Пишу, что думаю. Не люблю исправлять, что написал, ибо исправлять, редактировать – это заметать следы мысли словами, делать их удобными для чтения читателем.
Читая Максима Горького. Хочу перечитать «Жизнь Клима Самгина». Идея хорошая – показать русского интеллигента в ярком свете, но исполнение плохое: мешает сам стиль автора. Приходится запинаться на каждом шагу о его неуклюжие слова.
Роман с мыслью Федора Достоевского. Я люблю читать романы Достоевского, но в самую меру. Слишком он неумерен в словах. Достоевский сосредоточен на мысли. Но мыслей мало. Особенно он нравится однодумам.
Чтиво. Перечитывал «Двадцать лет спустя» Александра Дюма-отца. Прошло двадцать лет после событий, описанных в «Трех мушкетерах», и друзья стали врагами, а враги друзьями, поменялись кардиналы. Теперь лейтенант роты королевских мушкетеров под началом де Тревиля не интригует против кардинала, а служит ему. И все в таком духе.
Я поймал себя на мысли, что чтение таких, как говорили в позапрошлом веке, «Фельетонных (журнальных) романов», является приятным занятием. Это приятный роман, но не умный, не интеллектуальный. Он приятен своей авантюрой, но никак не идейным содержанием, которого в нем просто нет. Иногда приятно просто почитать, а не подумать, что полезно для ума. Но от романа веет какой-то усталостью. Уж больно герои уже старые для приключений.
К тому же в романе на удивление нет любовной интриги. Есть только интрига отмщения. Дружеское проклятие преследует каждого из мушкетеров: проницательного д;Артаньяна, благородного Атоса, простодушного Портоса и хитрого Арамиса. Этим проклятием для них стал сын казненной ими коварной женщины - миледи Винтер. В продолжении «Трех мушкетеров» они как всегда пытаются спасти королевские особы. Но только теперь их авантюрные затеи заканчиваются неудачей.
Писатель. В самом деле писатель интересен для читателя не своими мыслями, а письмом, не тем, как он думает, как он пишет.
Культ и культура. Культ предполагает поклонение. Поклонение есть служение низшего высшему. Так слуга, раб божий служит богу как своему господину, Господу. Поклоняется - значит отдает то, что имеет, ему вплоть до того, что самого себя посвящает, дарит своему господину. Таково культовое служение. Это служение может превратиться в ритуал, в привычку служения. В результате объект культа как поклонения станет кумиром, а место культового служения с культовым объектом в центре послужит кумирней. Есть заповедь, которая предостерегает от ложного шага – создания кумира. То есть, то служение, которое предназначается для духа, теряет свой верный ориентир и подменяется служением его материальному воплощению. Культ вырождается в привычку поклонения идолу, призраку бога.
Нечто похожее, подобное мы находим в культуре, когда она превращается в культ, то есть, когда культ становится культивированием поклонения таланту деятеля культуры, искусства, с которым он отождествляется. В итоге поклонники таланта начинают поклоняться уже не самому таланту, а его носителю, превращаются в его слуг.
Для культуры характерно не поклонение, как для культа и не использование, как для потребления в сервисе, а творение, во всяком случае доведение до ума, до предела развития своих природных, естественных способностей или даров бога для служения людям через творения своих даров.
Одно дело дилетант как любитель культуры, другое дело специалист культуры как ее функционер, посредством которого она вырабатывается, производится в виде артефактов. (предметов культуры, искусства). Функционер культуры – это человек как функция от культуры. Он посвящает себя культуре, вроде того, как функционер культа посвящает себя кумиру. И в том, и в другом случае мы имеем дело не с автором, а только с агентом, исполнителем действа, действия.
В случае с автором не только культура создает автора, будучи условием его существования, но и он сам посредством своего творения, произведения творит, производит культуру. Так и верующий своей верой поддерживает культ, служение тому, кому верит и в кого верует. Веровать – мало верить, как доверять, нужно еще самому быть верным, последовательным в вере, следовать ей в своей жизни.
Идеал и мысль. Мысль по своей сущности идеальная. Ее природа нематериальная (имматериальная). Если ей причастен мыслящий, то она сознательная, существует в его сознании в идеальном виде, в виде идеи, точнее, имеется в виду (в идее). Что это означает? То, что мысль пребывает, существует не в материи, а в идее, в том, что ей имманентно. Это сознание? И да, и нет. Да, мысль находится в сознании, но и сознание находится, но не в мысли, а в идее, вдохновлено ею. В этом смысле идея есть дух сознания, а сознание есть ее тело. Сознание есть среда явления идеи в качестве мысли.
Ну, хорошо, а что тогда такое идеал? Идеал – это та же идея как духовное, умное существо, но только уже не в качестве причины мысли, ее замысла, а цели воплощения в материале. Таким материалом выступает не материя тела, а материя мысли – чувство. В мысли чувства становятся пронзительными, проницательными, сознательными, идеальными. Идеал помогает мыслящему понять мысль. В этом виде (в идее, идеей) идеал становится для мыслящего понятием. Идеей мыслящий думает, понятием он понимает смысл как то, каким образом он идеирует, представляет не в своем сознании, а своим сознанием идею, ее означивает (в ставшем виде означает), имеет в виду, имеет к ней отношение в качестве (как) идеала.
Разумное существо. Разумным существом можно назвать такое существо, которое живет, существует разумом. Для него быть – значить разуметь, разуметь – значит быть. Таков ли человек? Конечно, нет. Он может быть, не разумея, не быть в разуме. Человек разумен только душевно. У него разумна душа, а не он сам. Душа – это бога в нем, в его теле как Я. Тело есть не-Я, а душа – Я. Это тело есть дух. Но дух в теле превращается в душу, которая разумеет, ибо телом духа является разум. Дух есть то, что он есть. В нем сущность совпадает с существованием. В человеке сущность не совпадает с существованием. Он существует как тело, сущностью которого является разумная душа. Именно разумная душа отличает человека от прочих душевных существ, к коим принадлежат животные, например, млекопитающие, среди которых человек занимает место гоминиды. Из последнего рода существ он один является живым видом – homo sapiens sapiens.
Хитрость автора. Автор, расписывая текст, расписывается в собственном значении; он ведет игру с читателем ради победы над ним. Писатель должен так увлечь читателя своим повествованием, чтобы отпустить его внимание в самом конце писания. Искусство писать романы – это искусство заводить друзей в лице читателей. Чем больше таких друзей, тем известней писатель, тем в большей степени будет удовлетворено его раздраженное успехом тщеславие.
Но для того, чтобы завоевать ум и сердце читателя, писателю необходимо мастерски владеть словом. Верное слово поможет ему соблазнить читателя дочитать текст.
