Под черным крылом Горюна. Часть 3. Главы 11-12

               
                11

    Между тем наступила весна. По ночам  еще по-зимнему  трещали морозы, рисуя причудливые белые ветви на стеклах окон,  днем  уже не так пробирало холодом, становилось теплей: хоть шубу нараспашку, хоть меховую шапку долой!  Постепенно, как бы  нехотя, под живым дыханием южного ветра оседал,  таял снег, съежились потемневшие сугробы, потекли небольшие ручьи, прокладывая себе дорогу в месиве из снежной каши. Предвестником весны стали  распускающиеся белыми шишечками ивы. Чаще бездонной синевой радовало небо. И хотя часто оно было обложено сизой пеленой туч, в те дни, когда солнце играло в их разрывах, чувствовалось совсем иное настроение.  Тяжелая зима осталась позади. Весна – время особенных надежд.  Скоро сойдет снег с полей, прогреется окоченелая  земля, задышит, пора начинать страду. Дай-то бог, дружно зазеленеют озимые, пережившие бесконечные зимние ростепели.  Дай-то бог!   Крестьянское извечное упование на урожай особенно остро весной. Ибо голодное это время, сплошная бескормица. Мычит полуголодная скотина в хлеву, надоевшего за зиму сена остается в обрез, а до Егорьева дня (1), когда пойдут коровушки пастись на  траву, еще ой как далеко. Оскудели запасы съестных припасов, картошки мало, на семена бы хватило.  Да и мучку хозяйки экономят. Черствая корочка хлеба в домах большая редкость. Иначе нельзя, не выживешь. И все же – весна…

 В один из солнечных  мартовских дней Павел Игнатьевич  Заваруйкин, следуя советам доктора Назарова, отправился к старцу Аверию,  чтобы испросить у того совета, как жить дальше, что делать с теми несчастными, которых собрал он в своем доме.  Ехал с душевным трепетом, ибо в последнее время одолевали его сомнения.  Всю дорогу гадал, что скажет ему старец: то ли посоветует оставить затею, то ли даст более ценный совет. Павел Игнатьевич  надеялся на второе.  Жалко ему было опустившихся, потерявших смысл жизни людей. Не для того же, чтобы валяться пьяными в канаве, они пришли в этот мир? Наверняка  у каждого в жизни могло бы быть то, на что хватило ему ума и таланта. Так нет. Пропадает народ, губит себя в пороке. И как на это все смотреть неравнодушному человеку? С другой стороны, несколько раз его дом навещала полиция. У насельников флигелька были проблемы с законом. Только деньги, данные помещиком  на руку служителям слепой к проискам своих подопечных Фемиды (18), помогли избежать серьезных неприятностей. Полиция прикрыла глаза на мелкие правонарушения бродяг. При этом  урядник Кнут предупредил Заваруйкина, что его, урядника, терпение не безгранично. Несмотря на то, что Кнут являлся  вечным должником богатого помещика, он был предельно сух и строг в своих требованиях. Что делать, полиция не щедро финансируется государством, но закон есть закон. На его страже урядник стоял, подобно пограничному столбу на рубежах родины. Заваруйкин же в свою очередь полагал, что на любой  закон  можно закрыть если не оба, то хотя бы один глаз, если дело касается справедливости. Справедливостью в данном деле Заваруйкин считал бескорыстную помощь ближним и дальним. И ему, собственно, было наплевать на полицию и на все вместе взятые  законы Российской империи.  А вот встречи со старцем он побаивался. Потому как именно старец должен был ему сказать, в чем заключается высшая справедливость, и правильно ли понимает ее суть Павел Игнатьевич. 

