«Порой судьба подобна волку:
То горько воет под луной,
То скалится и дыбит холку,
То гонит счастье стороной».
«…Никто не узнал бы того молодого человека со светящимися глазами, каким был Мусоргский двадцать лет назад. Но это было то же существо, та же душа, тот же Мусоргский. Только жизнь его как бы остановилась в то утро, когда в петербургской газете ему попалась на глаза заметка о неизвестной утопленнице… «Приметы: волосы темно-рыжие, юбка простая, синяя, грудь повязана старым оренбургским платком», – в то утро, когда он в мертвецкой Марии Магдалины увидел АННУ.
Тогда остановилась жизнь его, иссякло время. Года через два или три он как будто забыл Анну, точно и не было ее, но больше не замечал, как живет и к чему живет. А легче всего было жить в теплой смуте, в забвении вина, облюбованном «Малом Ярославце».
«Снег летел - как с яблонь белый дым
Через семь кругов в пределы ада,
Заметая путь назад двоим,
Изгнанным за яблоко из сада
Мучиться до гробовой доски,
Во грехе друг друга искушая…
Чтоб сердца страдали от тоски,
О душе в молитвах вспоминая,
Падал снег - как с яблонь лепестки
Через семь небес из кущей рая».
…«Мусорянин, да ты прекрасно выглядишь! Когда выписываешься?» — воскликнул Репин с преувеличенной бодростью, протискиваясь за перегородку ширмы в палате Николаевского госпиталя,увидел друга, который лежа читал толстую книгу.
«Об инструментовке, Гектор Берлиоз» — разглядел Илья Ефимович название и подумал: не иначе Модя решил восполнить пробелы в своем музыкальном образовании.
Вид больного НЕ внушал оптимизма.
«Невероятно, во что превратился этот превосходно воспитанный гвардейский офицер, остроумный собеседник и неисчерпаемый каламбурист. Где тот по-детски веселый бутуз с красным носиком картошкой, одетый с иголочки бонвиван — раздушенный, изысканный, брезгливый? Неужели это он?» — думал Репин, с болью глядя на синюшное отекшее лицо Мусоргского, его спутанные волосы, трясущиеся руки и — да, неизменно красный нос, который Модя отморозил еще в военной юности.
Мусоргский, увидав гостя, отложил книгу, лихорадочно принялся рассказывать, как певица Дарья Михайловна Леонова — та самая, которая приютила его на все лето на своей даче, — пару недель назад повезла на музыкальный вечер. Там он аккомпанировал на рояле и вдруг потерял сознание, но довольно быстро пришел в себя и даже сам добрался домой, однако не мог заснуть — так его колотило от страха, от ужасных видений, и пот лился рекой, а стоило лечь — начиналось удушье. В таком состоянии и угодил в госпиталь.
…Погода тогда, в последующие три дня, что художник приходил в больницу на сеансы, стояла прекрасная, свет падал идеально.
В палате со светлыми стенами и замазанными известкой окнами койка Модеста Петровича была отделена ширмами (спасибо доктору Бертенсону).
- Над «Борисом Годуновым» надо работать, - закрывая книгу, словно оправдывался перед другом.Не зря же критика недовольна оперой. Цезарь Кюи назвал «Годунова» незрелым произведением, автора — «недостаточно строгим к себе композитором». НЕ понял «Годунова», — вообще мало кто понял. Обидно, конечно — глаза Мусоргского наполнились слезами, — ну да бог нашему Цезарю судья. Зато рубашку и теплый халат подарил — и Модест выпятил грудь, демонстрируя малиновые отвороты дорогого зеленого халата.
Репин усадил Мусоргского в кресло к окну позировать, в «подарках» от Кюи. Мольберта не захватил, пристроился с холстом на больничном столике, час мучил Модю: повернись, замри, смотри сюда. А потом позволил сидеть и думать о своем. Тогда художник и уловил тот взгляд Мусоргского, что прорезая время и сегодня обращён к нам: одновременно детский, наивный, доверчивый и какой-то отрешенный.
