакомый капитан, за ним ещё пять человек наших прежних сопровождающих.
– Ну, молодцы, целый посёлок выстроили! Кто из вас Максимов? – Я подошёл, пожал протянутую руку в перчатке. С удивлением обнаружив, что это протез. – Капитан Дубинин, прикомандирован к вашему прииску. На фронт больше не берут, будем работать вместе. Золото ещё не снимали? Мои попутчики торопятся, надо сегодня потрудиться. Владимир Александрович, вы не против?
– Сейчас, отдам необходимые распоряжения, и можно приступать.
Хорошо, что сегодня не начинали мыть, провозились с монитором. Когда вода светлая, снимать легче. Я перед началом сезона досконально изучил всё описание шурфов. Северная сторона в разрезе был отмыта до плотика, но даже ожидая хороших результатов, был поражён не меньше галдящих вокруг мужиков. Один самородок был со спичечный коробок, а второй, похожий очертаниями на гору, рядом с которой расположился прииск, был великолепен. Когда его взвесили, понял, что в наших краях никто ещё не добывал такого, весом в два с половиной килограмма. Через двадцать лет я увижу его муляж в Красноярском краеведческом музее. Всего сняли пятнадцать килограммов. Я был рад, что, наконец, все сегодня наедятся досыта. Зная, что меня увезут, велел кладовщику отпускать продукты.
– Владимир Александрович, поговорить надо.
– Слушаю вас, товарищ капитан.
– Мне кладовщик сказал, что вы нарушили приказ не выдавать продукты.
– Нарушил, а вы можете смотреть, как люди с голода умирают? Они работали. А труд должен быть оплачен. Или вы со мной не согласны?
– Нет, я как раз согласен, поэтому поеду вас сопровождать. Будем надеяться, что всё обойдётся. Золото повезём, а это аргумент в вашу пользу. Переночуем, а утром в путь. Кстати, надо лодки разгрузить, мы привезли аванс и товары первой необходимости. Помещения под магазин у вас, конечно, нет?
– Нет, но можно кассиру прииска товар передать, там замки надёжные, всё опечатывается. Ну, а магазин и пекарню построим под одной крышей. Пока хозяйки сами с хлебом справляются.
– Ну, вот и хорошо. А мы постараемся быстрее вернуться. И прошу вас неофициально обращаться по имени, меня Мишей зовут.
– Рад буду подружиться. Не представляешь, как я боялся вашего приезда. Вроде отлегло. Раз есть такие мужики, как ты, может, и обойдётся.
– Я в НКВД вторую неделю, после госпиталя предложили. Куда было идти, без руки даже рабочим не возьмут, а я кадровый офицер. Согласился. Твоё личное дело внимательно просмотрел. Перед отъездом анонимка пришла, что самоуправством занимаешься. Ночевать к тебе пойду, вечером будем думать, как беду отвести.
День показался коротким. Прощался мысленно со всеми, торопился отдать распоряжения. Люди не должны чувствовать себя брошенными, пусть спокойно работают до приезда нового начальника прииска. Спасибо Михаилу, несмотря на ордер на арест, который он мне показал, похоже никто не догадывается о моей беде. Как, наверное, недоумевает анонимщик. А ведь я подозревал кладовщика. Если бы он, то не сказал бы капитану о нарушении приказа. Просто затаился и ждал. А так мужика можно понять: двое детей. Разместив приехавших в конторе, вместе с опечатанным золотом, пошёл искать капитана. На берегу у лодок горел костёр, мужики разговаривали громко и сердито.
– Сейчас хорошо говорить, многие свои дома строить начинают, а когда в снег с повозок нас выбросили, растерялись. Александрович молодой, а догадался землянки от реки рыть, не они, все бы сгинули.
– Да что землянки, весной с голода помирали, кладовщик плакал, просил детей его пожалеть, не давал продукты, а он написал приказ выдать. И выдал, и выжили.
– Сейчас, товарищ капитан, вам было бы нечего везти, если бы не он. Боимся мы, что уедет с вами и не вернётся. Здесь, конечно, не фронт, но командир тоже нужен, а пришлют кого, можем не выжить всем посёлком. Уж вы там, пожалуйста, примите это во внимание. А то, что он сидел, так ведь пацаном взяли, а тут ещё Аксенов после его ареста застрелился. Записку написал про власть, повторять не буду, только думаю, сильно она повредила Володьке. За инженером в тот же день пришли только к вечеру, видать, вместе везти не захотели, а он уже готов. И тетрадку вёл, где каждый день описывал. При обыске нашли. Расстреляли бы его, всё против вас писал, а так всем посёлком хоронили, душевный был мужик.