Конечно, количество читателей хорошо, важно, но не менее, если не более, важно, лучше иметь качественного читателя. Качественный читатель – это не просто такой человек, который любит читать, но, главное, он любит читать лучшее, что пишется. Что же является лучшим из того, что написано? Разумеется, это не только хорошо написанное, состоящее из добротных, выделанных слов, приведенных в такой идеальный порядок, что читатель не застревает ни на одном слове, если только не останавливается на нем, вздыхая душой от восхищения и с дрожью в пальцах от наслаждения разглаживая бумагу, на которой оно написано. Это еще и задуманное так, что дух захватывает от игры воображения автора.
Идеальный грамматический порядок повествования невозможен без интересной интриги, круто закрученного сюжета, наконец, без неожиданной развязки драматического действия, раскрывающего всю глубину противоречащих друг другу характеров персонажей романа. Ну, какой роман без таких характерных персонажей, одержимых ненавистью друг к другу и втайне не только от читателя, но и от самих себя влюбленных друг в друга?!
Ум писателя проявляется не только в изяществе построения конструкции романа, в его внутреннем совершенстве, но и в простоте изложения, доступности для читателя идейного содержания текста. Читатель не должен ломать голову над тем, чтобы понять идею произведения, мысль автора. Сам текст, одни слова должны показать свой искомый смысл в тот момент чтения, в который он произведет наивысший эффект на ум читателя. Мысли автора не должны полностью прятаться за его словами. Вместе с тем ему не следует быть не в меру откровенным с читателем, иначе автор окажется в ложном положении болтуна и выболтает заранее все тайны повествования. Всему свое время.
Автор также не должен затягивать дело с объяснениями тех трудных мест в повествовании, которые являются узловыми моментами драматического действия, перипетиями романа. Ему следует умело как завязывать, так и развязывать смыслы слов и действий персонажей, переводя их из одного плана или регистра (тональности) развития сюжета в другой, не подменяя тему повествования.
Хороший роман заслуживает умного читателя, который будет обращать внимание не только на слова, но и на те мысли, которые облечены ими, скрываясь в них в виде смысла. Именно за ним стоит идея произведения, которая стоит собственного прочтения читателем. Писатель должен так написать роман, чтобы читатель мог его продолжить в своем воображении, не отпуская его навсегда и заставляя время от времени к себе возвращаться. Поэтому все же роману следует быть загадочным, полным тайн в той мере, в какой они могут быть открыты самим читателем.
Мысли автора должны маскировать его хитрость, игру с читателем. Но для этого ему, как минимум, нужно быть, если не правдивым, то правдоподобным, чтобы внушить доверие читателю. Причем такая хитрость должна быть хитростью самого ума. Но этого мало. Умным следует быть и сочинению автора, обладать своим умом, чтобы уже в самостоятельном плавании, а не в сознании автора, привлекать внимание читателей. И дело здесь не в том, что автор передает собственный ум своему сочинению. У последнего в ходе написания его автором должно проснуться собственное текстовое сознание и даже, может быть, самосознание, заслуживающее общение с читателем. Автор остается за бортом сочинения, и читатель общается уже с самим сочинением автора. Поэтому не столько он оживляет и освещает свои сознанием закоулки текста автора, сколько сам текст вдохновляет читателя на чтение. Для этого, как минимум, дух автора должен стать душой сочинения, чьим телом будет читатель, его сознание.
Вот тогда слова автора станут телом читателя, а его дух как душа произведения, овладеет его сердцем и увлечет ум. При этом за кадром останется идея произведения, внушенная в виде мысли гением автора, его музой как живым существом в идеальном мире духов. При этом, если роман интеллектуальный и даже философский, то мыслей автора мало. Эти мысли должны вызывать ответные мысли у читателя. Такой роман заражает читателя не только чувствами, которыми он очищает его душу, но и мыслями, которые наполняют его ум смыслами жизни. Вместе с тем уже философский роман должен уметь не только заряжать ум читателя, занимать его, но и облегчать его от всякого рода глупостей. Ему следует не только собрать ум читателя в складку, но и разгладить его до уже неразличимой глади сознания смерти, растворив в себе без остатка.
В результате останется один пустой текст без автора и читателя, самодостаточный в своем немом и глухом одиночестве. Но как только появится исследователь, то текст уже готов показаться за горизонтом события чтения и наполнить сознание чтеца всем богатством чудом открывшегося содержания.
К слову сказать, нужно пояснить отличие романа философского от романа интеллектуального. Философский роман является, романом не познания, вроде интеллектуального романа, но романом размышления, медитации. Как оказывается, философски настроенного читателя, да и автора, интересует не само познание и самопознание, а тем более не познание мира, но одно только размышление, необходимое для отвлечения внимания от суеты собственной жизни. Оно есть медленное погружение в сон сознания, которое обратным образом является бодростью в духе. Вот что означает на самом деле определение древними мудрецами философии как медленного приготовления к смерти.
Мир романов и их авторов. Роман много, как и их авторов. Есть романы для чтения. Их приятно читать. Такие романы существуют лишь для наслаждения. Они могут стать нашими приятелями. Но они бесполезны для образования, для развития, а тем более для совершенствования.
"Насильно мил не будешь". Люди живут вместе и с родными, и с близкими. Родные - это родственники. Близкие - это любимые. Но с теми и с другими должно действовать правило жизни: "Насильно мил не будешь". Если только ты не мил, если тебя любят меньше других, не следует связываться ни с теми, ни с другими, иначе для тебя жизнь с ними будет вредной. Никто, кроме дураков, не хочет себе зла, вреда. Поэтому родственники живут отдельно друг от друга и есть много разводов.
Таковы люди и понятно почему. Много в мире людей, разделенных в любви. К сожалению, они душевные, а не разумные, существа и для них эта пресловутая любовь имеет такое большое значение, как, впрочем, и ненависть, появление которой связано с тем, что их не любят те, кого они любили.
Как все это далеко от свободы и покоя. Одно беспокойство в чувствах. Но даже в уме у них суета, ибо люди заняты не медитацией (размышлением), а познанием того, что их не касается. И все от любопытства, от того, что они суют свой нос туда, куда из посылок не следует, затыкают свои носом как метафорой члена в качестве затычки любую дырку.
Темная материя, темная энергия, темная мысль. «Темная материя» – это такая материя, которая не вступает ни с чем в контакт: ни в механический, ни в электромагнитный, ни, возможно, гравитационный. Поэтому она не доступна нашим чувствам. Это собственно и есть материя как объективная реальность, которая не зависит не только от воли и сознания человека, но и от вещества. Но она не зависит и от физического поля, а, значит, является и «темной энергией».
Однако, если есть темная материя и темная энергия, то почему бы не быть еще и «темной мысли»? Но что тогда есть эта «темная мысль», как не такая мысль, которая недоступна для мыслящего? Интересно, она доступна для самой себя? Правда, как может быть мысль доступна для мысли без мыслящего?
Мы любим тех, кто нас не любит. Почему это так бывает? Зачем? Неужели нас увлекает завоевание и победа? Конечно, нет. Может быть, и да, но это так мелко, ничтожно. Здесь другое. Во всяком случае, я вижу нечто иное. Нам не хватает того, чего в нас нет. ТО, что мы любим тех, кто нас не любит говорит о нас самих, говорит о том, что мы любим именно не свое, а чужое. И нам кажется, что оно плохо лежит. Поэтому можно его взять. Но оно предназначено другому, а не мне, тебе.
