иер. Андрею
Марине было плохо. Казалось, что жизнь только-только начала входить в спокойное русло, как это опять случилось.
-Пошла вон! Вон пошла! - кричала мать с перекошенным лицом. -Достала одним только своим присутствием! Хочу быть одна! Понимаешь, одна! Не нуждаюсь в твоём участии. Ты просто отвратительна со своей показной заботой! Такое лицемерие!
- Мама, ну что ты творишь? Что опять не так? Я из кожи вон лезу...!
- Вот! Вот, в этом ты вся! Из кожи она лезет! А я тебя просила?! Проваливай, пока я тебя не зашибла!
Мать пошарила рукой и, дотянувшись до стакана с остатками киселя, метнула его в Марину.
- Убирайся вон! Ничего мне от тебя не надо. И не смей больше переступать порог моего дома!
Дрожа от обиды и ярости, Марина выскочила из двери, процокала каблуками по ступенькам и, глотнув сырой воздух всей грудью, пошла прямо по заснеженным лужам, не понимая конечной цели своего путешествия.
Умом она понимала, что это не мать, а её болезнь и беспомощность, выкрикивала ей в лицо обидные и злые слова, но слёзы душили её, не давая побороть чувство обиды, переполнявшее душу.
- Всё, хватит. Больше не вернусь. Сниму квартиру и съеду. Пусть хоть пропадет. Я тоже живой человек. Сколько можно терпеть...
Слёзы смешивались с сырым снегом и стекали по щекам солёными ручейками. Хотелось идти до полного изнеможения и уйти от всей этой безрадостности так далеко, чтобы затеряться в бесчисленных улицах, улочках и переулках большого города. Чтобы заблудиться навсегда, и не иметь больше возможности вернуться в свой дом, к тягостной необходимости, зажав свои чувства, опять готовить, мыть, вытаскивать из очередного приступа депрессии мать, а по утрам "надев" на лицо улыбку идти на работу.
Погружённая в свои нерадостные мысли она не заметила, как ноги принесли её прямо ко входу в церковь. Немного поколебавшись, она вошла. До этого она изредка бывала в церкви. Иногда заходила, по надобности. То свечку за упокой поставить (вдруг и впрямь они ТАМ в этом нуждаются), то как-то одна из подруг решила скрепить свой брак венчанием. В общем отношения с Богом носили чисто утилитарный характер и особого трепета в душе Марина не ощущала, как и не ощущала потребности посещать эту самую церковь. Всё здесь было ей непонятно, казалось чужим, мрачным и... пугающим.
Поэтому, зайдя в церковь, она растыкивала купленные свечки перед иконами и торопилась выскочить на улицу, к привычным звукам и ритмам большого города.
Но сегодня она чувствовала себя обессиленной и почти свалилась на скамью, стоявшую у стенки.
Неподалёку стоял высокий столик, похожий на кафедру, возле него стоял молодой священник и к нему тянулась очередь, состоящая в основном из пожилых женщин.
- Исповедайся, милая, исповедайся. Легче станет, - наклонившись к уху шепнула ей женщина в белой косынке с красным крестом.
Марина дико повела глазами, но она растаяла за спинами прихожан, словно и не было.
- Привиделось, - облегчённо подумала Марина и опять погрузилась в свои нерадостные мысли, словно упала в бездонную яму.
- С вами всё в порядке? - вывел её из оцепенения чей-то голос.
Она подняла набухшие веки и наткнулась на скорбные глаза, глядевшие, как показалось, прямо в душу, с таким сочувствием, что неожиданно для самой себя сказала:
- Я так устала! Жить не хочется. Для чего? Смысла в этом ни на грош.
Священник, довольно молодой человек, тяжело вздохнул и, помолчав, предложил:
- Хочешь - расскажи.
- Я не верующая, не умею исповедоваться...
- Я же не сказал - исповедайся. Я сказал - расскажи. Иногда это помогает.