Я обомлел: что городит, сразу видно, в лагерях не сидел. И Михаил неизвестно что за человек, может, специально на откровенность мужиков подбивает. Надо отвлечь быстрее от опасного разговора.
– Вы чего, мужики, капитана не отпускаете? Мама уже кулеш сварила, сестрёнку присылала. И не хороните меня раньше времени, увезём золото, вернусь. Вместо меня главный инженер остаётся.
– Заговорился я с вами, а завтра вставать рано. Не переживайте, надеюсь, поработаем и с вами, и с Владимиром Александровичем.
Пошли по домам. Шли, притихнув, видимо, много наговорили у костра, а вот призадумались только сейчас. Что за народ у нас, время такое, что соседей страшно, а тут энкеведешник. Нашли с кем за жизнь говорить. Правда, как война началась, аресты почти прекратились, но ведь и после войны припомнят. Кому как не мне знать, что на каждого из нас заведено дело в Органах, сам не помнишь, что и где ляпнул, а осведомитель не поленился, записал. Не только записал, но и на почту отнёс. Пока в тюрьме сидел, всё пытался вспомнить, кто присутствовал при моих разговорах с Аксёновым. Слова вроде мои, а смысл такой, что мне, убеждённому коммунисту, и в голову бы не пришло. Так и не догадался. Вот и сейчас, вроде все свои, приисковские, а какая-то гадина рядом крутится. Место моё вряд ли кому занять хочется. Больно хлопотно. Значит, иуда по призванию. Мама нас ждала, выставила на стол всё, что было в доме съестного. Глядела боязливо, суетилась, стараясь угодить капитану. Я понимал её страх, полгода не прошло, как вернулся.
– Сто лет капусты квашеной не ел, ну, спасибо, будто дома побывал. А сказали, всю крапиву в посёлке повыщипали, а тут и картошечка с молоком.
В материных глазах заметался страх и обида.
– Мы весной на своей лодке приплыли. Все запасы привезли и корову. – Она так старалась, а оказывается, надо было хлеб с лебедой подать, а не печь дранники. Не тратить последние запасы. Михаил понял, улыбнулся виновато.
– Ты меня, мать, прости, не от ума сказал, давно не ел, по-домашнему. С фронта сразу к вам, а семья даже не знаю где. Может, и эвакуироваться не успели. У меня пацанов двое, а мы с женой детдомовские. Родни нет, где их искать, ума не приложу.
– Дай бог найдутся. У нас тоже много тех, кто от немца бежал, а сейчас в Каратуз ездят, запросы посылают по всей Сибири, и ты пошли.
– Я в Красноярске в госпитале лежал, а потом сразу сюда. Вот завтра с Володей поедем, обязательно пошлю. Не переживай, мать, обратно вдвоём вернёмся. Через пару недель ждите. Пойдём, Володя, покурим, да и спать. Устал сегодня, никак после госпиталя сил не наберусь.
Вышли, помолчали. Воздух в тайге прозрачен, свеж до того, что пить хочется. Талой водой пахнет. Люблю наши места, и хоть красив Дальний Восток, но чужой. Почему-то мне взбрело в голову, что вернут в мой лагерь. Понимал, что ерунда, чего меня везти далеко, по Енисею полно своих строек.
– Я сегодня весь день думал, решил рапорт написать. Напишу, что факты подтвердились, но учитывая военное время, нехватку рабочих рук, отложить рассмотрение твоего дела до победы над Гитлером. Да и золото само за себя скажет. Если есть другие варианты, давай рассмотрим.
– Нет у меня никаких вариантов, если честно, не верю что вернусь.
– И, кстати, про то, что банду на Амуре помог обезвредить, тоже напишу. В твоём деле есть рапорт начальника заставы, что банду преследовала, он о тебе очень хорошо написал. Просил срок за побег не добавлять, за то, что помог государству полторы тонны золота вернуть. Везёт на золото, прямо липнет оно к тебе. Верь, что всё хорошо будет. В мирное время я бы гарантии не дал, а так уверен. Некому работать. А там глядишь, и забудется всё. Меня бы раньше к НКВД на пушечный выстрел не подпустили, отец из купцов, за границу удрал, а мать от тифа умерла. Отказался я от него, не потому, что купец, а потому, что нас с матерью бросил. Никогда не прощу. Отказался, и совесть не мучит. Сразу в военное училище взяли, но дали понять, что ничто не забыто. В партию на фронте приняли, раньше, сколько ни писал заявление, даже разговаривать не хотели. Не война, ходить бы мне всю жизнь в младших лейтенантах. Ну, вроде всё обговорили, пора и на покой.
