*Убедительная просьба не читать вендорские тексты в этом кошмарном формате - здесь они просто для знакомства, а читать их неизмеримо лучше уже в заботливом пдф, который ждет всех по внешней ссылке на ВК и, разумеется, абсолютно бесплатно, как всегда было, есть и, очень надеюсь, будет с любыми вендорскими текстами*
История народов Вендора имеет немало белых пятен, о чем мы неустанно напоминаем в каждом предисловии. Однако прошлое жителей острова Самсунг – в этом вопросе едва ли имеет себе конкурентов. Населяющие остров люди ведут свой путь из темной глубины веков, многие из которых жили в изоляции за Пеленой Майи, не имея при этом особых (как, например, у эльфов) способов хранить традиции. То же, что удалось пронести сквозь древние века – несколько раз искажалось уже в эру богов: что философами, создававшими новые социально-религиозные системы, что императорами, то подгонявшими прошлое под свои цели, то и вовсе решавшими, что история должна начинаться с себя-любимого… Так что претендовать на всеобъемлющую достоверность мы не рискнем, однако, само собой, постараемся как минимум наметить главные исторические векторы и более-менее подробно изобразить те исторические слои, о которых информацию найти удалось. Что касается хронологии, с которой в эпоху древнего Самсунга имеются огромные проблемы, мы решили поступить необычно: в других материалах, при трудностях с датировкой, обычно дается общая эпоха и сумма ее событий, здесь же мы рискнем все-таки избрать один из вариантов четкой хронологии событий, осознавая, что определенные промахи (нередко и на век-два) вполне допустимы. Все претензии просим адресовать императору Цинь Шихуанди и апологетам конфуцианства с буддизмом, порой очень грубо вплетавшим свои сюжеты в события древней эпохи.
Самсунг древности
Был ли Ли, иль не был Ли?
Рождение идеи и народа
Вопрос в большом заглавии, конечно, риторический – просто для незатейливой игры слов. Впрочем, в современной повествованию Даоссии найдется немало людей, понятия не имеющих о том, что именно этот титан стоял у истоков создания всех народов Самсунга. Возможно, это гримаса истории, дразнящая Ли за то, что его изначальные планы совершенно не касались людей.
На остров Самсунг этот титан впервые прибыл во время Титаномахии, выводя из нее, словно игла бисерную нить, десятки драконов – существ, созданных богами как орудие в войне против титанов. Сам Ли не просто сохранял нейтралитет – он был активным противником этой войны, поэтому, пользуясь своим рептилоидным происхождением и умением влиять на драконов, старался хотя бы снизить размах боев, выводя из них гигантских ящеров и отправляя тех жить подальше от эпицентра событий. Самсунг тогда казался одним из оптимальных для подобной резервации мест – людей там насчитывались крохи, живности водилось вдосталь, так что драконам было чем заполнить меню без ущерба для ключевого вендорского вида.
Ли, хоть и не обладал, как Прометей, даром предвидения, благодаря своей колоссальной вдумчивой мудрости предугадывал будущее почти так же точно. Блестящий аналитик, он еще до первых столкновений монстров с создавшими их богами, которые случились вскоре после завершения Титаномахии, понял, что и драконы неминуемо будут вступать в подобные конфликты. Чтобы этого избежать, Ли вновь отправился на Самсунг, уводя туда новую партию ящеров, но на этот раз остался там и сам – учить драконов мудрости, терпению и умению уживаться с человеком.
Имевшиеся на Самсунге аборигены вряд ли годились для последней задачи – Ли настаивал на паритетных отношениях, но никакого авторитета не хватило бы, чтобы убедить драконов на равных уживаться с одичавшими потомками Адама и Евы. Так что пришлось звать с собой небольшой десант материковых людей, самые старые из которых еще помнили последние годы Золотого Века, а по мудрости и знаниям драконам, как минимум, не уступали.
План Ли довольно успешно воплощался, к нему подтянулось несколько коллег-титанов рептилоидного же происхождения, и вскоре задача «ужиться по соседству» переросла в модное на то время стремление вообще «интегрироваться в один вид» - часть титанов и богов, разочарованная в людях-антропоидах, считала, что люди-рептилоиды более успешно вольются в экосистему планеты. Неизвестно, с какой степенью увлеченности разделял эту идею Ли – фанатичным приверженцем он точно не был, и, возможно, поддержал эту идею практикой, просто чтобы она быстрее сама себя опровергла. Но, думается, титан, как обычно, объективно придерживался середины, решив положиться на эксперимент.
Так или иначе, одна из первых попыток создать смешанный вид людей и ящеров – проходила под его наблюдением. Причем если в немного более поздних опытах Ехидны в гены обычных людей будут добавляться гены обычных змей, то Ли курировал куда менее массовые, но куда более эпические слияния между титанами и драконами.
К сожалению, как раз в этом месте мы не владеем должной информацией, чтобы достоверно отразить ход экспериментов и их итоги. Поэтому остается оценивать происходившее, исходя из известных данных, причем с риском неверно их истолковать. Так, например, мы не знаем, чьими потомками являются наги, довольно обильно населявшие южную часть острова еще в средние века – дети это альфа-нагов, рожденных под наблюдением Ли, или же ветвь нагов Аджарии, которых в массовую репродукцию позже запустила Ехидна и ее сторонники?.. Компромиссным видится вывод, что могучие демонаги юго-западной и центральной части Самсунга – это дети альфа-нагов, а обычные змеелюди юго-востока – имеют аджарские корни. Это косвенно подтверждается наличием у первых ряда демонических свойств (стали духами озер, рек и гор) и драконьих способностей более высокого уровня, нежели не всегда срабатывающий гипнотический взгляд рядовых нагов Аджарии и юго-востока Самсунга…
Впрочем, мы отвлеклись, ведь для этой главы важнее отметить, что именно альфа-нагами, судя по всему, являлись сразу два ключевых персонажа ханьской мифологии: Фуси и Нюйва. Доподлинно не известно – были они детьми самого Ли, или же их родителями (кроме драконов) являлись другие боги или титаны. Зато едва ли существуют сомнения в том, что именно эта пара стала прародителями всей желтой расы.
Интерпретация самых достоверных ханьских мифов позволяет предположить, что Фуси и Нюйва встретили Большой сдвиг, будучи совсем юными богами рептилоидного вида. При этом возраст не помешал им каким-то образом спасти самого Ли (в ипостаси Лэйгуна) во время разгула катаклизмов. Конечно, странно, что жизнь столь могучего титана подвергалась опасности, но дисфункция Энергополя во время Сдвига стоила жизни не одному десятку титанов и богов, так что в спасение Ли (в характере которого было оставаться в медитации даже под угрозой смерти) парой юных богов – вполне можно поверить.
Потоп, возникший из-за сдвига, нанес острову огромный ущерб – именно из-за него в ближайшие века осваиваться будут преимущественно горные районы – равнинные популяции погибли полностью, да и банальный страх повторения потопа заставит жаться поближе к спасительным горам. Правда, поначалу жаться было элементарно некому – человеческое население, жившее как раз в равнинной части острова (тут Ли как футуролог промахнулся) было смыто бесследно.
Ли пришлось начинать с нуля, и тут ему в голову и пришла новая идея. Он отказался от создания расы рептилоидов и пришел к мысли, что слияние необязательно нужно делать паритетным. Может быть, стоит остановиться на все тех же антропоидах, но внести в их энергетический и генный набор драконьи оттенки? Тогда новый народ будет родственен и людям, и драконам, а это позволит избежать неминуемых конфликтов будущего!..
Чтобы лучше понять логику Ли, нужно еще раз напомнить, что в тот момент многим казалось, будто эпоха антропоидов закончилась полным крахом: людей во всем Вендоре выжило не так и много (в отличие от драконов, которых спасло сочетание «крылья-горы»), а лоббисты расы рептилоидов набирали силу. Было понятно, что боги, имевшие в большинстве своем антропологический вид, будут продолжать гнуть человеческую линию, но будет ли эта линия основной? Или Вендор окажется расколот между антропоидами, рептилоидами и драконами?.. Ли решил, что создание компромиссной расы позволит снять возможное напряжение, и приступил к работе.
Его первыми помощниками стали его же спасители: Фуси и Нюйва. Вряд ли нам по силам прояснить суть производившихся генетических и энергетических манипуляций, но, если судить по все тем же мифам, происхождение желтой расы (позже ее будут вполне оправданно считать просто генотипом) имело необычный характер. Нюйва и Фуси являлись богами (то, что брат и сестра – в ту пору критичным не было, хоть в мифе упор именно на этом факте), стало быть, их общие дети тоже могли быть только богами, но не людьми, значит, требовался иной подход. И, скорее всего, речь шла об искусственном оплодотворении с прямым добавлением человеческих генов, которые сохранили бы и важную для титанов с богами преемственность от Адама и Евы.
В мифе говорится, что Нюйва родила от Фуси кусок плоти, который затем порубили на огромное множество частей и разбросали по миру. И это обстоятельство очень уж явно намекает на элементы клонирования. Конечно, страшно не хочется демонстрировать «широкоглазый» шовинизм , но в данном исследовании мы склонны считать, что на первом этапе создания народа ханьцев клонирование присутствовало. Ведь бог с ним, с мифом, но, по всем сведениям, ханьцы как-то подозрительно оперативно восстановили популяцию, причем сразу в нескольких районах, что никак не могло быть достигнуто обычным путем. Можно было бы предположить, что им помогли переселенцы, но они появились позже и разве что разбавили кровь, имеющую, насколько известно, единый источник… В общем-то, это все не так принципиально – если и имелся на первом этапе факт клонирования, то это не делает желтую расу лучше или хуже тех, в которых боги или гиперборейские колонисты рационально оплодотворяли аборигенок. В любом случае, дотошные демиурги, Фуси и Нюйва еще не один век с отеческой любовью вносили правки в новые поколения своих детей, обеспечивая им разнообразие и полноту генетического набора. И пусть каждый сам решает, что для него было бы приятнее – чисто природное происхождение или скрупулезная адресная работа демиургов.
После столь длинного оправдания нужно еще раз отдать дань если не истине, то вполне достоверным предположениям, касаемо происхождения и развития ханьцев. Из чисто человеческих рас и генотипов (орки не в счет) – они в наибольшей мере испытали экспериментальные потуги богов. Достаточно вспомнить кекропов в Олимпии, дравидов в Аджарии или насканцев Картахены, чтобы не считать ханьцев уникальной жертвой генетических опытов, но стоит признать, что амплитуда генетических манипуляций в них имела наиболее широкий размах. Вряд ли стоило ожидать иного от богов, в которых зооморфные черты и в самих проявлялись чрезвычайно смело. Зато нельзя не добавить, что как раз ханьские боги умели вовремя остановиться, благодаря чему естественный и социальный отборы неизменно выравнивали народ, который к моменту повествования не сможет не считать чисто антропоидным даже самый вредный расист. Да, ханьцы внешне отличаются от других народов, но не больше, чем мавры от кельтов, а абиссинцы от скандов. Зато благодаря мудрым модификациям генома представители желтой расы способны находить общий язык с разными видами зверей, бестий и даже монстров, а уравновешенный дракон, без раздумий решающий внести в рацион белое и загорелое мясо, при встрече с ханьцем непременно вспомнит о некотором с ним родстве и вполне может отказаться от обеда с оттенком каннибализма.
Программа небесных правителей
Настало время подробнее остановиться на программе развития народа и познакомиться с помощниками Ли, круг которых отнюдь не ограничился Фуси и Нюйвой, пусть ханьский пантеон и отличается своей немногочисленностью, в сравнении с большинством других.
В этом одна из ключевых особенностей стратегии, которую Ли выбрал для развития своего народа. В ту пору зов демиургов обнаружили в себе многие боги, активно взявшись опекать группы людей по всему Вендору в надежде вырастить собственный народ. И в большинстве своем эти новоявленные демиурги шли на поводу у торопливости, форсируя развитие подопечных уже на старте. Ли без труда сумел укротить подобную жажду в себе – он мыслил категориями веков, смотрел далеко вперед и свой народ мастерил с прицелом на далекое будущее. А потому приложил все силы к созданию для развития ханьцев долгосрочной матрицы плавного и гармоничного исторического пути в согласии с естественным ходом вещей.
Первые поколения ханьцев, формально являясь детьми богов и драконов, были осознанно урезаны в знаниях и способностях – демиургам предстоял не один век генетических экспериментов, и логично было проводить их не на людях уровня недавнего Золотого Века, а на девственных в вопросах миропонимания простаках. Это поколение, неформально называемое «табула раса», значительно превосходило вендорских дикарей в вопросах нравственности и социализации, однако никак не могло соперничать с живыми осколками Золотовечья. По мнению Ли, память Золотого Века на фоне безудержного отката в развитии и в условиях полного переформатирования мира – мешала принять эти новые реалии как данности.
- Выжившие золотовечники находятся на нисходящей траектории, - пояснял титан соратникам. – Инерция падения еще долго будет мешать им начать восхождение. Зачем начинать наш путь с торможения падения? Лучше начать с более низкой точки, но сразу плавно вверх и без мешающих идеалов утраченного прошлого.
Это был очень грамотный подход. Другие демиурги повсеместно сталкивались с сопротивлением золотовечников, еще недавно живших рядом с богами и имевших собственные представления о ключевых вопросах бытия, и это связывало свободу творчества богов . Девственные же умы и сердца ханьцев легко и некритически впитывали в себя стартовые знания, коими делились их демиурги, а проблема изначального расслоения общества на элиту и дикарей, ставшая важной проблемой Первой Попытки, на Самсунге отсутствовала, и поколение «табула раса» в условиях тотального равноправия росло очень дружным, имея общие ценности, знания и стремления.
Такое внутреннее единство, с точки зрения Ли, являлось жизненно важной необходимостью для народа, который был изначально разделен на локальные группы поселенцев, проживавших в разных районах Тянь-Шаня. Мы уже упоминали, что ханьцы появились сразу в нескольких местах острова, и это имело свою причину – каждое племя становилось участником уникальной экспериментальной программы. Как любой исследователь широких взглядов, Ли видел одновременно несколько путей развития, и считал, что определить оптимальный можно лишь экспериментальным путем. Поэтому с разными племенами проводились разные эксперименты, для них создавались непохожие условия выживания и индивидуальные векторы развития. Кроме того, титан имел личные убеждения насчет единства мира (о них позже), и заранее стремился как можно более широко охватить своим народом самые разнообразные формы жизни. Логично, что во избежание радикальных противоречий между разными племенами в будущем – во все закладывалась примерно единая система ценностей.
Первый этап завершился, когда Ли и его соратники решили, что в ханьцах удалось взрастить и закрепить их ключевую черту: легкое приятие действительности. Двадцать поколений «табула раса» с трогательной готовностью вынесли непонятные эксперименты небесных правителей, принимая все происходящее как данность. Настало время объединения племен в единый народ, знаменующее начало второго этапа программы Ли.
***
Пять веков небесные правители жили практически рядом с людьми. Да, их дом находился на небе – на вершине горы Куньлунь в самой восточной точке Тянь-Шаня. Однако много времени боги проводили на земле вместе с племенами, немало представителей которых за это время успело побывать и в гостях у богов. Не все возвращались, не всем эти визиты шли на пользу, но разве это так важно по сравнению с честью быть избранным богами для их высших целей?
Теперь же боги «закрыли небо», но зато оттуда спустился Хуанди – желтый небесный правитель, который поселился среди людей и стал щедро делиться своей непревзойденной мудростью. Он не пришел в какое-то одно из поселений, а основал новое – в центре Тянь-Шаня. И народ сам потянулся к нему, заполняя город, хоть и не бросая с концами родное селение – на этом настаивал сам Хуанди.
- Впитывайте новые знания, - убеждал он народ, - но возвращайтесь домой, чтобы поделиться ими и прорастить зерна этих знаний в родной почве своей земли!
И народ именно так и делал…
…Город Шанди, в котором восседал Хуанди, быстро стал центром ханьской цивилизации, объединив все поселения Тянь-Шаня. За полтора века правления Хуанди открыл народу огромное количество знаний. Календарь, оружие, орудия труда, средства передвижения, одежда из ткани, письменность, социальный и земельный кодекс, азы мировоззренческой системы и многое другое – со всем этим ханьцы познакомились именно тогда. По истечении выделенного себе срока, Хуанди честно умер, но, как быстро выяснилось – воскрес и вернулся на небо.
Хуанди был ипостасью самого Ли, который решил стартовый цивилизационный форсаж обеспечить лично. Подобная стратегия и станет визитной карточкой ханьского развития: мощные личные пассионарные толчки, которые затем компенсировались относительно длительным отсутствием прямого вмешательства. Ли считал, что народ в своем историческом пути должен развиваться самостоятельно, а демиурги – время от времени форсировать то или иное направление развития, вносить обновления в системы знаний и выводить на новый уровень, но опять-таки без волевого вмешательства. Вложив в поколение «табула раса» прочное убеждение в высшей справедливости естественного хода вещей, Ли одарил последующие поколения свободой выбора. Но ее теперь прочно удерживал в рамках впитанный фатализм перед вселенской гармонией, в которую и должны были самостоятельно встроиться люди, вместо того чтобы быть игрушками возни богов.
Правда, планы Ли немного нарушил Фуси, чьи взгляды в меру отличались от видения старшего товарища. Фуси пришел к народу, подобно Хуанди, раньше, чем планировал Ли, однако титан не стал протестовать – он учил народ тому, во что верил сам, а значит, был уверен в высшей гармонии Бытия и не собирался ущемлять свободу своих соратников, считая любые их поступки частным проявлением планов Творца. Он позволял себе лишь полемику, но убедить Фуси в своей правоте на сей раз не удалось – тот явился людям как один из небесных правителей, подчеркнул верховенство Хуанди (Ли свое имя сохранил для себя, не афишируя перед народом), но предложил начать новый этап – разделение.
***
О мировоззренческих расхождениях между Ли и Фуси мы еще поговорим – они более четко проявятся на новом витке схождения к людям этой пары. А пока для нас важно, что Фуси дал старт расселению ханьцев по территории острова. Боги поддержали предложение и с молчаливого непротивления Ли разделили территории. В поздней традиции будет принято считать, что Хуанди остался править царством в центре, Фуси взял себе восток, Шаохао – запад, Чжуаньсюй – север, а Шеньнун – юг.
На деле же все было немного иначе. Куратором запада стала богиня Си Ванму. Шаохао играл довольно важную роль, причем не только там, а и на всем острове (в частности, именно он отвечал за освоение металлов), но по своей роли больше являлся общим помощником. Добряк Шеньнун отвечал не столько за юг (который вообще будет позже осваиваться), сколько за ряд особо важных процессов (земледелие, медицина), причем довольно рано решил слиться с этими доменами, дабы иметь больше возможностей помогать людям. С Фуси на равных продолжала действовать его сестра-жена Нюйва, и уж Лэйгун (древняя ипостась самого Ли) – в подчинении Фуси, как это заявляют поздние источники, уж точно не был. Разве что с Чжуаньсюем ханьские исследователи не ошиблись – он действительно вплотную занимался севером и являлся, как и описано, птицебогом.
Но в очередной раз важно отметить, что все демиурги Самсунга избегали прямого вмешательства в дела людей. Это были именно кураторы, которые одаривали народ знаниями, но волевые решения принимали лишь в те короткие периоды, когда в ипостаси человека становились правителями своих царств. Более того, подобные опыты через несколько веков завершились, и во время последующих этапов все ханьские правители были обычными людьми, пусть и через одного жаждавшими считать себя богами.
Настоящие же боги сосредоточились на глобальных процессах, и уже к концу эры титанов, когда в остальных регионах Вендора игры богов только по-настоящему начинались, большинство ханьских демиургов либо слились с выбранными ими доменами, либо просто свели вмешательство в жизнь людей к минимуму.
Портреты богов
Первым, как уже говорилось, пример ухода на тонкие планы подал Шеньнун. Это был бог самого первого поколения, почитавшийся титанами за своего. Во время Титаномахии он был полной противоположностью Ли и находился в первых рядах противников Зевса. Пытаясь уже в самом конце войны вовлечь-таки в нее могучего Ли, Шеньнун неожиданно для себя – наоборот, признал правоту титана, вышел из конфликта и с тех пор всеми силами стремился искупить свою былую агрессию массой добрых дел. Имея талант глубоко вникать в энергетические процессы, он прибавил к этому присущий раскаивающимся гениям стоицизм, и на выходе Вендор получил одного из лучших целителей в своей истории. Главным достижением Шеньнуна стало то, что сохранивший пытливость ума на фоне фундаментальной системности мышления бог еще и очень тонко прочувствовал потребности будущего, в котором большинству людей будут недоступны чисто энергетические способы регуляции здоровья. Требовались более приземленные способы лечения, и Шеньнун добросовестно испробовал на себе свойства подавляющего большинства растений, стойко терпя все отравляющие эффекты и дотошно фиксируя как их, так и целебные свойства.
Работу Шеньнуна ценили и за пределами Самсунга – гиперборейцы в благодарность за ряд полезных советов подарили богу-врачевателю Яошоу – особого зверя, в которого образным путем был вложен дар, позволяющий безошибочно находить нужное для исцеления растение. Больному стоило лишь погладить Яошоу, чтобы тот помчался искать спасительную травку или гриб, и понятно, что такой помощник значительно облегчил исследовательские труды Шеньнуна, позволяя отвлекаться на открытие чая или организацию первых на острове рынков.
По мифам, Шеньнун умер, как и полагается ученому, испытывая на себе очередное лечебное средство, однако на самом деле бог умереть не мог, и Шеньнун просто ушел на тонкие планы, когда убедился, что его экспериментальный труд завершен: свойства растений описаны, а из их сочетаний создана база данных для лечения буквально всего, с чем может столкнуться человек. Понятно, что на тонких планах бог бездельничать не собирался и посвятил себя созданию домена лечения, с помощью которого управление целительской деятельностью ханьцев приобрело еще более оперативный характер.
Ханьцы глубоко чтят жертвенный труд Шеньнуна, причем не забывая благодарить его и за вторую ключевую (пусть для самого бога это и было глубоко вторичным делом) функцию – курирование земледелия. Однако если в земледельческих вопросах этот народ, не уступая лучшим, все же не считается лидером, то превосходные системы лечения ханьцев – едва ли имеют себе столь массовые и эффективные аналоги во всем Вендоре.
Если Шеньнун был в пантеоне могучей, невозмутимой глыбой, то Фуси являлся ему едва ли не полной противоположностью. Взяв от драконьей линии склонность к хаосу, он только и делал, что горячо боролся с его проявлениями, стараясь заковать этот хаос в новые и новые системы порядка, которые плодил с такой частотой, что эти системы порядка, противореча друг другу, выводили хаос на новый виток. Фуси быстро перерос рамки собственной личности и стал упорядочивать хаос уже вокруг себя – везде, куда доходили руки. Если где-то в ханьской истории обнаруживается какая-нибудь система – можно не сомневаться, что вдохновителем или непосредственным творцом ее был Фуси. Собственно, и разделение на пять царств, владык, стихий, соответствующих этому цветов, волшебных предметов, созвездий и прочих дефиниций – принадлежат, разумеется, именно ему. Если Хуанди в свое время предлагал народу самые азы знаний, то Фуси уже торопился создать на их основе стройную систему. Раз торопился – стройность страдала, и приходилось создавать новую систему, которую не все торопились принимать вместо старой, что рождало конфликт систем и приводило к хаосу…
Именно деятельность Фуси в первые века зарождения и существования Пяти Царств привела к тому, что в разных регионах использовались разные иероглифические, социальные, политические, судебные и обрядовые системы – схожие, но отличающиеся в принципиальных для дотошных ханьцев деталях. С другой стороны, само уже возникновение этих систем – заслуга все того же Фуси, который хуже всех мирился со стратегией невмешательства, предложенной Ли. Титан, как отмечалось ранее, воспринимал активность неугомонного альфа-нага спокойно, считая частью общей гармонии, особенно когда заметил, что ход истории выравнивает эти вмешательства, как когда-то выравнивал генный набор поколения «табула раса» после самых резких колебаний маятника экспериментов. В то время ведь рождались среди людей крайне дивные зооморфные помеси, но природа гасила такие всплески, и в конце концов народ стабилизировался – ханьцы оказались совершенно нормальными антропоидами, несущими бонус в виде целого ряда импортированных генов, позволяющих гораздо глубже чувствовать многие виды животных. Возможно, и на уровне общества колебания, порождаемые Фуси – только обогатят народ, а Вселенная погасит их, сбалансирует и, как всегда, обратит во благо…
Раз уж затронули вопрос зооморфизма, то следует раскрыть обещанный ранее взгляд Ли на единство сущего, в которое титан очень глубоко верил. Именно поэтому Ли и стремился привести своих последователей и народ к общему знаменателю понимания и ощущения этого единства. Причем глобальность мышления не позволяла титану делать исключения – он одинаково единым себе ощущал, как прекрасную нимфу, так и жуткого монстра, рожденного для борьбы с ему подобными. Бескрайняя толерантность титана еще аукнется ему, когда Самсунг наводнят орды монстров и великанов, прознавших, что здесь их не будут ненавидеть и истреблять, как это делалось повсеместно. Зато наверняка именно она же позволит не только успешно противостоять этой могучей армаде, но и впитать в свои ряды богатое изобилие других крылатых и мохнатых бойцов, которые при ином раскладе легко могли бы быть опаснейшими врагами… Чтобы понять дракона, нужно мыслить, как дракон, нужно быть драконом хотя бы некоторой своей частью, а лучше – почти всей своей сутью. К МП подобные мысли кажутся затасканными, но все равно верными, а ведь Ли генерировал их за две и три тысячи лет до этого.
Его идеи, несмотря на полное отсутствие в Ли драйва убеждения (его никогда не видели вне образа невозмутимости, потому что все личные перевоплощения он проводил в одиночестве), сразу подхватили все младшие последователи, и именно с этим связан парадокс, когда рожденные бестиями Фуси и Нюйва выглядели в здешней компании наименее причудливо и зооморфно. Что необычного в змеелюдях, если другие боги, торопясь поскорее проникнуться единством с самыми странными проявлениями сущего, принимали формы совершенно невероятных «челмедведосвинов»?.. За внешней формой они иногда забывали перенимать еще и внутреннее самоощущение, но чаще вполне себе мыслили категориями драконов, тигров, медведей, птиц и даже насекомых, так что вряд ли стоит удивляться, встречая в мифах описание дурачеств очередного, вроде как уравновешенного в обычное время бога.