Значит, в них есть нечто иное, непонятное нам и потому привлекательное, такое, какое мы хотим узнать. Своим же мы объелись. Нам с собой или с такими, как мы, скучно. Но знаем ли мы на самом деле тех, кто нас любит? Может быть, они как раз любят нас потому, что мы чужие им? Почему же мы бегаем от того, чем на самом деле увлечены? Где логика? Нет ли тут противоречия? Нужно ли оно нам?
Сказочное средневековье. Я долго не мог понять, почему мне с детства нравятся средние века. Но, наконец, понял, когда перестал быть ребенком, инфантилом. Они мне нравится потому, что что для меня стали сказкой. Средневековье мне явилось в образе сказки, романтической сказки. У меня случился роман со средневековьем. Я влюбился в него. И это не родное, а чужое средневековье, не русское, а европейское, готическое.
Казалось бы, всему виной красочная сказка «Город мастеров» (режиссер Владимир Бычков, сценарист Николай Эрдман). Правда, там показано условное средневековье. Но создатели фильма, а не текста пьесы Тамары Граббе, который лег в основу сценария фильма, не смогли скрыть за условностью образа безусловность реальности. Реальностью же была Прибалтика как павильон Европы, а не сама Европа. Уж очень они хотели походить на Европу, что это подражание становилось пародией на нее. Понять прибалтов можно: ну, не хотели они быть Азией. Но мне то это зачем в фильме, через который я смотрел на средние века в Европе? Для меня в детстве «Город мастеров» стал окном в Европу, в ее славную историю.
И хорошо, что я не был прибалтом или чехом, иначе бы средневековье стало бы моим, родным, прибалтийским или чешским. Нет, мне нужна была не Прибалтика, не Чехия и тем более не Польша, но моя Франция (Аквитания, Шампань или Прованс, Бургундия), моя Англия, моя Италия, моя Германия. И даже не они в качестве места жительства моего народа. Мне нужна была Европа моего воображения, личная Европа, фантазийная Европа, которую я мог найти только в сказке, в литературной сказке. Я желал сам сочинить сказку об Европе времени средневековья.
Когда я стал старше, то меня, естественно, стала манить Европа Нового времени, Европа уже не столько приключения, сколько мысли. До реальной Европы мне до сих мор не хватает чувства. Меня не манит туда за путешествием. Потому что я наперед знаю, что не найду там ничего из того, что хочу найти.
Мне в сказке «Город мастеров» нравилась не только стойкая Вероника, в которую я был влюблен. Заодно мне нравилась и сама актриса как женский образ. Ведь она родная сестра той, кто сыграл героиню из фантастического фильма «Человек-амфибия» по роману советского писателя-фантаста времен Сталина Александра Беляева. Я любил сестер. Тем более они были дочерями шансонье Александра Вертинского и актрисы Лидии Вертинской, которая играла коварную интриганку «Анидаг» из пионерской сказки «Королевство кривых зеркал». Для меня тогда это что-то да значило. То есть, был уже определенный контекст культурного восприятия времени истории. Конечно, он как помогал мне усвоить европейскую культуру, так и мешал, заслоняя своей восточной надуманностью и намеренной адаптацией к психике ребенка реальный смысл эпохи и места назначения.
Еще была сама живая атмосфера фильма, которую смогли сыграть все люди, которые в нем участвовали. Это была антитетическая стилизация под эпоху, но талантливая стилизация, которая могла понравится любому зрителю, даже взыскательному. Звук труб, пароль «Победа или Вероника», голоса и фразы, которые разошлись по публике: «Умер проклятый метельщик, умер!», «Ниже, еще ниже склоните голову перед невестой его светлости герцога де Маликорна», «Дорогу, дорогу герцогу де Маликорну! Повелителю бывшего вольного города мастеров!», «Я не верю никому, даже самому себе» и пр. Все это и светлые герои, а также темные личности, комичные персонажи, вроде «Клик-Кляка», способствовало тому, чтобы остаться в долгой памяти благодарных зрителей.
Но мне хотелось не сказки, а самого средневековья со схоластикой университетов, с католической коленопреклоненной мистикой, с витражами, с органом в соборе, с замком в лесу и дворцом в городе. И все это для чего? Для медитации, для размышления над природой вещей и смыслом жизни. Неужели этого смысла нет без средневекового антуража? Нет, он есть, но средневековье наводило на меня как раз это умонастроение, которое символически раскрывало тайны жизни и природы вещей. В нем была не только суета сует мастеровщины и торгового люда, инквизиция «следствие вели… вороны» с их вопросом: «скажи: слон сосет соску», но и шахматная геометрия пространства и времени в стиле «домино», замедленность в движении для сосредоточенности на созерцании, что находило место даже в танце в виде менуэта или паваны.
Сказки Андерсена. У моего друга-единомышленника была любимая сказка Ханса-Христиана Андерсена «Снежная королева». Вероятно, образ королевы из снега, снеговика, снегурочки напоминал ему образ его матери – фригидной женщины. Наверное, именно осколки такого образа матери, проникли в его сердце, как в сердце героя этой сказки Кая попали осколки волшебного зеркала злого гнома, и сделали его холодным как лед. Даже сестра Герда, которая горячо любила брата, не смогла его отогреть. Он представлял этого эгоцентрика Кая своим идеалом, увлеченно медитирующим в игре в кристаллы льда (в бисер). Современной версией такого эгоцентрика в инфантильном сознании поколения «Тик-Ток» может быть Гарри Поттер, занятый игрой на метле по названию «квиддич». В этом смысле Гарри Поттер есть трансвестит в виде «ведьмы на помеле в штанах».
Мне, напротив, по душе была не Снегурочка, не Снежная Королева, это воплощение бездушного, холодного интеллекта, а Дюймовочка. Сказка про Дюймовочку есть сказка не про любовь и холодность, а про то «самое» или, как ныне говорят, про «личностный рост». В данном случае речь идет о том, как маленькая девочка ростом с один палец (дюйм) выросла в целую взрослою «фею», преобразилась в волшебницу, в ангела с крылышками, превратилась из куколки в бабочку, если использовать растительную (ботаническую) метафору.
Другой сказкой Андерсена, которая вызвала отклик в моем сознании, стала «Тень». В ней рассказывается о том, как тень человека овладела его телом, лишив того возможности являться самим собой. Здесь не человек лишился тени, как если бы он превратился в призрак, о чем поведал читателям немецкий романтик Адельберт Шамиссо в своей повести «Необычайная история Петера Шлемиля», а тень стала человеком. Но как это может быть, если тень символизирует собой тайну личности, то, что скрывает человек в себе. Здесь, же в сказке Андерсена тайное становится явным, а явное, ясное тайным. То, что есть в себе, становится собой. Здесь есть явная подмена, подмена личности, Я другим, безличным, безликим. Сказка о «Тени» повествует о том, как личное становится безличным. Когда стирается личное, лицо, то остается безличное, безликое, пустое Оно, тень человека, его ничтожество. Что этой сказкой хотел сказать автор? Что без лица, без Я уже нет человека, он есть ничто, ничтожество.