Путь к домику Аверия  ему подсказала дородная крестьянка, ехавшая, как и Заваруйкин, на встречу со святым  старцем. Вскоре Павел Игнатьевич заметил, что дорога, на которую указала крестьянка, полна народа. Данный факт обескуражил Заваруйкина. Оказывается, не один он нуждался  в совете. Народ все шел и шел. Больше пешком, месил ногами снежную, напоенную талой водой снежную кашу. Иногда  попадались розвальни, на которых везли немощных больных  или связанных веревками  безумных. Богатый экипаж  был только один, помещика Заваруйкина, и ему крестьянский люд почтительно уступал дорогу.
 Аверий принимал посетителей в порядке очереди, ему было безразлично, кто толпится у дверей его приземистой бревенчатой хижины: отставной солдат, бедный крестьянин, купец или помещик. Хоть сам государь! Порядок должен быть соблюден.  Исключения делались только для лиц духовного звания. Но таковых обнаружился лишь один, привезший к Аверию бесноватую жену.  Промаявшись в ожидании полдня, Заваруйкин наконец вошел в маленькую комнатку старца, сплошь увешанную иконами. В ноздри ударил запах ладана, сушеной травы и воска.

—Зачем пришел? — строго спросил его старец.
 Заваруйкин увидел перед собой невысокого роста  тщедушного человека в черной рясе. Волосы его были длинными, седыми и редкими, заплетенными сзади в жидкую косу. Столь же редкой была и борода. Единственное, что выделялось на  невзрачном  лице, были голубые круглые глаза. Они завораживали  всякого, кому посчастливилось иметь дело со старцем. Не был исключением и Павел Игнатьевич, почувствовавший душевный трепет при виде пронзительного и чистого взгляда монаха.
—Я за советом, — произнес Заваруйкин, оглядывая слишком скромное, даже убогое  убранство жилища.
—Садись, — властно приказал Аверий, указывая рукой на длинную дощатую скамью.
 Сам сел напротив, внимательно изучая по-детски беспомощное  выражение лица  посетителя.
— Мое имя Павел Игнатьевич Заваруйкин, помещик, — представился Заваруйкин, соображая, с чего начать разговор.
   При этом руки его не переставали теребить снятую бобровую  шапку. 
—Чего  мнешься? — назидательно произнес Аверий. — Выкладывай все как на духу. Своего времени не жалеешь, пожалей моего. Устал я сегодня,  народу, сам видел, сколько на улице мается. Все  принятыми быть хотят. А мне, мил человек, уже восьмой десяток пошел.  Сил на многое не хватает. Так что не тяни.
—Я, собственно, к вам  за советом пришел, совсем запутался.
  Заваруйкин рассказал старцу о попытках создать «Дом исправления и трудолюбия»,  и о тех терниях, что пришлось ему пережить. 
—Скажу тебе вот что, — внимательно выслушав Заваруйкина, произнес Аверий. — Мысли у тебя благородные, только  поступки – беда.  Вроде ты человек неглупый, а многого не разумеешь.
—Чего же я не разумею, святой отец? — губы Заваруйкина дрогнули.

—Зачем бродяг собирал, а дела им  не давал? Человек без дела – как опавшая листва, к разложению склонен. Притом понимать надо, что не всякий человек подвержен исправлению, у иного суть – что ржа, нутро гнилое, сколько в него жизни не вдувай, все одно тлен. Этих  гнать от себя надо.  Без всякого сожаления. Остальных же делом занять. За ежедневными потными трудами забудут о пьянке, только при этом вожжи в руке держи, но хлестать ими без дела не смей. Так, держи для вида, чтобы не забывались.  Дам один совет. Лучшее лекарство для порочной натуры – труд на земле. Она, матушка, заботы к себе требует, вопиет о заботе. Каждая капля пота, пролитая в нее, незримым добром лечит душу. Очищает ее. Помогу  тебе, многогрешный.  Подкупила меня твоя забота о падших людях. Сейчас ведь многие как даже в обращении к Богу говорят? Дай мне,  Господи. И не задумываются над тем, что ты сам дал миру, явленному Создателем? Только дай, дай. Словно Господь лабазник.  Понравился покупатель, так он ему в шапку пряников задарма насыплет. Так не бывает. Благодать поставленной в церкви свечой не купишь. Она из трудов и заботы о ближнем вырастает. Я помогу тебе, ты поможешь тем несчастным, они в свою очередь не оставят без внимания нужды других людей. Тогда благодать и наступит. Благодать та – подобие рая. Ад же произрастает от эгоистичных устремлений,  побольше подгрести, побольше, чтобы не только мне – внукам хватило.  Но, отнимая у ближнего, обкрадываешь в первую очередь себя. Тем и губишь душу. Это я не про твою особу говорю. Мысли у тебя верные, только путь правильный еще предстоит найти. Не огорчайся, как вышло – так и  вышло. Все не зря. Сам Господь  тебя сюда привел. Справишься. Бог поможет. Ибо приемлешь на себя заботу о нищих и убогих.  В ближайшие дни жди меня в своем доме. Сейчас иди, не мешай испросить совета тем, кто за дверями мается.  Все, иди!