«Как могло случиться, что этот изящный и приветливый барич, гвардейский щеголь, увлеченный с легкой небрежностью какой-то там музыкой, живой и милый умница, как его называли в полку, переменился внезапно?
Но так случилось. И началось это именно в те две-три недели, когда Мусоргский, забывши и гвардию, и барство, и самого себя со всей своей жизнью, точно одержимый, со светящимися глазами, стал бродить по дрянным питерским трактирам, разыскивая кого-то.
Никто и не знал о несчастной арфянке Анне. Никто и не узнает, какую ее мелодию услышал он однажды в питерскую метель, - если только не перелился в чем-нибудь ее неведомый звук в Песню Марфы.
Но он услышал небесную мелодию, и отдал за нее себя, и всю свою жизнь».
ЗНАЛ, что случится очень скоро, прощался и прощал себя и свою странную жизнь, в которой так неразумно распорядился своим талантом, где было столько разочарований и одиночества...
«Балакирев и Стасов, поговорив с Бертенсоном, решили принять срочные меры по охране всего, что написано композитором. Надо было сделать кого-нибудь наследником его прав. Посоветовавшись с Римским-Корсаковым и Бородиным, остановились на кандидатуре Филиппова. Тертий Иванович, к которому они пришли за согласием, хотя и знал, какое тяжкое бремя берет на себя, согласился.
– Но прошу вас, господа, об одном: подготовьте больного. Пусть он не видит во мне узурпатора своих прав. Я принимаю это как долг перед нашим искусством, однако облегчите мне мою миссию в эти тяжелые дни.
Мусоргский никак не желал понять, зачем ему душеприказчик, если он сам займется в ближайшее время своими делами.
– Мы хотим избавить вас от хлопот и забот, – стал объяснять Стасов. – Пора вам, Мусорянин, отойти от этого в сторону. Тертий Иванович так благороден и добр, что соглашается взять на себя дела по изданию и постановке ваших вещей.
– А Корсинька как? – подумав, спросил Мусоргский. – Тоже передаст свои дела ему?
– Корсинька позже. Он, как-никак, здоровее вас.
– Я тоже поправлюсь, Бах. Я в Крым уеду.
– Уедете, непременно.
Балакирев стоял у окна и смотрел во двор госпиталя; он чувствовал себя бесконечно несчастным.
Мусоргский, по своей доверчивости, хотя и не понимал, для чего все это, в конце концов дал согласие.
На следующий день в палату явились Филиппов, нотариус, Стасов и Балакирев. Тягостны были эти минуты. Тертий Иванович ничего не говорил; он печально смотрел на великого музыканта и только один раз, когда Мусоргский в недоумении и тревоге поднял на него глаза, тихо сказал:
– Модест Петрович, я ОБЯЗУЮСЬ перед БОГОМ и ЛЮДЬМИ все от меня зависящее сделать, чтобы РУССКИЕ ЛЮДИ
УЗНАЛИ ВАШИ ТВОРЕНИЯ.
В душе Мусоргского все как-то опало, и он усталым голосом ответил:
– Спасибо вам…
Формальности длились недолго. Как только они были закончены, Тертий Иванович и нотариус уехали.
– Видите, Мусорянин, теперь ваши творения в надежных руках! – сказал с деланной бодростью Стасов.
– И «Бориса» опять ПОСТАВЯТ, думаете?
– Тертий Иванович добьется, он упорливый.
– Эх, КАБЫ УВИДЕТЬ! – вырвалось у него.
Больше об этом не стали говорить.
Мусоргский лежал с закрытыми глазами. Лицо его мало изменилось, только печать страданий легла под глазами. Когда они были закрыты, лицо казалось суровым, словно он решал трудный, мучительно важный вопрос.
– Илья Ефимович больше не придет? – вспомнил Мусоргский и раскрыл глаза.