Персона и маска. Работа учителем помогла мне понять самого себя. Учитель вынужден самой природой педагогических вещей отгораживаться от учеников и контактировать со своими коллегами-учителями. Меня всегда угнетал контакт с коллегами. Я не мог быть самим собой в беседе с ними с этими надутыми учеными учителями. Сама дистанция между учителем и учениками, одним и многими, трансценденция между ними позволяла мне быть самим собой, имманентным себе. В отношениях же с коллегами, «такими» же учителями я просто не мог из-за необходимых в них условностей коллективного жлобства заниматься собой, самопознанием. Зато в отношениях со своими учениками у меня была возможность показать им, как думать, то есть, заниматься самим собой, собственным познанием.
Наконец-то, я, как противник отчуждения, понял его необходимость для близости с самим собой. Без него она просто невозможна. Мне теперь понятен европейский индивидуализм, как антитеза азиатской коллективности, которая затирает личность. Он нужен личности как маска, как персона, личина для апологии собственной личности.
Заговор в оценке. Как правильно оценивать ответ ученика? Внимательно выслушать его ответ и проверить на соответствие принятому сообществом педагогов данной специальности, по которой идет опрос, стандарту, догме учения. Если можно оценивать так, чтобы оценка имела правдоподобный характер, то есть, была наиболее точной в предлагаемых учением условиях, то только правильность исполнения (приготовления) учеником задания (ответа) по готовому (однозначному) шаблону (вопросу) как следствия, логически вытекающего из основания (причины) согласно условиям (данным) задания (по логической схеме) или вычисляемого по правилам исчисления искомого числового значения.
При таком оценивании задается узкий коридор репродуктивного производства учеником знания как результата выполнения задания, которое он извлекает из заранее установленной не им массы данных (информации). В таком случае оценивания его истинность понимается как соответствие данного ответа ученика принятому в качестве стандарта ответа для всех учеников.
Только в таком виде, например, в виде тестирования, оценивание знаний учеников может иметь минимальный учебный смысл. У меня, естественно, возникает вопрос: подлежит ли философия, точнее, ответ по философии как учебной дисциплине такому оцениванию? Разумеется, нет, если и только если в учебной философии является философским не только ее наименование (номинальная индексация).
Другое дело, «сдавать» философию по тестам. В такой, с позволения читателей сказать, философии нет ничего философского, кроме номинации. Это очевидно безусловно для всех людей, которые имели дело с философией даже на уровне, я не говорю, философов или ученых, но даже учителей и учеников, обычных пользователей философии. Но почему-то все делают вид, что не замечают такого рода очевидности как свидетельства здравого смысла? Неужели они все потеряли на этот случай рассудок, который отвечает за здравый смысл? Конечно, нет, они просто находятся в заговоре против философии, таким образом укрощая ее непокорный воле и сознанию человека дух (нраву, характер). Налицо чистый субъективизм, коллективный произвол в отношении к природе философии.
Только на таких условиях педагоги могут допустить философию в высшую школу. Но то, что туда допускается в виде учебной философии, не является вовсе философией. Почему? Почему? Да, потому что философия есть философия, если и только если она лишь пробует, пытается в лице учителя философии или его ученика ответить на не готовый вопрос, значит, еще не имеющий готового ответа. Но раз она только пытается ответить, то и сама она в лице учителя и ученика не готова к ответу. Вот так обстоит дело в философии. Вот к такому положению дел в философии следует учить учителя ученика быть готовым, ибо только в этом случае мы имеем дело с самой философией, а не с ее педагогической симуляцией. Ну, зачем, скажите на милость, ученикам, как, впрочем, и учителям нужна симуляция философии в школе, если только она, эта симуляция, находится в тотальном тренде в современном обществе?
И в самом деле не находится ли современное мировое сообщество целиком уже в состоянии тоталитарного производства симуляции? Если прежде существовали тоталитарные общества нации, коммуны и капитала, то не является ли современное общество двадцать первого века тоталитарным обществом симуляции?
Вот оказывается почему существует заговор против философии как идеи истины в высшей школе симуляции. У меня есть ничтожная надежда на то, что в обществе информированных людей существует их заговор только против философии как творчества мысли ради идеи истины, а не против самих себя. Что если они информируют самих себя, симулируя тем самым самих себя? Где же реальность, где истина? Это реальность иллюзии и истина лжи.
Информация. Информация - это то, что люди передают друг другу в битах (таких словах, которые строятся по вербальной схеме: да-нет, клик-кляк, тики-таки, звезда в томате, тик-ток). Так теперь они общаются как информаторы. То есть, они «стучат» друг на друга. Кому и где? Другим («иным») и в социальных сетях. Общество тотальной информации не дает возможности остаться человеку наедине с самим собой и заняться размышлением, медитацией. Это почему? Потому что уже в медитации человек «стучит» на самого себя, информирует «небеса» о том, о чем он думает, упаковывает свои мысли в пакет данных и отсылает их прямо на «небо» идей.
Наверное, так информированные, КОМПЕТЕНТНЫЕ люди понимают теперь общение с духом, которого они называют «богом» или тем, кем пожелаете вы его называть, например, «космическим компьютером».
Я уже готов предположить, что нет тех людей, которые были людьми в двадцатом веке, что уж говорить о людях прежних веков. Но нет даже на них похожих. Впрочем, с виду они все еще похожи на людей. Но это лишь «пока». Внутри они уже другие, далеко не те, что я привык считать людьми. Казалось бы, ты родился в двадцатом веке, и ты вполне человек, но так ли это? Может быть уже не так? Симптомом симуляции является стирание грани между реальностью и виртуальностью, чем уже могли воспользоваться существа из иных миров. Их общее имя - «дьявол», который всегда уверяет всех, кого не попадя, что он не существует. Спросите об этом этих пресловутых «ученых», которые с ученым видом будут уверять вас в том, что у вас разыгралось воображение. Оно и верно, ведь мы живем в век разыгравшегося воображения. «Не так страшен черт, как его малюют». Он рядом, он в нас. «Свято место пусто не бывает», если там нет бога, то есть «кто-то» вместо него. Трудно быть слугой двух господ. Причем он предоставляет нам быть в иллюзии, что его нет и что мы распоряжаемся самими собой.
Странно то, что многие уверяют в том, что бог есть, а дьявола нет. Что бы это значило? Есть ли место дьяволу? Или он есть тот, кто все потерял и не может найти себе место ни в одном из миров. И вот это место без места и есть ад?