Аверий сдержал данное слово и спустя пару дней появился в усадьбе Заваруйкина, вызвав переполох у обитателей проблемного флигелька. О святом старце слышали многие. Но вот видеть его еще никому из них не приходилось. Сам старец держался скромно и с достоинством. Не отказался от предложенного хозяином дома угощения. Выйдя из-за стола, перекрестился на святой образ в красном углу и выразил желание исповедовать заблудшие души. Заваруйкин проводил старца во флигель и удалился, чтобы не мешать ему. Ждал долго, но терпеливо. Лакей Кузька, чтобы угодить хозяину, не жалея новеньких сапог, залез на дерево и сверху наблюдал в окно, как старец беседует с насельниками. Затем доложил Павлу Игнатьевичу, что ничего особенного не происходит, как в церкви на исповеди, на что Заваруйкин только вздохнул печально. Сейчас он чувствовал себя   витязем  на распутье. В какую сторону не пойди, везде опасности подстерегают. Вся надежда была только на старца.

Спустя  два часа с четвертью старец предстал перед Павлом Игнатьевичем.
—Вот что я тебе скажу, — произнес он устало и провел  рукой по высокому лбу.
Заметив это, Заваруйкин кивнул Кузьке, чтобы тот подал стул почтенному человеку.  Старец не стал садиться. Оперся  рукой  о спинку стула.
—Стар я для подобной ноши.  Но есть у меня помощник, отец Лавр. Он тебе нужен. Думаю прислать его к тебе. Он  поможет образумить заблудших овец стада Христова. Обопрись на него. Иначе ничего у тебя не выйдет. Нет у тебя главного – авторитету. А отец Лавр силой недюжинной обладает, его даже медведи слушаются. Все, более мне нечего тебе сказать, прощай. Провожать не надо. Не ахти какая птица. Как прилетел  сюда, так и обратную дорогу найду.

 Заваруйкин обескуражено подошел к окну и наблюдал, как старец садится  в розвальни, запряженные дрянной крестьянской лошаденкой,  думал над тем, насколько мало человеку для жизни надо. И домик у старца худой, и экипаж негодный, а поди ж ты! Всякий норовит к ручке приложиться, слово, сказанное им, на лету  ловит. Он же,  Павел Игнатьевич, и знатен, и родовит, и богат, а авторитету, как сказал старец, нет. Обидно стало Павлу Игнатьевичу, так обидно, что хоть слуге верному по уху дай  для поднятия авторитета. Только Кузьма как назло куда-то подевался. Потихоньку отлегло от сердца. Все-таки добрый он, помещик Заваруйкин. Вспомнилась ему Лизанька. Навернулись слезы на глаза. От обиды за быстро минувшее  прошлое, за хромое и неустроенное настоящее.

