СЕРГЕЙ ХОРШЕВ-ОЛЬХОВСКИЙ
ОБЫКНОВЕННАЯ ЛЮБОВЬ
(Повесть)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Родился и вырос я в большом казачьем хуторе* на Верхнем Дону. В этих местах, на памяти моих дедов и прадедов, произошло много неоднозначных исторических событий. Я любил в детстве и юношестве слушать рассказы стариков о прошлом нашего края и зачастую сам подталкивал их к беседе простыми вопросами.
Наслушавшись долгими зимними вечерами былей и баек, я пытался на другой день заводить об этом разговоры со сверстниками, но им это было не интересно. И тогда, уже повзрослев, я поставил себе цель – написать для земляков литературное произведение о бурных и весьма трагичных событиях происходивших на нашей исторической Родине – у истоков двух издавна казачьих рек Чира и Ольховой (Что это будет за произведение – очерк, рассказ, повесть... я тогда ещё не знал. Получился большой фольклорно-исторический роман в пяти частях, который получил несколько литературных и казачьих наград). Черновой вариант романа так и назывался «В верховьях Чира и Ольховой». Но серьёзный материал я начал собирать поздновато, когда оказался вдали от Родины – в Литве. Жил я в то время в Каунасе, учился заочно в Вильнюсе, а работал в городке Кибартай. Такое положение дел заставляло меня по несколько часов в день проводить в пути.
Осенью 1988 года я приступил к первым литературным пробам в электричке, на «дипломате», служившим мне столиком. Первые строки романа получились не совсем убедительными – это и не удивительно, писательского опыта я тогда ещё не имел. И я решил пробовать силы на фантастике, а попутно продолжал собирать материал для романа, и с этой целью в октябре побывал с коротким визитом в родных краях.
На Родину я летел самолётом – экономя время, а обратно добирался поездом – экономя деньги.
На железнодоржной станции Миллерово я сел в плацкартный вагон скорого поезда «Тихий Дон». Людей, по какой-то непонятной и удивительной для тех времён причине, почти не было в вагоне. Это меня обрадовало, я поспешно открыл общую тетрадь и мгновенно ушёл мыслями в события только что начатой фантастической повести «Контакт с параллельным миром».
Когда поезд тронулся, рядом со мной неожиданно появилась скромная, неопределённых лет женщина. Она присела на нижнюю полку напротив и тайком стала наблюдать за мной. Я спешил записать новую, только что прорезавшуюся мысль и никак не отреагировал на её внимание. Попутчица улыбнулась краешками губ, достала из сумки какой-то журнал и стала внимательно рассматривать его. А когда рассмотрела, вкрадчиво спросила:
– Письмо невесте, небось, строчишь?
Я сбился с мысли и, с неохотой, не поднимая головы, коротко бросил:
– Нет.
– А, что же тогда?
– Повесть, – сказал я правду, надеясь, что это избавит меня от дальнейших вопросов.
Я ошибся. Глаза моей попутчицы вспыхнули неподдельным интересом и из её уст вырвался извечный женский вопрос:
– Про любовь?
– Фантастика... – уныло буркнул я.
– А-а... – сразу исчез из её ярких васильковых глаз всякий интерес к моей писанине. – Не серьёзное это дело. Надо писать про жизнь.
– Я хочу написать и про жизнь, и про любовь, и про войну... Да только опыта ещё не имею, учусь вот на фантастике, – честно признался я и отложил тетрадь в сторону.
Попутчица моя оказалась, вопреки первому впечатлению, обаятельной, и с необычной судьбой. Она так умело и ненавязчиво рассказывала весь вечер о себе, что даже заставила меня воскликнуть:
– Да про это книгу можно написать!
– Вот и напиши. Я буду ждать, – повелительно сказала она, как-будто речь шла про обыкновенное, дружеское письмо.
В этот момент поезд остановился на станции Воронеж-2.
– Сейчас мешочников* налезет полный вагон, – с сожалением вздохнула попутчица.
– Каких мешочников? – удивился я.
– Которые едут в Москву за сливочным маслом и колбасой.
– С какой стати?.. – удивился я ещё больше. – Разве нельзя купить в своём городе?
– Да ты будто с луны свалился! – осуждающе покачала головой попутчица. – Никогда что ли не ходил в магазин?
– В детстве я в деревне жил. Потом армия, загранфлот. А теперь вот женился. Жена любит ходить по магазинам, – виновато пробурчал я.