В какое «интересное» время мы живем. Боже, избавь нас от него, от этой проклятой информации. Ну, зачем перекармливать человека информацией. Человек, соблюдай меру во всем. Меньше информации, больше пространства для мысли. Нет, они хотят обойтись без мысли. Мыслить – это трудно. Проще информировать. Так легче управиться с ними, с людьми. Но скоро они уже будут не людьми, а чем-то. Тем лучше – меньше хлопот. Хорошо, а как же быть с вами? Неужели вы избегнете этой участи? Мы уже другие. Тогда понятно.
Иисус. Кем был Иисус, которого христиане называют Христом, Спасом? Был ли он богом? Был ли человеком? В канонических описаниях его жизни евангелистами ученики законоучителя (закона Моисея или торы) или раввина Иисуса, сына Марии называют его сыном бога. Выходит, что он рожден от бога человеческой женщиной, как это было с героями по античной мифологии. Но только у древних греков и римлян богов было много, а у евреев он один.
Таким образом получается, что Иисус не просто человек, а еврей и иудей. Сами иудеи до сих пор называют Иисуса пророком. Только он, по их мнению и убеждению, «ложный пророк», и поэтому, как они говорят, «пусть один человек пострадает за весь народ, а не целый народ пострадает за одного человека». Сказав так, иудеи приговорили Иисуса к смерти. Они ведали, что творили, несмотря на то, что сам Иисус говорил, что они «не ведают, что творят». То, что утверждал Иисус в «нагорной проповеди» противоречило самому духу иудаизма. К чему он призывал? К тому, чтобы те, кому он проповедовал следовали его примеру любить всех и даже тех, кто его и их ненавидит, а именно других евреев, которые его и их не признают. Круг слушателей ограничивался только одними евреями. Но впоследствии этот круг расширился за счет уже не евреев благодарю тому, что христиане жили общинами не только среди евреев, но и среди не евреев по всей римской империи.
Христиане стали, так сказать, «трикстерами» или посредниками между евреями и не евреями. Это они распространили еврейский дух на другие народы. Как, в свое время, греки эллинизировали не греков, так христиане «оевреили» других. В результате стало возможным быть в христианской среде «ни эллином, ни иудеем, ни мужем, ни женой, но братом и сестрой во Христе». Но евреи-христиане по сию пору напоминают христианам не евреям, что это они, евреи, первые среди равных во Христе, приводя в подтверждение своему заявлению слова Иисуса из евангелия, что он послан к «погибшим овцам дома Израилева». В евангелиях есть и более конкретные слова о первенстве евреев среди христиан, но христиане сводят такие слова к тому, что просто извещение о спасение было послано сначала евреям, а потом всем остальным по причине того, что это они первыми поверили в то, что бог один и един.
По понятным причинам христиане не могли не поверить тому, что Иисус и есть спаситель от бога. Но кто может спасти верующих в бога, как не сам бог?! Раз так, то Иисус не просто сын бога, - он сам бог, только уже не в качестве творца и духа, а собственно спасителя. Причем, так как бог важен для сотворенных людей, прежде всего, как творец, будучи духом, то от бога как творца исходит дух и сын вечно, но во времени приходит сын как человек к человекам. Чтобы простые верующие поверили в Иисуса, он должен был быть не только сыном бога, но и сыном человека, своей человеческой матери. Через него как бога верующие в него, в его спасительную миссию, будучи так же, как и он человеками, могут спастись в вечности в боге от смерти.
В чем же состояла, как полагают христиане, спасительная миссия Иисуса? В освобождении рода человеческого от первородного греха. Иисус своей смертью на кресте искупил этот грех Адама и Евы и показал своим воскресением и вознесением, как можно заслужить вечную жизнь в боге, разумеется, с оговоркой, что все решает только бог. Человек, верный богу, может только надеяться на свое спасение, но полной гарантии нет, иначе получается так, что не все решает бог. Человеку дается свобода только для выбора бога и для следования всему тому, что говорит закон и пророки, и уклонения от греха. Что вы хотели еще дождаться от верующих? Так устроено их «несчастное сознание», устроены, образно выражаясь, «их мозги». Большего понимания от них не дождаться.
Верь, надейся и люби бога и других верующих и осуждай тех, кто не верит так же. Нельзя всех простить, иначе не поверят без страшилки в виде ада. Это бог может простить. Но простит ли? Да, кто его знает? Иисус? Он простил только Адама и Еву. Он не простил грехи всех людей. Единственно, кто может простить твои грехи, так это не бог и не люди, а ты сам. В этом следует поступать так как сказал сам Иисус: «Кто сам без греха, тот первым кинь в нее (в блудницу) камень». Простит ли безгрешный бог грешников? Многие религиозные слова имеют переносный и даже тайный (мистический) смысл из-за собственной противоречивости. Здесь под богом имеется в виду тот, кому поклоняются христиане. Но бог ли это? Или только представление христиан о нем?
Сама логика мысли понуждает признать Иисуса только сыном человеческим, у которого было богатое воображение. Еще богаче оно у христиан. Поэтому логика желания требует признания его сыном бога, божественным. Есть закон мысли и есть закон желания. Какому из них следовать? Разумные существа следуют закону разума. Душевные существа следуют своим желаниям. Вера есть корень желания, из которого растет надежда, расцветает и плодоносит любовь.
Взять того же Федора Достоевского, который пишет, что если ему докажут, что Христос вне истины, то он останется с ним, а не с истиной. Так какой он после этого философ? Да, Достоевский человек, но никак не философ. Он верит, чтобы понимать, но никак не понимает, чтобы верить. Достоевский верующий: он верит. Достоевский писатель: он пишет. Достоевский не мыслитель: он не мыслит, а верит и пишет то, что хочет. Но Достоевский человек, и поэтому он сомневается, чего, кстати, он не хочет делать, и раз сомневается, то думает, если не мыслит.
Тут следует расставить все по местам: мыслить и думать – это не одно и то же. Думать – еще не значит иметь мысли, быть в мысли. В свою очередь мыслить – не значит быть задумчивым. Мышление связано с мыслью как явлением идеи. Дума есть не мысль, а состояние сознания, в каком может явиться, а может и не явиться мысль. Дума предшествует мысли. Это открытие сознания, готового к мысли в идее. Мысль – это открытие идеи мыслящему.
Конечно, чаще всего мысли и думы рассматривают как синонимы.
Новые-старые «звездные войны». Я не знаю, сколько уже выпустили в свет на экраны серий «звездных войн» в окружении целого созвездия приквелов, сиквелов, спин-офф;ов и тому подобной «муры». Ну, нравятся зрителям «звездные войны». Интересно, почему не нравятся «звездные миры»? Просто потому что их нет. Есть не мир, но война в головах незамысловатых потребителей массовой культуры.
