...невинных душ. Единственно верное решение. Испытания любви. Предвидение Консуэло
(по мотивам дилогии Жорж Санд о Консуэло)
Консуэло увидела, как Альберт, опустившись на колени, буквально упал на траву без сил.
Судя по безвольному движению рук, он вновь потерял сознание. Консуэло, опершись на локоть, полулегла рядом с Альбертом и, повинуясь внезапному тихому порыву нежности, протянула руку, чтобы невесомо провести пальцами по тонким строгим чертам его лица, и уже почти коснулась побледневшей щеки, но внезапное стеснение, лёгкое волнение и даже подобие страха заставили её убрать руку. Казалось, Альберт почувствовал эти движения её души.
Его ресницы затрепетали, и глаза вскоре медленно открылись. Несколько мгновений взгляд Альберта был как бы затуманенным, тусклым, застывшим, ничего не выражая. Консуэло с пристальным, чуть беспокойным, но уже за столько лет привычным вниманием наблюдала за возвращением своего супруга к жизни. Наконец, когда его взгляд начал проясняться, но Альберт ещё не в полной мере осознал действительность, в глазах его отразилась какая-то тревога, и, пытаясь приподняться, Альберт стал беспокойно озираться по сторонам. Консуэло продолжала смотреть ему в глаза, и, когда он в конце концов увидел её лицо, отчётливо, выдерживая паузы между фразами, но при этом со всегдашними любовью и заботой, сдержанно улыбаясь и беря руки Альберта в свои, произнесла:
— Я здесь... Я с тобой...
Казалось, что к нему вновь возвращается так внезапно даже для самого Альберта потерянный покой, и теперь в его глазах отражалась лишь нечеловеческая усталость.
— Тебе нужно отдохнуть.
Консуэло подумала, что если бы и она решилась на такой же путь, то попросту умерла бы в первое же мгновение, не выдержав силы чувств.
Консуэло помнила, как страдала, когда Андзолетто вычеркнул её из своей жизни. Она тогда едва не покинула этот мир, не успев осознать, что произошло — жизнь абсолютно потеряла для неё смысл. Горе огромным чёрным камнем легло на хрупкие плечи Консуэло, словно придавив к земле. Невозможно было подняться и освободиться. Это потрясение затмило собой всё вокруг.
Консуэло просто продолжала делать то, к чему привыкла — не зная, зачем, повинуясь какому-то инстинкту, словно в полусне — это помогало ей выплеснуть всё отчаяние, бессилие и тоску, силу которых она не могла бы выдержать иначе — петь. Да и что могло быть естественнее для артиста, чем выражение собственных переживаний через ремесло, которому он учился с детства, которое было впитано буквально с молоком матери? Так хотя бы на время боль ослабевала, и очень скоро Консуэло перестали сниться золотые дни, проведённые с её первым возлюбленным — отчего она, просыпаясь среди ночи или поутру и понимая, что на самом деле осталась совершенно одна и всё это — лишь грёзы затуманенного рассудка, души, которая втайне от самой себя надеется на возможность чудесного возвращения в прошлое, — неизменно горько рыдала. Консуэло отдавала сцене всю себя, не оставляя сил больше ни на что, выступая на подмостках почти каждый вечер, очень рано приходя на репетиции и повторяя свои партии в одиночестве, в огромном зале, похожем на пустыню, где эхом раздавался её голос. И это представало символичным — ведь никто уже не мог помочь Консуэло, никто бы не смог обратить время вспять, и нужно было просто переждать этот шторм — всё в этом мире преходяще. А потом — когда являлись актёры, назначенные на остальные роли, — начиная их заново и переживая с прежним самозабвением, и, наконец, с первого мгновения встречи с публикой — играть так, как будто бы это происходило впервые. Некоторые из знающих о том, что певица приезжает в театр едва ли не в полдень и работает, совершенно не щадя себя, удивлялись такому рвению и моральной силе этой хрупкой девушки; некоторые же интуитивно понимали: виной тому не превратившаяся в безумную страсть любовь к искусству, а некое роковое событие, заставлявшее каждый раз бросаться в придуманный сюжет, словно в омут. Многих из партнёров Консуэло поначалу пугала подобная порывистость и глубина чувств, но, в конце концов, это принесло и свою пользу — артисты, имевшие привычку играть недобросовестно, не перевоплощаясь без остатка или же попросту предаваясь лени, были вынуждены отвечать такому высокому уровню, чтобы не померкнуть на её фоне и тем самым не позволить зрителям, постепенно и неизбежно также привыкшим к столь самозабвенному исполнению Консуэло своих партий, красноречивым как никогда ранее её взглядам и жестам, задеть собственное тщеславие — и впоследствии, когда Консуэло безвозвратно исчезла со сцен всех театров мира, помнили этот своеобразный урок, продолжая карьеру на подмостках, и отныне требовали от себя ровно такой же отдачи, и со временем — кому-то на это потребовались годы, а кто-то, в особенности молодые, начинающие актёры — очень быстро смогли перенять подобную манеру, что принесло свои плоды: поистине заслуженный успех у зрителей и критиков.