Чего стоит умилительная красавица Си Ванму – одна из самых изящных богинь младшего на тот момент поколения, которая в силу юношеского максимализма столь горячо прониклась идеями перевоплощения, что в первые века была известна ханьцам под самыми разными, но неизменно жутковатыми и грозными обличьями. Наигравшись во владычицу бестий, зверей и эпидемий , богиня вовремя остановилась и очень удачно влилась в систему Дао как воплощение женского начала. За легкое отношение к не слишком почетному и не особо заслуженному титулу владычицы эпидемий Вселенная наградила Си Ванму примерно противоположным статусом – хранительницы бессмертия. Впрочем, статусом, столь же надуманным, ибо лечением, как мы уже знаем, заведовал Шеньнун, бессмертие никому из ханьцев не дарилось, и завидное долгожительство некоторых из них связано лишь с тем фактом, что это были ипостаси богов.
Скорее всего, причиной связи с бессмертием стало ухаживание именно Си Ванму за Мистическим садом в Куньлуне, и то ли кому-то из смертных повезло там побывать и рассказать о дивных омолаживающих фруктах, то ли эту информацию считал с тонких планов какой-то гуру. Справедливости ради, скажем, что омолаживающий эффект у фруктов был побочным, и сад на горе Куньлунь – являлся не чем иным, как центром перевоплощений. Совместное творение Ли и Шеньнуна, этот сад был создан, чтобы помогать богам быстрее и глубже принимать воплощения разных существ. Фрукты, растущие в саду, несли эффект, увеличивающий образные способности во много раз, в зависимости от изначального образного потенциала едока. Ли поначалу сомневался, стоит ли прибегать к побочным средствам, но на начальном отрезке богам требовался мощный стартовый запас опыта самых разных перевоплощений, дабы успеть понять образ мышления многих типов существ, обитающих на острове, до того как с ними могли возникнуть конфликты из-за недопонимания. Одни боги испытывали сложности с проникновением в образ того или иного существа, другие, наоборот – застревали в нем и никак не могли выдавить из себя прочно засевшие элементы чужой сути . Фрукты же стали двусторонним катализатором, позволяющим оперативнее нырнуть в новый образ или стереть его отпечатки, когда необходимый опыт уже получен и хочется вернуться в родное тело либо перевоплотиться в еще одно существо.
Когда боги уже вникли в сущность доброй половины видов живности острова, Ли колебался, оставить сад или на всякий случай ликвидировать. Его соратники уже довольно свободно меняли ипостаси, и пользование фруктами могло притормозить их собственные способности, к тому же на острове вовсю активничали деструктивные силы, в чьих руках сад становился бы опасным оружием. Ли рассудил, что фрукты мощный инструмент лишь в руках очень продвинутых существ , принял решение оставить сад жить и оказался чертовски прав, хоть к моменту повествования его плодами действительно успеют неоднократно попользоваться не самые положительные персонажи…
Но долгое время сад оставался чисто божественной игрушкой, и именно Си Ванму стала его хозяйкой. Формально она курировала западные земли Самсунга, однако физически гораздо чаще находилась в Куньлунь. К тому же боги курировали регионы всего несколько веков – на стартовом этапе развития пяти царств. А затем, по предложению прозорливого Ли, вновь глобализовались, чтобы в неизбежных в недалеком будущем людских войнах не начать ссориться между собой.
Сильнее других к своему царству «прилип» Чжуаньсюй. Он вообще был довольно противоречивой личностью, в которой изысканный интеллект сочетался с забавными для существа его уровня комплексами. Рожденный искусственным путем , он не знал матери и долгое время имел к женщинам предвзятое отношение. Надо отдать ему должное, Чжуаньсюй старался бороться с этим, причем не желая перевоплощаться в женщину или самку, он, чтобы все-таки понять противоположный пол, долгое время провел в форме воды, которую в пантеоне было принято считать женским проявлением. Это помогло, и Чжуаньсюй объективно стал гармоничнее, сгладив углы своих комплексов. Правда, к тому времени в его северном царстве запущенный с его же подачи жестковатый патриархат встал на широкие рельсы, но это было, пожалуй, одним из немногих сравнительно негативных наследий Чжуаньсюя. В остальном его вклад в развитие как этого, так и других царств оказался большим и полезным. Реформы социальной сферы, научный вектор вместо разросшегося было шаманизма, окончательная и стройная версия календаря, увеличение роли искусства – Чжуаньсюй с помощью лично созданных демонических помощников (имевших, как и чаще всего он сам, птичий или с вариациями на тему птиц облик) во многих сферах навел порядок, примирив противоречивые системы Фуси.
В первое время Чжуаньсюй иногда и перегибал палку с очень уж прямым (пусть и всегда глобальным по масштабу) вмешательством в дела людей, что, как можно догадаться, Ли воспринимал очень спокойно. На западе Си Ванму давала людям максимум свободы, Фуси, быстро переключившийся на весь остров в целом, жителей восточных земель тоже не ограничивал собственными взглядами, Шеньнун вообще ушел на тонкие планы раньше, чем освоение юга приняло сколько-то массовый характер. Почему бы для широты палитры не позволить Чжуаньсюю возиться со своим царством? Вот и узнаем, что на дистанции окажется полезнее для самих людей...
Чистоту эксперимента подпортит непростая война, через которую северянам придется пройти , и какое-то время они будут отставать от некоторых других царств. Впрочем, к МП столицей объединяющегося острова будет как раз Даньтянь – центр северного царства. И Чжуаньсюй, к тому времени давно уже уснувший, к новому расцвету потомков своих питомцев прямого отношения иметь не будет.
О Нюйве рассказать кратко, пожалуй, сложнее всего, несмотря на сравнительно недолгую, как для богини, жизнь. Находясь в тени своего деятельного брата-мужа, Нюйва какое-то время даже ревновала к нему остров, в который на начальном этапе вложила неизмеримо больше сил. Это именно Нюйва двигала горы и латала ими ущелья, спасая переполненные живностью предгорья от участи равнинных сородичей. Это она, не удовлетворившись ролью праматери всех ханьцев (а ведь ее вклад в шлифовку людей был примерно равен вкладу всех остальных демиургов, вместе взятых ), раньше других постигла суть перевоплощения, сумев, находясь то в одной, то в другой ипостаси, «играть в нимфу» и рождать многие десятки новых видов или возрождать недавно исчезнувшие. Наконец, все та же Нюйва лучше других постигла суть материальных вещей, научившись перевоплощаться даже в них и встав у истоков ремесленного дела во всей его ширине…
Не соизмерив силы с интенсивностью энергозатрат, богиня выдохлась раньше других, из-за чего осталась в людской памяти великой, но далекой от народа, в то время как имя ее брата-мужа, чьи основные деяния пришли уже на более осмысленную людьми эпоху, в летописях звучит через слово. Увидев возникшую в Нюйве ревность к популярности Фуси, Ли намекнул ей на интересный вариант перевоплощения. Любимые перевоплотились друг в друга, во всю глубину ощутили малейшие оттенки душевных вибраций партнера, после чего проблема решилась, не успев начаться. Кто знает, как могла выразиться ревность Нюйвы, если учесть, что последние века жизни она провела в роли владычицы старших нагов? Так же, не имея к соратникам и людям ни малейших претензий, богиня, чьи силы так полностью и не восстановились, решила уйти на тонкие планы и слиться с одним из доменов. Большинство нагов последовали за ней, слившись с реками, горами, лугами, озерами и прочими природными объектами острова.
…Кроме этих, неформально старших, богов, можно еще более кратко выделить около десятка других. Шаохао заслужил уважение народа за большой вклад в ремесленное дело, где подхватил эстафету Нюйвы. Особенно его чтили на западе, где Шаохао помогал легче пережить растущую отстраненность Си Ванму от мирских дел. Бог Жу Шоу прочно занял нишу Шеньнуна в вопросах земледелия, делая акцент на практическом вопросе – сборе урожая. Позже именно Жу Шоу встроится и в добуддистское понимание кармы, ассоциируясь с судьей, воздающим людям по их деяниям (возможно, по ассоциации со сбором урожая поступков).
Интересен образ богини Гуаньинь – в даосскую эпоху века немного потеснившей Си Ванму в роли основного воплощения энергии инь, а затем успешнее других импортировавшейся в новую религиозную парадигму. Милосердная помощница роженицам и земледельцам, подарившая людям острова столь знаковый для них рис , Гуаньинь отличалась подчеркнутой скромностью, и ее возвышение в глазах народа произошло уже под влиянием буддизма, когда сама богиня, после череды людских воплощений , слилась с тонкими планами. В буддистской традиции Гуаньинь помогает грешникам, и почва под этим имеется. Во всяком случае, Гуаньинь в своих человеческих ипостасях действительно опровергала смаковавшиеся в древние времена адские муки загробной жизни, выступая предтечей учения о сансаре. Вполне возможно, что, слившись с тонкими планами, Гуаньинь сосредоточилась именно на помощи кающимся и страдающим. В любом случае, эта богиня по праву отнесена к бодхисатвам – тем, кто отказался от Нирваны, вышел из череды перевоплощений и остался в промежуточном состоянии, чтобы помочь нуждающимся.
Бог Яньван принадлежит как раз к архаичной традиции – один из «князей загробного мира», он, по воззрениям ханьцев, заведовал рядом послесмертных испытаний и кар. На деле, Яньван попросту создавал первую концепцию нравственности, в которой, как и в большинстве первых сводов законов, людей приучали подниматься над дикарством с помощью наиболее простого и доступного пониманию инструмента – страха Божьей кары. Такая система мотивации диссонировала уже с ранне-даосским типом мышления, внедряемым Ли задолго до Лао Цзы, а с распространением буддизма, переносящего кару из загробного мира на новые воплощения мира обычного – и вовсе отпала как атавизм дикой древности. Важно заметить, что сам Яньван – справедливый и скромный – лично помогал становлению новых взглядов в своих последних воплощениях. Правда, как дотошный поборник истины, он пытался добавить в буддизм уточнение, что загробные кары все равно существуют, пусть и не в таком утрированном виде, как это было расписано в древности. Но не преуспел и смирился с течением Дао, уйдя в Вечный Мир.
Бог Гуаньди зафиксировался в памяти поздних эпох под именем своей смертной ипостаси – Гуань Юй, в которой как верный и справедливый военачальник принял мученическую смерть. Это был осознанный ход – издревле отвечавший за приземленные понятия (война, богатство, управление), он большую часть времени провел в человеческих воплощениях, каждый раз стремясь оставить четкую историческую модель, служащую примером для подражания тем или иным категориям людей: воинам, правителям, чиновникам и даже сборщикам налогов. Правда, одну «командировку» Гауньди пришлось завершить досрочно – Даньтянь подвергся нападению могучей армии, и бог торопился помочь отразить атаку в своей основной ипостаси – блистательного воина-гиганта, истребителя демонов и бестий.
Классическая традиция относит Хоу И к героям, а не богам. Однако «божественный лучник» по своей истинной сути был именно богом (по имени Цзюнь). Правда в том, что молодой бог, желая поскорее поделиться с народом секретом изготовления луков, торопился перевоплотиться в человека, переел фруктов в саду Куньлунь и потерял всякую связь с божественной памятью (которую, в той или иной степени, стараются сохранить, чтобы не наломать дров). Хоу И, утратив возможность смотреть на вещи в масштабе богов, так проникся умножившимися в ту пору бедами людей, что стал чуть ли не богоборцем, громко ропщущим на произвол небесных правителей. И ладно бы дело ограничилось ропотом, но Хоу И, пользуясь тем, что огромный боевой потенциал от передозировки фруктов не пострадал – принялся крушить все, что мешало людям жить. Пока он истреблял взбесившихся монстров, опустошавших юг, богов это даже устраивало; когда в числе пострадавших стали появляться духи воды, драконы и пернатые помощники Чжуаньсюя – боги напряглись. А когда стрелок решил штурмовать Куньлунь, чтобы вместе с женой заполучить вечную жизнь, отведав фруктов бессмертия – они пошли на принцип. Си Ванму, пряча улыбку, вручила наглецу желанный плод, но подговорила его жену, чтобы та выкрала фрукт и получила бессмертие сама. После того как примерно это и произошло, Хоу И очень сильно страдал. Он попытался вернуться в Куньлунь, но, лишь взобравшись на вершину горы к подножию сада, тут же скатывался вниз – к людям, за судьбу которых так зацепился. Осознав свою беспомощность, герой последние годы жизни посвятил депрессиям и передаче стрелкового опыта людям, от рук которых в конце концов и пал…
Очнувшись после смерти уже в заветном саду, Цзюнь быстро сообразил, что произошло. Нарочно не стирая впечатлений последнего воплощения, он переосмыслил все уже с позиций бога, признал свою частичную неправоту, однако складывающуюся в народе легенду править не стал и не станет, решив, что в существующем виде она, возможно, будет полезнее. Правда, народ за века добавил в его скромное жизнеописание столько всего, что Цзюнь порой и сам посмеивался. Особенно над тем, как он «сбил с неба десять солнц», в реальности бывших осколками увесистого метеорита, попадавшими с неба без малейшей его помощи (время, впрочем, действительно совпало) и одарившими остров чередой катаклизмов и пожаров (которые, собственно, и спровоцировали нашествия монстров)... Цзюнь на людей за выдумки не сердился – он действительно проникся к ним теплом за время той самой «командировки» и старался по мере сил помогать в вопросах развития стрелкового дела. После ухода на тонкие планы, Цзюнь, кроме этой сферы, под схожим именем Цзунбу, курировал также защиту от демонических существ и различных мистических монстров.
Его земная жена Чань Э, которая по этой самой легенде слопала мужнин фрукт и унеслась на луну вечно страдать в одиночестве в статусе ее богини (по некоторым версиям мифа, она, как и Хоу И, и была богиней изначально, но лишилась этого статуса за безжалостное истребление мужем десяти солнц) – на деле была прощена. Богиней же луны так, разумеется, и осталась спокойная и кроткая Чанси, ушедшая на тонкие планы вскоре после Шеньнуна, однако оставившая в народе значительно меньший след. Луна в ханьских мифах и культурной традиции играет куда меньшую роль, нежели у других народов, и, не имея стройных объяснений этому, будем считать, что все дело именно в скромности Чанси, терпеливо помогающей творческим людям, но привычно остающейся за кадром.
Если не трогать чосонских богов (о них уместнее рассказать позже), то технически – это и все боги Самсунга, занимавшиеся ханьцами на первых этапах. Гораздо более значительное количество имен, фигурирующих в народных мифах – дань многочисленным ипостасям одних и тех же личностей, а также результат просветления обычных людей, ставших в человеческом понимании равных богам. Ли, как неоднократно отмечалось, стремился максимально избавлять ханьцев от произвола богов, поэтому даже калейдоскоп аватаров считал излишеством, ненавязчиво увещевая младших соратников не частить с новыми перевоплощениями. В эру богов так и произойдет – боги сосредоточатся на регулировке глобальных потоков и к людям будут приходить лишь для «пропатчивания» устаревающих систем. И, положа руку на сердце, нужно заметить, что в целом ханьские демиурги очень здорово справились со своей задачей – числом чуть более десятка, они довели народ из диких времен Первой Попытки до самой многочисленной нации Вендора, отличающейся самобытной культурой и прочным цивилизационным фундаментом.
Возможно, дело еще и в том, что у них были хорошие помощники, о которых мы старательно не упоминали в текущей главе лишь для того, чтобы следующую посвятить именно им.
Владыки поднебесья
Самих драконов это, возможно, оскорбит, но их богатые разнообразием способности являются результатом банальной спешки, в которой их создавали. Бунт младшего поколения богов возник во многом спонтанно, Зевс и его товарищи откровенно побаивались выступать против могучих титанов своими силами, поэтому первых боевых союзников клепали в хаотичной суете, наложившей отпечаток как на их характер, так и на амплитуду способностей. Наличие выкраденного Урана позволяло не заморачиваться над технической стороной воплощения самых изощренных фантазий, и образное плетение универсальных бойцов свелось к знакомому подросткам «пусть умеют всё, а там разберемся, как этим управлять!». Хорошо еще, что в рядах бунтарей присутствовали вдумчивые титаны и отдельные боги старшего поколения, которые настояли на хоть какой-то специализации: одни драконы получали талант воздействовать на огненную стихию, другие – на водную, третьи – вступали в прочную связь с электромагнитными полями, и т.д.
Не желавшие губить неразумных детей титаны отыгрывались на их помощниках, поэтому крылатые ящеры служили расходным материалом, который быстро поставили на поток. И если поначалу, даже в спешке, боги следили хотя бы за тем, чтобы не наградить монстров способностью к репродукции, то позже на такую мелочь, как стерильность, время уже не тратили, и только к концу войны выяснилось, что земли Вендора напичканы чудищами, преспокойно размножающимися, подобно рептилиям, чьи гены были заимствованы при создании первых образцов разумных боевых машин.
Кто-то из богов уже тогда поднимал вопрос о превентивном уничтожении потенциальной угрозы, но страх перед титанами взял верх, драконов оставили как резерв на случай новых конфликтов. А когда выяснилось, что титаны великодушно простили детям их спесь, ящеры расплодились в огромных количествах, и начавшаяся война с ними и остальными недавними помощниками завернула «образную истерику» на такой виток, что Уран не выдержал и рванул. Большой Сдвиг не только погубил часть богов, людей и даже титанов, но и стер с лица земли основную массу монстров. Растерянные произошедшим, боги упустили удобный момент, чтобы окончательно решить драконью проблему, добив выживших. Да и мнения разделились – не все титаны и боги были готовы устраивать геноцид целого вида, тем более что некоторые драконы демонстрировали склонность к социализации, а сапфирные – так и вовсе присягнули своему творцу – Мефале – и его новосозданному «народу альфа». Ли обозначил свою позицию: драконы, уведенные им на Самсунг, ведут себя отлично, и их он в любом случае в обиду не даст. Подали голос сторонники рептилоидного ребрендинга, заявив, что в их планы драконы вообще вписываются идеально как разновидность элитарных хранителей будущего народа… В итоге ограничились точечной ликвидацией самых злобных ящеров, а остальных попросили не создавать массовые прайды в центральных землях, после чего основная масса покинула материк, угнездившись на Картахене или пополнив ряды драконов дружелюбного Самсунга…
Как вы, вероятно, помните, драконий ген присутствовал в расе желтых людей, которых Ли видел живущими с гигантскими ящерами пусть не в симбиозе, но в довольно прочном взаимодействии. Роль драконов в его программе отличалась от данной сапфирным союзникам Мефалой – тот подвид стоял особняком еще при создании, отличался куда большей склонностью к порядку, поэтому на роль хранителей подходил вполне. Драконы же Самсунга, хоть и были посдержаннее картахенских собратьев, но какой бы то ни было константой являться не могли, а потому были вовлечены в программу развития острова как независимые, добровольные помощники богов и друзья людей. Первые века Ли терпеливо выжидал, когда народ достигнет достойной точки развития. Он прекрасно понимал, что знакомить драконов с людьми на этапе дикарства последних, значит, изначально поставить их в неравные условия. Пока ханьцы овладевали азами жизнедеятельности в замкнутом оазисе Тянь-Шаня, драконы потихоньку осваивались в других районах острова, встраиваясь в вершину пищевой цепочки и послушно обучаясь обуздывать в себе хаос с помощью различных техник, предложенных им Ли.
Страхи по поводу их репродуктивности оказались преувеличенными – да, в свое время пара сотен драконов смогла оперативно умножить свое число в три-четыре раза, ибо каждая самка стремилась познать опыт материнства. Но, во-первых, позже выяснилось, что репродуктивные циклы драконов имеют огромные паузы, а во-вторых, во время Большого Сдвига массово вымерли именно самки, чей жертвенный фанатизм при спасении яиц и не умеющих летать детенышей был достоин пера самых лучших драматургов… Самсунга это коснулось еще в большей степени, ибо уведенные сюда драконы в своей массе принадлежали к первой «линейке» – преимущественно бесплодной. Вторая и третья волны миграции компенсировали вымирание первой, но в целом драконы острова будут демонстрировать демографическую убыль, даже без учета волн эмиграции на Картахену, захлестнувших Самсунг в поздние века. Среднее число, как можно предположить, кружилось примерно вокруг сотни, и эта цифра являлась оптимальной для баланса сил между людьми и драконами.
Их первые осознанные контакты произошли на этапе развития пяти царств. Боги выждали, когда народ освоится в новых землях, после чего в ипостасях правителей поставили людей перед фактом существования могучих соседей, о которых до этого доводилось слышать только в легендах. Для контакта с людьми были подобраны самые уравновешенные драконы, которых к миссии сотрудничества подготовили заранее. На первых порах гигантские союзники едва сдерживали великодушное снисхождение в адрес забавных шустрых человечков, но затем сумели оценить темпы развития их как вида и большой потенциал каждой отдельной личности. Особенно нравились люди маленьким дракончикам, испытывавшим к ним объяснимое родственное чувство и находившим в их характере массу забавляющих качеств, позволяющих разнообразить детство каскадом необязательных приключений.
Созданная Ли программа подразумевала умеренно глубокое взаимопроникновение двух видов в жизненный уклад каждого. Существующая к МП отвратительная традиция жертвовать (нередко скармливать) дракону красивых девушек – в изначальной версии была элементарной программой обмена. Те, в ком проявления гена драконов были особенно ярко выражены – отправлялись в логово опекающего поселение дракона, отправлялись охотно, с ощущением собственной значимости и уж точно не в качестве пищи. За века Лун-Хань (незатейливое название программы сотрудничества) было всего несколько прецедентов, когда отдельному дракону по каким-то причинам не удавалось перебороть в себе приступ голода, и посланница гибла в жадной пасти. Ходили настойчивые слухи, будто раз-другой дракон становился жертвой спермотоксикоза и решался опытным путем проверить, не подойдет ли человеческая самка для откладывания общих яиц, что, само собой, кончалось для той не слишком жизнеутверждающе .
Если в первом случае по драконьему кодексу обжору ждала суровая кара в виде «доведения до ритуального самоубийства», то во-втором – произошедшее, скорее всего (слухи ведь), относилось к издержкам симбиоза и спускалось на тормозах. Симбиотическая связь, в которую за годы вступали человек и дракон, была основана на ментальных взаимодействиях, а это процесс сложный, и понятно, что возникающее родство могло выйти за рамки разумного. С учетом острого дефицита самок, драконов можно понять в их стремлении найти половинку, и, собственно, именно этим и вызван тот факт, что, первоначально двуполые, посланники довольно быстро стали посланницами, когда обнаружилось, что к девушкам драконы привязываются быстрее и, более того, существенно обтесывают углы поведения. Посланники-юноши выбирались лишь в тех редких случаях, когда в Лунь-Хань вовлекалась самка, но такие прецеденты возникали редко, ибо самок берегли и старались ограждать от активной возни с людьми.
***
Не все драконы одинаково полезны – в то время как большинство с интересом вовлеклось в Лунь-Хань и отлично ощущало себя в роли обожаемых и уважаемых союзников, помогая людям очистить новые территории от расплодившихся за предыдущие века монстров и хищников, находились в их рядах и отступники. Кто знает – возможно, этим банально не досталось людей, и, живущие в одиночестве суровых лесов и гор, они просто завидовали остальным. По крайней мере, территориальный анализ явно подтверждает подобную теорию – почти все отступники проживали в незаселенных районах. Но наверняка и личные тараканы в головах влияли на выбор между агрессивным хаосом и дружелюбным порядком.
Драконы не всегда успешно справлялись с ренегатами – в них, во избежание усобиц, изначально закладывались мощные программы отторжения внутривидовой агрессии, и если мощное давление на нарушителя кодекса еще допускалось, то акты прямой агрессии в адрес себе подобных вызывали глубокое внутреннее неприятие. Поэтому, умея наказывать провинившихся из своего круга, драконы совершенно не знали, что делать с сородичами, изначально жившими вне основного общества.
Политика терпеливого умиротворения агрессора дала сбой в случае с черным драконом по имени Лун-Чан Кайши. Ему долго сходили с рук одиночные нападения на жителей северного царства, заставив хамовитого ящера поверить в слабость как людей, так и драконьего сообщества. Пользуясь лидерскими качествами и завидной для дракона четкостью, Лун-Чан собрал под свое крыло других ренегатов и вторгся в северное царство, спалив ряд поселений и едва не разрушив процветающую столицу. Видя нерешительность драконьего сообщества, в конфликт вступил сам Чжуаньсюй со своей ватагой крылатых помощников. Разрушительные бои принесли победу богу, и решающую роль сыграла, хоть и запоздалая, но таки пришедшая помощь драконов во главе с могучим Гуаньди, прервавшим свою человеческую жизнь ради помощи друзьям. Умирающий Лун-Чан Кайши проклял собратьев и пообещал им в будущем устать от постоянных усобиц, что, в общем-то, и произойдет. Совпадение? Скорее всего.
Та война запомнилась богам еще и уничтожением в боях последних виман, на которых помощники Чжуаньсюя вели поднебесные бои. Эти удобные средства передвижения использовались ханьским пантеоном уже не один век, будучи заимствованными из оплота технической мысли – Гелиополиса. Была мысль заказать новые, но Ли предложил считать случившееся знаком.
- Мы изначально идем своим путем, и этот путь все дальше от дороги, по которой направляется Гиперборея, - заметил он. – Возможно, следует оставить на берегах истории всё, что помогало нам, но лишало идентичности?
Как не всегда, но чаще всего бывало, с мудростью слов титана согласились. А народ еще долго удивлялся, куда делись воскрешающиеся птицы. Неужто умерли?..
***
Кроме Войны птиц и драконов, случались и другие стычки с драконами, но уже явно не с тем размахом. Разве что эпическое вторжение монстров с юга не просто сравнимо, но еще более масштабно, однако там драконы выступали в роли союзников, да и будет уместнее поговорить о тех событиях в другой главе. А здесь лучше упомянуть, что крайне популярный в Даоссии миф о битве дракона Гун-Гуна с отцом Чжужуном – к реальным существам не имеет никакого отношения. По мифу, Гун-Гун был повелителем воды, Чжужун – огня, и первый восстал против второго; эпическая битва закончилась попыткой проигравшего Гун-Гуна разбить гору Куньлунь, после чего Нюйве и пришлось латать горы и закреплять зашатавшееся небо… Последняя деталь четко отсылает нас к Большому Сдвигу, когда из-за смены полюсов атмосфера взбунтовалась эпическими дождями, вулканы заполыхали огнем, а Нюйва, как мы помним, потом долго ремонтировала потрепанный остров.