Вот на днях смотрел продолжение этих «войн». До сих пор воюют джедаи с сикхами в виртуальном пространстве. Казалось бы, эта война есть «вечный манихейский спор между силами добра и силами зла? Но так ли это. В само сценарии и в том тексте, который положен в его основу, речь идет о силе, безразличной и к добру, и к злу. Только поэтому те, кто склонен к добру, предполагает, что такое безразличие играет на руку злу. Но эта сила равнодушна не только к добру и злу, она еще нейтрально по отношению к уму и глупости. Поэтому, как правило, герои «звездных войн» как и прочих «грез фабрики звезд», не отличаются завидным умом. О них обо всех можно сказать: «сила есть, ума не надо». И в самом деле, чем они отличаются от обычных людей, которые тоже не блещут умом? Только своей нечеловеческой силой. Поэтому потребители массовой культуры, образчиком которой и являются эти «звездные войны», как заурядные люди завидуют героям, потому что у них нет такой силы. Вот почему они смотрят такие фильмы: из зависти к тому, чего у них нет. Но чему завидовать? Такая сила имеет смысл, если и только если соответствует такому же уровню ума. Иначе она не только глупая, но просто бессмысленная сила. В чем смысл силы? В силе, но только если она имеет собственную меру. Такая сила в человеке не имеет собственной меры и не является реальной силой, а есть только сила безумной, дикой его фантазии. Поэтому можно смело назвать «звездные войны» продуктом, в лучшем случае, варварства, а в худшем случае - дикости.
Ну, что можно подумать о такого рода потребителей?! Никакого смысла в этих «звездных войнах» уже нет (как будто он был в самом начале!): одно и то же об одном и том же. Так, кстати, заметил один слушатель бесед Сократа с учениками, когда в очередной раз заехал по делам в Афины. Может быть, они и нужны, эти «войны», для того, чтобы продолжаться варварству в человеческом сознании? Весь их смысл заключается в том, что продолжение следует, что «где-то далеко в Галактике…».
Неужели люди не понимают, что в мире звезд просто не может существовать таких существ, которые ведут себя не как разумные существа, а как дикари и варвары, Они могут существовать только на своей «земле». Дальше порога космоса разумные существа их просто не пустят. Пускай эти дикари и варвары воюют у себя на земле, если на большее – на земной мир (что уж говорить о звездных мирах) – не способны. Им, этим существам с инстинктами крокодилов, нет места ни в космосе, ни на других планетах.
Русская идея. Вообще-то, слово «идея», как, впрочем, и «логос» греческого происхождения. Было бы странно слышать, например, о греческой идее. Так обстоит дело с цивилизованными людьми. У них не народ особый, а человек, лично. Народно они универсальны. Не так у культурных людей. У них особый или закон (тора), или порядок («немецкий порядок») или идея («русская идея»). Ну, не хватает им духа признать за человеком особость, личность, все норовят растворить его в целом народе.
Так для русских народ – богоносец. Для цивилизованных людей человек, а не народ, контактирует с богом. Он находится с ним не в социальных, а в персональных, личных отношениях. Тем более это касается идеи. Идея приходит на ум одинокому мыслителю, не всему народу. И она ни в коем случае не может стать «достоянием республики» с ее публичностью, так как общение с нею глубоко интимно. Да. идея всеобщая, но это всеобщее доступно только избранному, который, конечно, может опубликовать ее. Однако в публикации это будет уже не идея, а идеология, то есть, опошление идеи, ее вульгаризация.
Русская идея – это вульгарная идея, то есть, наглядный оксюморон, вроде «горячего снега» или «дождливой пустыни». Такое словосочетание может употребляться только в переносном смысле. Причем оно употребляется не для идеи, а для русских. На самом деле ни русской, ни греческой, ни немецкой, ни никакой другой идеи просто не бывает.
Когда говорят о русской идее, то имеют в виду не идею, а русских. При этом имеют в виду сами русские, которые в мысли мечтатели, утописты. В утопии, в том, чему нет места, они радикалы, хватают через край. Поэтому они не реалисты, а нигилисты по материи, и фантазеры по самой идее. Если евреи по материи идеалисты, а по идее прагматики, то русские по идее созерцатели. Между тем как немцы критики по идее и романтики по чувству, а французы по ней скептики, а по знанию рационалисты. Англичане же по знанию эмпирики, а по идеи наблюдатели. В свою очередь американцы по материи позитивисты, а по идее прагматики, как евреи. Наконец, греки по идее являются спорщиками, диалектиками, а по материи натуралистами, индусы же по идее есть идеалисты, точнее, менталисты, а по материи спиритуалисты. Опять же все это не в натуральную величину, а по смыслу, чисто символически.
Итак, немцы трансценденталисты. Они заведуют границами познания. Они критики в познании, а потому в онтологии романтики, мистики. Англичане же имманентисты. В познании они сенсуалисты-эмпирики и в онтологии номиналисты. Французы, напротив, скептики. В познании рационалисты, а в онтологии концептуалисты. Их рационализм носит догматический характер, а скептицизм является методологическим. Американцы, заостряя в мысли англичан, являются в онтологии материалистами, а в познании прагматиками. В Новое время мыслители были озабочены вопросами познания того, как познается реальность.
В древности же мыслители занимались познанием самой реальности. Так греки были космологистами в онтологии и идеалистами в гносеологии. Индусы были спиритуалистами в онтологии и материалистами в гносеологии. Их спиритуализм носил телесный характер. Недаром они разработали учение о семи телах. Китайские же мыслители были нумерологами в познании и натуралистами в онтологии.
Чем же отличились русские в мышлении? Они довели познание до нигилизма, не остановившись на его краю, как французы и немцы. Что же им открылось за краем, за порогом реальности, за горизонтом событий мысли? Не ничто, не пустота, как буддистам, а нечто, что стало предметом ультрасовременной мысли. Но у русских это стало утопией, тем местом, которому нет места. Если для современной мысли есть предмет без места, то для русской мысли есть место без предмета. Русское мышление беспредметно, ибо имеет своим предметом все. Во всем скрывается одно. Это одно является в конце. Если древние мыслители были сосредоточены на началах вещей как археологисты, то русские держат в фокусе мысли их конец. Они эсхатологисты.
Русская идея есть идея конца, а не цикла, то есть начала, как у древних народов, и не пути, метода с его серединой, как у народов меры. Сосредоточенность на конце, заставляет их быть нигилистами во времени. Они озабочены не тем, что осталось, а тем что исчезло. Поэтому их конец находится не в конце, а в начале. Они начинают с отрицания того, что было, чтобы встретится с ним парадоксально в конце. Немцы, напротив, критикуют, отрицают отрицание и поэтому имеют возможность утверждать то, что продолжает существовать в отрицании. Французы сомневаются в том, что есть, но не сомневаются в том, что не есть. Русские же не сомневаются и не критикуют, а с порога отрицают все, чтобы оставить за собой место. Но в результате остаются без места в реальности. Их место утопично. И эта утопия находится в конце, еще до самого начала. Поэтому мало тех, кто понимает русских. Они сами мало понимают себя.