- Ну как это может помочь? - почти простонала Марина. - Что, от моих слов мать выздоровеет? Встанет опять на ноги?
- Ты сама можешь выздороветь...
- Я не больна.
- Отчего же ты не хочешь жить? Какая боль тебя мучит? Конечно, болезнь - большое испытание как для больного, так и для его близких, но в этом можно найти и смысл.
- Ну что за ерунду вы говорите! Какой смысл?
- Смысл в служении.
- А я разве не служу? Разве я не готовлю, не мою, не убираю? Да ещё и выслушиваю... Я хуже служанки. Я унитаз, в который можно в любой момент спустить дерьмо...
Горячие слёзы потекли по щекам и Марина громко всхлипнула, подавившись рыданием.
- Ты очень жалеешь себя сейчас. Хотя в твоей жизни не происходит ничего такого, чтобы считать себя одинокой в своём несчастье. Посмотри вокруг и ты увидишь, что многие люди находятся в более тяжёлом положении и переживают более тяжёлые события.
- Например?
- Ну хотя бы твоя мама. Ты, обеспечив её физическое существование, уходишь в движение, в другие заботы и дела, можешь просто погулять, подышать уличным воздухом. А она всего этого лишена. Она целый день и, что ещё хуже, ночь, наедине со своими мыслями. И самое главное - она ЗАВИСИМА. Целую жизнь она ДЕЛАЛА. Работала, куда-то шла, заботилась, любила, радовалась и страдала. А теперь всё ушло. Осталось только страдание. И оно разъедает ей душу.
- Но я же её не оставляю. Ухаживаю, забочусь. А в ответ - стакан в лицо...
Марина, вспомнив безобразную выходку матери, опять всхлипнула.
- Ты слишком себя жалеешь, - опять повторил священник и замолчал, сочувственно глядя на неё тёмными глазами. - Слишком драматизируешь, не понимая своего счастья.
- Счастья?!
- Да. Счастья. Счастья иметь маму, счастье в отсутствие потери.
- Легко вам поучать других, - буркнула Марина,- отгородились здесь толстыми стенами и вещаете с высоты своего положения... Сами-то пробовали почём фунт лиха?
- Знаешь,- сказал священник, неожиданно опускаясь на скамью рядом с ней. - Когда-то я тоже не понимал простых вещей. Не видел большого счастья в том, что после служения я мог прийти в свой дом, где меня встречала любимая жена и дети...
Нет, я благодарил Бога, что в моей жизни всё покойно и понятно. Всё течёт, как мне и хочется.
- Ключевое слово - "хочется", - перебила она. - Вот и мне просто "хочется". Хочется всё это прекратить и забыть, как страшный сон. Все её слова, всю мою обиду и боль...
- Понимаю...
- Ну, что вы можете понять!
Марина замолчала, пытаясь проглотить ком в горле.
Он тоже молчал, глядя на неё ласково и грустно. И она сама того не желая сказала:
- Скоро Новый год, праздник... А у меня на душе...
- Постарайся найти внутри себя не обиду, а хотя бы крошечную капельку благодарности и любви...
- Ни разу ни удивлена, - перебила Марина, почти с ненавистью глядя на священника и передразнила: - Возлюби ближнего, как самого себя... Верно? Вот вы бы и попробовали "возлюбить". Только не всё стадо, на которое вещаете с амвона, а хотя бы одного, конкретного человека. Да еще когда он не в адеквате!
- Знаю, что это ОЧЕНЬ трудно. Но возможно. И не вини себя. В том, что ты сейчас переживаешь, нет твоей вины. Никто не ОБЯЗАН любить против воли.
Но человек так устроен, что не в его воле запретить себе ПОМНИТЬ. И, если, не дай Бог, твоей мамы не станет, то ты постоянно будешь вспоминать не то, как ты самоотверженно за ней ухаживала, а то обидное и не заслуженное ею, которое ты сказала.