Но то дела былые, а в описываемом тысячелетии (первое эры титанов) все было поспокойнее. Боги постепенно переставали воплощаться в людях, сливались с тонкими планами, то же массово делали альфа-наги и другие существа древнего происхождения. Какое-то время и драконы имели моду продлевать свое существование в плотном мире, с помощью ритуалов сохраняя свой дух в местах силы. Эта разновидность драконов – духов – котировалась довольно высоко, и ищущие ответов нередко приходили к местам обитания дракона-духа за советом или информацией, с доступом к которой у драконов никогда не было проблем благодаря прочному соединению с ментальными планами Вендора . Эти места обрастали строениями, превращаясь в святилища, и, хоть в последующем тысячелетии активно сносились, в некоторых труднодоступных местах сохранились. Причем ходят слухи, что кое-где все еще обитают духи древних драконов, не успевших раздать достаточно знаний, чтобы, согласно условиям ритуала, покинуть этот мир и отправиться в вечный.
Раз уж заговорили о котировке… В поздней ханьской традиции драконологию не обошла участь всех областей изучения, и все, связанное с поднебесными владыками, подверглось суровой классификации. Само собой, в глаза не видавшие живых драконов монахи и чиновники изгалялись, как могли, тщась впихнуть этот сложнейший для осмысления вид в узкие рамки современных им понятий и схем. Чтение буддистских и конфуцианских сводов дает о драконах примерно тот объем знаний, что и руководство по эксплуатации микроволновкой – о кухне народов мира. Более-менее приближены к реальности трактаты отдельных даосских монахов, не поленившихся посетить сохранившиеся святилища, но и там отчетливо видны следы борьбы с путаницей, возникающей в тех местах, где хаотичные осколки воспоминаний духов драконов вступают в суровое противоречие с устоявшимися нормами классического Дао.
У драконов Самсунга никогда не существовало никакой иерархии, цвет был обусловлен генами и отнюдь не всегда обязан был совпадать со спектром умений – это было сугубо индивидуальным выбором, и совпадало лишь в той мере, в какой родители стремились передать собственные таланты своему крылатому чаду. Кстати, говоря о крыльях, нельзя не затронуть тот факт, что бескрылых ящеров к драконам не особенно и относили, ибо эта ветвь пошла от романа Нюйвы с самим Лун-Ваном – вероятно, самым могучим и уж точно самым большим из драконов первой волны. Их дети – альфа-наги – дали свое потомство, которое впитало в себя черты драконов, но в большей мере являлось гигантскими ящерицами с интеллектом среднего нага, которыми себя и считали. Другое дело, что никто не заморачивался по этому поводу – альфа-нагов тоже почитали, а степень почитания союзников в древних царствах никак не регламентировалась (не успел еще туда Фуси добраться), поэтому явным отличием было лишь то, что земноводных, бескрылых «драконов» значительно реже вплетали в Лун-Хань. Но, повторимся, нигде в древнем Самсунге не существовало системы оценки, согласно которой даже желтые (обожаемый, как можно догадаться, цвет) драконы котировались выше зеленых или черных.
Такой же миф и о любви к сокровищам и их накопительству. И сложился он из слияния реалий двух разных эпох. У драконов Самсунга не было ни малейшей причины играть в Плюшкина, и связь с сокровищницами заключалась лишь в том, что именно драконов иногда просили их защитить; да и то в большей мере этим просто пугали потенциальных ворюг. Но народу хватило парочки раздутых историй о расправе дракона-стража с наглыми злоумышленниками, чтобы образ, как и желалось правителям, сформировался и прочно застрял в массовом сознании… Вторая же реалия импортировалась в Даосскую культуру гораздо позже – когда обнаружилась странная тяга к драгоценным металлам и кристаллам у драконов, мигрировавших с Картахены. Но об этом стоит рассказать отдельно.
***
Золотая эпоха Лун-Хань приблизилась к завершению в финальной трети последнего (в поздней хронологии оно называется первым) тысячелетия эры титанов. Вряд ли были и будут в истории острова более безмятежные времена. Царства еще не упирались друг в друга, а потому радостно обменивались товарами и знаниями, от монстров защищали драконы, от усобиц – доступные системы ценностей и правил, подаренные богами. Разве что редкие, но глобальные вторжения мешали совсем уж расслабиться: драконы Лун-Чана на севере, монстры и великаны под предводительством Чи Ю в среднем царстве, небесное вторжение десяти солнц – на весь остров… Но в этих событиях люди были больше жертвами и созерцателями, нежели прямыми участниками. А главная беда – это когда вплетаешься в круговорот борьбы сам, и не можешь затем вырваться из взаимной вражды, чтобы дальше плыть по течению комфортного Дао.
Если восстанавливать даты, то в нарушении гармонии виноваты не столько драконы, сколько люди. Точнее, люди первыми нарушили баланс гармонии, а немного позже, независимо от них, свой спорный ход сделали и драконы. Люди начали воевать между собой еще в середине тысячелетия, когда лидеры срединного царства, пострадавшего от вторжения орды Чи Ю, взялись продвигать идею единой империи, которая коллективно отвечала бы на глобальные угрозы. Тяньшаньцев поддержали северяне, испытавшие схожую беду парой веков раньше. А вот остальные царства идею интеграции не оценили. Градус напряжения рос очень медленно, плохо знакомые с усобицами ханьцы – банально не умели испытывать длительную агрессию в адрес собратьев. Но слово за слово, провокация за провокацией, и между широко расползшимся на запад северным царством и царством собственно западным начались первые стычки. Общей границы у них по-прежнему не было, и теперь правители торопились застолбить земли раньше соседа и надуть границу поближе к его городам. В этом с запасом преуспели северяне, но стратегический промах такого подхода быстро вскрылся, когда в начавшихся стычках западникам было гораздо проще снабжать пограничные отряды из более близких к границе поселений, и на этапе взаимных набегов без захвата территории северяне постоянно терпели поражения, пусть в редких случаях успеха и завладевали добычей посолиднее.
Сердясь из-за неудач, повелитель северного царства отправил к границе большой отряд, навстречу ему выдвинули оперативно подкрепленный местным ополчением отряд западников… Запахло жареным (возможно, оправдавшееся предчувствие), и драконы, курировавшие ближайшие к границе области, полетели договариваться о снятии с нее напряжения. Между собой они договорились легко, а вот во время попыток посланниц пояснить волю драконов солдатам случилась трагедия. Бойцы стали возмущаться, почему ими пытаются командовать драконы, посланница с запада использовала недопустимый на патриархальном севере оборот речи в адрес правителя, какой-то оскорбленный этим придурок выстрелил в нее из лука и на беду всего отряда попал точно в шею… Умирающая посланница еще не успела, как следует, истечь кровью, когда прилетел ее дракон и подчистую спалил отряд северян. Пока дракон с особой изысканностью добивал нервного стрелка, вторая посланница, из солидарности с первой, совершила самоубийство, прилетел второй дракон и, не зная, кому за это мстить, на всякий случай превратил в жаркое другой отряд…
Драконы, надо отдать им должное, собрали сородичей, выложили без прикрас историю своего бунта и попросили вместо обычного самоубийства путем свободного падения с вершины горы позволить им совершить ритуал и оставить свои духи в одном святилище, дабы всем рассказывать эту постыдную, но предостерегающую историю. Судя по тому, в каких подробностях рассказ дошел до нас, им дали добро, однако история стала не предостережением, а иллюстрацией начала конца Лун-Хань.
Так и хочется сказать, что описанным казусом в отношения между людьми и драконами был вбит кол недоверия, и дальше отношения стали ухудшаться, но это не так. Разве что легкий оттенок отчуждения закрался в некоторые сердца, и приграничный инцидент стал именно предваряющей иллюстрацией, но не причиной дальнейшего раскола в отношениях. Правители, опьяненные противостоянием, не сделали нужных выводов, армия запада под предлогом снятия напряжения с границы (!) вторглась в северное царство, за северян вступились тяньшаньцы, и началось долгое, безыскусное (опыта ведь никакого не было) военное противостояние, в которое вскоре втянулось восточное царство, догадавшись, что после победы коалиции над западом, следующим на очереди будет именно оно… Страшно представить, но эта тягомотина, известная как Война четырех поколений, длилась сто лет, за время которых ни разу не состоялось хоть сколько-то большое сражение – череда кровавых набегов, и вялотекущий градус постепенно разрастающейся ненависти. Драконы с самого начала отказались принимать участие в бестолковых людских усобицах, что постепенно вытесняло их из круговорота значимых событий. А когда правнукам зачинщиков войны надоело-таки сражаться, и западные элиты согласились с уже спокойным вхождением в империю (востоку пришлось спешно делать то же самое, с южным – долгая история), уже добрая половина локальных союзов между поселениями и драконами растаяла , а на острове все чаще появлялись уже совсем другие драконы…
Это были то ли беженцы, то ли разведчики с Картахены, прознавшие, что на Самсунге крылатым ящерам живется в кайф и решившие покинуть Аргонианский полуостров, где число драконов явно не соответствовало полноте пищевой цепочки. Генофонд драконов Самсунга, наоборот, беднел, и иммигранты были бы кстати, если бы не одно (всё то же) «но»: это были уже совсем другие драконы. Мало того что общество драконов на Картахене было куда более жестким, так еще и обитала эта община в горах вокруг могильника отходов из Ложа Урана, до сих пор отчаянно «фонящих» разрушительными образами времен Титаномахии и Большого Сдвига. Драконы в свое время поселились поближе к могильнику, видя в нем мощный источник энергии, и, «всеядные» по своей энергетической сути, совершенно не желали понимать (боги пытались объяснить), почему им стоит придерживаться какой-то там высокочастотной диеты. Можно только представить, каких энергий нахватали за века драконы Картахены, и ничуть не удивиться их повышенной агрессивности и целой россыпи других спорных качеств.
Местные драконы чувствовали в пришельцах чужеродные веяния, однако, опять-таки всеядные, не считали их явным недостатком, идя на поводу у видовой солидарности и гостеприимно вовлекая собратьев в жизнь острова. Не сказать, что драконы-аборигены научились у мигрантов плохому в большей степени, нежели те переняли хорошее, однако произошло главное: открытые ментальным потокам, драконы Самсунга на неосознанном уровне нахватали такое количество негативных ментальных программ, что это еще не раз аукнется в веках. Пока же их воздействие проявлялось локально – в виде роста агрессии очередного дракона, решавшего, что лучший способ взаимодействия с людьми – это запугивание, шантаж, требование жертв или хаотичное употребление в пищу…
Хуже стали люди, хуже стали драконы… Пусть и не настолько, чтобы поставить под угрозу развитие острова в целом, ведь к концу эры титанов весь Вендор уверенно увеличивал заряд агрессии, и подросшая жесткость обитателей Самсунга, наоборот, позволяла меньше опасаться будущих столкновений что с людьми, что с монстрами. Куда хуже, что уже после гибели Гипербореи в ментальный план будут внесены радикальные изменения, касающиеся драконов – произойдет так называемое «стирание веков», которое отбросит драконов Самсунга на уровень не самых развитых нагов.
***
Если вы вдруг решили, что эта эпическая манипуляция была проведена каким-нибудь злоумышленником 80-го уровня с гадкими целями, то угадали лишь с цифрой. На самом деле акт стирания прошлого драконов из ментальных планов (технически, кстати, не стирание, а обратимое окутывание неодолимой пеленой) был согласован с рядом титанов и богов , а его целью были драконы Картахены, в условиях тотального развала цивилизации ставшие смертельно опасной силой и, согласно аналитическим данным, всерьез обдумывающие идею подчинения себе обескровленного Вендора. Застарелая обида на выгнавших их на задворки Вендора богов и людей, усиленная деструктивными импульсами могильника, достигла критического уровня, и, когда в Вендоре появился могучий гость, способный не только внушать драконам ментальные программы, но еще и укутать пеленой забвения мрачное прошлое – это было справедливо воспринято как дар Творца.
Собственно, со своей задачей пришелец справился блестяще – драконы Картахены, в один день забывшие прошлое своих предков, утратили объединяющую идею тотального реванша. Более того, теперь в ментальных слоях транслировалась новая программа, внушающая ящерам мысль, что драконы на самом деле являются хранителями мира и людей. Что именно с этой целью они созданы богами и должны спокойно жить в отдалении, дабы в случае большой угрозы прийти на помощь. Немного позже появилась и дополнительная программа, намекавшая, что главным хранителем станет самый могучий дракон, и являющаяся не чем иным, как провоцированием драконов на внутренние конфликты с целью уменьшения их популяции…
Этот план был во всем превосходен (этическая сторона – второй вопрос), если бы дело касалось лишь драконов Картахены. Но, к сожалению, точечно изменить ментальный план было не под силу и крутому пришельцу, поэтому всеми эффектами зацепило и вполне позитивных драконов Самсунга…
Мы уже отмечали, что на уровне одной личности драконы особым умом не отличались, превосходя, разумеется, обывателя, но уступая вполне себе среднему мудрецу. Колодцем знаний для драконов являлся ментальный план. Понятно, что и личная память у них имелась, но ящеры так привыкли пользоваться своеобразным ментальным Интернетом, что жесткого диска (еще и частично битого от спорадических замыканий во время создания скрывающей завесы) теперь было вопиюще мало, с учетом того что пользоваться им драконы едва ли не разучились . Из всего богатства прошлого они помнили теперь лишь пережитое лично, и то частично, причем затирание веков произвелось так тонко, что драконы, наоборот – как будто очнулись после сна, где им снились чужие жизни, и только теперь начинается настоящая – своя, в которой они – хранители мира от глобальных угроз, которым нужно жить в отдалении и выяснять, кто больше достоин быть верховным хранителем.
Пришелец, сам выглядевший как огромных размеров синтез дракона со скорпионом, наше мнение о тонкости своего труда не разделял.
- Грубая работа, - признался он Ли, когда они ментально беседовали в Куньлунь. – Времени не было аккуратно подчистить, так, чтобы остальной пласт не повредить, а обиды предков и их истинную цель создания стереть… Месяц-два, и могли начать нашествие… Я моделировал войну – вы побеждали с большой вероятностью, но почти все осколки цивилизации канули бы в забвение… Пришлось кромсать по текущему дню… Обидно немного, что эти все равно глупостей от могильника нахватаются, а твои позабыли все, что ты в них вкладывал… Если позволишь – помогу, чем смогу: новые программы вобьем точечно, восстановим поврежденные воспоминания – теперь-то времени больше, чем нужно.
Ли кивал и помощь не отверг. А когда Пелена Майи отделила два острова от остального мира (ну почему это не произошло немного раньше?!), масштаб восстановления памяти предков вырос многократно – теперь можно было работать с ментальным полем всего Самсунга, внушая нужные программы всем живущим на нем драконам. Вся эта работа простой не была, и не один дракон слетел с катушек из-за информационных перепадов в ментальных слоях. Правда, за пределами острова такое происходило куда чаще, и именно этими «короткими замыканиями» в сознании драконов объясняется совершенно хаотичное поведение многих из них, описанное в десятках легенд разных народов. Похищение девушек, тяга к драгмету и кристаллам и многое другое – следствия пульсаций в ментальном поле, откуда драконы всех последующих поколений пытались выцарапать хоть что-то из «стертых веков», но если выцарапывали «битые файлы» старых программ, то, как правило, не понимали, что с этим делать и тупо следовали этим программам в искаженном или неполном их виде…
***
За несколько десятилетий совместной работы Ли и Скипера удалось хотя бы частично восстановить память последних веков, вернуть смысл в жертвенный труд драконов-духов и возобновить традицию взаимного служения людям. Другое дело, что о былом уровне отношений оставалось только мечтать. Причем тут драконы вообще не виноваты. Просто за прошедшее время многое изменилось – империя возродилась в еще более стройном виде, в основу общества прочно легли каноны Дао от Лао Цзы, древние времена были объявлены дикими и надуманными, а на место старых традиций приходили новые. Вписать в новый регламент драконов стало, мягко говоря, непросто, тем более что люди уже не единожды успели столкнуться с ними как с противником, несколько раз одержали коллективную победу, и статус владык поднебесной крылатые ящеры в массовом сознании подрастеряли. При этом их собственные амбиции также выросли – они видели свою мощь, лишь в размытом виде «помнили», что такое Лун-Хань, поэтому не испытывали трепета от самого факта симбиоза с наглеющими человечками.
С большим трудом удалось найти компромисс, вплетя драконов в императорский дом в роли друзей императора и хранителей династии: императора такая «крыша» не могла не порадовать, а самим драконам льстило, что они союзники важнейшего из людей острова. Хуже, что теперь возникала проблема с вплетением остальных. Давая драконов в союзники более местечковым правителям – занижали статус уникальности императора, да и драконы ощущали бы свою неполноценность по сравнению с теми, которым достался «небесный наместник»… Довольно простой выход подсказал продолжавший чувствовать вину Скипер, и одним драконам теперь поручалось быть хранителями лично императора, а другим – помоложе – вверялись целые города. Оставшимся драконам предлагалась свобода выбора союзника, и этот выбор списывался на волю небес. Дескать, если крылатый гигант выбрал себе неброскую деревушку, то это ни императорский дом не унизит, ни статус больших городов – раз выбрал, значит, что-то почуял дракон в потоке Дао – может быть, будущего воина великого защитит или философа. Оставалось лишь внушить подобную мысль о потоке Дао самим драконам, дабы и они не испытывали ущербность, помогая какому-то там поселку, но, как несложно догадаться, такое внушение больших проблем не вызывало…
***
Тем не менее, в условиях разрастания империи многим драконам показалось, что остров явно потерял в уюте. Поэтому некоторые мигрировали на повторно осваиваемый Синай, некоторые направились (или вернулись) на Картахену, а отдельные смельчаки выдвинулись «покорять» континент. Может быть, это и к лучшему, ведь, когда через несколько веков почти образцовая империя Хань, (в немного более расширенном значении именуемая Даоссией (Дао Цзы): за рубежом особенно прижилось именно это название, причем значительно пережив непосредственно империю) рухнет под тяжестью накопившихся внутренних противоречий, отношения между людьми и драконами существенно изменят центр тяжести. «Если мы были на равных с жителями великой империи, то теперь, когда ее жители обнищали, а правители обмельчали – мы должны находиться на гораздо более высокой ступени в двусторонних отношениях!», - решили драконы, и в логике им не откажешь.
За века, в течение которых недавняя империя неустанно дробилась на все более мелкие фрагменты, прекрасная традиция Лун-Хань была искорежена до неузнаваемости. Там, где драконам некому было противостоять, некоторые из них, обнаглев, стали требовать себе в жертву красивых девушек или скот (тут на красоте вроде бы не настаивали). Более-менее порядочные за это сохраняли видимость приличий и защищали местность от других драконов или монстров, но находились и беспредельщики, в стиле «платите за защиту от меня самого»… Там, где сохранялось сильное войско, уже люди могли начать охоту на живущего поблизости дракона, а потом настырно приставать с вопросами «куда припрятал свое золото?»… Если на несколько десятков драконов острова приходилось полтора, верных истинной традиции, то это хорошо. Впрочем, как раз им люди отплатят по заслугам, когда через несколько веков, закалившись в постоянных усобицах и освоив более совершенное оружие, изгонят с острова почти всех «диких» драконов, но не тронут старых друзей и их потомство.
Другое дело, что с той поры Лун-Хань почти окончательно изживет себя. Два-три рода драконов будут хранить традицию, выискивая среди людей родственную душу и соединяясь с ней в симбиозе. Но все это уже, как правило, на личном уровне, без красивых обрядов и взаимных обязательств перед местным населением. Новый всплеск интереса к драконам возникнет, как водится, тогда, когда последние из них практически перестанут показываться даже небольшим группам людей. Тогда внезапно начнется настоящий драконий бум!.. Начнут восстанавливать обряды (теперь просто уже без участия самих драконов, зато с коллективной имитацией при помощи каркасов и ткани), поднимать исторические сведения, в очередной раз классифицировать, рисовать, внедрять в уместные и неуместные легенды, лепить на подходящие или неподходящие изделия… В общем, ничего нового…
…Незадолго до МП на острове, словно насмешка над продолжающимся драконобумом, появятся несколько самых настоящих драконов с Картахены. Словно кадр из прошлого, они начнут терроризировать деревни и даже города, вновь требуя девушек: сначала как дань за покровительство, затем как жертву за временное «прощение» старых обид народа перед драконами. Императору, помешанному на идее возрождения империи, долгое время будет не до драконов (пока советники не подскажут хитрые ходы), зато, как и в былые времена, помогать начнут монахи даосских школ. Впрочем, все это уже немного другая история.
Странный бунт Чи Ю
Далеко нас унесло во временной шкале. А ведь перед тем, как подробнее окунуться в жизнь ханьцев эпохи Дао, неплохо бы ненадолго остановиться на уже не раз озвученном эпизоде древней истории острова. На эпическом южном вторжении, равных которому остров не узнает, пожалуй, до самого МП.
Южное царство всегда стояло особняком. Если вы помните, в первое время ханьцы вообще не считали равнины местами, пригодными для жизни. Отголоски большого потопа давали о себе знать, и, когда Фуси спровоцировал этап разветвления, южное царство числилось таковым лишь номинально, являясь просто цепью крохотных поселений, страдающих от набегов обильно населяющих равнины монстров и великанов. Вся эта живность сбегала на остров из разных уголков Вендора, прослышав о завидной толерантности титана Ли ко всем земным тварям. Некоторые из них сумели оценить выдержку Ли и постарались встроиться в микроклимат Самсунга без заметного ущерба его текущим обитателям, но ясное дело, что основная масса беженцев приняла дружелюбие аборигенов как данность и тут же начала устанавливать собственные правила, позабыв, что именно за это была гонима из предыдущего ареала обитания.
Ли не уставал грустно удивляться извращенной фантазии богов, за не слишком-то долгую Титаномахию успевших наплодить всех этих тварей. Собственно, те, кого конкретно плодили, почти без исключений подохли, но перед тем умудрились найти способ продолжить род (тут уж нимфы нечаянно подсобили) или скреститься в новый (аналогично). Титан прекрасно видел, что на юге реально зреет угроза всему острову, но закрывал на это глаза, считая частью Дао.
Яростнее других с ним спорил молодой бог Чи Ю, не желавший мириться с такой версией Дао.
- Вся эта нечисть в один прекрасный момент пройдет по острову лавиной, и что тогда? – сердился он, не умея в силу молодости сдерживать эмоции, как следует. Возможно, кровь драконов проявлялась.
- Тогда таков путь Дао, - отвечал Ли бесстрастно, всем видом показывая абсолютную очевидность такого ответа. Но для Чи эта очевидность не была приемлемой.
- Но неужели нет версии Дао, в которой мы с драконами разносим эту толпу, пока она не объединилась вокруг кого-то, способного мыслить большими масштабами, нежели пожрать?
- Дао всегда восстановит гармонию, но наше личное испытание в том, чтобы избегать насилия и не устраивать заторы или водовороты в течении Дао.
К сожалению, Чи Ю гораздо глубже запала в душу первая фраза.
- Хватит ли у нас сил стать орудием Дао, восстанавливающего гармонию, если только обороняться и отвечать на действия агрессора? – бросил он, продолжая слушать пульс фразы «Дао всегда восстановит гармонию».
- Надо стараться, - просто ответил Ли. И добавил почти вслед. – Если так беспокоишься – воплотись в одного из южных монстров. Хотя бы в великана… В лучшем случае, поймешь их логику и перестанешь ненавидеть.
- А в худшем – буду знать их слабые места, - закончил нетерпеливый Чи. – Но я уверен, что это единственный вариант…
Ли никогда не было важно, чтобы последнее слово оставалось за ним…
***
После этого он не общался с Чи до последней их встречи в саду Куньлунь. Бог сразу после беседы наелся фруктов и брезгливо перевоплотился в великана. Следом за этим Чи были одна за другой сыграны роли целого ряда жутковатых существ южных равнин, и бог, вероятно, увлекся. Его наставник Шеньнун, в первые годы опекавший горячего нравом бога, как раз ушел на тонкие планы, следить за изменениями в мышлении Чи стало некому, и в какой-то момент тот прошел точку психологического невозврата, когда уступил скользкой, но такой красивой мысли:
- Что, если испытать Дао? Погрузить весь остров в хаос, а потом посмотреть, сумеет ли Дао восстановить гармонию? Да, Ли скажет, что тирания прожорливых монстров над целым островом беззащитных людей – это тоже гармония Дао, но это на самом деле только пустой треп, и такая тирания будет тем самым затором на пути течения Дао…
Позже будет принято считать, что Чи бросал вызов Дао, перестав верить в него. Но нам ближе версия с криком души, просящей Дао явить себя во всей вселенской красе, пусть и смыв течением гармонии эту самую бунтарскую душу… Ах, если бы подобный крик души был знаком в Вендоре только Чи Ю…
Боги с тревогой наблюдали, как сильно их собрат вжился в роль южного лидера. Но на контакт он не шел, а когда избежать общения было невозможно – обходился уверенными фразами о том, что решил сделать вверенное Шеньнуну и освоить южные земли. Даже внимательные изучения реалий вроде как подтверждали правоту Чи – народ, названный им мяо, удивительным образом влился в жизнь южных равнин, а монстры и великаны вовсю меняли хаос на порядок, помогая строить людям городоподобные поселения. Слегка напрягала взгляд повышенная милитаризация всех обитающих здесь сил, но регулярные стычки людей, монстров и великанов в самых разных комбинациях – больше напоминали тактические игры, нежели агрессивные баталии.