Подобного рода непониманием как ментальным заболеванием болеет современный мир. Только он одержим не концом, не беспредметным местом, как русские, а предметом, которому нет места в мысли. Этим бессмысленным предметом является виртуальность. Виртуальна информация. Если древний мир был вещественным, а новый мир – энергичным, деловым, то современный мир является информированным. Человек поглощен информацией, ему некогда думать, ибо он занят обработкой этой самой информации. Он стал ее обраткой, замкнулся на обратной связи. Напротив, конец, которым одержимы русские, является для современных людей табу. Поэтому они думают об удовольствиях, о сексе без последствий, думают о конце без конца. С чем связана тематика LGBTQ.
Однако русская сосредоточенность на конце, вопрос к себе: «куда себя вложить?» является не еврейской одержимостью плодовитостью («плодитесь и размножайтесь») и не немецкой экзальтацией смертью, но собственной утопичностью.
Современный мир занят ужасом без конца, а русский мир занят ужасным концом. Причем этот конец есть не телесный конец, дыра природы без затычки культуры, а душевный тупик. Русский не хохол, чтобы быть вкладышем Европы. Но и быть вкладышем Азии никак не хочется. Вот и остается быть самим собой в том месте, которому нет места среди других мест, - быть абсурдным местом, предоставляя современному миру быть местом абсурда.
Менталоид. У моего покойного друга-единомышленника была «шизанутая идея» построить менталоид. Его «шизанутость», точнее, шизоидность заключалась в том, что он не мог ничего сделать без плана согласования со своим триадным (в пределе пентадным) расчленением сдельного на то, что дальше не делится и является атомом мысли, точечным смыслом. Он был в одном лице аналитиком и синтетиком, который делил мировую линию жизни на точки и занимался их бесконечным синтезированием. Такой точкой был он сам как личность (Я). Причем личность особая как эпицентр центра. Когда я спрашивал его о том, что он имеет в виду под эпицентром, то он отвечал: я имею в виду то, что введу в Я как в кружок его член. То есть, то, что имею как номинал, то и введу уже как экзистенциал. Таким членом круга Я будет само Я.
- Но как так? Таким образом ты получишь парадокс: быть членом самого себя! Я еще понимаю, когда ты входишь в круг в качестве члена, но этим кругом ты сам не являешься, ибо кроме тебя должны быть другие члены кружка. Или ты входишь в себя? Кстати, другие тоже входят в тебя наравне с тобой?
- Нет, ты же знаешь, что я дорожу чистотой (мой друг был чистюлей и перед тем, как чистил скрепкой уши или докуривал бычки, прокаливал их на спичечном огне) и никого не пускаю в свой кружок, кроме себя. Мой эпицентр кружится вокруг меня как Я, вроде шарика, сателлита вокруг центра, ядра атома. Если бы я и позволил войти другим в себя, то только на вторых ролях, будучи первым среди равных.
- Я думаю, что правильнее было бы сказать так: твое Я как член есть часть тебя. Или ты есть член Я?
- Второе предположение было бы правильнее.
- Другими словами, ты считаешь самого себя или свое я членом круга Я? Кстати, этот круг Я приватизирован тобой? Что это за Я?
- Я есть Я.
- Так значит ты приватизировал Я?
- Если я правильно понял тебя, то ты прямо спрашиваешь меня о том, кто кого имеет в виду: я имею Я или Я имеет меня? Так?
- Нет, не так. Я и только Я имею себя в виду. Мое Я и есть эпицентр. Эпицентр – это методический центр. Центр как средство, а не цель. Целью являюсь я, а не Я. Я и есть центр, а Я как эпицентр есть средство усиления меня как Я. «Эпи» есть «сопровидитель» центра, его сателлит как Луна сателлит Земли. Я вращаюсь как Земля вокруг себя, а Я, как Луна вокруг Земли, вращается вокруг меня, тем самым усиливая вращательное движение.
- У тебя есть второе Я (Альтернативное) Я? Это и есть твой эпицентр?
- Нет, второе Я есть третий элемент в моей триаде Я.
- Не являются ли твое первое Я и второе Я однояйцевыми близнецами, которые имеют общий центр притяжения в качестве члена Я?
- Можно итак сказать. Они составляют фигуру восьмерки, которая является символом вечности. и крутится как пропеллер вокруг своей оси - эпицентра в качестве методического Я.
- Смотри как бы твои однояйцевые близнецы не оторвались от члена твоей методички. И что тогда такое твой менталоид?
- Он и есть эпицентр моего центра.
- И что ты им делаешь?
- Как это что? Всех имею в виду!
- Неужели? Каким это образом? Ведь только ты есть член самого себя, точнее, член в самом себе как в своем роде, вроде члена кружка, кружения, вращения однояйцевых близнецов Я.
- Но ведь у всех людей есть Я! Человек тем-то и отличается от других существ, что у него есть сознание, есть Я. Только у меня есть еще самосознание.
- Так у них есть тоже самосознание как осознание того, что они имеют сознание. Они сознают себя людьми, существами с сознанием. Сам акт сознания предполагает сознание себя как сознания.
- Предполагает, но не полагает автоматом. Вот таким автоматом и является мое Я как эпицентр. Он способен проникать в любое сознание и является менталоидом.
- Имеет ли твой менатлоид отношение к гиперболоиду инженера Гарина?
- Имеет. Писатель Адексей Толстой надоумил меня своим гиперболоидом открыть в себе менталоид. Менталоид – это генератор, усилитель Я, который под покровом сознания нагнетается за счет чужих сознаний и овладевает ими для рационального, логического управления по законам моей концептуальной схемы – пятичленки.
- Это и есть твоя триада, в которой на втором шаге ты делаешь целых три шага?
- Ну, да.
- Но почему именно на втором шаге?
- Потому что он антитетичен, есть антитезис. В отличие от тезиса антитезис есть утверждение не эволюции, а инволюции, упадок эволюции, ее отрицание. Он не собирает, а разбирает до основания то, что развивается. На этом втором шаге в виде отрицательной триады, которая зашита в положительной триаде и действует менталоид, расстраивая планы противника, чтобы устроиться, собраться самому.
- Твой менталоид есть усилитель ума, который нагнетается и заполняет чужое сознание твоим собственным как какой-то газ, дух…
- Дух есть стихия более тонкая, чем газ и пламя. Явлением духа выступает свет. Он является излучателем света.
- Излучателем света является некое вещество.
- Это понятно. Я использую слова, которые употребляются для обозначения, именования предметов в переносном символическом смысле, ибо то, о чем я говорю, имея в виду свет и дух не является вещью, физическим предметом. Физическое, материальное имеет координаты, локализовано в пространстве и времени. В прямом смысле дух нигде и никогда не находится, или находится везде одновременно, всегда, если он отождествляется с бытием. То, что он нигде и никогда не находится, является его отрицательной характеристикой. НО что не имеет так же, как дух, такой материальной характеристики? Разум.
- Слушай, я давно хотел тебя спросить о том, разум и ум – это одно и то же?