– Он уехал.
– И портрет мой бросил?
– Что вы, Моденька! – с неожиданной нежностью сказал Балакирев. – Портрет вышел на славу. Увидите и одобрите сами.
– Думаете, УВИЖУ? – с сомнением спросил он.
– Конечно.
Опять закрыл глаза и некоторое время молчал.
– Кто еще сегодня придет ко мне?
– Наденька и Саша собирались.
Мусоргский оживился при этом:
– Тогда надо в кресло пересесть, нельзя так принимать дам. Я не так уж болен.
Он до конца играл нелегкую роль больного, старающегося казаться оживленным, но ни о чем важном больше не говорил, точно все самые важные мысли держал уже при себе, не желая поверять их никому.
Балакирев и Стасов вышли из палаты, полные тягостного чувства. Что-то сложное, противоречивое почудилось им в поведении друга – такое, перед чем даже близкие люди бессильны.
Он остался один. Больше в тот день никто к нему не заходил. Только врач наведался, затем фельдшер.
Мусоргский лежал с закрытыми глазами. То ли он был в забытьи, то ли сильно устал от разговоров.
В палате смерклось. Вошел санитар и поставил на стол лампу.
Мусоргский приоткрыл глаза и опять закрыл. Углы палаты ушли в темноту, на лицо больного падал кружок света от лампы.
Санитар зашел еще раз и, увидев, что больной дремлет, привернул огонь. Кружок света стал бледнее и почти слился с темнотой палаты.
Он очнулся и, увидев свет на столе, сделал его ярче, потом взял в руки Берлиоза и попробовал читать. Вскоре книга выпала из рук, и Мусоргский то ли снова заснул, то ли впал в забытье.
Через матовое стекло в коридор проник слишком яркий для ночного времени свет. Санитар, заметив это, собирался войти, чтобы погасить лампу. Мусоргский проснулся. Во сне что-то стало его душить, с трудом вырвался из кошмара, овладевшего им. Вздохнул шире, с ужасом почувствовал, что ему нечем дышать и он сейчас задохнется.
Мусоргский хватал воздух руками; он делал отчаянные движения, чтобы спастись от удушья. Спасения не было.
– ВСЁ КОНЧЕНО! – вдруг крикнул он.
– АХ, я НЕСЧАСТНЫЙ!
Санитар приоткрыл дверь, услышав голос больного, подошел; ему показалось, что тот говорит в забытьи.
Лоб и руки у него были еще теплые, но пульса не было. Мусоргский был мертв".
Использованная литература:
Иван Лукаш, « Бедная любовь Мусоргского».
Осип Черный, «Мусоргский».
Автор ПОЭЗИИ: Валерий СТАРОСТИН
http://stihi.ru/2022/12/14/6842
http://stihi.ru/2022/12/10/6370
http://stihi.ru/2022/12/12/6776
К 141-ой годовщине светлой ПАМЯТИ великого Модеста Петровича МУСОРГСКОГО, потомственного военного древнего рода РЮРИКОВИЧЕЙ. Русского композитора, чьё оригинальное и яркое выражение русских национальных черт характера с его самобытностью,при жизни НЕ было в полной мере оценено.
«Нет, «рукописи не горят» в забвенье
И не имеют «срока давности» сюжета.
Живут нетленно чудные мгновенья
В строке писателя, философа, поэта».
...Вишнёвый бархат в бахроме золотой окантовки мощных кулис медленно движется по исторической сцене, открывая новый сезон миланского театра "Ла Скала" русской оперой «Борис Годунов» Мусоргского, основанием либретто которой стала одноимённая трагедия Пушкина.
«Прямую трансляцию вели главные телеканалы Италии Rai1 и Rai3, показ транслировался на площадях, в 60 театральных и кинозалах Италии, других стран. Есть такая форма: люди собираются в кинотеатре и смотрят спектакль на большом экране", – пояснил Астахов в эфире своей авторской программе на радио Sputnik.