               
                Примечания

1. Егорьев день - 23 апреля (6 мая)

               
                12

 Новицкий все же решился навестить Волгина.  Стыдно стало за долгое молчание. Вроде как сбыл с рук и забыл – нехорошо. Каждое утро начиналось с мысли: надо ехать, но все находились какие-то дела, и хотя не было необходимости браться за них срочно, с облегчением  хватался за мысль о невозможности поездки, как утопающий за проплывающее мимо бревно.  Наконец  принял решение: поеду.  Утром встал с плохим настроением,  повздорил с Гордеем,  накричал на Аленку из-за плохо прожаренной яичницы.  За девочку  тут же затупилась Варенька. Обозвал жену глупой курицей, и, что более всего обидно для нее, в присутствии Ивана Лодыгина. Лодыгин указал хозяину, что не стоит  повышать голос на женщину, чай не холопка она безродная,   дочь купца,  к тому же хозяйка усадьбы.  Досталось и Якову за то, что долго запрягает лошадь. Приказал кучеру ехать в деревню.
—Ваше благородие, — обернулся к хозяину Яков, когда они выехали из ворот,— к кому в деревню ехать изволите? Так и не сказали.
—Неужели не сказал? — удивился Новицкий. — Езжай к  дому бывшей кухарки моей,  Галины.
— К кухарке – так к кухарке, — равнодушно произнес Яков и подстегнул Лорда. — Но, залетный! Доставим хозяина с ветерком.

 Галина с утра занималась хозяйством, убирала в хлеву, за трудами не заметила, как появился  в ее дворе незваный гость. Так и предстала перед помещиком в испачканном навозом старом  полушубке. Смущенно спрятала в рукава грязные руки, даже  не поправив  на голове пестрый шерстяной  платок.
—Здравствуй, Галина, — поприветствовал ее Новицкий. — Как поживаешь?
—Здравствуй, барин, — поклонилась Галина в пояс. — Извиняй за непотребный вид, не знала, что столь знатного гостя принимать буду.
—Пустое, — Новицкий  дал  понять, что ему совершенно безразлично, как выглядит бывшая кухарка, — я, собственно, заехал Ивана Леонтьевича навестить. Как он?
—Что ему станется? Хорошо поживают. Доктор у нас часто бывает, они с барином в шахматы любят играть, за жизнь спорят. Слава богу, ходить – пока не ходит, но и лежнем не лежит. Доктор говорит, дела не безнадежные, со временем выправится.
—Вот и хорошо. Я пройду к нему?
—Господи, — засуетилась Галина, — что же я, дурная баба, на улице-то вас держу. Милости прошу в дом. Проходите. Я сейчас только в порядок себя приведу, самовар поставлю. Надо же,   Иван Леонтьевич намедни о вас вспоминал. Неспроста, значит.

  Новицкий нашел Волгина в маленькой комнатке, такой маленькой, что в ней помещалась только одна железная кровать, стул и столик, на котором аккуратной стопкой были сложены книги. Также Новицкий увидел исписанные листы, прижатые пузатой чернильницей.
Первые секунды  Волгин смотрел на Новицкого так, словно увидел перед собой   привидение.
—Неужели Дмитрий Федорович собственной персоной? — наконец произнес он и широко улыбнулся.
Новицкий пожал протянутую руку Волгина.
 — Приехал вас навестить.
    В глазах писателя блеснули слезы.
– Безмерно рад!
—Я также рад, уважаемый Иван Леонтьевич.  Как вы тут поживаете?
—Хорошо, — порывисто произнес Волгин, пытаясь приподняться. Ему с трудом удалось сесть на постели. — Как видите, дела мои не безнадежные. Стараниями доктора и Галины скоро стану здоров. Слава богу, все оказалось не так страшно, как думалось вначале. Ноги мои не потеряли чувствительности,  хотя встать я пока не могу. Доктор прописал чудесные  обертывания, представьте себе, здорово помогают. 
— Рад за вас, — вскользь произнес Новицкий, разглядывая, как ветер играет  ветвями  деревьев  за окном, склоняя их к самому стеклу.
—Весна идет, — с придыханием  произнес Волгин, перехватив взгляд Новицкого. — Скоро снег сойдет. Люблю это время года. Задумчивое оно. Пушкин любил осень, а я – раннюю весну. Щемящее душу время.
—Я раннюю весну  не люблю.  Ни зима, ни лето. Грязь, холод, распутица.
—Отчасти вы правы. Но не успеет сойти снег, уже покажутся  желтые головки мать-и-мачехи. Еще и травы нет, а она уже обрадует нас своими глазками-солнышками. Это ли не счастье? Я, Дмитрий Федорович, в последнее время часто думаю над тем,  что  такое счастье?
—Что же вы надумали, Иван Леонтьевич? 
   Новицкий посмотрел в глаза Волгина, полные безмятежного покоя.