Михаил выбросил самокрутку и зашёл в барак. Я спать не хотел, нервничал. Прошелся по посёлку, заглянул на гидравлику, мысленно попросил у всех прошения за трудную зиму, попрощался. Потом до утра ворочался на твёрдом топчане, завидуя храпящему капитану. Когда начало светать решил вставать. Умылся, потряс Михаила:
– Вставай, чай попей, а я пойду мужиков разбужу.
– Ждите меня на берегу, сразу и поплывём, надо засветло в Каратуз попасть. Я тебе не говорил, но война всё дерьмо из щелей повытащила, если есть ружьё, захвати, а то, не ровён час, кто на золото польстится. Ольховский рудник прошлой осенью и золото не довёз, и людей потерял. У нас пока тихо, но ствол не помешает.
Ружьё я взял, но охранники меня из-за него чуть не застрелили. Подумали, что убил капитана и пришёл по их душу. Разозлившись, вышел на крыльцо и невольно подслушал разговор, который мне настроения не прибавил.
– Вы как хотите, но на капитана надо рапорт писать. Что он себе позволяет? Арестованный у него на свободе, с ружьём ходит. Ковинько в первый раз его арестовывал, сказал – опасный, с лагеря убегал, велел глаз не спускать. А Дубинин с ним заодно, видели, даже ночевали вместе.
– Это дело не наше, а местные Максимова хвалят, боятся, что не вернётся.
– И не вернётся! Ты у нас недавно, не понимаешь ничего, а я пятнадцать лет в органах. Столько врагов повидал. А этот с бандой уходил в Китай, его на самой границе взяли.
Возразивший замолк, а я пошёл на берег. Собрались быстро, пока плыли, молчал, не знал, как поведёт себя конвой. Не хотелось нарываться на оскорбления. Ночевали на небольшом островке. Михаил лёг рядом, поговорили ни о чём, но я чувствовал его поддержку. На другой день пересели с лодок на лошадей, золото повезли в Ольховку, а мы с капитаном поехали в Каратуз. Опять молчали, каждому было о чём подумать. Когда показались дома, он обернулся, и я только сейчас понял, что ехал позади. Михаил давал понять, что доверяет мне.
– Ты не обижайся, пока посидеть придётся. Мне надо в Ольховку смотаться, там всё решится. Я тебя специально сюда привёз, а то Кавинько твою фамилию слышать не может, психовать начинает.
– Я не против, только возвращайся скорее, хуже всего неизвестность.
– Ну и лады. Прямо сегодня поеду, только тебя определю.
Подъехали к райкому, где и посадили меня в подвал. Капитан, попрощавшись, ушёл, а я остался с дружелюбно настроенным охранником.
– Капитан сказал, что тебя по ошибке арестовали, сейчас поесть принесу из столовой. Тут не тюрьма, а я сторожу. Попросили временно и тебя покараулить, не повезли в свою контору. Слышал я, как он нашего главного уламывал, головой за тебя ручался. Ты его не подводи, хороший мужик.
Прошла неделя. Мой охранник приносил газеты, кормили хорошо, а Дубинин всё не приезжал. На фронте дела были плохи. Города сдавали так быстро, что я не мог запомнить названий оккупированных немцами территорий. Страна воевала и работала, а я, здоровый мужик, маялся от безделья. На девятый день ночью услышал шаги в коридоре.
– Ну, открывай арестанта, что ты возишься, дай мне ключ.
Взглянув на Михаила, понял, что всё получилось. Как ему это удалось, не спрашивал, просто был счастлив и благодарен.
– Пойдём ко мне, там и поговорим. Спать на полу придется, зато на свободе. Давай быстрее, собирайся. Я на ходу засыпаю.
Уговаривать не пришлось. Через несколько минут мы были на улице
– Умаялась лошадка, пойдём пешком, здесь недалеко.