Их смысл прояснился нескоро, и случившееся оказалось для жителей Самсунга громом среди ясного неба. Чи Ю без предупреждения сорвал с места всю свою колоссальную армаду и двинулся на Тянь-Шань, сметая все на своем пути…
Тянь-Шаньское нагорье в то время было густо заселено людьми, животными и драконами, а теперь все это, включая Шанди, обращалось в дымящиеся руины и пищу для бойцов взбесившегося бога. Драконы на сей раз не стали медлить и выступили в защиту местных собратьев, к сражениям подключились и боги, которым личное участие Чи Ю развязывало руки. Но обладавший чрезвычайным колдовским даром, лидер южан превосходил, пожалуй, любого из них, а умелая система управления отрядами, в которой лично подготовленные им люди руководили тупой силой в лице гигантов и монстров – сводила на нет подавляющее преимущество богов в численности, а драконов – в боевой мощи…
В мифах говорится, что война шла сто лет, и в это сложно поверить. Хотя, учитывая количество боевых единиц и их нешуточную живучесть у обеих сторон, можно снизить мифическое число раза в два, не больше. Опустошение Тянь-Шаня вряд ли заняло так уж много времени – люди, насколько известно, оперативно сбежали подальше, а удерживать неприступный Куньлунь воскресающие в нем же боги и улетающие в случае опасного ранения драконы – могли чрезвычайно долго. Орда Чи Ю была непобедима на равнине, очень хороша даже в боях на плоскогорье, но для осады заоблачной цитадели оказалась недостаточно сбалансирована. Быстрые, но неуклюжие великаны сяоай, мощные, но медлительные гиганты куафу – одинаково плохо себя ощущали на узких перевалах, еще и под регулярные налеты драконов. Люди мяо в условиях банальной осады переставали играть важную управленческую роль, поэтому вообще были отправлены домой. Разве что демонические помощники и ловкие звероподобные монстры позволяли держать осажденных в постоянном напряжении, потому как умели перевоплощаться, легко скользили по самым узким выступам и могли уклоняться от огненных атак драконов. Но бестолковые монстры от голода стали жрать друг дружку и вскоре закончились, а демоны в атакующих вопросах были не особо сильны, поэтому для ударного кулака не годились, и осада превратилась в банальное «кто кого пересидит».
Если бы не вопиющие образные таланты самого Чи Ю, все закончилось бы гораздо раньше – танковая осада укрепленного высокогорного аэродрома, полного «рабочей» авиации, обречена на неудачу: драконы посбрасывали бы великанов в ущелья за несколько десятков вылетов. Но бог-бунтарь мастерски напускал непроглядный маскировочный туман, нагонял ураганы, не позволяющие драконам использовать свое стратегическое преимущество, а сам, прекрасно понимая, что в терпеливости ему Ли не превзойти, в фоновом режиме готовил хитрый план штурма.
С помощью маскировки и иллюзий ему удалось убедить осажденных, что его армия оказалась совсем уж обескровленной, и группа богов, вопреки установке Ли, вместе с драконами бросилась в контратаку, в то время как с тыла должен был ударить большой отряд собранных в предгорьях диких зверей, которыми управляла группа союзных альфа-нагов и, судя по некоторым описаниям, даже людей. Эта вспомогательная армия давно уже ждала удобного момента, и он, кажется, настал – по крайней мере, Чи Ю уже несколько дней обходился без туманов и ветров, вероятно обессилев от нещадной многолетней эксплуатации своих способностей…
Но это была ловушка – Чи Ю специально брал паузу, чтобы накопить силы и теперь отрезать ударный отряд от спасительных стен. Налетел ураган, не давая драконам не то что вернуться назад, а и просто даже сориентироваться в пространстве, великаны по команде завалили камнями тропу в Куньлунь, туман окутал небольшое плато, на котором все эти годы и стоял лагерь бунтарей, а иллюзия рассеялась, и невидимый до этого резерв куафу бросился на растерявшихся зверей, которых принялись организованно доводить до паники демоны…
Несдержанность могла дорого обойтись пантеону и его союзникам – выманенные на плато, с текущим соотношением сил и, главное, в состоянии растерянности перед всё просчитавшим противником, они были обречены. Куафу истребляли зверей и нагов, тупые силачи сяоай по удачному для себя курсу взаимно аннигилировались с ковыляющими по земле драконами.
Защитников Куньлунь спасло присутствие в их рядах ярких лидеров, вовремя пришедших на помощь. Ли в классической для материального мира ипостаси Хуанди уже восстанавливал гармонию Дао с помощью меча. Мудрец Фэн-Хоу вроде как с помощью какого-то приспособления вывел из тумана часть войск, давая им возможность собраться с духом и перегруппироваться. Дракон Инь-Лун обрушил на поле боя страшный ливень, хотя бы уравняв хаос, творящийся на плато и ослабив ветер, что позволило драконам, пусть не взмыть в небо, но уже вполне мобильно перелетать с места на место, создавая оперативное превосходство в ключевых точках сражения. Все это более-менее отсрочило неминуемость поражения, но пока, правда, не давало шансов на общий успех. Тем более что Чи Ю наверняка должен был отреагировать на изменения в характере битвы…
Однако мятежный бог очень не вовремя пошел на поводу у своей несдержанности… Он рвался в Куньлунь уже столько лет, что теперь, когда близкая победа уже обдавала его пьянящим дыханием, решил не откладывать итоговый успех и прорваться в обитель богов сегодня же. Собирая энергии с поля боя, он концентрировал их и направлял в горы, заставляя яшмовые склоны рассыпаться и медленно, но верно заполнять череду ущелий, преграждающих путь в Куньлунь великанам. Годами Чи Ю, незаметно для осажденных, пускал по горам трещины. Это требовало немалых затрат энергии, поэтому так долго и длилась осада. И теперь, когда сеть трещин приготовила соседние склоны к обрушению – и нужен был подобный бой, способный обеспечить мятежника энергией боли и страданий, которую Чи Ю научился впитывать и ретранслировать. О, как обрадовался он, увидев внизу собирающиеся полчища зверей, словно специально направленных сюда для воплощения его задумки – может быть, это Дао благоволит ему, считая такой путь своего течения гармоничным?..
Вновь и вновь обращался Чи Ю то к рассыпающимся горам, то к кипящему туманом, водой и кровью полю боя, радуясь любым смертям – ведь боль великанов давала еще больше энергии, а уж боль драконов так вообще подарок небес, заждавшихся нового владыки!.. Главное – сохранить ударный костяк великанов, иначе с кем брать Куньлунь?.. Вот осыпалась еще одна, особенно массивная гора, превращая, наконец, узкую тропку в широкий перевал. Чи Ю изможденно выдохнул и дал ментальную команду последнему резерву куафу. Полсотни гигантов, сокрытых иллюзией между гор, устав от бездействия, ринулись на плато, чтобы сокрушить застрявших в статус-кво противников.
Но в запасе защитников Куньлунь остался еще один ход, пусть никто из них о нем и не догадывался, и сейчас каждый из богов и драконов мысленно решал: лучше отступить, пока не поздно, или попытаться всеми силами обескровить великанов, чтобы Чи Ю не с кем было крушить стены самой обители?
…Ханьские мифы не могут толком объяснить, кто такая Сюань-нюй, и откуда она взялась. Ее пытались подогнать под другие мифы, сделать помощницей Си Ванму и наставницей Ли в Дао любви, а в самые поздние времена стали вообще относить к феям… Но все сводится к одному – некая «таинственная (темная), изначальная дева, познавшая на небесах истинный путь» (Дао), появилась в критический момент и переломила ход битвы.
Сложно сказать, что конкретно она сделала. По всей видимости, дала одновременную ментальную команду каждому союзному бойцу (см. дальше) и воодушевила Ли, вручив ему какой-то особенный меч: прозрачный, испускающий лучи, уничтожающие демонов, и режущий камень, словно масло… Как только, повинуясь команде, все бойцы одномоментно вырвались из боя, оставив на плато одних лишь воинов Чи Ю, Сюань-нюй применила неведомую другим магию, заставив великанов кого в ужасе бежать, кого обезуметь и наброситься друг на друга, а кого и убив на месте. Изучая мифы, можно предположить, что Сюань-нюй применила акустическое оружие, но тогда непонятно, почему эффект не затронул союзников. Те, судя по описаниям, выждали, когда на плато воцарится междоусобное месиво, взяли его в кольцо и стали методично уничтожать врага. Драконы во главе с Инь-Луном, радуясь утихшему ветру, налетали и жгли огнем, Ли новым мечом вырезал вокруг себя целые поляны в рядах демонов и великанов, звери точечно атаковали беглецов, а боги подошли к уже все понявшему Чи Ю…
Говорят, что он попросил не трогать народ мяо, смущенный им против воли. Что в коротком диалоге с Ли пояснил свои истинные мотивы . Что сам настоял на собственной казни, а в последнем слове завещал похоронить его останки в двух местах: здесь, на плато Чжолу, и в саду Куньлунь…
Интересно, что было бы, не выполни боги его последнюю просьбу?..
Эпоха Дао
Империи и люди
Понятие Дао так часто звучало в нашем рассказе о древнем Самсунге, что складывается ощущение, будто эпохой Дао можно спокойно назвать всю историю острова. Но это ложное впечатление. Дао являлось ключевым понятием для Ли, богов и мудрейших из драконов, народ же, по мнению демиургов, был еще не готов осмыслить глубину этого явления . Так что ханьцы все эти долгие века поклонялись небесным богам, не забывая уважительно и несколько отстраненно почитать Шань-ди – высшего бога, Творца.
Из этого культа Ли и станет плавно выделять явление Дао, как бы обезличивающее Творца, но в остальном перенимающее все его функции. Людям свойственно заниматься переносом черт и функций с одного объекта (личности тоже) на другой, и образ Шань-ди за века как-то непростительно тесно сблизился с образами небесных владык, перенимая некоторые их черты. Ли считал, что это недопустимо. Он сам, его соратники, другие земные (для людей, конечно, небесные) боги – это исполнители, проявленные личности, которым свойственно заблуждаться, совершать ошибки и иногда даже делать откровенные глупости. Как это может сравниться с Творцом, создавшим буквально все Сущее?
Дао – это еще не сам Творец, это не все Сущее, а скорее Путь, по которому Сущее движется. Дао – это воля Творца, его великий, непогрешимый план, понять который ни людям, ни богам невозможно, а потому стоит просто его принять, положившись на то, что уж создатель всего лучше нас знает, для чего это создано, и что ему делать… И если Дао в целом можно хотя бы пытаться осмыслить, то думать о Творце – излишне, ибо легок риск навесить на него личные предубеждения, стоит только воспринять его как личность, пусть и куда более всеобъемлющую.
Именно из этих соображений Ли стал выводить понятие Творца-Шань-ди из ритуальной системы. Лучшим почтением Творцу будет следование его замыслу. Причем замысел может быть каким угодно, и не нам его судить, а вот законы Творца людям более-менее доступны, и лучший способ не нарушать их – это плыть по течению Дао, стремясь не вносить в гармонию покоя Дао малейших колебаний хаоса. Понятия Замысла и Закона для Ли долгое время были плохо различимы. Очень правильный по своему характеру, он не любил проявлений хаоса, а Замысел, как ни старался, не мог не воспринимать, как проявления именно хаоса, пусть и Высшего – хаоса в исполнении самого Творца. Только после близкого знакомства с Сюань-нюй, на самом деле носившей совершенно другое имя, титан начал чувствовать эту разницу, которая на словах звучит вполне понятной, но удивительно тяжела для глубинного осознания, когда дело касается конкретных проявлений. Зачем Чи Ю двинулся на Куньлунь? Если Дао это подразумевает, то нужно ли нам противиться его воле? Ладно, Дао подразумевает, что именно мы восстановим его гармонию более локальным проявлением дисгармонии в отношении войска Чи Ю. Но зачем тогда вообще было допускать этот поход, нарушающий гармонию? Если Всё – гармония и Замысел, то зачем Закон? Не проще ли жить только по Закону?
Вмешиваясь в битву на Чжолу, Сюань-нюй довольно грубо нарушала Закон, но она, как познавшая высший Путь, всегда действует в рамках Замысла. То есть по Закону Куньлунь должен был быть взят, но вмешательство Сюань-нюй восстановило гармонию в рамках Замысла. Как же не заблудиться в боковых течениях этой разницы между двумя Замыслами, если у тебя нет интуиции истинного пути? Как донести это до людей? Сделать четче законы? Создать позицию недеяния? Но этого ли от нас ждет Творец? А если бы никто из нас не вмешивался в путь течения, а если бы сам Творец занимался недеянием, то существовал бы этот мир и многие другие?.. Может быть, попытаться внедрить позицию недеяния для большинства людей, осознавая, что некоторые ее нарушат и внесут нужный для развития Замысла хаос? А затем основной поток все равно восстановит гармонию пути, выровняв его, как выравнивал амплитуду наших генетических экспериментов!
Нам, с детства по кусочку впитывающим отголоски подобных идей, уже успевших выразиться в трудах сотен великих мыслителей, покажется забавным, с каким трудом великий титан, способный строить мега-дворцы и управлять стихией, приходит к вполне знакомым нам выводам. Но не стоит забывать, что он шел по никем еще не проторенной дорожке и мог опираться лишь на собственные мысли и мысли своих современников, из которых никто не владел принципиально большими знаниями, касаемо этой непонятной планеты с ее странными законами. Даже Сюань-нюй, хоть и обладает интуицией истинного пути, но в знания это переводит не без труда, а ошибки, хоть они и вписываются в Замысел (но кто сказал, что в лучший из Замыслов?), тоже совершала. Что тогда удивляться титанам и богам, которые находят способ применения своих талантов, а потому могут двигать горы, но понятия не имеют, куда двигать, зачем двигать, и что такое горы вообще, в глобальном смысле, если вникать на всю глубину перевоплощения в них?.. После этого отступления лучше еще разок прочитать последние предложения предыдущего абзаца, ибо именно в них – отправная точка учения, которое Ли в несколько заходов внедрит в своем народе, явно нуждавшемся в более-менее доступных пониманию берегах, между которыми можно было без особого вреда для острова плыть в будущее.
Из стороны в сторону
Это происходило в те непростые времена, когда жители острова окончательно погрузились в хаос и метались из стороны в сторону, не зная, куда идти. Мы поставили запятую в рассказе о создании первого образования, претендующего на звание империи, «сохранившись» в том месте, где говорилось о начале правления династии Чжоу землями четырех царств, уставших от Войны четырех поколений. В книгах же в таком месте желательнее ставить финальную точку – дескать, «война закончилась, и все стали жить дружно в одной большой стране», ведь иначе никакого хэппи-энда, так как очень скоро все началось по новой. И даже с еще большим размахом…
Вряд ли могло быть по-другому. Люди научились воевать и ненавидеть, поколениями впитывали злость в адрес соседей, опыта жизни в полноценной империи не имели, поэтому стоило возникнуть управленческому кризису, как начались волнения. Запад захотел снова жить независимо, не делясь с центром качественной рудой и пищевыми припасами. Северяне, уже вполне восстановившие страну после атаки драконов, не понимали, почему ими правят из наспех отстроенной в Тянь-Шане куцеватой столицы, претендующей на преемницу срубленного под корень Шанди, но не годящейся в подметки величественному Даньтяню. Восточное царство, больше всех недовольное безальтернативным присоединением к империи, только искало повод, чтобы покинуть этот рыхлый союз… Уровень недовольства рос и не предвещал ничего хорошего.
Чжоу уже тогда сгенерировал признанный грамотным ход – общую победоносную войну. На роль противника отлично подходили живущие в изоляции племена мяо. В свое время их не тронули, повинуясь ретранслированной через драконов воле богов, но ведь уже столько времени прошло – что их, вообще теперь нельзя тронуть? Тем более что драконы играют все меньшую роль, да и поколение уже сменилось…
Словом, объединенная армия империи отправилась на юг, где устроило нечто близкое к геноциду. Первоначально таких планов не было, но мяо так здорово сражались, что обозленные ханьцы решили внести коррективы в задумку и присоединить к империи земли мяо уже без самих мяо… Уже тогда возникли противоречия между западом и центром, поскольку первые, понеся не столь значимые потери, настаивали на изгнании выживших в южные земли, а тяньшаньцы, потерявшие множество бойцов и вспомнившие былую обиду за Шанди, собирались вырезать всех подчистую. Военачальник западников Шин Ли отказался выполнять приказ Чжоу, составил увесистый список тех, кого нужно было непременно отпустить (люди творческих профессий, дети, мыслители), а когда список был высмеян и порван, пошел на принцип. Шин Ли во главе своего отряда пробрался ночью к ожидающим казни мяо, перебил охрану и отпустил бедолаг на волю, став спасителем нескольких тысяч жизней. Потрепанная армия центра не могла без огромных потерь победить вставшую горой за Шин Ли армию запада, попыталась отмстить иначе, но, отправленные на тотальную зачистку обескровленных деревень каратели, нашли лишь горящие лачуги – предупрежденные разведчиками Шин Ли мяо, пользуясь знанием троп и страхом солдат перед местными демонами и монстрами, успешно избежали резни. Удалось схватить лишь двух зазевавшихся западных разведчиков, которых убили и частично привезли потроллить Шин Ли. Усобицу не допустил специально прилетевший из Хаоцзина (столица запада) дракон, который также передал Шин Ли послание гуна : «Не вставать в позу и уходить, а стоять до конца, чтобы принять участие в дележе земель».
В общем-то, из-за этих земель конфликт и перерос в войну, моментально развалившую глиняную империю. Шин Ли, в отличие от северной и восточной армий (им тут делить было нечего), и не собирался уходить и, уверенный в своих солдатах, спокойно ждал повод отомстить за разведчиков. Из Чжоу прикатил сам Чжоу (да-да, город без ложной скромности был назван в честь династии), стал утверждать, что земли мяо лежат слишком далеко от запада (не поспоришь, кстати), а центральная область как раз нуждается в плодородных землях, чтобы обеспечивать себя пищей, не напрягая регионы (снова все верно), да и река очень удачно соединяет Чжоу с новым районом (ну, понятно, наверное)… Умелый в бою тактик, Шин Ли в данном случае не нашел аргументов против, вернулся в Хаоцзин и с радостью услышал от гуна, что однобокое решение императора – пощечина западу, и принято решение покинуть империю.
Чжоу близоруко верил в исторические прецеденты, поэтому был уверен, что север снова с ним, а восток – не факт. Он направил отряд на границу с восточной провинцией, надеясь демонстрацией силы простимулировать потенциальных сепаратистов, однако неожиданно боевые соединения севера сделали примерно то же, а их гун объявил о независимости. Войско востока радостно смело стимулирующий отряд, Шин Ли повел свою дружину в земли мяо, а Чжоу, вконец растерянный, попытался справиться хотя бы с самой сложной проблемой и согласился предоставить северу и востоку полную независимость и амнистию, если они поддержат его права на Ханойскую долину (земли мяо). К досаде Хаоцзина, и северяне, и даже восток согласились с предложением, что грозило западу большими проблемами. Правда, восток спустил дело на тормозах и в итоге отрядов не предоставил, но северяне, имея к западу исторические претензии, выделили Чжоу несколько отрядов, а что гораздо хуже – выдвинули основную армию в район спорных земель, заставляя запад дробить свои силы.
Даже тактический гений Шин Ли вряд ли позволил бы ему одолеть сводную армию центра и севера, не имея под рукой всей военной мощи своего региона. Помогли драконы, которые по просьбе Си Ванму (не забывшей, что после ухода Гуаньди она в некотором роде ответственна за запад, где ее столь рьяно чтят) прилетели на северную границу и тянули время долгими «консультациями» с северными коллегами. Это позволило Шин Ли дождаться подкреплений из приграничных северных отрядов и дать отпор с армии Чжоу.
Правда, по разным причинам бой сложился не очень удачно – отряды Шин Ли понесли немалые потери, сам он был ранен, и императорская армия, пусть и потрепанная, но сохранившая боеготовность, после перегруппировки, скорее всего, задавила бы западное войско числом. Если бы не совершенно неожиданное для всех вмешательство чосонов.
Стоп. Какие чосоны? Они-то откуда взялись?
А ведь мы упоминали об этом народе. И теперь самое время взять короткую паузу, чтобы познакомиться.
Новый игрок
Чосоны всегда чувствовали (и будут чувствовать) себя несколько в стороне от остальных ханьцев, к которым чисто технически так же относятся, как и все остальные жители острова. Ведь Хань – на древнем языке имело значение Путь (в более образном смысле – Млечный путь), и цивилизация получила это название еще до собственного появления, когда Ли размышлял о предназначении своего народа и хотел, чтобы этот народ тек во времени, подобно млечной небесной реке, являясь ее условным земным отражением.
Забавно, что сами чосоны в поздние века будут считать себя потомками особенно древнего народа, жившего на этих же землях в прекрасном государстве Хвангук. Даже при первом приближении в описании этого государства настолько легко угадывается Золотовечье, что становится ясно: Хвангука, в чосонском его видении, никогда не было. В поздней ханьской традиции, кстати, тоже все чаще будут звучать легенды с явно торчащими ушами континентальных мифов времен, предшествовавших Большому Сдвигу, и спешить обвинять что одних, что других в фантазерстве – не нужно. Разгадка проста: многие буддистские монахи не ограничивали свое паломничество внутренними землями, а за пределами Покрывала Майи во время трансов ловили реальные древние образы, которые затем транспонировали на родные реалии. Вообще, если копаться в мифологиях каждого вендорского народа, то можно голову сломать, пытаясь понять, почему одни и те же сюжеты звучат с совершенно разными именами и территориальными привязками. И ладно бы речь шла лишь об очевидных поздних заимствованиях, но ведь и стержневые, несомненно, древние, мифы перекликаются, заставляя нас отыскивать связанный с конкретными личностями оригинал, а копии с фантомными богами и героями – банально игнорировать. Вот, например, мы не словом не обмолвились о ханьском боге Гуне, который дал людям огонь, а потом… ну, вы поняли – орел, печень… А ведь первые упоминания ханьской версии этого мифа найдены еще в древние времена, явно намекая на то, что миф был не грубо заимствован, а считан то ли последними шаманами древней Хань, то ли первыми даосскими монахами, успевшими нахвататься из общего информационного поля Вендора континентальных историй, пока его не прикрыло покрывало Майи…
Да-да! Чосоны. Мы помним… В общем, реальная дата их появления заметно младше, но в самом начале истории осталось яркое белое пятно: нам ничего не известно о боге по имени Хвангун. Он относится мифом к одному из четырех небесных людей (небесных понятно, но почему четырех?), и то ли был реальной личностью, халатно не учтенной ханьскими исследователями, то ли являлся чосонским вариантом одного из первых демиургов острова. Впрочем, это просто минутка занудства, ведь ключевым персонажем чосонского сотворения считается другой бог: Хванин Хвангунович – сын загадочного небесного демиурга, отвечавший за солнечный культ и общение с огнем.
Причем стандартный миф так построен, что прямое руководство первыми чосонами осуществлял еще и не он, а уже его сын: Хванун Хванинович. Однако в храмовых хранилищах удалось раскопать записи, утверждающие, что Хванун был отражением Хванина – стало быть, его земной ипостасью: культурным героем, который повел три тысячи выпестованных отцом «заготовок» для будущих чосонов на юго-запад Самсунга – в земли гористого полуострова Пэктусан. Там, в живописных горах, возле удивительно красивого озера Чхонджу, Хванун обучил народ базовым навыкам (стандартный набор: ремесла, медицина и сельское хозяйство), дал ему законы и с помощью не вполне понятных экспериментов – оставил наследника по имени Тангун. Тому столь явное высокогорье показалось подходящим разве что для богов, и чосонам, вслед за своим новым правителем, пришлось спускаться пониже, чтобы возле реки Ханган основать уже вполне земной город Асадаль, который и станет первой столицей местного государства Кочосон.
Ханьские историки, надо сказать, чосонским мифам не поверили. Они посчитали, что все это интерполяция общей космогонии: что Хвангун – это Творец, Хванин – это Ли, Хванун – Фуси, Тангун – Хуанди, а Синси – коварная попытка по-своему назвать Куньлунь. Это мнение быстро распространилось, и, что характерно, даже после того как чосоны зазвали ханьскую ученую делегацию на озеро Чхонджи и показали руины совершенно необычного для людских рук дворцового комплекса – уже закрепившееся мнение о чосонской интерполяции далеко не сразу удалось вытравить из ученых умов и особенно из оперативно накрапанных сочинений.
Мы ломать копья не собираемся, поэтому предложим остановиться на версии, что бог Хванин – это действительно независимая личность (у ханьцев явная путаница в попытках изобразить бога солнца) единого пантеона. Этот бог не участвовал в разделении земель по сторонам света, а, вероятно, внял совету Ли и продолжил готовить выбранную группу людей, делая собственные акценты на развитии тех или иных качеств (чосоны и правда отличаются от ханьцев). Задержавшись на пару веков, Хванин в ипостаси Хвануна привел свой десант на пустующие земли Пэктусана и, пользуясь более качественной и целевой подготовкой народа, сумел за одну земную жизнь вложить в него добротный запас базисных знаний и умений. Сам Хванин после этого, видимо, ушел на тонкие планы, ибо в мифах, отражающих последующие эпохи, не фигурирует, как и бог солнца у ханьцев. Народ же, повпитывав в себя божественную красоту Синси и Чхонджу, спустился вниз – обгонять имеющих двухвековую фору, но объективно более «сырых» на стартовом этапе ханьцев пяти царств.
…Дальнейшая история государства Кочосон не очень отличается от того, что мы рассказывали о ханьцах в целом – отвоевывали у зверей и монстров жизненное пространство, дружили с драконами, между собой не сражались, развивались плавно и в рамках четкого русла, на старте предложенного демиургом… Однако существенное отличие Кочосона в том, что он не познал ни вторжений драконов или великанов, ни войн между царствами, истощившими и земли, и народы ханьцев. Воля б чосонов, так они и в описываемую выше войну не полезли. Но понимание, что империя, впитав в себя не слишком далекую от восточных границ Кочосона Ханойскую долину, поползет и дальше – заставляло встать на сторону менее жадного в территориальном смысле западного царства, с которым к тому же уже не один век имелись торговые контакты, еще и без наличия общих границ.
