В конце года принято подводить итоги, многие делают это с дотошностью бухгалтера, сводящего годовой баланс.
Я почти не помню этот год с начала февраля по апрель.
Нет, это не связано с известными всем нам событиями, которые нельзя называть истинным именем.
Я провела это странное время, почти не вылезая из тёплой постели.
Я пыталась вставать и падала, мне было сложно даже дойти до кухни.
Я вся стала бледная, почти белая, как те снежные змеи на бетонном заборе, которые я фотографировала в январе.
Я не верила, что болею, и кричала, что просто ленюсь, что я плохая, что я притворяюсь.
Так бывает, когда очень сильно болеешь.
То ли от болезни, то ли от крика в уголках рта появились язвы, а кожа стала шелушиться, просто покрылась сухими чешуйками, как у пустынной змеи.
С моей головы падали и падали волосы, каждый день на подушке оставался целый клок, похожий на птичье гнездо, сплетенное из жухлой сухой травы.
Мой пёс, положив морду рядом с моим лицом, поскуливал.
Он не понимал, почему я не зову его гулять.
Почему я не кормлю его и не играю с ним.
Милое наивное животное!
А у меня просто не было сил.
Не было сил ни на что.
Потерпи, милый, завтра мне станет лучше, и мы с тобой погуляем, говорила я ему.
Куда ты хочешь, в парк, на пустырь, на площадку? Или на озеро?
Будем как прежде ходить по замерзшей воде, нырять в снег, а потом сидеть на скамейке на берегу и есть бутерброды.
Но проходил день, другой, и мы никуда не шли.
Правда один раз, кажется в середине марта, я нашла уверенности и наглости, так как сил уже не было, выбраться с псом на улицу, но прошла метров двадцать и упала в сугроб. Грязный серый жесткий сугроб, похожий на пемзу, которой чистят пятки.
У меня закружилась голова, и потемнело в глазах. А сердце стучало сразу во всем теле. И было трудно дышать.
Я стояла на коленях посреди двора и хватала ртом воздух. Мне было больно открывать рот, потому, что губы были сухие и трескались.
Наркоманка или пьяница, думали прохожие.
И проходили мимо, отворачиваясь.
Пёс доволок меня до подъезда. Я не помню, как я попала в квартиру.
С тех пор я не выходила на улицу.
Мне всё было сложно.
Даже помыться в ванной было сложно.
Даже читать и смотреть кино.
Даже жевать пищу.
А потом не стало и желания жить.
А еще в голове постоянно шумело и бурлило так сильно, что я могла спать только днём, когда шум улицы заглушал шум в голове. А еще днём не так страшно умирать.
И я почти смирилась с возможностью смерти.
Я и до сих пор плохо засыпаю по ночам.
Тишина оглушает.
А потом я все-таки попала в больницу.
Ох, милая, в тебе растёт что-то нехорошее.
Оно пьет твою кровь.
Ты такая бледная.
Надо все проверить.
Но ты так слаба, что не перенесешь операцию.
Сдай кровь – это рядом. На третьем этаже рентген, на первом этаже узи и кардиограмма.
Попроси кого-нибудь проводить тебя до палаты. Не ходи по лестнице, поезжай на лифте.
Сядь в коляску и попроси довезти тебя.
У тебя гемоглобин как у трупа, вообще неясно, как ты жива.
Тебе надо перелить кровь.
Говорят, что в человеке около пяти литров крови.
Так вот, теперь во мне почти треть – чужой крови.
Надо мной висели два пакета
с густой темно-красной жидкостью,
и тонкая прозрачная трубка связывала
меня с чужой кровью как пуповина.
Это было не больно, и не страшно, а очень обыденно.
Как обычная капельница.
Меня даже не тошнило. Только чуть клонило в сон.
Спустя пару часов, я взглянула на себя в зеркало и закричала на всю палату.
Мои губы! Они снова красные!
Мои щеки! Они розовые!
Мои ладони! Они теплые!
Мои ноги! Их больше не сводит.
На следующий день у меня появился аппетит.
Через два дня, накануне Пасхи, я смогла сама выйти на улицу.
Был конец апреля, и деревья у больницы
покрылись наивным зеленым пушком.
Они пронзительно пахли свежестью и жизнью.
Через пять дней с моей головы перестали сыпаться волосы,
а через неделю меня выписали.
В середине лета, после того, как мне сделали еще одну операцию, но о ней я расскажу позже, я услышала, как холеный мальчик с белыми косичками
истерично пел, что он гордится своей кровью.
Ни талантом, ни богатством, ни популярностью, хотя этого у него сполна, а кровью.
Вы слышали эту песню, нет смысла её пересказывать.
И я вспомнила эти четыре пакета с кровью. В каждой примерно по четыреста миллилитров.
Я не знаю, чья это была кровь: русская, татарская, армянская, украинская…
Я не знаю, какого цвета глаза были у этих людей: голубые, серые, карие, черные или зеленые как у меня.
Это была просто кровь.
И она теперь течет в моих жилах. Она прижилась и освоилась.
Живая человеческая кровь.