Михаил извинялся, отвязывая лошадь от коновязи. Сам он выглядел неважно, весь в пыли, терпко пропахший конским потом. Нелёгкая поездка. Да и нанервничался, хотя не признаётся, голос весёлый. Неужели в НКВД такие бывают? Боюсь, недолго ему там работать, ладно – уволят, а могут и посадить. Вернёмся на прииск, найду иудушку и способ, как от него избавиться. Нам интриги плести некогда, работать надо. Холостяцкое жильё капитана не имело мебели. Спали на голом полу, но крепко. Он, намаявшись в дороге, а я, освободившись от страха. Договорились с вечера, что утром он сходит на работу, и сразу поедем. Проскучав всё утро, я увидел через дорогу магазин и, вспомнив о полученном авансе, решил прикупить в дорогу продуктов. Покупателей почти не было, встал за девушкой, но когда она заговорила с продавщицей, стал лихорадочно вспоминать, где я мог с ней встречаться. Девушка попрощалась, пошла, немного прихрамывая. Да это же Ольга, из санитарного поезда! Она уже шла по улице, когда я выскочил из магазина.
– Оля, остановись, пожалуйста!
Взгляд её был удивлённым, она меня не помнила, зато я хорошо помнил пододвинутый молча котелок с кашей. В те дни казалось, что не наемся никогда.
– Оля, вспомни Иркутск, я до Красноярска с вами ехал. Ну, неужели я так изменился?
– Володя? Вот где довелось встретиться. А меня комиссовали, второй раз в ногу ранило. Первый раз оставили в санитарном поезде, а теперь списали. У меня мама в Берёзовке, на попутном транспорте добираюсь, где на машине, где на лошади.
– Что дома делать собираешься? А то у нас фельдшерский пункт строят, может с нами поедешь?
– А что, может, и поеду, если хорошо пригласишь. Работать где-то надо, а у нас своя фельдшерица есть. Расскажи что за посёлок.
– Подожди немного, в магазин схожу и всё тебе объясню.
Пока пили чай, я рассказал ей про новый прииск. Понял, что очень хочу её согласия. После Даши смотреть ни на кого не мог. Все девушки казались некрасивыми, с ней ни одна сравниться не могла. У Ольги хороши были только глаза. Черты лица неправильные, грубоватые. Но она была из той, старой жизни, где я встретил Дашу. Думаю, что это и заставило меня горячо уговаривать её ехать со мной. Я не думал не о чём серьёзном, а фельдшер нам был действительно нужен. Пришёл капитан, увидев Ольгу, рассмеялся.
– Ты посмотри, какой быстрый, не прошло и часа, а он уже девушку нашел. Прощайся, ехать надо.
– Это Ольга, она у нас фельдшером будет работать. Сейчас заедем за её вещами, и в дорогу. Её комиссовали, она после ранения.
– Хорошо, будем знакомы, капитан Дубинин. Здесь по той же причине. На каком фронте воевала?
– На Юго-Западном. Только я последнее время на санитарном поезде была. Танки прорвались, обстреляли, а обратно меня уже в госпиталь везли.
– Ты где остановилась?
– Тётка у меня здесь, я записку напишу, чтобы мама не беспокоилась, а письмо ждала.
ГЛАВА VIII.
Приплыли вечером. Вытаскивая лодку, понял, что селить Ольгу мне негде, придётся везти в нашу тесную комнатёнку. Прибежала мама, долго плакала и обнимала. Никто, кроме Ольги, не удивился такой бурной встрече.
– Мама у нас гостья. Пусть поживёт, пока медпункт не достроят.
– Да ты же ничего не знаешь, нам дом достроили, мы и переехать успели. Всем места хватит.
Когда я вернулся с гидравлики, с удивлением обнаружил, что мама с Ольгой успела подружиться. В Берёзовке у нас были родственники, мы раньше там часто бывали. Мама знала её родителей, помнила маленькой. Родителей я с трудом, но вспомнил, а Ольгу нет. Михаилу отвели нашу бывшую комнату в бараке. Принесли из конторы стол и стул. Завтра сделают топчан, пусть обживается. После ужина все легли спать, воск мама экономила. Нам постелили с Ольгой в комнате, Фрося работала в ночь, а Аннушка с матерью устроились на полатях. Уснуть не мог, присутствие рядом женщины будоражило. Поднялся, часа два гулял по улице, но желание не ушло. В посёлке каждый шаг на виду, не хотел лишних разговоров, забывался в работе. Сейчас думал о том, что мне двадцать семь, а я не помню, когда последний раз целовал женщину. Пропади всё пропадом, наверное, это судьба. Я решительно зашагал к дому. Ольга не спала и молча подвинулась, освобождая мне место. Когда прошёл первый угар, на душе стало муторно. Чужой человек, она мне даже не очень нравилась. Но удовлетворенный мужчина засыпает быстро, и с мыслью, что я у неё не первый, уснул, не потрудившись перелечь на свою постель.