***
Веками жившие в мире, чосоны не имели впечатляющей воинской традиции, но в сложившейся ситуации это и не было ключевым фактором – опытным бойцам хорошего тактика Шин Ли не хватало именно количества копий и луков. И хоть чосоны предусмотрительно послали в помощь союзнику отнюдь не всех своих солдат – этих отрядов хватило, чтобы почти сравняться в численности с армией Чжоу. Шин Ли воспрянул духом и, невзирая на ранение, лично повел сводное войско в контратаку, которая стала для имперцев, уже настроившихся на совсем другой характер ближайшего боя, холодным душем. Шин Ли, понимая, что отсутствие боевого опыта у союзников может стать большой проблемой, использовал их как вспомогательные силы, во многом – как банальное пугало. Ремесла на полуострове Пэктусан были в почете, поэтому бронзовые доспехи чосонов сверкали на солнце так же ярко, как наконечники копий, а стрелы летели сравнительно далеко и в заранее указанные зоны, куда штурмовой отряд Шин Ли умышленно не входил…
Западному царству такое нещадное отношение к себе обошлось довольно дорогой ценой – половина отряда пала в бою, Шин Ли не сумел восстановиться от запущенной ради победы старой раны и умер, едва вернувшись на родину. Однако имперская армия была разгромлена, северное и восточное царства принесли свои извинения и богатые дары, а у чосонов, обошедшихся почти без потерь, даже мысли не мелькнуло о том, что теоретически можно воспользоваться ослаблением соседа и поставить его в зависимые отношения. Напротив – выживших штурмовиков теперь умоляли инструктировать местную армию, чтобы та была готова выдвинуться на помощь в случае агрессии северян…
И вот снова бы точку поставить… Но история так любят запятые, которые все портят…
Века дробления
Если бы сепаратисты знали, к чему приведет их свобода от едва заметного, если честно, давления Чжоу, то, возможно, и не стали бы рушить Терракотовую (как назовут ее историки) империю. Сепаратизм еще обоснован, если есть реальные культурные, социальные, религиозные или хотя бы исторические противоречия. Народы же Хань отличались лишь в мелочах и стояли на общем фундаменте единой культуры, религии и истории, еще и имея идентичную социальную архитектуру… А в такой ситуации стоит лишь начать чертить новые границы, а потом быстро входишь во вкус и уже даже самую умозрительную разницу считаешь достойным поводом для отделения от соседа.
Поскольку новые отделения произошли почти сразу после падения империи – столицы царств, с чьей стороны осуждения любого сепаратизма сейчас смотрелись бы как насмешка над собой, упустили момент, когда можно было поджать гайки. Пример подал центр, где после гибели императора Чжоу каждый сановник норовил урвать себе власть и земли, а потому Тянь-Шань моментально покрылся сеткой высосанных из пальца границ. Общественно-политическая структура была еще очень далека от признаков феодализма, поэтому отделялись буквально поселками и деревнями, на радость народу, которому было невдомек, что нынешние лидеры уже скоро найдут способ укрепить личную власть отрядами местной самообороны и сделают первый шаг к переходу в феодальные отношения.
Для остальных царств новости из Тянь-Шаня долетали в виде радостных визгов торжествующего народа, и эта волна истерии быстро передалась и им. «Почему им можно, а нам нет?», - вопрошали себя местечковые сановники, формально ограниченные в правах, а теперь внезапно оценившие перспективы, открывающиеся после отделения от единой структуры власти. «Почему им можно, а нам нет?», - повторял народ, не видя особенных перспектив, но радуясь уже самому факту своего свободолюбия и причастности к совместной эйфории… После недавних сражений армии трех из четырех царств были изрядно прорежены, воевать со своим народом не хотелось… Может быть, и правда проще править одной столицей и прилегающими к ней землями?..
Ханьцы, как и задумывалось демиургами, были послушным народом, легко воспринимающим происходящее. Но то ли отголоски драконьих генов редко, но синхронно и метко обдавали народ стремлением к хаосу, то ли буйные всплески неуклюжего бунтарства действительно свойственны всем правильным людям… Ну, или народ по-своему понимал дозированно дошедшие до него первичные постулаты Дао, считая, что легкость принятия происходящего касается и легкости участия в любых изменениях общества.
Аж до начала последнего века эры титанов ханьцы будут дробиться на все более мелкие территориальные образования, которые быстро начнут воевать между собой за неминуемо возникшие спорные участки границ. Эйфория сепаратизма чуть позже захлестнет и восток, и крепкое войско местного гуна никакой роли не сыграет, так как каждый солдат – родом из какой-нибудь местности, и перспектива защищать родной дом почти для любого была приятнее службы на благо давно уже никакого не небесного наместника, а простого человека, называемого гуном…
Не избегут общей участи и чосоны, до обидного быстро перенявшие ненужные повадки соседей и разделившиеся на три дружественных, однако независимых микрогосударства, союз которых стали называть Самхан… По иронии судьбы, самым большим неделимым фрагментом ханьской политической мозаики станет Ханойская долина, из-за раздела которой формально и началось самоубийство империи. Мяо эти земли никто, естественно, не вернул, зато именно сюда, в слияние Чжуцзян (Жемчужной реки) и Меконга веками сбегали обделенные при разделе территорий люди. Имевшие общую беду и аллергию на слово «граница», они основали здесь общину, которой дали не слишком модное в то время название Гуаньчжоу , и с тех пор только обрастали осваиваемыми территориями, впитывающими новых и новых беженцев. Когда кому-то из агрессивных феодалов (он был уровня под названием хоу – следующего за гуном и старшего, по сравнению с бо, цзы и нань) пришло в голову грабануть расписанные путешественниками плодородные земли у Двуречья – его встретило такое огромное по меркам времени войско, что бедолага вместе со своим отрядом бежал без остановки до самого дома…
Лао-Цзы и Дао Цзы
Когда Ли в смертной ипостаси мудреца по имени Лао-Цзы успел глубоко осмыслить Дао на уровне человека и начал бродить по городам и селениям, Самсунг уже перестал дробиться на уделы и находился в стадии консервации границ. Общество еще не было феодальным в классическом понимании. Права хоу и прочих бо ограничивались рядом свобод простых жителей, нарушение которых грозило быстрым бунтом и свержением самодура, так как уровень подготовки (и экипировки) стражников не давал принципиальных преимуществ перед толпой разгневанных крестьян, неприступных замков строить еще не научились, да и чисто психологически начинающие феодалы еще не возвысились над народом настолько, чтобы диктовать свою волю беспрекословно. Встречались уделы с сильной рукой, попадались и близкие к анархии «оазисы народной воли»; и жизнь вторых была обычно организована хуже, намекая на скорый рост числа первых…
Момент для паломничества рупора даосизма был выбран идеальный. Быстро окруживший себя обалдевшими от его мудрости фанатами, Лао-Цзы мог без малейших опасений ходить как по лоскутовым провинциям, так и по превращающимся в полисы городам и говорить все, что считал нужным. Еще лет двести назад какой-нибудь кичливый гун теоретически мог бы наказать говоруна в случае острого несовпадения взглядов, а сейчас две-три таких попытки со стороны вредных хоу завершились тем, что последователи философа голыми руками отдубасили их стражников, демонстрируя способность Дао оперативно наказывать нарушителей гармонии.
Надо заметить, что мало из сказанного Лао-Цзы могло не понравиться ханьцам того времени. Картина мира, которую он рисовал, предсказуемо вписывалась в усвоенные за две тысячи лет каноны. Пропаганда философии недеяния (У-вэй) ложилась на хорошо удобренную почву – многие ханьцы сейчас хотели простого человеческого счастья, устав от хаоса избыточных действий последних веков. Не менее мягко вдыхалась в сознание и идея Дао Цзы – единой страны, в которой родство всех ханьцев таится на внутренних уровнях единства капель в реке, а не политического имперского единства тысячи кувшинов в принадлежащей кому-то молочной лавке. Маятник стремлений уже ушел от сепаратизма, и рассуждения мудреца о единстве всех ханьцев не только не раздражали, но и закладывали фундамент под грядущее объединение всего острова, до которого оставалось немногим более века…
Лао-Цзы вообще объяснял все в меру доступно. Ли очень тонко настроил нюансы своего воплощения с таким расчетом, чтобы, приходя к пониманию Дао на уровне человека, делать это буквально с нуля, а лишь потом открывать глубину каждого понятия и явления Дао еще и на уровне понимания титана. Немало постулатов отсеялись этим фильтром человеческого сознания, и Дао от Лао-Цзы, несомненно, выглядело беднее, проще и схематичнее объемной многомерной модели, доступной образной системе титана. Но столь же неоспоримо, что эта многомерность при передаче простому народу обязательно сжалась бы в менее гармоничные структуры, нежели это все конвертировалось в доступные постулаты еще в голове человеческого мудреца.
***
Продолжая взгляд Ли на Творца-Шан-ди, Лао-Цзы плавно избегал попыток наделить понятие самого Дао какими-то умозрительными категориями смысла. Дао являлось для него непостижимой сутью Бытия, Замыслом невыразимого Творца, вечным океаном взаимодействия всех вселенских сил, в видимом мире проявляющихся уже опосредованно. И создаваемая философом парадигма смыслов служила лишь пьедесталом для Дао – системой понятий, объясняющих, как относиться к тому, что постичь невозможно.
В целом, Лао Цзы старался не изобретать новых категорий, а повышать уровень понимания старых. Тем более что некоторые из них были делом рук предыдущих ипостасей Ли , с которым «маленький мудрец» ощущал странное родство душ . Концепция Инь и Ян существовала у ханьцев не один век, выражая диалектическое равновесие противоположных начал, но именно Лао-Цзы наполнил довольно локальное понятие вселенской глубиной. Инь и Ян уже успели прочно влиться в мировоззренческую систему ханьцев, и теперь Ли ими же иллюстрировал обновленную картину мира, которую дарил людям.
Дао – это непостижимое всё. Океан и река одновременно. Океан, состоящий из миллиардов рек, границ между которыми нет. Человек – это капля, которая плывет в невидимой океанской реке. Капля, которой дано выбирать, в какой реке плыть, но, если все равно плывешь в океане – зачем тужиться и менять ту реку, в которой тебе суждено плыть? Ведь на уровне Вселенной нет добра и зла, света и тьмы, хорошего и плохого – есть путь, который нужно преодолеть капле. И, пытаясь насильно изменить свой путь, капля нарушает общий баланс океана, в котором все реки текут так, как это дано Замыслом. Модель Инь-Ян стала для Лао-Цзы иллюстрацией этого баланса. Он лишь сожалел слегка, что обычный рисунок неспособен выразить одну из главных идей этой модели – постоянное движение вселенских сил. Обладавший нешуточным образным даром, Лао-Цзы любил создавать в воздухе истинный Инь-Ян – круглый шар, в котором черное и белое находились в неустанном движении, гармонично перетекая друг в друга. В рисунках же эффект динамики мироздания кое-как намечала форма капель, но оттенок некоего застоя все-таки снижал уровень осознания той чистой гармонии, которая создавалась мягким, взаимопроникающим движением противоположных начал, не давая позабыть, что Дао – это именно Путь.
Впрочем, о пути философ много говорил словами, а Инь-Ян позволял ему делать необходимый акцент на понятии равновесия. В первые годы размышлений над Дао философ, честно говоря, сам несколько путался в сочетании личного и вселенского равновесия. Следует ли тому, в ком баланс нарушен в одну из сторон, пытаться восстановить его, доводя себя до равновесия? Вдруг это нарушает общее равновесие вселенной? Нужно ли осознавшему истину разбойнику продолжать свой путь, обеспечивая условно злой половине вселенной паритет с условным добром, или же следует восстановить баланс в себе и отойти от дел в сторону недеяния? А вдруг У-вэй разбойника именно в том, чтобы оставаться им, а не пытаться переделать себя в крестьянина?.. Тогда молодой Лао-Цзы (выглядел он, правда, довольно зрело с ранних лет, еще и седовласый чуть ли не с пеленок) и пришел к одному из немногих, созданных им с нуля, понятий – Дэ.
На мгновенье отступив от темы, надо сказать, что Ли не был абсолютно доволен столь тщательно им спланированной «командировкой». Мало того что Фуси опять поторопился и наложился своим учением на его попытки принести народу гармонию, так еще и собственная миссия была выполнена на четверочку, потому что человеческий интеллект Лао-Цзы все же недостаточно четко выудил из Ли нужные для внедрения концепции Дао понятия.
Он, конечно, постарался использовать при написании своего главного и единственного наследия, книги «Дао Дэ Цзин», максимально емкие и многозначительные слова, давая возможность грядущим поколениям, словно в зеркале, видеть те многоуровневые смыслы, которые открываются по мере развития самого человечества. Но вся система даосизма не получилась настолько стройной, насколько этого хотелось титану, даже с учетом честного осознания, что у него и самого с этой стройностью имеются трудности. Особенно не нравилось Ли как раз-таки понятие Дэ, оставшееся слишком размытым и вошедшее с Дао в недостаточно гармоничные отношения. Изначально (как титан) он хотел разграничить Дао и Дэ, примерно, как Замысел и Закон. А получилось, что первое осталось вне категорий осознания, второе – вышло чрезмерно угловатым, и оба понятия в целом нахватали на себя множество смыслов (вопреки установке не пытаться постичь первое), в отдельных случаях еще вполне себе смежных.
Предлагая уже несколько веков воюющему народу модель мироздания, в которой категории добра и зла сливаются в одном высшем пути, Ли отчетливо осознавал опасность подобного подарка. Ведь когда нет зла, и всё – путь, проще простого оправдать самые мерзкие свои действия Замыслом Вселенной. «Я следую своему Дао!» - будет говорить отморозок, насилуя женщин и убивая стариков. «Я бы защитил их, - добавит могучий воин, поворачиваясь на другой бок, - но придерживаюсь У-вэй и не хочу нарушать баланс Вселенной». Собственно, на свою спешную командировку Фуси решится, как раз когда смоделирует последствия учения Ли и прочувствует глубину риска внедрения Дао в разболтанном обществе текущего времени, где четкие схемы правил, данные народу еще во времена небесных правителей, уже и так стирались новыми реалиями.
Но и Лао-Цзы уж явно дураком не был, поэтому, выпуская джинна из бутылки, искал способы не дать ему излишней свободы действий. Заветы Хуанди, Фуси и других первых правителей действительно устарели. Над тезисом «власть дана богами», видя глупость мелких правителей, уже откровенно посмеивались, драконы тщетно искали в своем кодексе то, что соответствовало бы изменившимся реалиям, а имевшиеся пока в «альфа-версии» каноны Дао трактовались в зависимости от сиюминутных нужд, обычно довольно приземленных. Учение Лао-Цзы должно было стать полноценным, лишенным багов, продуктом «Дао 1.0», и долгая, полная странствий, жизнь философа являлась не чем иным, как бета-тестом, выявляющим баги и позволяющим внести в движок Дао все последние наработки.
И вот понятие Дэ вписалось в движок не идеально точно. Вводя его в систему Дао, Лао-Цзы хотел упорядочить локальные проявления хаоса, сделать Дэ – персональным проявлением Дао каждого, способом найти свой идеальный путь в потоке вселенского Дао. И в этом смысле Дэ как поясняющий термин, что называется, зашел – нужно следовать своему Дэ и достичь такого понимания вселенского пути (закона), что любое твое действие будет укладываться в этот путь.
Другое дело, что практических способов отыскать свой Дэ Лао-Цзы не предложил, ограничившись лишь двумя рекомендациями. Первой была его еще самая ранняя попытка вписать Дэ в Дао как малое подобие большого. Тогда он решил уже упомянутую «дилемму с разбойником» сравнительно изящно, хоть и схематично: каждый должен достичь в себе баланса, и тогда Вселенское равновесие тоже будет гарантировано. Однако такой подход вызывал множество вопросов , и по ходу своего «бета-теста» философ пришел ко все тому же следованию У-вэй.
Вообще Лао-Цзы был далек от понимания У-вэй (не забыли, что это один из уже существовавших на то время терминов?) как недеяния вообще.
- Недеяние в крайней степени – превратит вас примерно в нее, - говорил он, указывая на свинью. И тогда ваше Дэ – будет равно Дэ ее пятачка, которым она в лучшем случае роет землю в поисках еды.
Однако более-менее стройный вариант У-вэй, который удерживал бы баланс между животным состоянием и бурной деятельностью, сам Лао-Цзы нащупал не сразу, долгое время обходясь общими фразами: дескать, лучше поменьше инициатив и побольше созерцательных ощущений. Высокий интеллект позволял философу без труда уходить от каверзных вопросов оппонентов, в случае чего прячась за непостижимость Дао. Другое дело, что от собственных аналогичных вопросов было не укрыться, и, невозмутимый на людях мудрец, иногда отнюдь не в стиле У-вэй с досадой пинал какой-нибудь стул, попадая мыслью в очередной тупик.
Ли сохранил аватару смутные отголоски собственных воспоминания о Золотом Веке, однако изначально понимал две простые вещи. Во-первых, осознанная гармония со Вселенной почти равных богам людей – в ближайшие века никак не достижима вновь. А во-вторых, мир шел уже другим путем, уровень образности стремительно таял, и даже далекий от техногенной моды, ностальгирующий по Золотому Веку больше многих, демиург Самсунга строил свою цивилизацию на абсолютно иных принципах. Тем не менее уровень взаимодействий жителей Золотовечья с Дао оставался своеобразным ориентиром, и требовалось найти нечто такое, что на меньшем уровне, но все же походило на ту, утраченную, модель жизнедеятельности.
В ипостаси Лао-Цзы Ли так много думал об этом, что буквально сразу после смерти философа на острове родится некий Коу Цуй-Хао, известный тем, что именно он станет основателем первого даосского монастыря, названного Шаолинь. Осознав, что словами даже чрезвычайно мудрого философа выразить хотя бы свое понимание Дао вряд ли возможно, практик по натуре, Ли предложит революционную для людей, собственную систему тренировок, позволяющих при должном усердии научиться чувствовать единство Вселенной и искать в ней свой Дэ.
Лао-Цзы же, так и не сумев сгенерировать четкий практический способ найти нечто среднее, между Дэ пятачка свиньи и Дэ золотовечников, уже незадолго до ухода, работая над «Дао Дэ Цзин», придет к варианту, который покажется ему оптимальным. В миллионный раз разглядывая трехмерную модель Тайцзи , в котором плескались Инь и Ян, старец думал о том, как в этом созидательном единстве противоположностей течет его капля. В каком месте этого символа сейчас находилась бы она? В черном или белом?.. Да, для Дао, для Тайзци – это, наверное, не так важно, но от того, что он сейчас напишет – зависят потоки многих рек единого океана… Напишет о недеянии – народ скатится к животным, напишет об отсутствии разницы – выпустит со дна тысяч душ мрак, лишь ищущий повод для проявления своей сути…
И Лао-Цзы, видя черный шарик в белой капле и белый – в черной, вдруг подумал, что можно совместить оба варианта выбора пути в своем учении, а уже каждый выберет, согласно уровню своего развития или повинуясь неодолимым потокам Дао. «Пусть основная масса людей пока остановится на У-вэй! И живет размеренно, идя по пути наименьшего сопротивления… А в этой массе все равно обязательно появится шарик противоположности – те, кто перешагнут У-вэй и обеспечат развитие народа, как борьба противоположностей несет созидающее движение. Как свет нужен тьме, а тьма свету, так и хаос нужен порядку, а действие покою. Полное недеяние всех грозит превращением океана в озеро, а затем в болото. Поэтому нужны те, кто будут нарушать гармонию . И ими станут люди, которые не побоятся моих догм, даже зная, что возможное нарушение гармонии грозит им противодействием. Чи Ю ведь действительно очистил юг от орд злобных существ, был покаран, но, может быть, это был наилучший из доступных вариантов Дао нашего острова?.. Да, движение сил в океане Дао, скорее всего, обеспечивается самим Дао и борьбой противоположностей, но в праве ли мы отказывать каждому человеку в создании своего личного узора пути, если он готов нести ответственность за то, что внес изменения в общий поток, а тем самым, возможно, внес свой вклад в продолжение движения?.. Пока общий уровень сознания низок – следует ограничивать большинство при помощи рекомендации недеяния, но, пожалуй, стоит оставлять лазейку и для тех, чье сознание готово… Этот Кун Фу Цзы как раз занимается строительством лазеек, и в сочетании с У-вэй может получиться даже вполне неплохо, так что зря я над ним подшучивал. Кстати, если присмотреться, разве наши с ним пути укладываются в недеяние? Вряд ли. Значит, дадим побольше шансов и новым философам пускать рябь по воде – все равно ведь Дао все обратит во благо… В конце концов, не исключено, что появление нашего мира стало возможным как раз благодаря стремлению условного Шан-ди нарушить устоявшийся порядок. Я часто говорил, что Тайцзи – скорее, непостижимый первородный хаос, который проявился, когда стало возможным разделить его на противоположности – сделать порядком. Но сознавал ли хаос себя хаосом, или считал порядком, пока Шан-ди не рискнул это проверить?.. Что-то чушь я понес… пора писать дальше, пока не забыл…».
После подобных размышлений, в «Дао Дэ Цзин» и будут внесены едва уловимые лазейки для тех, кому дано действовать. Старый перестраховщик, Лао-Цзы постарался минимизировать шансы неподготовленного читателя подхватить вирус «сверхчеловека», способного плевать на устои и нести хаос так, как ему вздумается. Поэтому подсказки, наталкивающие даоса на мысль, что У-вэй – это детские ясли и, переросший их, может идти, куда вздумается – зашифрованы с умом, и найти их сможет лишь действительно переросший. Найти и направиться по пути, кажущемуся наилучшим, но с осознанием ответственности и только при ощущении неодолимого внутреннего зова поступков.
Для остальных же оставались старые схемы, выраженные емкими афоризмами и если не помогающие, развивать в себе Дэ, то хотя бы служащие камертоном жизненных ценностей. Лао-Цзы призывал жить, подобно детям, делая то, что идет изнутри. Грань между действием и недеянием он намечал, призывая «созидать, но не владеть», познавать, но понимать, что познал лишь песчинку из пустыни знаний, говорить, но знать, что любое сказанное слово – есть лишь пустой звук, невыносимо далекий от молчаливого смысла этого слова, и даже звук сам по себе несет больше смысла.
Единственным рабочим способом развития Дэ философ назвал, разумеется, практику У-вэй, и сложно сказать, верил ли он сам в эффективность предложенного рецепта. Практика покажет, что медитативная созерцательность действительно положительно сказывается на высшей интуиции, но по сравнению с куда более четкими схемами Кун Фу Цзы – У-вэй выглядел слишком абстрактно, заставляя подсевших на Дао ханьцев, словно в насмешку над таким противником оценок и определений, как Лао-Цзы, искать хоть какие-то умозрительные способы оценить уровень своего Дэ.
Впрочем, не ему осуждать простой народ. Ведь под конец жизни философ замахнулся на создание глобального Дэ, стремясь оставить максимально невыраженным само Дао. И несколько запутался в понятиях , заставив последователей лишний раз поверить в пустоту слов. Пытаясь обозначить глобальный Дэ как всеобщий закон, он вроде как очистил от этого определения Дао. Однако не решился наделить Дао обозначением Замысла (ведь по Лао-Цзы Творец и Дао – одна суть, и к образу Шан-ди он обращался больше для упрощения размышлений; а как Творец и его Замысел могут быть одним и тем же?), в результате чего даосы станут называть двумя этими ключевыми понятиями то одно, то другое, что, само собой, снижало доступность фундаментальных основ будущей религии. По крайней мере, даосы многих последующих поколений будут еще не раз прятаться за непостижимость Дао, ведя беседы с оппонентами.
***
Что ж. Дао по меркам 13-го века ЭБ – во многом архаичная система. За века в мировоззренческие концепции добавятся тысячи штрихов, позволяющих гораздо лучше разобраться в оттенках всех ключевых моделей. И пусть Замысел по-прежнему непостижим, родилось множество объяснений именно на уровне пьедестала: как себя вести в условиях непостижимости этого самого Замысла.
В Дао чересчур много фатализма. Это модель мира-театра, где важно лишь сыграть роль, стараясь, причем, петь в общем хоре, желательно в последнем ряду. И хоть многие деструктивные силы будут старательно педалировать именно такую модель, вгоняя людей в фатализм неизбежного Апокалипсиса, где все решится за них, ключевые религиозные концепции постараются найти способы, с помощью которых человек, наконец, в полной мере распорядится даром свободы выбора. В некоторых из этих концепций довольно спокойно разрешается и противоречие между Замыслом и Законом, между деянием и принятием воли Творца (пути Дао)
Даже Конфуций действительно предложит более четкие ориентиры. А позже будет сгенерированы еще более универсальные тезисы. «Действуй, стремись творить добро, развивай себя, но принимай то, что послано Творцом, и будь готов нести ответственность за деяния!». «Если все пути – Дао, то, может быть, нужно выбирать тот вариант, в котором звучит наибольшая степень добра?». «Пусть равновесие в пользу тьмы восстанавливает кто-то другой – это его выбор. А я – буду развивать в себе свет». «Может быть, задача Бытия в том, чтобы Дао по уровню энергетики сравнялось с энергией Творца, а не оставалось в спорном балансе света и тьмы?»… И так далее.
Но сколько времени прошло между появлением всех этих тезисов и рождением постулатов Дао? Понятно, что за тысячу лет мыслители отшлифовали и отполировали сотни деталей в механизмах мировоззренческих моделей, еще и существенно модернизировав самые первые из них. Дао – действительно архаично в своем ортодоксальном виде, но именно оно было одним из первых настоящих фундаментов для последующих попыток более точного осмысления истинной сути Бытия.
Ли не хуже других это понимал, поэтому потратил еще не одно воплощение на доводку своей религиозной концепции. И, как уже говорилось, первым делом он принялся обучать наиболее одаренных ханьцев развивать свой Дэ не в течение долгой бездеятельной жизни, а с помощью революционно новых техник, которые в большинстве своем разрабатывал лично…
Этическое «кун-фу» как спасательный круг
Из проскакивающих на последних страницах упоминаний тяжело не сделать вопиюще очевидный вывод, что философ Кун-Фу-Цзы, появившийся на Самсунге в конце эры титанов – это воплощение одного из немногих «действующих» богов ханьского пантеона. Воплощение, несколько спешное (стоило ли ожидать иного от Фуси), однако на этот раз торопливость бога, как минимум, оправдана – опасаясь хаоса, в который способны ввергнуть народ смелые тезисы Лао-Цзы, Фуси решил скорректировать новую философию региона с помощью более четких социально-нравственных установок. И если поначалу Ли на такой шаг отреагировал хмуро, то с течением времени сумел оценить мудрость младшего соратника, превосходно сбалансировавшего философию Дао стройными морально-этическими нормами.
Титан не мог не оценить и определенную скромность Фуси, который в своей земной ипостаси крайне бережно отнесся к глобальным философским постулатам старшего товарища. В своих устных и письменных манифестациях Кун-Фу-Цзы совершенно не вторгался в космогонические и религиозные догмы зарождающегося даосизма, сосредоточившись только на социальном уровне, как раз-таки недостаточно четко обработанном Лао-Цзы.