—Счастье – не маята желаний. Это возможность жить, дышать, ходить по земле. Черпать пригоршнями студеную воду из родника, любить женщину только за то, что она рядом и предана тебе.  Счастье – способность находить радость в полете птиц, шуме листвы, запахе весеннего леса. Это то, что рядом, но чего мы чаще всего не хотим замечать, обуреваемые ненужными страстями.
— Все же у вас примитивный взгляд на счастье, — возразил  Новицкий. — Какое, в сущности, мне дело до того, как летают птицы, если в этот момент меня преследуют неприятности? Мои близкие больны, дом  готов в любой момент рухнуть и похоронить всех домочадцев под обломками, поля  не дают урожай, и скоро моей семье нечего будет есть. Разве в такой момент мне до того, как пахнут березы в лесу?
—Да, конечно, радости в приведенном примере мало. Но представьте себе, что вы не просто опустили руки, сделали все возможное, чтобы близкие были здоровы, дом подправлен, а труды ваши не дали семье умереть с голоду? Вы собственными руками, старанием достигли  успеха. Счастье победы над невзгодами – тоже счастье!
—Я никогда не был счастлив  и не понимаю, что это такое, — с сожалением произнес Новицкий. — Вероятно, не каждому дано прочувствовать состояние полета.
—Вы еще так молоды! — воскликнул Волгин. — У вас вся жизнь впереди. Нельзя же так мрачно смотреть на действительность.
—Действительность… — усмехнулся Новицкий. — Вот вы, человек образованный, до нашей дыры живший в столице, имеющий друзей в свете, волею судеб лежите сейчас в жалкой  нищей комнатенке и рассуждаете о счастье! Неужели вы действительно считаете себя счастливым?

—Да, представьте себе, я счастлив, — гордо сказал Волгин. — Как я раньше жил?  Куда-то бежал, чего-то хотел, не выполнял обещаний,  лгал по необходимости.  Копил деньги  и бестолково тратил их на пустяки.  Дарил ласки женщинам, думал, что любил, но на поверку только удовлетворял свои желания.  Не жизнь, а бесконечный бег с препятствиями. Ради чего? Ради грошовой славы? Возможности жить лучше других? За двоих есть, мягко спать?  Только после того, как волею судеб был остановлен мой бессмысленный бег, я сумел посмотреть на прошлое иными глазами. Оказалось, не жизнь была – сплошная суета. Ни семьи, ни детей. Одни неудовлетворенные амбиции. Большая же часть отпущенного мне времени позади. Ради чего жил? Многое передумал с тех пор. И возблагодарил Бога за данную мне передышку. А еще Бог послал мне любимую женщину. Не смотрите, Дмитрий Федорович,  на меня такими глазами. Вначале я был просто благодарен Галине за то, что не оставила меня в беде, потом заглянул глубоко в ее душу. И знаете, что открылось мне в этой, с первого взгляда, неказистой крестьянке?  Ведь она столько всего перенесла в жизни, а веру в людей не потеряла  и доброты не истратила.  Огромную часть своей души бескорыстно мне отдала. Чужому ей, искалеченному. Всю силу  русской женщины  увидел я в ней, у которой любовь есть сострадание.  Как я мог не восхититься  ею? 