– Вот и породнились с Олей, а я всё боялась, что мирскую приведёшь. Благословляю вас, а уж как рада, словами не передать. Сам лба не перекрестишь, жена за тебя молиться будет.
Я с ужасом смотрел на маму, понимая, что сам подписал себе приговор. Молча собрался и ушёл на работу. На Ольгу даже не глянул, будто она виновата в том, что я поленился встать и уснул. Надеялся, что она переубедит мать, ну зачем я ей, что нас связывает? Зря надеялся: к обеду все знали, что я женился. Злой и голодный, забежав домой перекусить, рявкнул на Ольгу: «Паспорт давай, вечером верну!». Чтобы не передумать, сразу отнёс в поссовет. А вечером, возвращая его Ольге, понял, что не знаю даже её фамилии, но смотреть не стал. Теперь это не имело значения, она была Максимова. Спали мы вместе, но как будто и не было той ночи. Желание умерло, а она, чувствуя мою неприязнь, не делала никаких попыток к сближению. Больше всего меня раздражало то, что утром и вечером она подолгу молилась. Чаще всего я засыпал под её тошнотворный шепот. Старался бывать дома как можно меньше. Задерживался в конторе, ходил по вечерам к капитану. Вызывало беспокойство то, что Тува присоединилась к Советскому Союзу, и пограничные войска в полном составе ушли на фронт. Мы добывали золото в десяти километрах от границы, теперь за спиной никого нет. Могут прийти гости. Ситуацию усугубляли Восточные Саяны: это не просто горы, а очень скалистые и труднопроходимые, есть места, глядя на которые приходит мысль о неком великане, который, рассвирепев, накидал огромные обломки скал. Ловкому человеку перейти границу не составит труда. Тувинцы, надеясь на непроходимость, охраняли её небрежно.
Золото всегда было лакомым куском, а усилить охрану мы могли только своими силами. Мужчин мало, да и те, что есть, стары или немощны. Михаил предложил обучать женщин, набрать небольшой отряд из молодых и бездетных. Как ни странно, желающих оказалось много. Ольга стала его первой помощницей, она умела стрелять, оказывать первую помощь. Менялась на глазах, за молитвой я заставал её всё реже. Скоро забот прибавится, откроем медпункт, ждём только представителя Райздрава. Передали письмо от Олега, пришедшее на старый адрес. Он писал, что воюет, после ранения уже не в штрафбате. Если повезёт и останется в живых, хотел бы приехать и работать со мной. Что меня искала девушка, шофёр с воли передал, а вот как её зовут, он не запомнил, вроде Маша. Сам он с ней не разговаривал, но мужики ей сказали, что я освободился и уехал домой. Я был рад за Олега, сразу же написал, что после победы жду с нетерпением. Жду в любом случае, пусть всегда помнит о доме, он там, где я. Считаю его своим братом. Девушку сразу выкинул из головы: Максимовы фамилия распространённая, а искать меня некому. Михаилу тоже пришло письмо, детей его нашли в детском доме Новосибирска, подобрали у горящего эшелона, идущего из Тулы, жену похоронили в общей могиле. В Новосибирск ему выехать не разрешили: меня считали неблагонадёжным. Ольга сама вызвалась ехать за детьми. Я был только рад, что не увижу её больше месяца.