- Получается выхода нет?
- Выход каждый ищет САМ.
- Так зачем тогда вы нужны? Зачем это всё? - Марина повела руками вокруг. - Зачем этот ваш Бог? Для запретов, назиданий и поучений?
- Бог не запрещает. Он обозначает границы дозволенного и запретного. А соблюдать их или нет - личное дело каждого. Он не назидает. Он ЗНАЕТ, что выбор между одним и другим делать очень трудно и пытается помочь человеку в его сомнениях, подсказать ПРАВИЛЬНЫЙ выбор.
- И какой он, этот ваш, правильный?
- Ведь ты свой выбор уже сделала, раз ухаживаешь. У тебя сейчас просто минута слабости.
- Нет, нет. Вы мне скажите! Раз уж сами ко мне подошли. Раз вы такой знающий!
- Я знаю не больше твоего. Такой же заблудший, как и ты. И мне тоже свойственно впадать в грех уныния. В гнев. В обиду. Просто мне показалось, что тебе плохо, а я бы мог выслушать...
Марине стало стыдно.
- Чего я на него взъелась? Он-то чем передо мной провинился? Тем, что ему не понять, что такое одиночество? Что у него семья, всё хорошо, а у меня никого кроме матери, да и та...
- Ну, все-таки... Что мне делать? - склонив голову, чтобы спрятать слёзы, опять закипевшие под веками, тихо спросила она. - Я совсем голову потеряла.
- Сейчас просто постарайся не дать обиде завладеть тобой. Попробуй вспомнить то хорошее, что давала тебе мама. Она же не всегда была к тебе несправедливой и жестокой. И попробуй представить, КАКОЙ бы была твоя жизнь в её отсутствие...
Он помолчал.
- Тяжелая болезнь - последнее испытание для человека перед возможным уходом. И никто, из нас, ныне живущих, от этого не застрахован. Так помоги ей пройти этот путь с достоинством. Чтобы и она не винила себя за те обиды, которые тебе нанесла. А что, и как сделать, тебе подскажет твоё сердце. Твоя любовь... Сделай для неё что-то совсем простое, что вас объединяло, приносило радость. И обиды, если и не уйдут совсем, всё равно станут не так значительны. Сделай то, что позволит соединить ваши души и объяснить ценность друг друга. А если тебе...
- Батюшка, - перебила его на полуслове, женщина в белой косынке, - простите, но вам там звонили...
Она наклонилась и что-то прошептала ему на ухо. Священник изменился в лице и, замерев на мгновение, как перед прыжком, подхватился и быстрым шагом пошёл прочь. У самого выхода остановился, почти бегом вернулся к Марине и сказал:
- Прости. Мне ОЧЕНЬ надо идти. А ты заходи. Не думай, что тебя никто не может понять.
Марина механически кивнула головой.
- Как жалко его! - сказала пришедшая женщина, провожая его взглядом. - Такой молодой, а теперь вдовый. И детки без мамки остались... Вот младший и чудит.
- А что...? - спросила Марина, холодея внутри. - Кто-то умер?
- Так матушка его.
- Жена, что ли?
- Она самая. Да и то, грех сказать, слава Богу, что отошла. Отмучилась. Уж он чего только не делал! К каким врачам не возил. Да видно Господь так решил.
- А что же, по врачам? Молитвы не спасают? - спросила Марина и осеклась. Показалась в своих же собственных словах неуместная и злая насмешка.
- И-и-и, девонька,- не обидевшись, почти пропела женщина. - Кабы можно было молитвой от смерти спасти, сколько людей жило бы вечно. Господь - владыка нашей жизни и каждому свой срок отмеряет Он. А молитва... Она - утешение и спасение для оставшегося, а для усопшего - поминовение.