Так Консуэло, не требуя сострадания и не делясь ни с кем тем, что не давало свободно дышать по ночам, могла ощутить хотя бы отдалённое подобие сострадания, необходимого ей тогда как воздух, конечно, не признаваясь в этом даже себе. Но рассчитывать на настоящую поддержку та, чьё имя, по иронии судьбы, значило «утешение», не могла в то время ни от кого в этой жизни. Такова доля одиноких сердец, волею судьбы оставленных теми, кто, по законам бытия, должен был оберегать и защищать их, будучи самыми близкими душами — отцом, матерью или наставником. И Консуэло оставалось находить поддержку в самой себе, проживая личную трагедию через страдания своих героинь.
Да, она бессознательно переигрывала, как бы находясь в лёгком аффекте, но так за несколько актов вновь и вновь проживаемая собственная трагедия помогала Консуэло на время избавиться от неизмеримой силы энергии, переполнявшей её, для которой были закрыты другие двери: Консуэло не могла её выразить тому, кто оказался так малодушен — это привело бы лишь к унижению, смертельной досаде и ещё большей боли, которую её душа уже точно не смогла бы вынести, поскольку существует предел человеческих сил, скрывающий за собой либо безумие, либо душевное бесчувствие, либо физическую смерть. Но Консуэло ввиду чрезмерной, отчаянной увлечённости даже не приходила в голову мысль об уходе из этой жизни. Теперь, спустя годы, она была убеждена: бог, знавший о будущей встрече, таким образом сберёг её от греховного решения и сохранил для великой миссии — поддержки и помощи в несении по свету идей доброты, свободы, равенства и братства.
Однако Консуэло доставало мастерства, чтобы не доводить исполнение роли до абсурда, не делать её нелепой, смешной, похожей на буффонаду, не создавать впечатления карикатурности, ощущения, что она сошла с ума.
И только через год почти непрерывных гастролей, заставших Консуэло в Германии, в один из вечеров, после того, как стихли аплодисменты и за её спиной сомкнулся занавес, она внезапно, в одночасье почувствовав физическую слабость и моральную опустошённость, буквально упала в кресло в своей гримёрной, закрыв глаза и откинув голову на спинку. Она поняла, что силы и энергия уже на исходе, что она не сможет выдержать даже ещё одного-единственного выступления, пришла к директору Берлинского театра и попросила либо найти себе замену, либо отменить все предстоящие оперы на неопределённый срок — до того, как встретится подходящая кандидатура.
— Что?.. Но почему? Что случилось?, — такая внезапность вкупе с непоколебимой решимостью заставили его слегка оторопеть.
Консуэло несколько мгновений колебалась, не зная, что ответить, чтобы это не прозвучало слишком нелепо, но в итоге просто сказала то, что чувствовала:
— Я устала.
— Устали? — такой ответ вызвал у владельца театра почти истерический смех и досаду, — А ведь я предупреждал вас — нужно было беречь силы ещё в самом начале. А теперь пути назад нет.