Общение с ней давалось тяжело, настроение портилось моментально, стоило взглянуть на её вечно сжатые губы. Будто она дала обет молчания. Странно, в поезде мне она понравилась тем, что молчала, не приставала ко мне с расспросами, тогда как Тоня с Нюрой не давали никакого покоя. А её звали староверкой, я считал, что это прозвище, но сейчас, вспоминая, как она, молча, отодвигала свой котелок, если кто-нибудь из девчонок бросал в него свою ложку, понял, почему она казалось самой доброй. Это её кашу я доедал постоянно, староверы никогда не пользуются чужой посудой. А девчонки озорничали, не принимая всерьёз её веру. Это надо быть таким слепым, сколько раз я в детстве получал по лбу, схватив чужую ложку, мама, при всей любви ко мне, пионеров не жаловала. Если бы не отец, который вернулся из плена не верящий ни в бога, ни в чёрта, путь в школу мне, наверняка, был бы заказан. Сейчас читал бы божественные книги на старославянском, радовал маму, которая мечтала видеть меня староверским батюшкой. Отец нашёл меня в скиту, куда она отвезла меня в пять лет. Память сохранила нагромождение скал да чертополох, росший на склоне. Ещё запомнил, как ночевали у костра, а утром отец, восторженно свистнув, подозвал меня к себе. Женщина, совершенно нагая, занимая весь горизонт, лежала навзничь, согнув одну ногу в колене, откинув назад голову с великолепными кудрями. Если отступал в сторону, то не видел ничего, кроме нагромождения скал. Сейчас, глазами взрослого человека, она видится ещё прекраснее. Женщина лежит там веками, терпеливо ждёт мужчину, любимого и единственного. Весенние паводки бороздят морщины на её теле, ветер и дождь осыпают кудри, она стареет. Сестра всех женщин земли, любящих и верных, ждущих своих мужчин несмотря ни на что.
Лето выдалось урожайным, даже мы с Михаилом, время от времени выбираясь в тайгу посмотреть, не появился ли кто чужой в наших краях, приносили полные торбы грибов. Соли и сахара не было, сушили всем прииском грибы и ягоды. Капитан нервничал, Ольга задерживалась в дороге, и я утешал его как мог. Вот кому нравилась моя жена, доверял он ей безгранично, рассказывал, какая она у меня умница, душевная, трудолюбивая. В такие минуты я думал, что говорит он о ком-то совсем незнакомом. Как-то спросил с интересом:
– Может и красавица?
– Моими глазами красавица, завидую тебе, Володя, ты не подумай чего, мы с ней просто большие друзья.
– Я и не думаю, только если так сильно нравится, могу уступить.
Он насупился и замолчал. Что подумал, не знаю, но только я сказал совершенно серьёзно. Решил поговорить с ней, когда приедет, может она к нему тоже питает какие-то чувства. Ко мне нет, в этом я совершенно уверен. Однажды придя с работы, застал дома гостя. Человек был не знаком, сегодня никто не приплывал, значит, пришел из тайги. Что ему надо, почему он у нас?
– Сынок, ты, наверное, не помнишь батюшку, маленьким был. Это отец Ефим, ты у него раньше в скиту жил. Ему в Каратуз надо, спрашивает, можно ли ему с охранниками уплыть? Скоро съёмка, а дня два у нас поживёт.
– А с чего ты взяла, что скоро съёмка? Золото плохо идёт, я пока и сам ничего не знаю. Да и нельзя на эти лодки брать посторонних, хочешь, чтобы меня опять посадили?
Этого она не хотела, потупилась, бросая на меня виноватые взгляды.
– Поздно приду, не ждите, ужинайте без меня.
Михаила нашёл в конторе, рассказал про странного гостя. Время мутное, осторожность не помешает. Решили везти золото сами, встречать охрану на реке. С утра потихоньку перекрыли воду на баке, отпустили из-за нехватки воды утреннюю смену. К обеду управились, золото упаковали в перемётные сумы. Уплыли, не заходя домой. На ночёвку причалили к острову, костра не зажигали. Перекусили, чем бог послал. Спать совершенно не хотелось, лежали и любовались на Млечный путь, особенно хорошо видимый в горах.
– Миша, что-то на душе неспокойно, давай спрячем золото. Не спится из-за проклятого.
– Я думал, одному мне не по себе. На фронте засыпал сразу, было бы куда прислониться, а тут лежу удобнее некуда, а сна ни в одном глазу. Пойдём, утопим его, и концы в воду. – Он хрипловато засмеялся, зато мне его юмор пришёлся по душе.
– Миша, умница, утопим, без нас ни за что не найдут. – Я даже привстал от волнения.
– Сдурел, я же пошутил.
– А я всерьёз. Найдём подмытый берег и утопим. Выламывай шест, чем глубже, тем лучше.