***
На улице, невзирая на ранний вечер было уже совсем темно. Летящий снег превратился в холодный дождь, безжалостно превращающий белоснежное покрывало городских улиц в грязные лохмотья, разлетавшиеся из-под колёс, и с жирным хлюпаньем падающие на кромку тротуара. Стараясь держаться подальше от темнеющих пятен луж, Марина шла, бесконечно возвращаясь к событиям сегодняшнего дня.
- Бедный, - думала она о священнике, - слушал мои истерические вопли, а у него в этот момент душа за детей болела...
- А я его не просила выслушивать, - возразил кто-то внутри. - Лучше бы шёл к ним и следил, чтобы чего не натворили . И смотрел бы на них своими ласковыми и печальными глазами... А то расселся... Утешитель... Свою жену спасти не смог, а других лезет учить... Сбежал, наверное, чтоб не видеть и не знать.
Она споткнулась.
- Да кто ты такая, чтоб судить!? - спросил её другой голос. - Ты сама разве не сбежала!? Признайся честно, что всё опостылело. Что идёшь по жизни с закрытыми глазами и ушами, чтобы не видеть и не слышать. Не чувствовать. Так переполнилась жалостью к себе и к своей судьбе, что не осталось места для СО-ЧУВСТВИЯ. С собой разберись, а потом уже...
- Господи!- неожиданно вслух вырвалось. - Прости меня!
Занятая своими мыслями она почти носом уткнулась в ограду ёлочного базара. Пахнуло смолистым еловым запахом. Внутри ограды царило оживление - зажигались и гасли разноцветные огоньки, сновали туда-сюда озабоченные покупатели, гремела музыка.
- Купите ёлочку, девушка.
Перед ней, поминутно шмыгая носом, возник продавец, закутанный в клетчатый шарф по самые глаза.
- Да, мне не надо.
- Как это - не надо? А как же Новый год? Неужели без ёлки? Купите, а то ни Нового года, ни нового счастья...
Марина, безнадёжно махнула рукой и, обойдя продавца, пошла прочь..
- И куда меня занесло? - Думала она, шлёпая по раскисшему снегу. - Какой Новый год... Какая ёлка... Какое счастье... Вот раньше...
Она вспомнила, как в детстве ждала этой предновогодней суеты. Как любила наряжать ёлку и как весело было кружить с мамой в новом нарядном платье. Как потом сладко засыпала в своей постели в радостном предвкушении подарков, которые Дед Мороз оставлял по ночам, под колючими еловыми лапами. И даже, когда подросла и поняла, что подарки покупает и кладёт под ёлку мама, с удовольствием стала играть в эту игру и сама.
Ночью, дождавшись, когда мать уснёт, пробиралась в гостиную и прятала под ёлочкой немудрящие подарки. Сначала это были рисунки и разные поделки, а потом, когда уже начала подрабатывать и появились первые деньги, покупала для неё милые безделушки и тёплые варежки.
- Как же получилось, что наша жизнь превратилась в сплошной серый будень и из неё ушло как ожидание, так и ощущение праздника? Почему мы не только перестали встречать Новый год, но даже ждать его прихода?..
***
Перед дверью, Марина набрала побольше воздуху в лёгкие.
- Тихо, тихо, -приказала громко колотившемуся сердцу, - мы с тобой должны справиться и исправиться.
Крепко обхватив колючее деревце, открыла дверь.
- Маришенька, детка, это ты? - спросила мать из тёмной комнаты дрожащим голосом.
- А ты что, ещё кого-то ждёшь?
- Уже никого и ничего...
Марина разделась и, подхватив ёлку, вошла в комнату к матери.
- Ой, что это? Никак... ёлка?
- Ёлка.
- А я думаю, вроде ёлкой пахнет... Как раньше, помнишь? Даже не поверила. Словно прежней жизнью и счастьем пахнУло... Только зачем же ты тратилась понапрасну...
- Так Новый год идёт. А мы без ёлки.
- Ты думаешь ОН придёт?
- Он приходит ВСЕГДА. Даже, когда ты уже его не ждёшь...