В семье выходца из осевшего на территории Узбекской ССР кочевого народа из племени огузов и главного счетовода крупного колхоза после пяти дочерей родился долгожданный сын. Подчиняясь кочевому порядку, имя сыну было решено дать по первому предмету, который привлечет внимание отца после рождения. Таким предметом оказалась родинка на макушке младенца. Имя «Мол» (родинка по- тюркски) звучит как то не очень величественно для сына - первенца, поэтому, раз родинка располагалась на темени, решено было назвать его сочетанием двух слов - «Мол» и «Тадж» (Венценосный Родинконосец, так сказать, - по-тюркски). Имя сына, особенно первенца, должно непременно отражать самые сокровенные надежды и чаяния отца!
Мальчик вырос в юношу, и перед родителями стал вопрос - а какое образование сын должен получить. В семьях, где традиционно было по 12 – 15 детей, особо на этот счет не беспокоились. Один сын становился аграрием, одного, наиболее послушного, отдавали в милицию, наиболее представительного, у которого на голове хорошо сидела шляпа, старались пристроить в администрацию. Самому задумчивому, умеющему хорошо хмурить брови и делать важный вид, была прямая дорога в медики. Такая разнонаправленность получения специальностей была взята не с потолка, а была продумана и опробована, чтобы при самом неожиданном раскладе судьбы можно было справиться с любой проблемой по-семейному. Образование для девочек у кочевников не приветствовалось – в лучшем случае получали 8 - летнее образование. Из всех детей в семье отца мальчиком был только Молтаджи, но зато сестры к тому времени удачно повыходили замуж - за агрария, милиционера и работника сельской администрации. Невостребованной осталась только одна вакантная должность - медика. Молтаджи поступил в соседнюю республику - в Таджикский госмединститут, где работал завхозом дальний родственник по линии отца, он и помог с поступлением. История умалчивает годы учебы Молтаджи, известно только, что по окончании ВУЗа, он вернулся на родину в Узбекистан, где какое- то время работал участковым врачом. Медикаментов в сельской местности хронически не хватало, приходилось лечить все заболевания перечнем из 20-30 препаратов. Несмотря на это и молодость, Молтаджи стал как врач пользоваться в своей области невероятным успехом. Секрет заключался не в богатых познаниях фармакологии и не в склонности к тонкому клиническому анализу при различных заболеваниях, а в том, что он всех пациентов приглашал ежедневно в свой кабинет, и лично выдавал лекарства с пиалой, наполненной водой. Фишкой было то, что перед приемом больным препарата, Молтаджи проговаривал мусульманское благословление. Народ это оценил и вскоре попасть к нему на лечение стало большой проблемой. Благодаря такому наплыву пациентов, в голове Молтаджи замаячила идея стремительной карьеры со всеми материальными благами, вытекающими из большой должности. Но, была одна проблема – карьерному росту мешали более высокие связи конкурентов. Другие врачи, быстро подхватив методу Молтаджи, стали продвигаться по карьерной лестнице, и, лишь он оставался врачом своего района, ибо власть отца, напомню, – главного счетовода района, не имела юрисдикции в пределах области.
На семейном совете муж сестры (тот, что из администрации района), посоветовал заняться наукой. Поправляя и без того безукоризненно сидящую фетровую шляпу на голове, он заявил: - «Станешь кандидатом медицинских наук, тебя прямиком назначат главным специалистом области, и ни одна собака, если будешь с кандидатской, оттуда тебя не выкурит!» Молтаджи и призадумался. Нет, речь о написании серии научных статей не шла, да и разработка новых методов лечения Молтаджи не устраивала. Ему хотелось всё и побыстрее! Но, Восток дело тонкое…!
Заседание кафедры началось с представления нового сотрудника - старшего лаборанта кафедры, который параллельно был принят в заочную аспирантуру. Имя для Средней Азии у нового сотрудника было обычным – Молтаджи, но отчество вызывало умиление- Уралович. Как и Молтаджи, названный в честь родинки на темечке, отец его был назван в честь мотоцикла марки "Урал", который припарковал участковый милиционер возле юрты деда. Молтаджи был довольно полноват, невысокого роста, да, к тому же сильно косил, что особенно становилось заметным, когда Уралович начинал волноваться. Да, как представитель кочевого народа, отличался он еще и кривыми ногами, ибо прямыми ногами трудно охватить круп коня!