Вопреки воле организаторов, оперный спектакль в "Ла Скала" приобрел и политическое звучание, продолжил он.
"На премьеру пришли президент Серджо Маттарелла и премьер Джорджа Мелони. Политической сенсацией стало посещение исторических стен театра, приятно удивила почтенную публику глава Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен.
Приехав в Италию, чтобы вразумить, как она обещала, резкую и непредсказуемую Джорджу Мелони, Урсуле пришлось самой пойти на компромиссы... Она сказала журналистам, что любит Чайковского и Мусоргского, и что нужно уважать культуру", – отметил адвокат Астахов.
Александр Сергеевич Пушкин в трагедии «Борис Годунов» показал, народ – СИЛОЙ, что движет и управляет историей.
Проходимцы приходят и уходят, а он, с ВЕРОЙ ждет своего ЦАРЯ, который "придет и рассудит".(Дождался)!!
Используя исторический материал архива считывает ГЕНИЙ между СТРОК, создавая монументальное полотно, «облекая в формы одну из самых драматических эпох истории» (Из набросков предисловия авторской рукой к трагедии «Борис Годунов»).
Угаданные ПОЭТОМ мысли и чувства изображаемых людей прошлого, положенные на музыку КОМПОЗИТОРОМ Модестом Петровичем Мусоргским ("Мусургус" - с греческого "певец, музыкант") - сегодня ВЗОРВАЛИ зал миланского «Ла Скала» получасовыми овациями!
Слушатели - фанаты театра оперы и балета, со слезами восхищения и восторга на глазах (среди которых и змеи в блестящей чешуе вечернего наряда, цедящие сквозь зубы желчь и яд, НО), АПЛОДИРОВАЛИ... СТОЯ!!!
ЭТО ли не Vиктория РУССКОГО МИРА, о которой мечтал музыкант, поэт, композитор, ВОИН - Мусоргский!?!!
ПОСТСКРИПТУМ:
"СПАСИБО, уважаемая Надежда, за прекрасное посвящение великому РУССКОМУ композитору Модесту Петровичу Мусоргскому и за обращение к авторской лирике!!
Ваши трепетные строки о несчастливой любви композитора вызвали во мне отклик
в виде экспромта:
ОН пишет так - как будто дышит,
Как будто этим и живёт:
Той верой, что ОНА услышит
Его ЛЮБОВЬ в сплетенье нот.
С искренней признательностью и теплом созвучной души,
Валерий (Чёрный Водолей)".
Валерий Старостин 16.12.2022 19:19
PS:
"Горними тихо летела душа небесами,
Грустные долу она опускала ресницы;
Слезы, в пространстве от них упадая звездами,
Светлой и длинной вилися за ней вереницей.
Встречные тихо ее вопрошали светила:
«Что так грустна? И о чем эти слезы во взоре?»
Им отвечала она: «Я земли не забыла,
Много оставила там я страданья и горя.Здесь я лишь ликам блаженства и радости внемлю,
Праведных души не знают ни скорби, ни злобы —
О, отпусти меня снова, создатель, на землю,
Было б о ком пожалеть и утешить кого бы».
Вы правы, уважаемый ВАЛЕРИЙ, их ДУШИ живут с нами, пока МЫ ПОМНИМ о НИХ, на Земле!
Алексей Толстой, прочувствовав движение ИХ, начертал эти немеркнущие строки стихаТВОРЕНИЯ, а Модест Петрович положил на музыку. Так родился романс, что близок и дОрог и сегодня, каждому из нас!
БЛАГОдарю ВАС за душевность отклика, уважаемый ВАЛЕРИЙ!
СПАСИбо за соЗВУЧИЕ, соСТРАДАНИЕ СОАВТОРА!
Включаю в текст, отправляя в тираж.
Искренне с признательностью и теплом соТВОРЧЕСКОЙ души.
Надежда Зернова