Правда, от психологии недеяния Конфуций (для разнообразия мы будем использовать и очень популярную материковую версию его имени) ушел далеко, и предлагаемая им система взаимоотношений в глобальное Дао вплетается так себе. С другой стороны, расчерчивая предписаниями общественные взаимоотношения, Фуси отсебятиной занимался едва ли, по сути, попросту восстановив самые древние каноны, вырабатываемые еще коллективным разумом ханьских демиургов. Эти каноны устарели, превратились в пустые догматы, и то, как глубоко сумел модернизировать их аватар Фуси – заслуживает отдельной похвалы. Ведь мало того что этические нормы, предложенные Кун-Фу-Цзы, без натяжек отвечали текущему времени, так они еще и несли огромный потенциал дальнейшей модернизации. И то, что в обществе Даоссии времен повествования одной из фундаментальных точек опоры остается конфуцианство – лучшее тому свидетельство.
Описание самих постулатов Кун-Фу-Цзы много места не займет. То, что он дал народу – для нас уже давно ушло в разряд прописных истин. Причем прямо-таки откровением все это не было и для той эпохи… Но, возможно, главное достоинство конфуцианских правил морали – в том, как умело они были соединены и поданы. Вы наверняка запомнили, что Фуси был помешан на систематизации всего, к чему прикасался, и в данном случае это сыграло на все сто.
В период дробления земель все старые устои обвалились. Дао позволило народу расслабиться и хотя бы в общих чертах понять, как устроен мир. А Конфуций объяснил людям, как себя в нем вести…
***
Продолжая древнюю парадигму с разделом на пять частей, учитель Кун предложил народу пять праведных постоянств, радостно привязал их все к пяти стихиям и сплел меж собой. Гуманность (жэнь), справедливость (и), соблюдение обрядов (ли), рассудительность (чжи) и искренность (синь). Эти постоянства как бы вытекали одно из другого и создавали баланс, не позволяющий одному из постоянств перейти в соответствующий ему недостаток.
Кроме этого, Конфуций заявил еще несколько важных принципов, ставших затем базовыми, как минимум, на острове. Из его любимого «Не поступай с другими так, как не хотел бы, чтоб поступили с тобой» плавно разовьется взгляд на человека, пусть и не как на меру всех вещей, но уже как на полноценный субъект жизненного круга, а не бесправный объект то игр богов, то потоков Дао.
Куда более мощным ударом по юному даосизму мог стать принцип чжун (радостное служение), в описании которого звучал новый подход к социальному устройству, предполагавший, что каждый, имея для того подходящие способности, может занять любое место в общественной иерархии. Впрочем, сам же Кун и смягчил место стыка с даосизмом, четко сделав акцент на «подходящих способностях». То есть для построения гармоничного общества нужно было, чтобы люди занимали в нем самые гармоничные для их способностей места. А уж это прямая иллюстрация гармонии Дао… Не вульгарной его версии «Дао бездельников», тычущих всем в нос святость недеяния, а в устоявшемся, общепринятом виде, где каждый должен идти своим путем наименьшего сопротивления, согласно имеющимся талантам. И где закапывание своего таланта (а не попытка найти свою истинную ячейку в обществе) – считалось самым настоящим нарушением гармонии Дао.
Принцип чжун, как показало время, оказался потрясающим катализатором социального роста. Ханьцы с удивлением узнавали, что может, оказывается, существовать осознанное, радостное служение. Не потому, что иначе накажут. И не из вынужденного подчинения фаталистическим законам Дао… «Найдите в этом свое призвание и несите волю небес с радостью! Если же вы начальник – делайте так, чтобы вам служили с радостью, а не по одному лишь факту вашего социального превосходства».
Последнее замечание – важно. Чжун имел двусторонний характер и подразумевал взаимную лояльность между подчиненным и руководящим. Оставалось только воспитать таких подчиненных и таких руководителей, для чего и был предложен принцип вэнь, в упрощенном значении отражающий слияние социального, морального и культурного воспитания в единой системе обучения.
И все бы хорошо, да грянул нулевой год, принесший Гиперборее – гибель, а некоторым другим землям – череду разрушительных катаклизмов.
***
Когда стихии пустились в разрушительный пляс по территории Самсунга, смывая приливной волной чосонские города и провоцируя вулканы во все стороны рассыпать смертоносный пепел, его население только-только начало нанизывать на уже успевшую усвоиться даосскую модель основные принципы конфуцианства. Происходило это неравномерно, поэтому вышло так, что в одних поселениях народ спасался по принципам Дао, а в других – по предписаниям конфуцианства, и разница в подходах получилась изрядной. Впрочем, не результат…
Возможно, это несколько противоречит принципу жэнь, но вынуждены заметить, что даосизму катаклизмы оказали большую услугу. Его вульгарная версия, расползаясь, словно вирус, к началу разгула стихий покорила немало умов, и У-вэй, вопреки акцентам самого Лао-Цзы, все чаще воспринимался как подчеркнутое недеяние – проще говоря, полный пофигизм и разгильдяйство. И теперь, в условиях глобальных катаклизмов, такое превратное понимание Дао оборачивалось созерцательной пассивностью, не особо помогающей ленивым фаталистам выживать. На их фоне солидное сиюминутное преимущество получали более деятельные сторонники взглядов Конфуция, предпочитавшие не только оперативно действовать, но и помогать другим. Однако рекорды выживания ставили даже не они, а наиболее мудрые даосы, которым удалось особенно тонко впитать ту грань У-вэй, что предполагала не столько пассивную созерцательность, сколько рефлекторную спонтанность. Относясь к миру как к первозданной гармонии, они ощущали единство с ним в любом, даже самом невероятном его проявлении (извержения, потопы, цунами), и, склонные реагировать на происходящее на уровне первичных инстинктов – выживали чаще тех, кто предпочитал активную спланированную деятельность, что уж говорить о незадачливых ревнителях полного недеяния…
Понятно, что в топке катаклизмов погибло немало замечательных созерцателей, однако это была цена, которую Дао платило за взросление. Позже, особенно в стабильные времена Нефритовой империи, некоторые даосы вновь обратятся к пассивной созерцательности, но это будет уже осознанный дауншифтинг, общему развитию страны не мешающий. Сейчас же как раз выкристаллизовывалось классическое Дао, подразумевавшее хоть и обычно интуитивное, но все-таки действие. Возможно, без порхающих вокруг идей конфуцианства, выжившие даосы могли и опуститься на пару цивилизационных ступеней, совсем уж отдавшись на откуп спонтанности и инстинктам, которые в условиях обвала цивилизации чаще подталкивают к деградации – человек банально спускается на животный уровень, а его единство с миром нередко низводится до системы координат уровня вписанного в природу рядового животного. Вдумчивость же и поэтапное следование четкому плану действий – наоборот, способствуют быстрому восстановлению временно сброшенных социальных систем, поэтому, когда бунт стихий постепенно выдохся, и пора выживания сменилась этапом восстановления общества, конфуцианские ценности взлетели на бирже полезных качеств, побив все рекорды…
Откуда-то повырастали сотни деятельных пассионариев, быстро возрождающих общество и вовлекающих в этот упоительный процесс тысячи помощников. Тут-то и сыграло свою роль отсутствие в конфуцианстве собственных глобально-религиозных изысков, позволяющее сторонникам обеих систем без ущерба для мировоззрения или гордыни сливаться в одном порыве реконструкции страны.
И именно страны!.. Если при выживании отсутствие единых общественно-политических структур даже немного помогло , то теперь началась волна интеграции. Далеко не везде на принципах любви и милосердия. Отнюдь не одномоментно… Но настоящая волна – поднятая уставшими от хуторянства людьми, увидевшими преимущества социальной активности и еще не утратившими надежду построить общество, в котором можно будет действительно взаимодействовать на принципах любви, лояльности и милосердия, находя свой оптимальный путь в потоке цивилизованного Дао…
Это идеалистическая сторона интеграции. Другой же стороной стало банальное рвение множества новоявленных лидеров к власти. Как и опасались демиурги в своих последних воплощениях, немало людей решило, что их путь в гармоничном Дао – это управление другими. И если некоторые не ошиблись, то всем остальным пришлось убеждать в своем лидерском даре не только себя, но и окружающих. Кто-то удовлетворялся крошечным селением, другому требовалась полноценная деревня, третий мечтал рулить потоками Дао во главе города, а четвертые задумались: «Не замахнуться ли мне на царство или… страшно сказать… империю?».
Сочетание идеалистической и прагматической волн и даст тот невероятный эффект, когда уделы начнут сливаться, словно кусочки робота из жидкого металла. Причем если небольшие обычно соединялись вполне добровольно, то на этапе царств дело внезапно застопорилось. На роли лидеров царств (их теперь называли ванами) пробились самые честолюбивые, которые теперь, при всем уважении к чжун, желали испытывать лояльность к подчиненным, а не к начальникам. Когда все попытки и сепаратных, и общих переговоров ни к чему ни привели – начался период (к счастью, не эпоха) Сражающихся царств. И это далеко не первый и не последний случай в истории, когда эйфория единения и идеалистическая жажда перемен закончилась серией разрушительных войн…
Пять веков довольно кратко
Объединение всех Сражающихся царств в единую империю, которое провернул будущий император Цинь, привычно считать благим делом, и добрая доля истины в этом имеется. Войны между царствами действительно опустошали остров, поэтому их завершение принесло облегчение огромному числу людей. Другое дело, что Цинь, не умея остановиться на пути к поставленной цели, силой втиснул в империю и несколько областей, живших мирно и желавших делать это дальше без стороннего вмешательства. Но Цинем владела жажда собирательства всех земель под единой властью, и скидок он не был намерен давать никому.
При всех заскоках императора, ему нельзя отказать в отменном стратегическом мышлении. К началу правления своим уделом, носившим поэтическое название Яшмовое царство и занимавшим малую часть территорий старого Восточного царства, у Циня были едва ли не слабейшие позиции среди всех, кто претендовал на расширение территорий . Говорят, он прибегал к услугам демонов, документально зафиксирована эпизодическая помощь дракона, но все это может быть лишь домыслами и фантазиями летописцев, а вот создание первой на острове армии, четко разделенной по родам войск и действующей согласно многоступенчатым тактическим схемам – исторический факт. Цинь определенно обладал талантом полководца, да и императором может считаться неплохим, если великодушно простить ему два масштабных поступка.
Первым стало неуемное возвеличивание своей личности, в которой он всячески тужился показать бога. И если всякие мелочи, вроде титулов и расширения имени на когда-то священные Ши-Хуанди, можно великодушно не заметить, а склонность к строительству монументальных объектов – даже похвалить, то массовое уничтожение летописей и древних памятников под предлогом «История должна начинаться с меня» - любого нормального человека выведет из себя, а уж историков и вовсе заставит взбеситься. Это ведь у нас, к счастью, есть альтернативные источники информации о древней эпохе, а вот ханьским исследователям поздних веков придется по крупицам восстанавливать свою истинную идентичность, и на МП существует одновременно несколько альтернативных взглядов на историю острова, равно смешавших в себе, как правдивые сведения, так и бредовые фантазии фальсификаторов.
Вторым, уже менее однозначным, проступком стало преследование сторонников конфуцианства. И здесь Циня хотя бы можно попытаться оправдать тем, что Яшмовое царство с конфуцианством было знакомо не особенно близко, а главные противники будущего императора очень прочно опирались как раз на конфуцианских деятелей. Так что долгое правление Циня к принципам лояльности и пяти постоянств никакого отношения не имело. Единственным постоянством считался сам император, правивший железной рукой. И поэтому, когда он, впервые проявив непостоянство, благополучно скончался – выяснилось, что общих скреп у империи нет. К чему приводят такие ситуации, знает история любого мира – Яшмовая империя, также именуемая Дао Цзы, развалилась, не протянув и полсотни лет…
Но прецедент, как говорится, уже засветился. Люди увидели, что в управленческом и цивилизационном смысле большое государство имеет ряд преимуществ перед малыми. Во время правления Цинь были поставлены на место обнаглевшие драконы, наведен порядок на дорогах (как минимум, в отношении «демонов»), налажены торговые связи, восстановлены разрушенные войной города и селения… Поэтому, после предсказуемого распада империи на несколько крупных сегментов (Цинь умудрился еще и не оставить наследника), начался новый процесс интеграции, который, спустя пару десятилетий, приведет к образованию самой благополучной в истории острова империи.
Императором станет представитель династии Хань, однако одним из первых, внушающих уважение, шагов, будет указ, сохраняющий империи (наряду с названием Хань, разумеется) и недавнее название Дао Цзы. С учетом того, что династия Хань опиралась как раз на конфуцианцев – это было, мягко говоря, широким жестом, а объяснялось желанием соединить все конструктивные силы в одном социально-политическом образовании. Если название Даоссия больше приживется за пределами острова, то внутри острова империю чаще будут называть Хань, а уже через век добавится понятие Нефритовая империя, в знак уважения перед ее прочностью. И поскольку Хань – все же историческое название и региона, и народа в целом, поздние историки, говоря уже конкретно об этой империи, остановятся на варианте Нефритовая.
***
Четыреста лет стабильности – о таком могли бы мечтать многие регионы Вендора. Понятно, что локальные осложнения были. И области воевали, и монастыри враждовали, умудрившись найти непримиримые противоречия между даосизмом и конфуцианством, и империи в целом приходилось отвечать на непростые вызовы со стороны мистических сил… Но это в любом случае происходило на земле, объединенной общими границами, общим языком , общей армией и общими системами ценностей.
К сожалению, как операционную систему рано или поздно приходится переустанавливать, так и государства в какой-то момент перестают функционировать как операционная система управления обществом. И причин, кроме спорной теории этногенеза и более частных не столько причин, сколько поводов, очень часто попросту не найти…
В нашем конкретном случае, в полураспаде Нефритовой империи винят разные события и явления. Будь у Нефритовой империи активно действующие соседи, нет никаких сомнений, что обвиняли бы в первую очередь их. Но так как Аджария всегда жила собственными проблемами, а Синай дорастет до уровня угрозы с опозданием в пару веков, приходится искать тщательнее. Одни считают, что проржавела система управления, вопреки до самого конца работающим социальным лифтам. Другие винят «слабую руку вырождающейся династии Хань». У третьих главный разрушитель – это чосонское государство, действительно первым вышедшее из империи под влиянием волны обращения к своим собственным корням. Для четвертых всегда во всем виновны демоны, и в самом деле обнаглевшие к середине тысячелетия…
Надо заметить, что частично все обвиняющие правы, и перечисленные явления свой вклад в развал империи внесли. Другое дело, что это происходило на фоне и без того усиливающегося социального кризиса, вызванного великим множеством факторов, среди которых лично мы отметим ослабление веса конфуцианской морали и постепенную утрату даосского великодушия. Центры управления этими системами сместились в сторону монастырей, и уже там новые поколения духовных лидеров не сумели ни найти новых смыслов, ни вдохнуть энергию в старые. Духовные да и моральные истины со временем затираются, и каждому новому поколению чуточку сложнее отыскать генератор, разгоняющий мотор саморазвития. Когда это происходит в простых гражданах – это можно исправить открытостью и дружелюбием духовных (религиозных, этических) систем. Но когда внутренний вакуум возникает в душах самих служителей духовности (религии и этики) – начинается сущий кошмар: пытаясь заменить чистый огонь жажды саморазвития ложными целями, духоборец изрыгает совершенно левые «новые истины», ищет внешних врагов как инструмент закалки духовности, либо находит источник вдохновения в самых устаревших догматах, которые возводит в культ, яростно следя, дабы в них ничего не смели толковать иначе, нежели «открылось» ему…
Даосизм и конфуцианство сыграли в развитии народа огромную роль. Они же стали одним из фундаментов стабильности Нефритовой империи. Но именно их духовно неряшливые адепты стали одной из причин социального кризиса, когда взялись сначала враждовать между собой, а затем и вовлекать народ в эти разборки. Начав отстаивать собственную правоту, лидеры обеих систем незаметно утрировали каждый свою, желая отыскать собственную идентичность, не связанную с идентичностью конкурента. Из-за этого пострадали не только обе системы, но и весь пласт духовно-социальных ценностей, выстроенный как раз-таки на мягком стыке-сочетании обеих.
Приверженцам конфуцианства, пользуясь до сих пор сохранившейся доле великодушного пофигизма даосов, в результате долгого противостояния, прямых сражений и особенно интриг, удалось вытеснить их из системы вэнь , обвиняя в пропаганде архаичных, животных ценностей. Даосские духоборцы преспокойно удалились в монастыри и на лоно природы, а вэнь одно за другим воспитала три поколения карьеристов, в которых отсутствие той самой нотки даосского великодушия к Бытию – привело к началу гонки за социальным успехом. Стоило понятию Дао войти в разряд полумистических гипотез, и народ серьезно заземлился, перестав чувствовать глубинное единство капелек даосского океана. Ему еще оставались конфуцианские постоянства, но оказалось, что их недостаточно для гармоничного самоощущения. Видя это, адепты конфуцианства принялись изобретать новую религиозную систему, но вышло настолько безыскусно, что вообще отвратило народ от духовности, неба и вечных истин. А где мало всего этого, там и с любовью трудно. А без любви к ближним зашаталась и вся система пяти постоянств…
Но нет! Конечно, в утрате единства и вялом полураспаде империи виноваты чосоны и демоны!..
Многополярный Самсунг
С середины тысячелетия и почти до самого момента повествования остров будет представлять собой в разной степени обособленные центры (где силы, где мудрости, где еще чего-нибудь), которые будут искать способы уживаться между собой. И хоть формально эту пору можно продолжать считать эпохой Дао – логичнее отделить времена, когда понятие Дао – являлось основным фундаментом большинства Хань, от периода, когда этот фундамент расшатался, а место Дао в жизни многих стали занимать другие глобальные системы мировоззрений.
Борьба царей и религий
Отношения ханьских царств в эпоху многополярности существенно отличались от периода Сражающихся царств. Тогда новоявленные лидеры, одержимые идеями интеграции, с неистовым упрямством шли к своей цели, готовые ставить на карту имеющиеся территории, лишь бы получить шанс влить в них соседние. Теперь же, на обратном движении маятника настроений, большинство правителей стремилось просто удержать имеющееся. Само собой, и сейчас периодически будут появляться фанаты собирания земель, но их желания, не попадая в резонанс с общими настроениями народа, смогут воплощаться в жизнь лишь локально и ненадолго. Почти на каждое слияние одних территорий остров будет отвечать распадом других, и такая картина в общих чертах сохранится до начала тринадцатого века.
Не желая копаться во всех этих территориальных хитросплетениях, еще и на фоне большого количества белых пятен, вызванных порой не столько отсутствием информации, сколько ее разночтением, мы ограничимся короткими рассказами, посвященными тем или иным центрам силы, веры или знаний.
Империя времен полураспада
Окончание жизни Нефритовой империи было предрешено, когда вместо очередного наследника династии Хань – подростка-аутиста, целыми днями игравшего нефритовыми солдатиками – к власти попытались привести прославленного победами над демонами генерала Цзинь Цзы Линя. Генерал не относился к обычным воякам: он принадлежал к близкому императорской династии роду Цзинь, был довольно молод, не особенно глуп, в последних походах спас многие сотни людей от атак демонов, и по праву считался любимчиком народа. Его старшие родственники, видя, что лучшего шанса перехватить правление может и не быть (нижняя точка популярности лидера династии Хань и, вероятно, высшая, династии Цзинь), организовали целую кампанию, пропагандируя «новые времена, новые взгляды, новые традиции» и прочий стандартный набор заговорщиков. В итоге, в результате мягкого дворцового переворота мальчишку отправили в монастырь лечиться, а «временным хранителем империи», опираясь на армию, но стараясь проводить все под «народными настроениями», назначили Цзы Линя.
Это устроило не всех. Род Вэй в это время готовил ровно такую же комбинацию, просто с еще большим размахом и намереваясь не только сменить юного императора своим ставленником, но еще и «вернуть» столицу в давно позабывший этот статус город, уже переименованный из Чжоу в Шанди. Для этого в народе не один год сеяли настроения возврата к истокам древности, восстановления отношений с небом, более глубокого взаимодействия с природой, которая, устав от агрессивной цивилизации, «мстит людям, посылая демонов». Вспоминая прошлую главу, можно догадаться, что род Вэй опирался на группу даосов, не смирившихся с социальной победой конфуцианцев и решивших устроить реванш с помощью пропаганды древних ценностей, которые, как оказалось, готовы восстановить влиятельные Вэй в случае прихода к власти…
Но не сложилось… Успев неплохо прочистить мозги жителям Тянь-Шаня, коалиция «истоков» не преуспела в прогрессивном и технологичном Дань Тяне , где к тому же оказались свои игроки, имеющие козырь в лице обожаемого не только людьми, но и императорским драконом (вместе сражались с демонами, и Линь почти что спас потрепанного магией союзника), Цзы Линя.
Отчаявшись, словно декабристы, заговорщики союза «истоков» не рискнули устраивать полновесный и обреченный конфликт в недружественной себе столице, но подготовили все для этого в Шанди. Как представители высокой династии, они, разумеется, могли участвовать в выборах «временного хранителя», но отказались, а вместо этого лично пришли выразить недовольство самому Цзы Линю.
Что точно произошло во дворце – неизвестно. Случившееся могло быть как осознанной провокацией, так и несчастным случаем. Во время разговора возникла стычка, старейшина рода Вэй вроде как напал на Цзы Линя, тот уклонился, ударил мечом в ответ, но отца закрыла собой дочь Кингджао, почти тут же торжественно умерев на руках обескураженного «хранителя империи»… Уже само присутствие не наследной женщины на переговорах в по-прежнему патриархальном Даньтяне – как бы намекает на провокацию, хотя опровергать чисто спонтанный (вот оно, Дао) героизм девушки тоже не хочется. Вполне вероятно, что обе версии слились, и поступок Кингджао был не осознанной, продуманной жертвой ради рода, а заранее просчитанным другими подвигом…
Как бы то ни было, Вэй удалось добиться своей маленькой победы. Старейшина пафосно заявил Цзы Линю, что ради блага народа прощает хранителю империи его постыдный поступок, но подчеркнул, что случившееся – лишний раз показывает разницу между грубым севером и мягким югом , которым, вероятно, стоит временно разойтись.
- Временно? – машинально ответил благородный Цзы Линь, еще не пришедший в себя.
- Разумеется! – с нарочитой учтивостью ответил старейшина. – Настолько же, насколько ты являешься временным хранителем империи…
Конечно, озвученный статус позволял Линю силой усмирить взволнованный происшедшим и пошедший на поводу у вернувшихся Вэй Тянь-Шань. Но раскол уже произошел, одним сражением тут было не обойтись, а топить в крови империю, которую нужно хранить – «подбитый на взлете» Линь не решился. Он надеялся, что страсти улягутся, и связи восстановятся сами собой, тем более что Вэй вели тонкую игру и по-прежнему избегали слишком резких, провоцирующих на действия, шагов. Заявленный «развод» касался только отказа без утверждения в Шанди выполнять прямые приказы хранителя, а также перевода местных военных соединений под управление собственных военачальников, под предлогом, что так будет проще успокоить возмущенных убийством «их любимицы» солдат. При этом Вэй не заявляли, что Нефритовой империи больше нет, не отказывались платить налоги в Даньтянь, не короновали себя как правителей (тоже ограничились «хранителями»). Словом, спускали процесс на тормозах, при этом проводя ошеломительный объем работы на внешне невидимом уровне. Пропаганда возвращения к истокам набрала такой ход, что захватила в жернова и привычно неблагосклонный к конфуцианству восток.
Через два года Цзы Линь, считающий, что статус обязывает его всегда действовать, а не отсиживаться во дворце, героически пал в битве с демонами. Аутист Хань не демонстрировал видимых успехов в излечении, других чистокровных наследников, естественно, не было (иначе, зачем бы весь сыр-бор городили?), а клан Цзинь за это время успел так ловко подсуетиться в интригах, что показалось вполне нормальным вместо Линя назначить его младшего брата Гуанга – тоже довольно харизматичного, пусть и несколько ветреного парня.
Вэй увидели, что настал их час, и стали пошагово ускользать из-под крыла Даньтяня. Они официально провозгласили курс на возрождение традиций даосизма, вывели остатки своих частей из состава сводной армии (пару сотен всего – в ту пору армии были региональными, в первую очередь, из-за демонов, с которыми удобнее сражаться мобильными группами), а затем, наконец, объявили о восстановлении древней Яшмовой империи, еще и назвав Шанди преемником прежней одноименной столицы .
Цзинь же, на подсознательном уровне до сих пор испытывающие благоговейный стыд за нарушение четырехвековой традиции, не нашли в себе еще больше наглости, чтобы форсировать межрегиональный конфликт, поэтому сосредоточились на сохранении полученного и подготовке момента, когда статус хранителя можно будет переоформить на императора. Когда нечто подобное провернули Вэй, Цзинь поняли, что, оспорив воцарение их династии, лишают себя почвы для коронации собственной. Поэтому, пользуясь случаем, признали Терракотовую империю, а заодно провозгласили Гуанга императором Нефритовой, оправдав это тем, что если оставить его в статусе лишь временного хранителя, то он будет формально ниже рангом, чем император Зиан Вэй, торжественно коронованный в Шанди, а Яшмовая империя получит право стать еще и преемницей нынешней.
Таким образом, в относительно короткое время Нефритовая империя полураспалась, выпустив из-под крыла Яшмовую. Причем Цзинь недооценили уровень готовности Вэй, и, мало того что к Яшмовому Тянь-Шаню примкнул восток, так еще и южные области, во главе с Гуаньчжоу – отвалились в независимость. Громкое название Нефритовой империи носили только северные и западные районы страны, включая и без того уже автономную чосонскую провинцию, которая вскоре, подобно Гуаньчжоу, провозгласит независимость, вполне аргументированно объяснив это особенным историческим путем и самобытным происхождением.
И торопиться обвинять Вэй или Цзинь в распаде единой империи – не нужно. Здесь, конечно, показано, что именно их действия были триггером случившегося. Но, как пояснялось ранее, причины раскола были глубже. Еще пару веков назад провернуть трюки со сменой династии и восстановлениями древних империй было бы не под силу самым изощренным интриганам. Возможно, в потоках Дао попросту назрел этап многополярности острова, и уже Вэй и Цзинь стали всего лишь исполнителями его воли… Это не снимает с них ответственности, но позволяет не демонизировать излишне простых пешек в глобальной стратегической игре.