Мы долго ходили по берегу, выбирая место. Наконец, негромко булькнув, «клад» надёжно лёг на дно. Успокоившись, решили перекурить и ещё раз попытаться уснуть. Ночью по реке слышимость хорошая, и мы их засекли ещё за поворотом. Быстро столкнув лодку, затаились в протоке. К нашей досаде они тоже выбрали остров, если выставят посты, нам не удастся уйти незамеченными. Не сговариваясь, без вёсел, цепляясь руками за кусты, держась в их тени, обогнули остров. Золото доставать не стали, утопили надёжно, предусмотрели все варианты. Спустившись по протоке метров двести, вернулись к острову пешком. Хотелось оглядеться, а может, удастся что-нибудь и услышать. Уже конец лета, а комары не унимаются. К утру мы походили на больных корью, с расчёсанными в кровь укусами. Замёрзли, но решили не уходить. До обеда видели двоих, набирали воду из протоки. На главном русле светиться боятся. Правильно, скоро наши лодки пройдут, но и нам придётся в посёлок берегом добираться. Мужики были бородатые. Только это не староверы, ночью мы учуяли табачный дым, да и внешний вид выдавал любителей разгульной жизни. У староверов, даже очень старых, лица моложавые, кожа свежая, не испитая, куревом не испорченная. За нашей спиной послышались шаги, человек шёл не скрываясь. Я рванулся предупредить, но Михаил, прижав к губам палец, отполз дальше в кусты, жестом приглашая меня за собой. На берег вышел наш геолог. Был он страстный охотник, всё свободное время проводил в тайге. Приехал к нам весной вместе с женой. Оба эстонцы, эвакуировались перед приходом немцев. Он мне показывал какую-то справку, но я не запомнил. Сам я тоже казался здоровым, на первый взгляд, и я вернул её, почти не читая. Я снова сделал попытку потихоньку его окликнуть, но капитан показал мне кулак. Как оказалось, вовремя. Он тихонько свистнул, и от того берега отчалила лодка с двумя пассажирами. Обменявшись рукопожатиями, они уселись под дерево недалеко от нас. Видимо, геолог ушёл с прииска утром. На него давно никто не обращает внимания, все привыкли, что бродит по тайге в любую погоду.
– За золотом ещё не приплыли, вы их сами по форме узнаете. Сидите тихо, не высовывайтесь. Ждите, когда обратно поплывут. Я останусь на прииске, уходить нельзя, куда-то Максимов с энкеведешником пропали. Их с утра обыскались, ребятня утверждает, что на лодке уплыли, а вот вверх или вниз, они внимания не обратили. Капитан с Максимовым по тайге вдвоём ходят, я их частенько встречаю.
Мужики переглянулись, тот, что постарше, сердито заговорил.
– Мы дождёмся, только посоветовались с мужиками и решили тебе золото не отдавать. Сами в Китай сходим, обменяем на продукты да охотничьи припасы. Столько лет прошло, один Ефим пароль вспомнил. До сих пор диву даёмся, как ты нас нашел. Ушли в тайгу, никого, кроме староверов, за эти годы не встречали. Тувинцы не в счёт, они нами не интересовались.
– Не интересовались, это точно, но верный человек от нас захаживал. Вот ты, Семён, тебя ведь Семёном зовут? Ты девочку тувинку изнасиловал и задушил. Они думают, медведь съел, а я им могу показать, где ты её закопал. А у девочки папа, мама, родственники, все охотники. Хватит и этого, чтобы жизнь спокойная для вас кончилась. Знаю, сколько человек за спирт в тайге положили, как корень золотой отбирали. И убивали, по привычке. Вы, похоже, забыли, для чего здесь оставлены? У тебя, Егор, сын обер-лейтенант, под Москвой воюет. Хочешь, чтобы гестапо его в оборот взяло? Отец рассказывал, как ты за него просил, когда из-за ранения в скиту пришлось остаться. Бросили твоего сына? Больше повторяться не буду. От имени тех, кто меня послал, требую безоговорочного подчинения. Встречаемся после операции, где договорились. Ждать три дня, не приду, уходить в Китай, адрес и пароль вы знаете.
Вайкулис резко, по-военному, развернулся и, не попрощавшись, растворился среди деревьев. Мы долго не могли опомниться от услышанного. Давно затихли шаги в тайге, уплыла лодка. Здесь больше делать нечего, надо идти в посёлок. Собственно говоря, почему идти, вернёмся к лодке и поплывём. Засада не на нас, в их интересах пропустить, себя не выдать. В лодке, по молчаливому согласию, никто не промолвил ни слова, грести против течения тяжело, долго огибали остров, ни минуты не забывая, что плывём под прицелом. За поворотом причалили к берегу, упали прямо на мокрый песок, не в силах плыть дальше. Вдруг Михаил приподнял голову, прислушался.