Но она неподвижно, словно искусно раскрашенная статуя, выточенная из слоновой кости, стояла перед столом того человека, который ещё вчера решал, где она окажется завтра и что будет играть, глядя тусклым, утомлённым взглядом куда-то по ту сторону его глаз, но вместе с тем решимость и уверенность читались во всём её облике. Разметавшиеся по плечам волосы, не снятый после выступления костюм, слегка блестевший на лице лёгкий грим и осанка, полная достоинства говорили о том, что она не тратила времени на сомнения и твёрдо уверена в своём решении. На этот раз Консуэло всё решила сама. Её молчание было красноречивее любых слов.
— Послушайте, график расписан на недели вперёд! Следующий спектакль уже завтра, в другом городе! Что вы предлагаете мне делать?! Где, как я сейчас разыщу певицу, знающую ваш репертуар?! К тому же, сеньорита Консуэло, вам ведь, без сомнения, нет равных, и это чистая правда! Я множество раз слышал ваш голос, видел вашу игру — она поражает! Может быть, вы забыли об этом?! Вам нет равных! Все ждут вас! Даже если удастся сделать небольшой перерыв и... Зрители не поймут. Это приведёт к необратимым убыткам!
— Я знала, что вы меня не поймёте. Да и, собственно, у меня не было цели говорить о конкретных причинах своего поступка. И я уже всё сказала. Я пришла лишь затем, чтобы сообщить вам о том, что ухожу из театра. Заранее прошу не пытаться меня остановить — любой ваш довод в пользу того, чтобы остаться ничего не будет значить для меня. Мне очень жаль, что всё так складывается. Простите меня. Я отдаю себе отчёт, что доставила вам множество проблем, но моё решение в любом случае останется неизменным.
— Проблем?! Да вы заживо хороните меня! При всём уважении... Послушайте, может быть, вам просто нужен небольшой отдых? Я постараюсь перенести дальнейшие гастроли хотя бы на несколько дней… нет, даже на две недели, если вам будет угодно. Конечно, это будет труднее, но ради вас...
— Похоже, что вы так и не осознали до конца, что я хотела сказать. Я больше не намерена появляться в качестве артистки ни в одном театре этого мира.
— В какое положение вы меня ставите!.. — но Консуэло уже собиралась повернуться, чтобы уйти навсегда. — Погодите, постойте! А как же расчёт?
— Мне ничего не нужно. К тому же, было бы глупо надеяться на него после расставания при таких обстоятельствах. Вы мне ничего не должны. Мир полон жаждущих занять моё место, не менее способных девушек, и теперь оно свободно, так что, уверена, вам не придётся долго ждать, а тем более — искать. Вкусы же публики — непостоянны. Да, пройдёт время, прежде чем она примет новую певицу, но, в конце концов, зрители привыкнут к другой исполнительнице главных ролей. Я уверена — вам встретится кандидатура не хуже меня. Не нужно считать меня каким-то исключением, единственной в своём роде и недооценивать остальных. Талантливые люди есть — дайте им шанс. Я искренне желаю, чтобы ваши дела вскоре наладились и благодарю вас за то прекрасное время, что мне довелось работать под вашим началом. Прощайте, господин Граун.
Больше их пути не пересекались никогда.
Консуэло знала, что не забудет вероломства Андзолетто, даже если ей суждено прожить на земле не одно столетие — отголоски той боли навсегда останутся с ней.
Да, после того, как судьба свела её с Альбертом — не однажды было такое, что... Это нельзя было назвать его виной, но по причине затмений его рассудка жизнь Консуэло не раз оказывалась в опасности. Теперь же ей не грозило ничего подобного.
К тому же, ещё тогда, в своей прошлой жизни, Консуэло словно чувствовала, что они созданы друг для друга и должны пройти через все испытания, чтобы быть вместе — бог всегда проверяет наши желания и стремления, в которые мы вкладываем больше всего чувств и энергии — на прочность — искушениями отказаться от них из-за страха или малодушия, как бы спрашивая: "А действительно ли ты хочешь этого, нет ли в твоей жизни вещей важнее этого, ради чего ты готов поступиться своим желанием, не мимолётно ли оно, выдержит ли любую бурю? Найдёшь ли ты в себе силы пожертвовать земным существованием ради любви, если судьба потребует от тебя этого?"