Силла и слабость чосонов
Как нередко бывает, мягкий раздел империи не только не стал трагедией, но и дал, по крайней мере, поначалу, неплохой импульс для развития разных ее осколков. Фундаментальные противоречия в глобальном масштабе имели и территориальное выражение, поэтому теперь фрагменты империи (а вскоре все вернется к термину «царство» или «государство») имели более цельный заряд и могли самовыражаться, без оглядки на недовольных сожителей .
Не везде это выльется в полноценные рельсы оптимального собственного пути. Чрезмерная активность конфуцианцев на северо-западе и даосов на среднем востоке – загонит эти союзы царств в узковатые рамки социальных и духовных традиций соответственно. А вот в более южных районах еще меньшим царствам как раз-таки удалось найти удачную нишу. Царство Янь со столицей в Гуаньчжоу стало успешным центром торговли, а чосонам удалось на фоне иногда немного избыточного пафоса самоопределения как совсем уж отдельной исторической единицы – найти в себе интеллектуальные резервы и заняться передовой на то время наукой.
Как мы помним, в конце эры титанов чосоны слыли умелыми ремесленниками, однако, больше других пострадав во время ГГ, откатились назад. Оно и объяснимо – волны тогда ворвались в узкое ущелье, смыв не только прибрежные селения, но и располагавшиеся дальше и выше поселки, включая лежащий, в, казалось бы, недосягаемых для воды холмах Асадаль… В довершение бед, остатки города засыпало пеплом внезапно (и ненадолго) проснувшегося вулкана Халласан, и восстановить древнюю столицу так никогда и не удастся. Выжившие люди разбегутся по менее жестоко пострадавшим районам, и полноценная жизнь вернется на берега горной реки Ханган только через несколько веков, когда поиск традиций и идентификации заставит чосонов изучать прошлое.
Раз нельзя восстановить, можно создать заново и назвать преемницей!.. Чосонские точки равновесия были так равномерно разнесены между районами, что для интегрирующего центра лучше всего годился город компромисса, с нуля построенный неподалеку от древнего Асадаля и названный в честь него же. Сюда мигом потянулись люди, уловившие зов дремавшего самосознания, начался бум восстановления утраченных секретов и технологий. И пускай общий текущий уровень технологического развития уже изначально превосходил «бронзовые чудеса мастерства» легендарных предков, сама идея поиска утраченных секретов – принесла отменные плоды. Потому что, стремясь «восстановить» секреты ремесленничества, пытливые и упорные чосоны перебирали сотни способов обработки материалов, где нечаянно, а где по вдохновению, находя действительно удачные. Так бывает: ища несуществующее в прошлом – можно найти в настоящем столько, что хватит на долгое будущее. И в основе большинства новаторских ремесленных штучек, которые выведут чосонов на лидирующие технологические позиции, как минимум, в пределах острова – будет лежать именно то, что удалось изобрести в период поиска древних секретов (на них же, разумеется, и списав).
Это очень в характере народа – пока остальные ханьцы идентификацию сводили преимущественно к духовным ценностям, чосоны совершили ремесленный прорыв, а уже потом стали облекать свое прикладное прошлое в духовные идеи, где разрыв между фантазиями и исторической реальностью оказался еще больше. Впрочем, запал духовных поисков быстро иссяк, и четкое, приземленное конфуцианство разогнало наносные фантазии, заняв в жизни чосонов очень прочные позиции и довольно удачно вписав в себя обрывки легенд о Хвануне, Хванине, Хвангуне и Синси.
Их государство получило название Силла, в честь одного из древних царств времен Самхана, по легендам, самого значительного из всех, а потому достойного стать историческим предшественником нынешнего образования. Титул главы Силлы поначалу назывался ваном, но, когда в других землях недоимператоров недоимперий откатили как раз-таки к ванам – чосонам захотелось выделиться, и была придумана хоть и строгая, но какая-то запутанная традиция с двумя типами крови: «святая кость» и «истинная кровь» (сонголь и чинголь соответственно). Не слишком удачно сбалансировав эти понятия, чосоны за каких-то лет семьдесят растеряли всех сонголей, в результате чего пришлось оставлять единственный род – чинголей, которые и правили страной ровно так же, как это делали ваны в Хань.
Кроме чрезвычайно прогрессивного в вопросах технологий новостроя Асадаля, у чосонов было еще два заметных центра. Поселок Кёнджу – был сосредоточением всех аграрных путей, лежал в плодородной долине Чингук и представлял собой очень горизонтальное, расползшееся территориальное образование. Хвандо же, как и Асадаль, был ему полной противоположностью – компактным каменным городком (в отличие от Асадаля, крепостью), расположенным на самом берегу моря и быстро превратившимся в преуспевающий торговый порт. Историческая память ограничивала число желающих поселиться на когда-то начисто смытом побережье, поэтому Хвандо сохранит свой колоритный каменный уют, а после войн с Синаем, во время которых именно Хвандо будет излюбленным местом для налетов – возникнет даже демографический дефицит. Впрочем, впоследствии все опять выровняется, когда на тучных землях Кёнджу начнутся свои проблемы.
***
Дабы доказать, что в заголовке не очередная примитивная игра слов, придется выдумывать описывать слабости чосонов, не позволившие им надолго утвердиться в роли независимого государства и глубоко самобытной, отличной от остальных ханьцев нации. И ключевая слабость, которую можно приписать народу в целом – в общем-то, одна…
Явные недоброжелатели будут использовать словосочетание «социальная глупость», но мы предпочитаем более точный термин «социально-политическая наивность». Называть глупым один из передовых народов (пусть и технически передовых) востока – глупость, куда большая, чем та наивная доверчивость, с которой чосоны позволяли себя обманывать что местным лидерам, что ханьским кукловодам. Сказали им, что они – наследники древнего Кочосона: колыбели великих технологий – «Да! Мы кочосоны, и будем искать древние технологии!». Сказали, что война с Синаем – священная – «Да! Воюем до последнего вздоха!». Сказали, что теперь будет лучше с верными братьями-ханьцами – «Да! Мы все – ханьцы! Одна дружная семья!..».
И сложно определить истоки такой милой легковерности. Возможно, просто Хванин, закладывая в свой народ желаемые черты, перестарался с легкостью принятия ситуации, и именно поэтому чосоны с таким куражным энтузиазмом воспринимают любые исторические повороты. В этом, надо сказать, немало и плюсов. Во всяком случае, на индивидуальном уровне. Чосоны исполнительны, преданны, покладисты и не склонны к унынию, во всем находя свои плюсы и громко им радуясь. Причем можно пытаться воодушевлять отдельного чосона сколько угодно, но приказ он не нарушит… Однако стоит внушаемой идее преодолеть некую невидимую планку – как эта идея начинает заражать самых наивных, стремительно передаваясь затем и всем остальным… В сугубо положительном обществе такая массовая эмпатия была бы отличной чертой. А так – ей не раз пользовались в своих интересах, как собственно чосонские же кукловоды, так и куда более прожженные в психологических боях ханьцы.
Например, после героической обороны Хвандо от синайских захватчиков, те настолько прониклись к ним уважением, что предложили мир на выгодных условиях. Но остаткам малой Нефритовой империи, которые уже давно вступили в войну с западным островным соседом, это было невыгодно, и ханьские деятели оперативно раздули тезисы о «священной войне двух островов, двух цивилизаций и двух культур», о «великом подвиге защитников Хвандо, в память о которых теперь нужно победным маршем пройти по синайским портам», о «раненом островном брате-ханьце, которого защищает родной брат- чосон» и т.п. Чосоны ожидаемо клюнули и радостно принялись воевать с синайцами, норовя везде доказать, что они, чосоны, достойны тех легенд, что о них слагают ханьские братья.
Неудивительно, что больше всего в этой изнуряющей, долгой войне пострадали именно жители Пэктусана. И тем более не должно удивлять, что чосоны с еще большим энтузиазмом воспримут желание ханьцев помочь восстановить страну после войны, как бы мимоходом уточнив, что это проще делать в рамках единого политического образования, и забрасывая те самые тезисы об одной дружной семье… Не пройдет и года, как Чосон всеми социальными и политическими структурами встроится в северо-западный союз царств (по сути, одно государство, управляемое из Даньтяня), а когда всплеск самосознания двухвековой давности окончательно уляжется, чосоны привычно легко поймут, что они – это юго-западные ханьцы, а чосоны – это красивый, но не особенно историчный миф.
Следует добавить, что Вселенной, вероятно, нравилась первозданная наивность чосонов как народа, и она постоянно минимизировала связанные с этим потери. Повальная мода на поиск древних корней – привела к научно-техническому подъему. Война с Синаем, кроме внутреннего истощения, принесла яркие внешние победы, объективное уважение соседей, а также тайные синайские знания и технологии, которые лягут в фундамент новых чосонских прорывов. Наконец, утрата собственной государственности – момент спорный. За правителем остался и титул вана, и привилегии, а все местные структуры сохранились, просто теперь над ними возводилась еще одна надструктура, по сути, не отличающаяся от имперской. За время пребывания в этом союзе царств, иногда называемом империей Цзинь (или Нефритовым союзом) и просуществовавшим до середины девятого века, никакого угнетения именно чосонов замечено не было: к царству Силла относились уважительно и продолжали воспринимать как основной ремесленный центр. И как-то совсем нет уверенности, что жители Силлы хуже себя чувствовали в роли части большой ханьской нации, нежели со стойким ощущением себя именно чосонами.
Так что единственным, что реально пострадало – стало чосонское самосознание, потихоньку растаявшее внутри империи Цзинь, а затем почему-то не воскресшее в очередной эйфории, когда эта империя сменилась на уже просто союз равных царств, а затем и на россыпь областей разного размера. Термин «чосоны» вернется только к началу второго тысячелетия; что удивительно, без каких-то там всплесков, а как сухой исторический-таки факт, легко доказанный одним из ученых-атеистов, которых тогда на полуострове Пэктусан развелось великое множество, под влиянием Ван Чуна – одного из лидеров Культа безбожников, ересь которого почему-то особенно хорошо прижилась именно здесь…
Еще через сто лет Культ безбожников Пэктусана будет сметен волной народного негодования, и народ, поймав обратный ход маятника, еще более серьезно увлечется духовным развитием. Под влиянием буддизма, чосоны плавно переместятся в истинно близкое им Дао, и тогда-то и зазвучит с особым восторгом потрепанная легенда о Хвангуке – прекрасном древнем царстве, жившем по идеалам Золотого Века и располагавшемся, конечно же, именно здесь – на полуострове Пэктусан… При всем личном предпочтении духовного развития атеизму, не можем не добавить, что во время расцвета Культа безбожников чосоны устроили очередную НТР, а в период медитативного трепета перед Хвангуком – разве что откопали несколько из них (Хвангуков), долго споря, какой из них настоящий…
***
Напоследок отметим, что чосоны МП не очень рады практически повсеместному отождествлению их с остальными ханьцами, которое – совершенная норма за пределами острова. И дело не в том, что они себя считали лучше (хотя наверняка ведь). Многих из них элементарно занимало, почему тех же синайцев, вычленившихся из ханьского этнического гнезда несравнимо позже – признают отдельной нацией, а их, чосонов – нет. Неужели вся разница только в том, что Синай – остров, а Пэктусан – полуостров?..
Популярной стала версия, обвиняющая во всем… сиамцев. По мнению ее автора, чосонам действительно сложно выделиться из числа остальных ханьцев, но отнюдь не потому, что они исторически вели себя едва ли отличимо от любого другого чисто ханьского царства, и не потому, что их внешние отличия, будем откровенны, едва заметны на фоне общих с ханьцами отличий от остальных народов (синайцы – как всегда беспроигрышный пример-довод)… А потому, что сиамцы, изначально не слишком походившие на местных жителей – оттенили остальных и заняли нишу, которая должна была принадлежать чосонам. Своей явной несхожестью сиамцы установили такую планку, что чосоны на шкале «ханьцы-сиамцы» оказались ближе к ханьцам и для близорукого глаза чужеземного исследователя слились с ними в одно.
Данная мысль, честно говоря, хоть и имеет логическое зерно, приведена лишь для того, чтобы сделать относительно мягкий переход к еще одному игроку Самсунга, о котором доселе едва ли говорилось, но это отнюдь не потому, что говорить не о ком.
Исполнители собственных желаний
Первые аджарские беженцы появились на южной кромке Самсунга еще в самом начале второго века эры богов. Обоснованно испугавшись эпичной войны богов, монстров и духов, некоторые люди (преимущественно дравиды – аджарские аборигены) стремились избежать пассивного участия в этих разборках, поэтому пересекли в меру узкий пролив и высадились на соседнем острове. Несмотря на относительную близость к Гуаньчжоу, эта местность оставалась вне зоны контроля императорских войск по той же причине, по которой, даже во времена расцвета Нефритовой империи та не будет равняться всей территории острова. И причина этому – изобилие мистических сил, сохранявших свое влияние на юге с древних времен и, в общем-то, до самого МП. То, что бунт Чи Ю (точнее, его итоги) позволил не считать юг источником новых угроз остальному острову – отнюдь не делало сам юг безопаснее: в этих местах продолжали обитать экзотические монстры, демоны, наги и большинство драконидов – не умевших летать, а потому предпочитавших сочные южные равнины.
Император Цинь, разумеется, сунулся и сюда, намереваясь подчинить своей воле весь остров без исключений, но его славная восточная армия понесла в боях со всем этим ужасающим сбродом такие потери, что в исторической и генетической памяти ханьцев на долгие века отложится очень внятное нежелание приходить на юг снова.
А вот аджарским беженцам эта местность странным образом благоволила. Они веками жили со своими нагами бок о бок, ничуточки не боялись самых труднопроходимых лесов и болот, поэтому быстро наладили контакт как с демоническими альфа-нагами Самсунга, так и с некоторыми видами монстров, включая наиболее адекватных драконидов.
Гораздо сложнее оказалось подружиться с местными людьми – остатками племен мяо, которые за века изоляции прошли довольно самобытный путь и создали необычное лесное сообщество Сукотай, в котором в социальные отношения были вплетены некоторые монстры, звери и даже демоны. Это сообщество называло себя кхмерами, с ханьцами ни в какие отношения не вступало (если не считать активного участия в трепке армии Циня), а аджарских беженцев восприняло кхмуро.
Дракониды, демоны и монстры в человеческие терки не вмешивались – к кхмерам они привыкли и считали союзниками, новоприбывших быстро приняли за деликатность, уважительное отношение и ритуальную грамотность, поэтому ничью сторону выбирать не хотели и в некоторых случаях даже делали попытки примирить одинаково симпатичных им человечков. В длившемся полвека противостоянии аджарам помогла их мягкость, прочно привитая за века милой богиней Сати. В то время как кхмеры все чаще сердились на грозных союзников за их нейтралитет, аджары все глубже сплетались с теми в ритуальный симбиоз, незаметно (и обычно действительно неосознанно) перетягивая канат симпатий на свою сторону. Это спасло их на том этапе, когда кхмеры поняли, что действовать нужно решительно, и попытались, стянув подкрепления с дальних рубежей юго-востока (центр их сообщества был именно там, и с аджарами соседствовала лишь западная группа поселений), устроить тотальную чистку «своих» лесов. Но оказалось, что не очень-то и своих – демоны, дракониды и монстры вмешались в резню, предотвратив неминуемое истребление своих более поздних друзей, иногда даже ценой смерти особенно агрессивных друзей ранних.
Кхмеров это очень обидело. Они ушли на восток для перегруппировки и привлечения к разросшемуся до войны конфликту восточных мистических союзников, с аджарами незнакомых, а потому теоретически способных нейтрализовать западных сородичей на то время, которое понадобится кхмерам для полного уничтожения расплодившихся пришельцев.
Возможно, этот план и удался бы – лесная нечисть контактировала между собой специфически (социальным клеем часто выступали как раз жители сообщества, создавшие систему отношений), и, пока западные защитники убеждали бы восточных в том, какие на самом деле замечательные ребята аджары – те могли банально закончиться. Другое дело, что о беженцах не забыли на их родине, и на Самсунг, почуяв неладное, прибыл легендарный аджарский царь-герой Рама…
***
Об истинных мотивах прибытия Рамы можно долго спорить. С одной стороны, это могло быть объективное желание помочь дравидам, которые, после воцарения в Аджарии нового порядка, были банально вытеснены на обочину истории. Где – в кураже арийской уверенности в своем превосходстве, где – в силу трагических случайностей (см. в других статьях Мохенджо Даро), где – из собственного нежелания участвовать в играх богов.
С другой же стороны, заслуживает внимания и версия об осознанной поддержке Рамой самсунговской диаспоры, в разрастании которой он увидел решение важной проблемы. Ведь за первой волной напуганных беженцев на Самсунг затем потекли и тоненькие, зато стабильные ручейки тех, кого не устраивал новый порядок в Аджарии. Из истории этого острова мы знаем, что сторонники старого уклада создавали независимые общины в западной части Аджарии, и Рама – как яркий представитель нового порядка был заинтересован в том, чтобы разгрузить свой остров, перенаправив часть недовольных за его пределы. И поселение на юге Самсунга (оно называлось Аютия) становилось в этом замысле отличной выхлопной трубой, ну, или сбрасывающим давление клапаном, если так звучит менее обидно…
Как бы то ни было, Рама со своей небольшой, но вопиюще боеспособной армией – появился очень вовремя. Волна кхмеров и союзной им нечисти надвигалась на Аютию с востока, и, когда на их пути встал сводный (кого там только не было – люди, демоны, духи) отряд Рамы – многие «приговоренные» беженцы рыдали от счастья. Жаль, конечно, что Рама не заморачивался с дифференциацией и просто тотально, пользуясь совершенно невообразимыми для кхмеров технологиями и способностями, истреблял всех, кто не был похож на аджаров, включая и ту нечисть, что им благоволила. Но до этого ли было в пылу эпического сражения, когда какой-то паре сотен пришельцев противостояла орда, отдельные представители которой владели способностями, лишь немного уступавшими арсеналу гвардии аджарского полубога ?..
После изнурительных баталий кхмеры и нечисть были разбиты. Выжившие сбежали в восточные земли и зареклись связываться с пришлыми «богами», с остатками местной нечисти удалось восстановить отношения, а полноценным обустройством аджарских мигрантов Рама занялся лично.
***
Все политические и социальные шаги Рамы, включая самые первые, объяснили, как ему и его соратникам удалось столь быстро возвести в Аджарии новый порядок. Он действовал очень оперативно, планомерно и мыслил со стратегическим размахом.
Рама лично посетил Даньтянь, Гуаньчжоу и Сукотай, пообщался с более-менее вменяемыми драконами, принес извинения самым близким аютам альфа-нагам. Наконец, он оставил наследника в чреве уважаемой всеми аютами женщины, предложив считать ее матерью будущего правителя новорожденного царства, названного Сиамом. После чего оставил нескольких соратников помогать в создании социальных и культурных систем, а сам вернулся в Аджарию…
Все вышеперечисленные визиты, само собой, не были праздными, и, как оказалось, являлись актами заключения тысячелетних договоров с теми силами, с которыми сиамцам предстоит считаться. Кхмерам Рама объяснил, что в сотрудничестве с его подопечными они добьются гораздо больших успехов, чем в попытках их истребить. Суть заключенного с ними договора до конца неясна, но о его наличии явно говорит тот факт, что часть кхмеров вернется в земли среднего юго-запада и частично сольется с аджарами, создавая то самобытное сочетание двух разных генотипов, которое ляжет в фундамент будущей нации. Насколько можно судить, договор с гуном Гуаньчжоу – имел схожий характер. Возможно, там были прописаны и какие-то пункты насчет «речной связи», потому что сиамцы впоследствии, даже в периоды обострения отношений с северным соседом, никогда не будут чинить ни малейших препятствий любым судам, идущим по реке Меконг – мощной водной артерии, которая соединяет Гуаньчжоу и Сиам, лежащий как раз в обширной ее дельте.
Договор же Рамы с императором молодой Нефритовой империи известен в деталях. В ханьских исследованиях позднего периода будет модно упрекать Нефритового императора Зиан Ханя в том, что он, соглашаясь с условиями Тысячелетнего договора, смалодушничал и продешевил. Но это – лишь частый случай суждения событий другой эпохи сквозь призму понятий своего времени. Принимая во внимание только те условия, которые вписываются в привычную систему оценивания, критики императора не учитывают объективные обстоятельства, имевшие в момент переговоров куда больший вес, чем им кажется.
Нужно понимать положение императора, коему пришлось беседовать с непобедимым царем соседнего острова, который, в свою очередь, проявлял максимум уважения и совершенно отчетливо осознавал (и не скрывал) несоразмерность опекаемого им Сиама и хоть и молодой, но огромной Нефритовой империи. Рама априори ставил Сиам в позицию младшего, условия договора предлагал по принципу «платы за лояльность», но был непоколебимо тверд в отстаивании долгосрочности договора.
Согласно принятому Зиан Ханем предложению, новому государству полисного типа со стороны Нефритовой империи и любых других ханьских политических структур гарантировалась лишь независимость и безопасность. А чтобы у ханьцев не возникло опасений, будто Сиаму уготована роль аджарского «агента влияния» на Самсунге – Аджария в свою очередь гарантировала не только полное отсутствие попыток считать Сиам своей колонией, но и поощряла этническое, социокультурное и религиозное врастание в местную почву. Сиам обязывался ни при каких обстоятельствах не расползаться на север и запад, сохраняя незыблемой изначальную границу, выраженную рекой Меконг и горной линией Пэктусана соответственно; расти позволялось лишь на восток, но тоже в пределах природных границ реки Хэйлунцзян.
И почему бы императору не согласиться? Его армия была не готова к большой войне, драконы пока с трудом возвращали память, становясь союзниками лишь в единичных случаях, а народ только-только вошел во вкус мирной интеграции внутри имеющихся границ. Лидер армии, недавно разгромившей орду, которая за век до этого с легкостью размела элитные отряды непобедимого Циня, предлагал Нефритовой империи проявить лояльность к небольшому полису. Полису, который оставался бы в своих крошечных границах, вливался в местную культуру и этнический рисунок, а заодно гарантировал стабильность и порядок во враждебной доселе местности – дельте Меконга, которая имела стратегически важное значение, ибо связывала Тянь-Шань и Гуаньчжоу с морем. Морем, раньше скорее пугающим, но теперь способным открыть путь на соседний остров, чей правитель рисовал большие торговые перспективы…
Император Зиан Хань подписал Тысячелетний договор, закрепив его сложными ритуалами и обрядами, которые гарантировали бы соблюдение условий, грозя нарушителям небесной карой со стороны богов обоих островов. И те, кто в последующие века решатся выяснить, действительно ли договор имеет божественную печать – очень быстро убеждались, что имеет.
Любопытным бонусом соглашения стало приложение «Жуи Цзинь», которое можно небезгрешно перевести как «безмятежное исполнение желаний». Условия Рамы были и без того щедры, однако он посчитал необходимым скрепить договор особой традицией, которая еще теснее связывала бы сиамцев с лидерами ханьцев. Приложение «Жуи Цзинь» означало, что каждые десять лет из Сиама в Даньтянь (или город-преемник) будет приходить десять, специально выбранных и подготовленных жрецами мужчин и женщин, готовых исполнить любое желание императора или людей, на которых он укажет. Желание – одно, но совершенно любое, посильное исполнителю. Причем особенность будет заключаться в том, что сам Рама сейчас и жрецы потом – будут брать на себя любую высшую ответственность за эти поступки, и загадавший избежит небесной кары, чего бы ни пожелал .
- В этом году из Сиама к тебе придет девять исполнителей, - уточнил Рама. – Десятое желание я исполню лично…
Говорят, Зиану хотелось попросить что-то из боевого арсенала Рамы, но мудрость подсказала ему другой путь. Именно в тот год в Даньтяне появился могучий желтый дракон, ставший первым хранителем династии Хань.
***
За тысячу лет существования договора Сиам ни дня не прожил под чужим управлением. И отнюдь не благодаря лишь самому факту существования этого договора – ведь, чтобы небесная кара «сработала» в адрес тех, кто в нее не верил (а такие будут) – сиамцам приходилось и самим брать в руки оружие. Просто вышло так, что, пока на острове имелись силы, способные не заметить сопротивления небольшого полиса – о договоре помнили хорошо; а когда память о нем стала затираться временем – уже и полис перестал быть маленьким, и потенциальные интервенты подробились на соразмерные Сиаму царства.
Династии Рам нельзя было отказать в дипломатической гибкости – начиная с быстрого восстановления отношений с мистическими силами региона и заканчивая взаимовыгодным сотрудничеством с чосонами, Гуаньчжоу и кхмерами – Сиам всегда умело диверсифицировал связи, а в случае необходимости не стеснялся уравновешивать проблемных союзников другими. Во время напряженного периода в отношениях с чосонами – очень помогло нашествие демонов, по «странному» стечению обстоятельств, выбравших целью долину Чингук. А стоило перестать видеть края самим демонам – как у них начинался суровый разлад с кхмерами…
Правда, последние через какое-то время окончательно расслоились на тех, кто ассимилировался сиамцами, и тех, кто, покинул осваиваемую ими территорию, сосредоточившись в отдаленных районах западнее хребта Циньлин. Сиамцы же, исполняя условия договора, за Реку Черного Дракона не зашли, наметив, таким образом, предел своего максимального расползания.
В связи с существованием этого предела, одной из главных проблем Сиама могло стать перенаселение. Практически никогда не иссякающий ручеек мигрантов из Аджарии, ореол самого свободного места на Самсунге, привлекающий уже ханьцев , да и собственный репродуктивный потенциал – все это очень прямо сказывалось на плотности населения, а соответственно, и темпах застройки резервных территорий.
От перенаселения территорию Сиама спасали грамотные действия властей, во все времена находивших удобные механизмы влияния на ситуацию. Гибкое отношение к законам и тонкое использование всплесков религиозности в своих целях – позволяли балансировать на той грани, когда удержание статуса «полиса свободы» не приводило к анархии и бездумному заполонению всяким сбродом. Когда продолжительность функционирования законов позволит плавно превратить их в традиции, Рамы выведут балансирование по упомянутой грани на еще более высокий уровень. «Установите строгие правила, обосновав их традициями, а затем великодушно делайте исключения, и вас будут считать очень добрыми» - так звучало одно из предписаний Рамы потомкам, и это был очень дельный совет. Теперь довольно жесткие правила получения сиамского подданства уходили в разряд древних и чтимых традиций, как бы априори снимая претензии в адрес «цитадели свободы», а правители Сиама, имея широкий спектр рассматриваемых в частном порядке исключений – получали очень тонкий инструмент влияния на самые разные сферы жизни.