– Ты что-нибудь слышишь?
– Нет, а что я должен слышать?
– Да вроде плывёт кто-то. Разговор слышу, уключины скрипят. – Он приподнялся прислушиваясь. Вдруг вскочил и забегал по косе. – Володя, это Оля, и мальчишки мои с ней, вместе с охранниками плывут.
Лодка от поворота шла медленно, было видно, что мужики гребут из последних сил. Взглянув на Михаила, понял, что он не в себе. Это и понятно: мысленно всех похоронил, а судьба дала шанс. Разволновался и я, представив на минуту, что произошло чудо, что это не Ольга там, в лодке, я о ней этот месяц почти и не думал, а Даша. Не было дня, чтобы я не вспоминал её лицо. Умом понимал, нет её на этом свете, а любил как живую, не смог, как ни старался, забыть её гибкое девичье тело, пышные волосы, уверенные движения, а самое главное – глаза. Начиная засыпать, всегда видел совсем близко Дашины глаза, её взгляд укорял, а я не мог понять, в чём моя вина? Так случилось, на события тех дней я повлиять не мог. Видимо. и на Ольге женился от безысходности. В лодке нас заметили и повернули к берегу. С удивлением понял: Ольга, скользнув по мне взглядом, смотрела только на Михаила. Обернувшись, что-то сказала детям. Только мы выдернули лодку на песок, старший мальчик кинулся к отцу.
– Папа, родненький, я говорил Ваське, что ты нас найдёшь, а он не верил.
Ольга достала из лодки мальчишку лет трёх, он подбежал и обхватил отца за ногу. Подняв его на руки, целуя, обнимая дрожащими руками обоих мальчишек, капитан был счастлив до слёз. Ваня, хлюпая носом, успевал утирать свои и отцовы мокрые глаза. Когда все немного утихомирились, решили пока ничего не предпринимать, плыть до прииска. Ольга с детьми пересела к нам, чувствовалось, что Ваня с Васей к ней привязаны, один я был обделён вниманием, но не винил её за равнодушие. Я был попутчиком, а они семьёй. Ребята, вечно болтающиеся на берегу, заметили лодки издалека, и нас встретила толпа поселенцев. Моя жена, наконец, обратила на меня внимание.
– Ты извини, я помогу Михаилу. Детей выкупать надо, накормить, помочь устроиться, сам знаешь, мужики в этом ничего не смыслят.
Взгляд, которым она при этом одарила капитана, был красноречив. Теперь я не сомневался, точно знал, что нужно делать, чтобы осчастливить пять человек, и себя в том числе. Поэтому, коротко кивнув, пошёл домой, где мне пришлось выдержать мамину атаку: она не понимала, почему я собираю Ольгины вещи, говорила, что не примет другую жену и не вынесет позора. Подходя к Мишиной комнате, услышал, как моя вечно молчаливая жена воркует с мальчиками, именно воркует, другого слова не подберёшь. Мне было не по себе, даже обидно, но умом понимал, что затронуто только моё самолюбие. Дверь распахнул рывком, не постучав, увидел Ольгин испуганный взгляд, и стало стыдно.
– Миша и ты, Оля, простите, но я всё понял про вас, пришёл как друг, поверьте мне, пожалуйста. С этими словами положил на стул Ольгины пожитки и пошёл к двери.
– И ты прости, – догнал меня тихий Ольгин голос. – Не уходи, поговорить надо.
– Оля, о чём говорить, я же понимаю, любите вы друг друга, а у нас, по сути, и не было ничего. Пошёл я, у вас хлопот полно.
– Не было, это верно. Ты же паспорт взял, не спросив, могу ли я быть женой и матерью? А я только женой, матерью не могу, после ранения. Мать твоя только о внуках и говорила, выходит, я вас всех обманула. Тяжело мне было, только и думала, что год, два, и выяснится, что пустоцветом живу. Да и ты не стремился отношения наладить, не знала, как признаться в своей беде. А у Миши дети есть, человек он хороший, если не выгонит, останусь, не обессудь.
– Судить смысла не вижу, а Михаил тебя любит, не сомневайся, надеюсь, и ты его любишь. Прости за всё, будьте счастливы. – Я повернулся к сконфуженному капитану, подал руку, которую он крепко пожал, и вышел, осторожно прикрыв дверь.