Молтаджи сразу удивил всех своим имиджем – надеты на него были яловые красного цвета невысокие сапожки, а в заднем кармане брюк красовалась свернутая в трубочку газета «Правда». Картину дополнял один остро заточенный «химический» карандаш, которым счетоводы, помусолив его кончик во рту, оставляли чернильные пометки на канарах – больших мешках из грубой ткани, заполненных хлопком. По неписанному кишлачному правилу, карандаш вместе с набором шариковых ручек трех разных цветов должен непременно находиться в верхнем кармане светлой рубашки, сквозь ткань которой, также непременно, должны просвечивать с любовью вышитые старшей сестрой на майке крестиком два огромных красных тюльпана с иссиня-зелеными стволами. Своим "базарным" видом он никак не гармонировал с другими сотрудниками кафедры и вызывал пересуды о неисповедимости путей выбора кандидата на написание научной работы.
Говорили, что после окончания Таджикского медицинского института Молтаджи, проработав какое то время участковым врачом, бросил все и поехал «за наукой» в Ташкент. Выслушав его, заведующий кафедрой что-то прикинул в уме и сообщил, что прежде чем получить тему диссертации, Молтаджи должен обучиться всем премудростям научной работы. Премудрости эти он стал усердно осваивать, устроившись лаборантом на кафедру к уважаемому профессору. Первая премудрость заключалась в умении остро затачивать карандаши. Каждое утро новый лаборант должен был заточить пять новых «простых» карандашей карандашной фабрики «Сакко и Ванцетти». Профессор, придя на работу, первым делом изучал заточку. И, если заточенный конец был меньше по размеру его ногтя на большом пальце, он заставлял Молтаджи перетачивать его. Вторая премудрость заключалась в необходимости носить на специальной вешалке плакаты на лекцию. Профессор вместе с доцентом с достоинством шли впереди, а за ними семенил Молтаджи, держа на весу как штандарт трепещущие на ветру пожелтевшие плакаты по теме лекции. Третья премудрость заключалась в необходимости заваривать для профессора зеленый чай в фарфоровом чайничке китайской работы. В премудрость также входило находить и покупать для него эту заварку. Заварка поступала из Китая, и не абы как, а упакованной в металлическую коробку и состояла из свернутых в комочки листьев зеленого чая, которые раскрывались на целый лист, если заварить их крутым кипятком. Профессор прятал заварку в выдвижной ящик стола, который «на всякий случай» запирался на ключ. Ключ выдавался Молтаджи сразу после лекции и он нёсся с ним во всю мощь с развивающимися как хоругви плакатами в кабинет профессора. Надо было до его прихода успеть заварить терпкий с легким ароматом степи зеленый чай (кук чой – тюркск.). Такое утончённое познание основ научной работы продолжалось на протяжении трех лет. На вопрос- а когда же, собственно, он получит тему заветной диссертации, профессор делал загадочное лицо, и многозначительно говорил, что «плод еще не созрел!». Так бы и "созревал" Молтаджи до глубокой старости, но тут в Узбекистан приехал Шеф, который в Средней Азии в своей области был непререкаемым авторитетом. Выбрав момент, Молтаджи пожаловался Шефу, что третий год «оттачивает» навыки научной деятельности, но даже близко не подошел к заветной научной теме! А вот сын узбекского профессора, не успев окончить мединститут, уже является очным аспирантом кафедры и к концу следующего года готовится защищать кандидатскую диссертацию. «На следующий год, говоришь?» - в глазах Шефа мелькнули искорки – «А приезжай-ка на кафедру, да побыстрее, возможно я смогу подобрать для тебя что-либо!»
Перво-наперво, Шеф приказал новому старшему лаборанту выбросить при нем ручки вместе с химическим карандашом в ведро для мусора а так же снять и больше никогда не одевать красные сапоги. Внимательно осмотрев Молтаджи с ног до головы (тюльпаны к этому моменту уже былим предусмотрительно сняты и спрятаны до поры, до времени в комод), он настоятельно посоветовал надеть галстук, так как теперь Молтаджи – «лицо» кафедры. Расставание с сапогами и тремя ручками у нового лица кафедры прошло без сучка и задоринки, а вот с галстуком вышла промашка. Из всего многообразия, жена Молтаджи по простоте душевной выбрала галстук из розовой тюли, в котором он на следующий день как породистый конь с бантом в загривке прогарцевал на кафедру. Наши увещевания, что в таком «галстуке» ходить – это моветон, Молтаджи были проигнорированы. Под хихиканье студентов, он гордо расхаживал по кафедре в новых лаковых туфлях и галстуке, завязанном в виде цветастого жабо, пока не попался на глаза Шефу. Ураган был страшный…!