Да, когда Альберту окончательно удалось устроить свою жизнь вдали от высшего света, в его душевной жизни произошли благие перемены. Умиротворение крепче обосновалось в его сердце, которое уже не так неистово рвалось на небеса, гонимое чужим духом. Ничто больше не напоминало ему о давящей роскоши огромного фамильного замка, где Альберт буквально задыхался и был вынужден уходить в свой внутренний мир, в книги — он инстинктивно увлёкся тем, что забирало всё внимание — на беду Альберта, в доме была большая библиотека, посвящённая древней истории чешского народа.
Но временами же, когда атмосфера становилась особенно невыносимой и ничто уже не помогало ему забыть о том, где он вынужден жить, это заставляло Альберта, гонимого приступами безумия, вызванного постоянным чтением исторических документов и художественных произведений с описаниями войн, пыток и казней, скрываться в подземелье.
Но Консуэло понимала, что должно пройти немало времени, прежде чем картины прошлого в памяти Альберта потускнеют и отдалятся настолько, чтобы неизменно вызывать лишь светлую грусть.
Она даже смела надеяться, что образы минувшего застынут где-то вдали, на призрачном горизонте, превратившись в замершие объёмные фрагменты сцен, где действие достигло своего апогея, перестав вызывать какое-либо волнение в его сердце, и трагические эпизоды и события, заставлявшие Альберта чувствовать тоску и безысходность, постепенно вовсе сотрутся из его памяти. По этой причине Консуэло старалась лишний раз не напоминать ему о прошлом.
Временами во взгляде Альберта появлялась какая-то особенная чистота, и ей казалось, что в такие моменты он совершенно забывает о том, что некогда носил титул графа и был наследником несметного состояния. Тогда Консуэло как бы случайно находила повод обратиться к нему по имени, чтобы понять, что перед ней — её прежний возлюбленный, что в глубинах разума Альберта не происходит ничего, что могло бы нести опасность им обоим, и что он по-прежнему считает её своей любимой. И каждый раз Консуэло испытывала тайное облегчение.
Проводя свои дни среди крестьян с простыми и добрыми душами, Альберт чувствовал себя одним из них, а она была для него первой среди равных.
Консуэло делала всё, чтобы поддерживать для него атмосферу любви и заботы, дабы Альберту не пришлось думать о земных, насущных делах. Она всегда была готова встретить его взгляд с доброй улыбкой. Кроме поисков подходящего места для ночлега и трапезы, Консуэло добывала одежду у крестьян, обменивая её на другие нужные им предметы.
Да, конечно, читатель уже знает, что такая перемена в поведении Альберта заставляла Консуэло испытывать страх за его рассудок и здоровье — но это было всецело оправдано безграничной любовью и состраданием, и, к тому же, напомним, что она больше не рисковала из-за его действий собственной жизнью. И Консуэло очень хотелось верить, что никогда больше вся её судьба не промелькнет перед её глазами с той быстротой, как в пещере Шрекенштейна.
Она интуитивно понимала, что таких людей бог забирает раньше срока — тогда, когда они выполнят свою миссию — это ещё один источник появления ангелов на небесах. И тогда у Консуэло останутся только дети. Если бог будет благосклонен. Она знала, что в случае милости Создателя у неё родятся две девочки и мальчик.
Консуэло казалось, что она не всегда может понять то, что происходит в душе и сердце Альберта, что простым смертным — в том числе и таким как она — этого не дано. И это отчасти было правдой. Да и как можно было понять то, что никогда не испытывал сам?.. Временами Консуэло думала, что Альберт живёт как бы в тюрьме своего переменчивого рассудка и даже не всегда сам в состоянии понять, что руководит им в данный момент не собственное желание, а прихоть внутренних демонов.
Фото - нейросеть Wombo, коллаж - fotoram.io