—Наверное, вы действительно счастливы, раз говорите обо всем с таким воодушевлением, — с плохо скрываемой завистью произнес Новицкий. — Я по сравнению со свежестью ваших чувств – старик. Такое ощущение, что вся жизнь прошла,  я и не заметил. Нет желания продолжать жить.
—О чем вы говорите,  Дмитрий Федорович? У вас все еще  впереди.
—Возможно, — глухо произнес Новицкий.
  Волгин с удивлением заметил, что взгляд его собеседника  потух, на ум  пришло сравнение  с  выгоревшей свечой. Стало немного грустно.
—Представляете, — произнес писатель после недолгой паузы, — недавно ко мне заезжала – кто бы вы думали? – графиня Шеина! Вы с ней, кажется,  знакомы?
—Марианна была у вас? — изумился Новицкий. — Что она здесь делала – в деревне, среди навоза?
—Вы не поверите, графиня сказала, что прослышала о том, что я нынче  здесь проживаю. Что особенно приятно, она читала мои скромные труды, мы даже поспорили о концовке  последнего романа. Предложила учить взрослых крестьян, ведь детей  худо-бедно  все же учат, а среди взрослых – сплошная неграмотность. Сказала, что образованных  людей в уезде немного,  я же со своим опытом мог бы принести делу просвещения несомненную пользу. 
—Вы согласились?

 Новицкий взял со стола первую попавшуюся книгу. Это была «Метафизика» Аристотеля.
 — Неужели вы собираетесь учить крестьян философии?
—Нет, философия крестьянам не нужна. Этим балуются  бездельники  вроде меня. Крестьянам обычная грамота требуется. Еще начальные знания таких наук, как медицина, агрономия, ветеринария  и многих других. Без знаний деревне не выжить. Таковы реалии сегодняшнего дня.
—Как вы будете это делать? — спросил Новицкий, откладывая книгу в сторону.
—Я уже все придумал. Мы с Галиной организуем школу на дому. Крестьяне  будут приходить сюда. Правда, придется перебраться в большую комнату, ведь в этой поместятся от силы два человека. Надеюсь, месяца через два-три я уже смогу вести занятия, сидя в кресле. По крайней мере, графиня очень настаивала в своей просьбе. Мне приятно сознавать, что даже в таком  незавидном положении я кому-то могу принести пользу.
—Что ж, отрадно слышать, что вы полны надежд. Рад за вас.
—Знаете, Дмитрий Федорович, я часто вспоминаю нашу первую встречу. Впервые увидев вас, я подумал: вот молодой человек, обладающий свежестью ума и здравостью суждений. Редкое качество у современной молодежи. И позже, в гостях у Василины, когда вы дали отпор Пишкину. Дмитрий Федорович, что с вами? Вы словно омертвели.
Новицкий при упоминании о Василине покачнулся на стуле. Под лопатку больно  кольнуло. Он совсем было забыл о существовании новоиспеченной купчихи, но нечаянное упоминание Волгина всколыхнуло в его душе уснувшее, казалось, чувство.
—Натоплено у вас жарко, — произнес Новицкий, расстегивая давящий шею накрахмаленный воротничок.
—Самовар готов, — вошла в комнату Галина.
    Она уже успела переодеться и повязать на голову чистый платок.
—Уважьте хозяев, отведайте со мной чаю, — произнес Волгин и кивнул Галине, чтобы та несла угощение.
 Новицкому совсем не хотелось чаю. Но согласился отведать угощения.  Долго в гостях не задержался. Попрощался, обещал не забывать. Вышел на улицу с недовольным выражением на покрасневшем лице.
—Гони в город, —  приказал  Якову, садясь в сани. — Что, непонятно сказал? В город. Надо мне с Василиной повидаться. Привет от Волгина передать.  Впрочем, какое вам всем дело до меня, куда я и зачем.  Трогай!