– И что?.. Она всегда приносит свежие продукты?
– Всегда.
– А живёшь ты где?
– В Литве. Вот уже несколько лет.
– Конечно! – осуждающе воскликнула она. – В Прибалтике всё есть, лишь бы не рыпались против Советской власти! И мясцо, и колбаска, и сливочное маслецо. И вещи всякие… Это у нас шаром покати. Люди с вечера очередь занимают у магазинов и всю ночь дежурят, сменяя друг друга, чтобы косточек купить на супец, а на них-то и мяса считай нет. В Москве только и выбрасывают ещё что-то на прилавки, чтобы запылить глаза иностранцам.
– Да этого не может быть! – теперь уже воскликнул я.
– А вот сейчас увидишь.
И я увидел. По вагону спешили люди с огромными сумками и чемоданами. Двое из них бесцеремонно бросили нам под ноги свои вещи и полезли на верхние полки.
– Василь, ты на этот раз сграбастал торбы поздоровее от себя! На весь подъезд будешь закупаться что ли?.. – засмеялся мешочник, который взгромоздился на полку выше меня.
– На весь, а ты как думал! А вообще-то мы по двое ездим, да напарник мой, Аркашка, прихворал, – весело ответил Василь, шумно умащиваясь над головой моей попутчицы.
Возвратиться к прерванному разговору, мы с попутчицей больше не смогли, но утром, когда пассажиры дружно вывалили из вагонов поезда на платформу Казанского вокзала и, гомоня на разные голоса, разъединили нас и унесли потоками движения в разные стороны, она успела крикнуть:
– Напиши про обыкновенную любовь!..
А я успел расслышать, теряясь в массе кричавшего и толкавшегося со всех сторон народа, и когда вернулся в Литву, написал на чемоданчике-«дипломате», под монотонный стук пригородных поездов, повесть «Обыкновенная любовь».
Написал и положил, от греха, «в стол», а точнее – в «дипломат». И прошло несколько лет (когда я уже жил в Лондоне), прежде чем вернулся к этой повести. Я открыл «дипломат», в котором хранил всякие ценные бумаги, взял местами затёртый черновик, напрягая зрение прочитал, и опять положил на прежнее место. Но тут в дело вмешалась мистика. Хотите, верьте, хотите нет, дорогие читатели. Мне приснился сон: «Скорый поезд «Тихий Дон». Я что-то быстро и самозабвенно записываю в общую тетрадь. Напротив сидит та самая женщина и критически смотрит на меня. Наконец, опять не выдерживает, спрашивает: «Ну и где же «Обыкновенная любовь?» Я ведь семнадцать лет жду её!..» И так несколько ночей подряд. Я перекрестился, достал рукопись из дипломата», занёс текст в компьютер, и принялся за работу. И повесть снова получилась, по моему мнению, слегка шероховатой. Тем не менее, я намереваюсь выставить её, как принято говорить, на строгий суд читателей. Только выражение это не совсем верное – читатели добрые люди. Вот критики – это да-а! Серьёзные товарищи! Сами никогда ничего толкового не напишут, а другого растерзают в два счёта. Но тут, как раз, всё верно, как бы то ни было обидно литераторам – не будь критиков, всякий понаписал бы невесть что. С «Обыкновенной любовью» ситуация несколько иная: боюсь я критиков, или нет, а повесть выставить на люди должен. А как иначе? Мистика! Да и слово дал женщине. Она ведь ждёт именно такое произведение – про обыкновенную жизнь, и про обыкновенную любовь. Была бы моя воля, честно признаюсь, натворил бы я тут!.. Да не могу. Обещал писать так, как было. Пусть последующие поколения достоверно узнают, без прикрас, – хочется верить, что захотят узнать, – как жили их сельские предки в третьей четверти двадцатого века: чему радовались, от чего страдали, как любили, на каком наречии говорили.*
-------------------------------------
*На каком наречии говорили – Автор старался перенести разговорный деревенский язык полувековой давности в диалогах литературных героев на бумагу как можно ближе к оригинальному. Современная деревенская речь и прошлая – не одно и тоже. Для современных и будущих читателей она может показаться несколько корявой и наивной, но это наша прошлая речь и она должна сохраниться хотя бы частично, и пусть даже только в литературных источниках. В целях сохранения этой речи, автор, возможно, несколько злоупотребил ею на каких-то отдельных страницах в ущерб литературности, но в целом старался придерживаться литературного языка.