- Я про Фому, а ты про Ерему. Но изволь. Ум - это способность как умение. Уметь что? Находить путь к цели. Но любой путь имеет начало. Поэтому ум сводит конец с началом и, наоборот, начало с концом. В отличие от чувства он имеет не непосредственный, а опосредствованный характер, есть средство установления связи причины со следствием, начала как идеи с концом как целью, идеалом.
Разум же есть ум как раз, точно, «точный» ум. И в то же время он, разум, есть «раз», один и един, целое. Поэтому разум присущ всем, а не только отдельно взятому. Он есть всеобщий как сущий и обладает всеобщностью. Это его сущность. Удовлетворен?
- Да.
- Ну, тогда продолжу. На чем мы остановились?
- На этом, на духе.
- Ну, да. Дух, так же идеален в противоположность материи, которая естественно материальна, как разум. Разум является положительной характеристикой духа. Дух находится в разуме. В этом символическом смысле разум является телом духа. Дух, как и разум, все проницает. Так вот мое Я как дух во мне, которого я развил, нагнал в качестве эпицентра, методического Я способно проницать чужие сознания помимо воли и сознания других.
- Таким образом ты проницаешь и мое сознание, мой дух, мой ум, помимо моей воли и сознания?
- Конечно. Но с тобой проделывать такое сложнее потому, что у тебя развито, но, хорошо для этого, что не до конца, самосознание. Если бы оно было развито до уровня разума, который в таком случае существовал бы в тебе, а не ты в нем, независимо от тебя, то ты мог бы сознательно блокировать мое вмешательство в свое сознание и представлял бы угрозу уже для меня.
- Каким образом ты проникаешь в чужое сознание? Ты телепат, читаешь мысли на расстояние?
- Телепат не читает мысли на расстояние. Он читает чувства, а не мысли. Обычные люди путают свои чувства с мыслями, ибо живут не умом, не головой, а сердцем, душой, чувствами. Я не телепат, а менталист. Причем я занимаюсь не вычислением мыслей в голове другого, а понимаем смысла того, о чем думает и что думает другой человек. Я настраиваюсь на свет его ума, становлюсь ему когерентным, релевантным его умонастроению и там уже думаю сам, таким образом, как это положено разумному существу.
- То, есть ты, настраиваясь на волну его ума, подстраиваешься к нему и перенастраиваешь его на свой лад, на свою гармонию?
- Ну, конечно. Только я действую не на его чувства, а на его ум.
- Но как это можно делать с теми, кто плохо соображает, в чем ты обвиняешь большинство людей.
- Никого я не обвиняю. Ты, как всегда, меня не понял, потому что соображаешь, а не понимаешь. Для понимания требуется не соображалка, а разум. У тебя неумеренное воображение, разыгралось воображение. Все намного проще. Учти, гений – это сама простота.
- Но как же. Тогда – гений – это природа, а не ум, который является сложным явлением, ведь он есть, как ты сам заявлял, опосредствование.
- Разум усложняется в иной среде, чем он сам, В самом себе для себя он прост. В уме ум идеален, есть идея, которая все проницает. Иначе как бы разум был всеобщим? Главное стать своим разуму, слиться с ним и заставить служить себе.
- Вот в этом и загвоздка. Ты хочешь сделать разум служебным, чтобы он служил частным целям, цели частного лица. Или ты возомнил себя демиургом, богом? Между тем ты только подставка бога, твое Я есть частный случай божественного Я.
- Ага. Разум есть среда, в которой я чувствую (чувствую потому, что для меня думать так же просто, уже непосредственно, как чувствовать, представлять и переживать сразу, одновременно) себя, как в своей тарелке. И поэтому я могу использовать ее в своих интересах, в интересах моего Я.
- Ты все же телепат. И как прочие люди начинаешь путать ум с чувствами уже не от недостатка ума, а от его изобилия, достатка. Ты сам нарушаешь сущность ума – его меру. И делаешь это специально для себя, своего Я, как некий ментальный эгоцентрик, а по-твоему «эпицентрик».
Вот такой случился у меня умный (философский) разговор с моим покойным другом-единомышленником о его менталоиде.
Ожидание. Если мы долго ждем, то нас уже занимает не столько то, что мы ждем, сколько само ожидание и мы специально оттягиваем время его наступления. Потому что, как только оно наступит, так ожидание отступит и исчезнет. Так смысл удовольствия заключается не в самом удовольствии, а в его предварительном смаковании. Не так страшна смерть, как размышление о ней.
Жанры массовой культуры. Люди – душевные существа. Они живут чувствами и поэтому любят, когда им действуют на нервы, щекочут их. Особенно действуют им на нервы, тревожат их чувства, специально их раздражают жанры массовой культуры, которые дифференцируются в зависимости от того, какие именно чувства раздражают.
Вот, например, триллер. Он раздражает у читателей и зрителей самое важное чувство – чувство безопасности, чувство самосохранения, которое свойственно всем живым тварям и известно под именем инстинкта самосохранения. В триллере нагнетается атмосфера тревоги таким образом, что читатель или зритель невольно ставит себя на место персонажа, которому поминутно угрожает смертельная опасность, так что зритель, прикованный к креслу в кинотеатре, или читатель, съежившийся под пледом на диване, трясется от ужаса, как заяц, за персонажа, как будто за самого себя. Но потом после просмотра или чтения триллера быстро отходит, с облегчением переводя дух, что такая леденящая до ужаса история. приключилась не с ним, а с кем-то другим.
Или тот же детектив. Здесь тоже нечто криминальное. Но потребителя массовой культуры держит в цепких руках уже не ужас, а загадка криминальной истории: кто убил жертву преступления и какое будет вынесено наказание преступнику. То есть, налицо избитый сюжет истории «Преступление и наказание». Но в детективе важно не само преступление и тем более наказание, а его расследование. Главным действующим лицом криминального расследования становится детектив, сыщик, вслед за которым по следам преступления рыщет сам потребитель преступных загадок. Детектив своего рода кроссворд, ребус с пустыми клетками, в которые следует вписать имя преступника, ответить на вопрос: кто именно совершил преступление? Дело второе: «за что убил»? Это дело уже любознательного читателя или зрителя, склонного к поиску искомого ответа в силу поисково-исследовательского инстинкта, как у охотничьей собаки.
У тех же потребителей культуры, у которых богатое воображение, в фаворе фантастика как потомок бабушкиной сказки и дедушкиного мифа. Для учеников математических школ рекомендуется уже научная фантастика, которой измеряется (вычисляется) глубина проникновения в будущее.
Есть еще “action” для «тупых качков», эротика и порно для извращенцев, мелодрама для тех, у кого глаза «на мокром месте», комедия для клоунов и прочая мура.
Жизнь и смерть. Смысл и бессмыслица. Если смотреть на жизнь с границы между жизнью и смертью, то любая жизнь при условии, что смерть есть противоположность жизни, имеет смысл и является ценной. Вот так и надо смотреть на жизнь и на ее качество, - смотреть с точки зрения минимальной жизни. Только тогда любая жизнь покажется достойной самой себя.