Тем не менее, уже на второй день работы Молтаджи получил тему кандидатской диссертации, которая касалась патоморфоза – изменения клинической картины, курируемых кафедрой заболеваний. Работа быстро была налажена, но не Молтаджи, а двумя доцентами, которым была поставлена задача подготовить диссертацию в кротчайший срок. И тут стала ясна причина по которой Молтаджи тянули в науку за уши – защита его диссертации должна пройти за месяц до назначенного срока защиты диссертации сына профессора из Узбекистана! Ну, такая маленькая Восточная забава…!
Апробацию на соискание степени кандидата медицинских наук решено было осуществить в одном из старинных московских центров. На такие мероприятия, как правило, доступ желающих не ограничен. Кого-то из сотрудников Центра привлекала возможность пораньше уйти с работы, кто-то использовал апробацию для возможности применить свои ораторские способности, а кто-то присутствовал здесь по мере служебной необходимости. И на предзащиту Молтаджи публики набралось человек под тридцать. Ожидались интересные дебаты, так как гостей с периферии всегда встречали перекрестным огнем, демонстрируя некий московский снобизм. В рамках совета по диссертациям всегда присутствовали две-три коалиции, которые конкурировали между собой и старались интеллектуально утереть нос друг-другу. В любом случае, чтобы посмотреть, на что диссертант годен, для затравки задавались вопросы нейтрального характера. Обычно здесь приоритет отдавался своим диссертантам, которые в процессе апробаций оттачивают свой язык и учатся как следует отвечать на вопросы.
Первый вопрос был задан броской диссертанткой с ярко накрашенными губами. Явная фаворитка председателя, она с нетерпением тянула руку. Естественно, из трех претендентов именно ей было предоставлено право задать первый вопрос:
-«Скажите, уважаемый Молтаджи Уралович, как я поняла работа выполнена в Средней Азии, где, надо думать, специфический национальный состав? Так вот, вопрос мой заключается в том, а не являются ли выявленные вами изменения следствием этнического патоморфоза?» -
Вопрос, казалось бы, ясный и понятный для любого диссертанта с подобной тематикой, ответить на него – как в жаркий день пиалу кумыса выпить. Но в голове Молтаджи произошло какое-то замыкание. Это было видно по его лицу – глаза пошли в еще больший разнос, само лицо стало пунцовым и выглядело словно перезрелый помидор, а кожа покрылась крупными каплями испарины.
Молтаджи с надеждой посматривал то на нас, сидящих в самом конце зала, то на Шефа, так как привык, что на предварительных пробных выступлениях на родной кафедре, ему «разжевывали» сложные вопросы, которые могли задать на апробации, но простые вопросы, подобные этому, обходились стороной, так как, по логике вещей, они должны быть понятны по умолчанию.
Естественно, взгляды в нашу сторону и сторону Шефа в этот раз остались безответными, поэтому Молтаджи применил спасительный, как ему казалось, ответ, который можно было применить только при затруднениях ответить на суперсложный вопрос:
- «Извините, но в тему моих исследований решение данного вопроса не входило…!»-
Диссертационный зал поглотила мгновенная тишина, сквозь которую можно было различить жужжание невесть откуда взявшейся мухи и нервное дыхание аспирантки с ярко накрашенными губами. С места председательствующего и сидящих в первых рядах, была слышна дробь, отбиваемая крупными капельками пота, падающего с покрасневшего и лоснящегося лица Молтаджи. Все четко услышали, а некоторые даже вздрогнули от звука упавшего пенсне с переносицы старейшего профессора и большого оригинала. Даже председательствующий, несмотря на богатейший опыт в деле апробаций и защиты кандидатских и докторских диссертаций, оказался в замешательстве. Положение спас Шеф, который склонился к нему и что- то прошептал на ухо. Глаза председательствующего просветлели, так как выход из неловкого положения, кажется, оказался найденным. Как результат, тут же последовало обращение к публике:
-«Уважаемые коллеги, руководитель соискателя сообщил о плохом знании диссертантом русского языка. Вы не против, если он будет переводить нa узбекский Ваши вопросы и переводить на русский его ответы?»-
Обстановка в зале мгновенно разрядилась, ибо никто и предположить не мог, что докладчик просто-напросто не знал ответа на элементарный вопрос по теме. Дама с густо накрашенными губами, кокетливо зыркнув глазами в сторону председателя,видимо, решив покрасоваться перед публикой и ненароком продемонстрировать свои познания в психологии, достаточно громко заявила, что мол такой странный ответ несомненно обусловлен когнитивным диссонансом в результате лингвистической депривации!
Перевод первого вопроса на узбекский язык оказался несколько затянутым. Из всей публики только мы из группы поддержки смогли оценить тонкости «перевода» на узбекский! А Шефом буквально было сказано следующее: «Сделай умное лицо и смотри вверх будто задумался. Отвечай медленно, и говори что-нибудь по- узбекски, нет, лучше знаешь что, ты стих знаешь какой – нибудь»- Молтаджи с вытаращенными глазами кивнул утвердительно-«Так вот, на каждый вопрос , читай медленно один абзац, понял!»- Молтаджи утвердительно затряс головой.
И тут «из диссертанта» поперло…! Он, голосом Шефа «отвечал» на любые каверзные вопросы, сыпал цифрами и ссылками на авторов, в том числе зарубежных, отмечал клинические параллели и изменения симптомов и синдромов в рамках выявленного патоморфоза. Молтаджи тем временем закончил чтение единственного стиха, который знал, и перешел на декламацию старинной и достаточно поучительной кочевой песни. Лицо его оставалось сосредоточенным, он периодически смотрел в потолок, вспоминая сказание акына, слушать которого ему довелось в детстве. Вспомнив очередной абзац народного сказителя, выпучив для важности глаза, Молтаджи без запинки изрекал очередной куплет на тюркском.
Акын для тюркоязычных кочевых и бесписьменных народов - это в одном лице и учитель и представитель интеллигенции и хранитель истории. Это были поэты, певцы и импровизаторы. Представителей этой профессии ждали с нетерпением в стойбищах. На их представления в стихотворной форме в сопровождении комуза собирался весь народ, не исключая детей и женщин, чтобы в самой большой юрте в течение нескольких дней и ночей выслушать сказание, либо какое то историческое повествование. Опытные акыны могли петь свою песню до двух недель с небольшими перерывами на сон и прием пищи.
По всей видимости в эти трудные минуты и в Молтаджи проснулись задатки акына, но формат предзащиты по понятным причинам не позволял комиссии слушать акына, пардон,- Молтаджи хотя бы в течение суток. Уже часа через полтора-два от начала доклада и дискуссии, публика притомилась, а Молтаджи продолжал бодро, и, судя по голосу, уверенно отвечать на все поставленные вопросы, что без сомнения подтверждало его богатые познания в излагаемой тематике.
Апробацию на соискание ученой степени кандидата медицинских наук решено было признать состоявшейся!
- «Ну, что, акын» – обратился Шеф на узбекском
– «можешь смотреть прямо и больше не бубнить, апробация закончилась, поздравляю!» -
Шеф собрал нас, свидетелей триумфа Молтаджи, спросил, слегка прищурившись:
- «Все поняли»-
и приказал молчать об увиденном, а главное – об услышанном!
На следующий день Молтаджи было не узнать. Он походкой Бронзового короля из мультфильма "Заколдованный мальчик (Нильс и гуси)" важно прибыл на кафедру, принимая по пути с небрежной улыбкой на лице поздравления от коллег. В манере его поведения стало сквозить откровенным снобизмом. Даже порученную Шефом и хорошо знакомую ему работу по доставке на лекцию плакатов, попытался переложить на нас – лаборантов кафедры, так как, по его мнению, почти кандидату медицинских наук и будущему главному специалисту такими вещами было заниматься «не с руки».
Защита диссертации прошла уже без нашего участия, поэтому не знаю, но могу предположить, что и здесь не обошлось без «перевода»…! Во время сабантуйчика по поводу защиты, после обильных поздравлений и излияний, Молтаджи неожиданно снизошел до нашей компании простых аспирантов. Вид его был молодцеватый - от произнесенных поздравлений он зарделся, как свежевыставленный кумач, и явно значительно вырос в своих глазах. Театрально приперев кулаком щеку, и устремив свой взор как бы вдаль, в будущее, Молтаджи произнес, по всей видимости, для него сокровенную мысль:
- «А не замутить ли мне теперь тему докторской диссертации…?!» -
За окном какая то синичка назойливо пыталась склевать сонную муху по другую сторону стекла. В унисон ей один из лаборантов издавал носом какие то странные звуки, пытаясь для приличия заглушить смех. Ну а я, грешным делом представил, как будущий профессор, да что там профессор – академик, в профессорском чепце, черной мантии, из-под которой ненароком выглядывают красные яловые сапоги, благодарит за премию Нобелевский Комитет в Стокгольме в стиле лучших традиций кочевых акынов…!
Но тут голос Шефа вернул меня и нового кандидата медицинских наук из заоблачных небес: «Молтаджи, голубчик! Очнись! Ты плакаты на завтрашнюю лекцию уже подготовил?!… »