От статуса «закрытого клуба, в котором царит свобода, но в который фиг попадешь» - Сиам избавляла традиция, согласно которой практически любой странник имел право прожить двадцать дней в так называемом Тае: «общем городе». Собственно, неформально он как раз назывался «свободным городом», и термин «общий» слегка навязывался сверху, чтобы ненароком не перестали считать свободным остальной Сиам.
Тай – мечта и цель многих путешественников. Особенно, тех, кому жаждется вкусить нечто новое и необычное. Ведь здесь – фактически зона без запретов на что-либо, что не предполагает насилия без согласия на то жертвы. Такой статус Тай обретал веками, начав свое существование как ознакомительный лагерь для беженцев, намеревающихся остаться в Сиаме, но не подтвердивших свою полезность для полиса. Среди таких – легко встретить проходимцев, поэтому «отстойник» стали очень тщательно патрулировать. Больше половины беженцев не получало подданства, добросердечные сиамцы стали стараться как-то развлечь ожидающих решения и подсластить горечь тем, кого это решение не утешило, поэтому здесь появились помосты, артисты и музыканты. Так как одной духовной пищей сыт не будешь – наиболее предприимчивые подданные Рамы не поленились обустроить скромный рыночек для пополнения припасов… Так лагерь мигрантов постепенно превратился в обустроенный городок: шумный, веселый, заточенный под временных постояльцев, превосходно охраняемый и с огромным рынком, где можно найти самые экзотические товары.
Стремясь поддерживать максимально позитивный имидж своего полиса , чиновники Сиама действительно внимательно рассматривали кандидатуры потенциальных сограждан, не зарубая окончательно их надежду рано или поздно стать достаточно нужным для получения подданства. Из-за этого в какой-то момент вычленилась особая прослойка – хронических кандидатов на сиамство. Одних действительно обнадежили, предложив овладеть одной из нужных полису специальностей, другие – заряжали себя сами той восхитительно тупой надеждой, что «вот уж в этот-то раз непременно повезет», даже если ничего не делать. Поскольку разрешенные 20 дней были годовым лимитом, многие старались не затягивать и приезжали сразу, как год истекал. Их шли встречать знакомые, которым удалось стать сиамцами, рядом группировались те, кому год назад тоже не повезло… Именно отсюда, а не из каких-то религиозных или исторических дат (как в большинстве других случаев), и берет истоки популярная традиция регулярных, календарных фестивалей, проводимых в Тае буквально каждый месяц.
С течением времени включился и главный антимигрантский фильтр, сокративший и без того слабеющий человеческий ручеек до уровня крохотной струйки. Сиам прошел этап формирования, созрел и теперь был попросту выстроен и заселен, поэтому приезжим было крайне сложно найти и жилье, и работу. А зачем тогда ехать именно сюда?.. Ради особой атмосферы благожелательного равнодушия, энергетики внутренней свободы и пестрой творческой палитры? Так в этом необязательно жить – гораздо удобнее вкушать подобное небольшими порциями, а жить и работать там, где это стало выгоднее, чем в завершившем свое всестороннее строительство полисе…
К последней трети тысячелетия Сиам прочно займет место одного из главных в Вендоре центров туризма. Причем этому совершенно не помешает и массовая капитуляция жителей перед буддизмом, случившаяся где-то в ту же пору. Просто теперь в Сиам будут ездить с двумя разными целями: прикоснуться к грибами повыраставшим святыням буддизма или же зависнуть на двадцать дней в Тае, который уже и не помнит, как это быть лагерем мигрантов, зато отлично освоился в статусе мощного развлекательного центра с экзотическим уклоном. В Варгас едут за хмельным угаром страстного карнавала божественной похоти, в Рио – за насыщенными красками танцевального осеменения, в Менаон – за беспрецедентно романтическим уютом перфекционизма… Тай же занял интересную нишу центра особенно редких и экзотических удовольствий, едва ли не на любой, самый то ли изысканный, то ли извращенный вкус. Экспериментальные средства расширения сознания, нестандартные творческие перформансы, никому не понятные социальные мистерии, ну, и главный туристический магнит – «исполнительницы желаний». О последних по всему Вендору гремит слава как о самых отвязных куртизанках, незнакомых ни с какими табу. И это лишь грязноватая верхушка айсберга, потому как, во-первых, есть и «исполнители желаний», а то, что встречаются реже – так это вопрос спроса, а тут мужчины-клиенты доминируют с постыдным для пола размахом. Во-вторых же, исполнительницы-куртизанки – это лишь попсовый сегмент более широкой практики, рожденной из синтеза традиции «Жуи Цзинь» и ритуалов храма Камы, поставленного в Сиаме одним из первых. В этом храме первыми стали принимать на реабилитацию тех исполнителей и исполнительниц, которым пришлось совершать-выполнять нечто, глубоко зацепившее душу или тело. Им снова методично пояснялось, что они были лишь орудием кармы, руками богов и частью их плана, а дабы это лучше усваивалось подсознанием – стали применяться и ритуально-энергетические методы… В итоге, жрецы так расстарались, что быть исполнителем желаний стало чрезвычайно почетно: сначала среди прихожан храмов, а затем и среди простого народа. Несколько исполнителей решили, что им по нраву быть руками богов и попросили продлить их миссию, направив на служение уже не союзному императору, а собственному народу. Их посыл был подхвачен с большим энтузиазмом – какое-то время согласие служить определенный (от месяца до года) срок – даже было поводом для получения подданства… Позже, когда предсказуемые неувязки и искушения не нашли оперативного решения – традиция пошла на убыль, но до самого МП в храмах разных богов (а буддистов ни один чужой храм не смущает) в тех или иных масштабах сохранилась. Просто, как нередко бывает, ее отражение в массовой культуре стало настолько популярнее, что затмило сам источник…
***
Сиам очень четко структурирован, что неудивительно для полиса, изначально ограниченного в территории, а потому вдумчиво и спланированно подходящего к ее использованию. Даже разросшийся Тай, и тот как будто просто занимал изначально отведенное ему место: огромному гостиничному кварталу, растянутой сети лавочек и многоярусным элитным апартаментам, разлегшимся на прибрежных холмах, вовсю эксплуатируя впечатляющий ландшафт.
Надо отдать должное сиамцам – хоть большинство из них по нравам отстоит очень далеко от разгульной атмосферы Тая, но у гостей полиса крайне редко складывается ощущение, будто высокодуховные аборигены бросили им Тай, словно кости, думая про себя «Подавитесь, нищие духом!..». «Общий город» поистине гармонично вписан в структуру всего Сиама, и местные жители не сторонятся его и не шарахаются от «сластолюбивых туристов-извращенцев», боясь испортить свою буддистскую ауру».
Основная масса сиамцев, не связанных с туризмом, земледелием или храмовой деятельностью, проживает в Сянгане – ядре сиамского мегаполиса. Здесь располагаются дворцовые комплексы, чиновничьи учреждения, учебные заведения, ремесленные мастерские и прочие фрагменты городского быта. Все остальные зоны расходятся от Сянгана в разные стороны: храмовые комплексы, поля, сады – все они сгруппированы именно зонально, хотя для баланса сиамцы щедро разбавили одно другим. Как в Инь есть немного Ян и наоборот, так и в храмовых комплексах цветут сады и зеленеют собственные поля, а в аграрные зоны гармонично понатыканы статуи бодхисатв, часовенки, колокола и прочие религиозные объекты.
Если Сянган, как и Тай – выглядят плотно, то окрестности уже куда более разрежены и спокойны. Здесь можно встретить миролюбиво настроенных нагов или духов, с которыми сиамцы продолжили гармоничное сосуществование. Это слово вообще ключевое в сиамской атмосфере – каким-то образом сиамцам удалось пронести в веках и даже еще больше закрепить изначальный посыл Рамы: жить как дружная общность тысяч родных друг другу одиночек. И акцент немаловажный!.. Глаз туриста наверняка оперативно отметит в Тае и Сянгане (туда не всех приезжих пускают гулять) отсутствие моноэтнических кварталов, характерных для очень многих городов Вендора. Здесь все становятся сиамцами, переставая цепляться за этнические, социокультурные и какие бы то ни было еще групповые традиции. Никто не мешает поклоннику, скажем, Шивы танцевать его священные танцы хоть сутки напролет, не мешают делать это и коллективно. Но как-то так изначально сложилось, что ни поклонники Шивы, ни какие-либо еще группы людей, объединенные любым видом особенностей и традиций – не испытывают нужды кучковаться формально: создавая артели, общины и секты закрытого типа…
Надо понимать, что Сиам впитывал в основном тех, кого не устраивало ужесточение правил и различные общественные структурирования, особенно модные на востоке в средние века. Поэтому здесь, сразу ощущая дружелюбие города в целом по отношению к конкретно себе – новый гражданин не видел никакой необходимости цепляться за «старый багаж», который в других обществах вроде как играл роль скрепы с другими – способными помочь выжить в условиях давления города на мигранта-новичка. Если еще проще, то какой смысл ханьцу из Шанди изо всех сил тянуться к недавним землякам, успевшим освоиться в Сиаме, если этот Сиам сразу предлагал «личные отношения»? Разумеется, тянуться никто не мешал, и былые связи сохранялись. Просто теперь они переставали играть роль скреп или фундамента ячеек общества, а само общество структурировалось, исходя из текущих реалий и потребностей, а не налета традиций или остатков корней. В городе, где для всех подданных существовал единый знаменатель, каждый имел собственные отношения с этим городом, без призмы моноэтнических, религиозных или социальных ячеек.
Возможно, в отсутствии подобных ячеек и сокрыт один из секретов непередаваемой атмосферы свободы, царящей в Сиаме. Люди минимально ограничены засаленными нормами, правилами и традициями морали и поведения, предпочитая лишь те, что выбраны, впитаны или выработаны лично. И сиамское самосознание прочнее очень многих потому, что основано не на каких бы то ни было традициях, скрепах или исторических событиях, а на степени свободы, которая объединяет всех этих разных людей, и которую они вряд ли готовы на что-то сменять .
Последние строчки как-то явно подразумевают, что ни о каком «аджарском филиале» действительно не было и речи. Сиам стал самобытным государством, выработавшим чисто собственный этнический, социокультурный и политический фундамент . Даже буддизм, хоть и был импортирован сюда из Аджарии – именно в Сиаме впервые облек черты религии, наслоившись на слегка архаичные культы некоторых богов и ценностную систему даосизма. Позже, именно из Сиама, ставшего своеобразными воротами для буддизма, это учение, успев отстояться до религиозной системы – пойдет бродить по всему Самсунгу.
Лесные особняки
Не хочется игнорировать, возможно, самый многострадальный и наиболее необычный народ острова – кхмеров, которые ко второму тысячелетию сохранили за собой лишь равный Сиаму кусок земли и были вынуждены освоить многочисленные подземные полости горного массива Циньлин.
Кхмеры – стороннее название, и сами лесные отщепенцы обычно называют себя монами («людьми» на их языке). Интересно, что сиамцев они выделяют, именуя по старинке аютами, а вот все остальные люди для них – «амоны» (нелюди).
Поводов обижаться на других – у кхмеров немало. Это их предков, именовавшихся мяо, безжалостно выдворили из Двуречья, и лишь волей благородного Шин Ли не успели вырезать подчистую. Это их отряды разбил могучий Рама, чтобы его потомки завладели лесами среднего юга. Это их береговые угодья разорили амоны Яшмового царства, расширяя свои владения на юг… Но на эти претензии что аютам, что амонам – несложно найти ответы. Во-первых, мяо никто не звал на Куньлунь, куда они потащились в рядах орды Чи Ю, помогая ей фактически уничтожить жизнь на тяньшаньском нагорье. И мяо тогда простили, исполняя последнюю просьбу Чи Ю. Так что изгнание из Двуречья вполне резонно считать запоздалым ответом за злодеяния прошлого, причем ответом в меру мягким: депортацией в ответ на резню... О том, как Рама спасал беженцев-аютов – мы говорили совсем недавно, и с тех пор наши взгляды не изменились: в конфликте виноваты именно аборигены, совершенно не желавшие искать хоть какой-то компромисс с очень покладистыми, как докажет время, мигрантами.
О том, как отряды Яшмового царства присоединили к нему восточные склоны массива Циньлин – нам известно мало. И априори вставать на сторону пострадавших – не будем. В конце концов, как раз-таки жители восточных царств за долгие века столь щедро засеяли своими костями южные земли, что, возможно, получили моральное право навести свои порядки на прибрежном склоне Циньлин. Вместо грязных селений там теперь цветут сады и зеленеют поля, а горы щедро засеяны небольшими даосскими монастырями и уютными обителями духоборцев…
Так что да: когда-то южные земли Самсунга были отданы на откуп мистическим и природным силам, а также тем людям, которые вошли с ними в некий частичный симбиоз. Но по мере развития, от пугающего юга по кусочку оттяпывали новые и новые территории, не заметив, как «бесхозный» юг ужался до маленького анклава. К МП монам принадлежат лишь западный склон Циньлин (включая сеть подземных туннелей и пещер) и болотистые джунгли Камбучи, лежащие левее этого склона, ниже озера Фусянь и правее Хэйлунцзян (Реки Черного Дракона).
И, честно говоря, им и этого с избытком!.. Многие моны только вслух не признают преимуществ компактного проживания (утрата земель здесь чтится как трагедия-скрепа), но давно уже убедились, что, рассеянные по обширным территориям, они были гораздо более одинокими и зависимыми от настроения своих лесных союзников. Теперь же, когда на смену рыхлому Сукотаю пришел союз компактных поселений, названный Мьянмона – не столько люди встраивались в систему природа-демоны-монстры, сколько монстры и демоны – в систему человек-природа-человек.
Правда, в вопросах цивилизованности моны проявили редкостный консерватизм, продолжая жить примерно на том же технологическом уровне развития, что и тысячу лет назад. Мьянмона могла бы стать неплохим памятником древности – ударным ответом всем эльфопоклонникам, считающим, что истинная жизнь возможна лишь за пределами городов. Достаточно побывать здесь с коротким визитом, чтобы понять: без развитой души никакой лес не поможет приблизиться к идеалам Золотого Века. Дикая природа, особенно веками испытывающая глубокое мистическое вмешательство – подчинена столь глобальному механизму порядка, что людям не может не видеться царством торжества хаоса. И моны, встроенные в этот хаос уже не как один из элементов дикой природы, а как люди: желающие видеть себя на вершине пищевой цепочки и пытающиеся стать социально-природным клеем единой экосистемы – вносят в лесную механику еще больше хаоса. Чтобы жить по канонам Золотого Века, им банально не хватает знаний и мудрости. Жить как обычному слою дикой природы – им мешает наличие сознания и свободы выбора. Вот и получается классический цивилизационный разлом, через который многим народам пришлось пробираться с помощью богов или наставников… Монам помочь оказалось некому, и к первым векам второго тысячелетия они подошли во все том же состоянии хаотичного и разбалансированного недосимбиоза с природой – проще говоря, как дикари.
Конечно, по степени гармонии общество монов и рядом не стоит с дикарями мавританского буша. Здесь существуют вполне стабильные социальные отношения, между поселениями налажены обменные связи, чтятся традиции, не поощряется насилие, а шаманы очень даже ловко вплетены в энергетические потоки местности. Но, как уже говорилось, в уравнении гармонии находится слишком много переменных, чтобы на каждом явлении не лежала печать хаоса.
Одна из главных тому причин – местные демонические существа. Большинство из них сложно назвать злыми, и более того – их наличие как раз стало для общества монов некой константой, позволяя хранить традиции и находиться в верхних слоях пищевой цепочки. Но насколько прочен фундамент, состоящий из сотен хаотичных по своей природе существ?.. Если Лес Мефалы – это фактически единый организм упорядоченных связей, то здесь царит торжество произвола, что демонов, что людей, нарушающих чисто природную гармонию, но неспособных апгрейдить ее до единой системы надприродных отношений.
Те, кого на Самсунге принято называть демонами – зачастую не являются ими в привычном виде. По-хорошему, это отдельная ветка существ: бестии с демонической сутью. Результат экспериментов Нюйвы и некоторых других богов, они имеют материальную и астральную природу одновременно. И, если в других районах острова большинство этих существ, условно называемых альфа-нагами, выбрало приоритетно-астральный тип существования, став с нормальными демонами-духами примерно в один ряд, то на юге в изрядных количествах остались обитать материальные бестии, способные ненадолго уходить на астральный план.
Итак, еще раз. Нормальные демоны – это астральные существа, которые в отдельных случаях научились создавать себе материальные оболочки, но оставшиеся существами астрального плана. Большинство же квазидемонов Самсунга – это бестии, которым от создателей передались многие свойства астральных существ. Когда Нюйва ушла на тонкие планы, многие последовали за ней, став чисто астральными демонами – духами, неспособными проявляться во плоти, но не имеющими дополнительных ограничений в тонких взаимодействиях. Позже некоторые квазидемоны (прижился термин «демонаги») изобрели ритуалы, позволяющие сливаться с различными объектами природы частично. Это закрывает перед ними большинство астральных перспектив, зато сохраняет возможность весело буянить во плоти. Нам бы очень хотелось четко классифицировать, разграничить и придумать термины для всех этих подвидов, но на деле единой системы оценки нет, и даже последний подвид обобщен условно, так как каждый демонаг находится на сугубо собственной ступеньке между астральным и материальным планами. Один, например, может месяцами сидеть в астрале, слившись с энергиями озера, и не испытывать голода как бестия, сохранив себе этот аватар для развлечения или как инструмент, карающий наглецов, бросающих в озеро трупы или мусор. Другой, какой-нибудь драконид, наоборот, продолжает шарахаться по болотам, в астрал сворачиваясь только для регенерации или прячась в случае серьезной угрозы. И между двумя этими философиями – прорва вариантов сочетания астральной и материальной природы…
Нам сложно даже классифицировать этих существ, а монам пришлось с ними жить бок о бок многие века. Причем если во многих районах острова ханьцы все чаще вступали с демонами в конфликты, слишком сильно разойдясь в глобальных взглядах на мироустройство , то моны оставались верны традициям древности и философии Дао, считавшей демонов полноправной частью мира. Каким образом диковатому народцу удалось перевернуть отношения, сделав именно себя сервером спорной лесной гармонии – нам неизвестно. Также мы не можем с уверенностью оценить пользу такого переворота, ведь что демоны, что сами люди – примерно одинаково шли на поводу у личных порывов, запуская по сети взаимоотношений волны хаоса. Иди речь о чистокровных демонах древности, и можно смело заявлять, что они добились бы большей гармонии, нежели люди. Иди речь о людях Золотого Века – и тогда нет сомнений, что уже людям бы удалось устроить праздник гармонии… Тут же, говоря о диковатых людях с неразвитым сознанием и о хаотичных демонагах, в которых животные проявления нередко забивали способность трезво мыслить – не стоит даже моделировать. Можно обойтись простой констатацией: то моны, то демоны регулярно вносили в отношения разлад, запуская цепь споров, конфликтов и даже сражений. С другой стороны, градус трений не рос, примерный баланс сохранялся, так что, возможно, с позиции веков микроклимат Мьянмоны имел право считаться по-своему гармоничным.
***
Печально, что стоило Мьянмоне достаточно насмотреться на жизнь за рекой, дабы решиться на цивилизационный скачок, как этому стремлению нашлись противовесные силы, еще и превосходящего уровня. В горных районах зародилось движение так называемых красных кхмеров.
Для выяснения всех причин их появления пришлось бы проводить отдельное расследование. Сюрприз! Мы его провели и узнали, что впереди всех проблем, как нередко бывает, бежала любознательность. Разведчики пещерных кхмеров, выискивая новые подземные залы в эпически огромной пещерной системе Шондонг, нечаянно набрели на логово драконоподобного монстра, находившегося в анабиозе. Старавшиеся относиться к подобным существам уважительно, кхмеры не стали пытаться убить спящего, а позвали шаманов, чтобы те вошли с ним в ментальный контакт.
Какое-то время попытки шаманов были безуспешными, пока одной из них (а у монов и кхмеров шаманизм чаще практиковали именно женщины) не удалось вступить в ментальную связь и узнать, что дракона зовут Камафриэн, он – очень древний бог, который желает проснуться и вернуть себе власть над островом, а кхмеров нарочно позвал, чтобы в союзе с ними данную операцию и осуществить. Несколько шаманок встретили откровения молодой коллеги с недоверием – Хэ Бэл Ли, как ее звали, появилась совсем недавно, и тут сразу такой подозрительный успех… Да, правдивость ее истории (она рассказала, что была похищена амонами еще маленькой девочкой, но сумела бежать) «подтвердили духи» (за неимением родителей, «убитых при налете амонов»). Да, она уже успела проявить свою одаренность, мирно подчинив трех взбесившихся демонов. Да, к ее не по годам мудрым советам прислушиваются вожди… Но… Но… Нет, мы не завидуем и не ревнуем! Просто…
В общем, все поняли, что шаманки завидуют и ревнуют, а Хэ Бэл Ли стали почитать как проводницу идей спящего бога.
Та проявила изысканную психологическую эквилибристику, и, как только оппозиция была морально раздавлена и высмеяна, выяснилось, что Камафриэн желает расширить круг общения. Его голос стали поочередно слышать другие кхмеры, которых оперативно окрестили Слышащими, по предложению бога навсегда забыв их имена и называя теперь «Первый Слышащий», «Второй Слышащий» и так далее, в зависимости от того, в какой последовательности они обрели счастье быть избранными Камафриэном.
А бог говорил удивительные вещи. Оказывается, кхмеры – потомки народа мяо, который должен был владеть всем островом, включая гору Куньлунь. Но, когда те попытались реализовать высшие замыслы неба, зловредные боги выступили против. Путем интриг, махинаций и нарушений высших законов, они сначала вывели из боя народ мяо (нашлись предатели), а затем одолели их могучих союзников – богов, великанов и демонов… Великий Чи Ю потребовал не трогать мяо в предсмертном слове, однако амоны нарушили данное обещание и изгнали мяо с родных земель… Теперь забывшие даже свое название, кхмеры живут на лоскутке земель и безвольно ждут, когда новые предатели сдадут амонам и эти земли…
Положа руку на сердце, все сказанное – очень близко к правде, если переставить некоторые акценты и размыть сгущенные Хэ Бэл Ли (это все через нее было сказано) краски. Кхмеры впали в уныние от своей никчемности, но были быстро воодушевлены.
- Еще не поздно исправить ошибки! – сообщил Камафриэн алыми устами прекрасной шаманки, спустя неделю тягостного молчания. – То, что вы нашли меня – говорит о желании неба дать вам еще один шанс восстановить справедливость и исполнить предначертанное. Но для этого вам придется приложить немало усилий. Вы готовы к непростым деяниям?..
Ха. За неделю молчания бога кхмеры, с помощью мастерских подач Хэ Бэл Ли, познали такие глубины чувства вины перед небом, что теперь были готовы делать что угодно. Хоть братьев и сестер убивать… По иронии судьбы, именно с этого им и придется начать…
***
Ну а как иначе? Первейшей ошибкой мяо было наличие в их рядах потенциальных предателей. Поэтому, перед тем как начать священную войну против амонов – следовало тщательно зачистить собственные ряды. И первыми врагами фанатиков стали шаманы. Во-первых, в них теперь не было необходимости – со Слышащими общался сам бог, так кому нужны жалкие попытки шаманов слышать голоса несравнимо более слабых существ и духов?.. Ну, а во-вторых, это ведь именно шаманы и шаманки погубили Первейшую Слышащую, предательски захватив ее и отдав на растерзание лесным кхмерам. О, воины Камафриэна навсегда запомнят ту жуткую картину, что впилась в их глаза на лесной поляне у реки Сайгон!.. Они тогда проделали стремительный и кровавый путь вглубь леса и были так близки к спасению Первейшей!.. Но опоздали ровно настолько, чтобы лично увидеть, с какой изощренностью и жестокостью гадкие лесные моны казнят их любимицу…
После этого фанатикам не нужно было никакой дополнительной мотивации, чтобы начать кровавую зачистку, убивая всех несогласных со священной миссией. Пещерные кхмеры стали называть себя либо мяо, либо «красными» - в честь покрытого красной чешуей Камафриэна. Они обмазали свои жилища красной глиной, свою кожу окрасили охрой и, сплотившись вокруг Слышащих, принялись наводить новый порядок.
Самым пассионарным их лидером стал шаман Са Ло Цар, названный Первым Слышащим. Бог чаще всего говорил именно с ним, и, как признавался сам Са – нередко управлял его действиями буквально напрямую. Позже в подобном признаются и некоторые другие Слышащие первой десятки, не забывая добавлять, что ими бог руководит лишь изредка – когда Первому просто нужно отдохнуть от тяжкого труда слияния с богом в одну сущность.
Красные выстроили в предгорьях свой новый центр, который неприхотливо назвали Ноко – просто городом по-кхмерски. Другие же поселения принялись доводить до уровня крошечных аграрных застав, густо рассеянных по всей Камбучи. Это было частью довольно четкой стратегии, согласно которой все кхмеры были обязаны неистово трудиться на земле или в горах, обеспечивая будущую военную элиту прочным экономическим тылом. В свою очередь, элиту начали готовить с прицелом на будущее – всех крепких детей отбирали у родителей и селили в специальных лагерях, где путем невыносимого промывания мозгов превращали в послушных фанатиков.
Ханьских правителей наверняка позабавили бы потуги кхмеров, будь у них возможность понаблюдать за тем яростным энтузиазмом, с которым эти дикари собираются захватить остров. У их стрел были костяные наконечники, у некоторых копий – чуть ли не кремневые, а до мечей прогрессивная изобретательская мысль еще просто не доросла. Нет ни малейших сомнений, что «армия восстановления справедливости и воли небес» была бы рассеяна силами одной только Яшмовой армии или совместными усилиями полудюжины даосских монастырей. Однако до этих ли прикидок было самим красным кхмерам, одержимым своей священной миссией?
Ладно бы они еще попытались совершить цивилизационный рывок, перевооружить армию, найти способ обойти прочную привязку демонов к закрепленным объектам природы. Тогда, возможно, некоторые локальные успехи и могли бы замаячить на горизонте. Вряд ли по зубам был бы исторически крепкий Сиам, но путем мяо красные могли бы пройти: силы Двуречья были не согласованны из-за давних трений между ванами, а религиозный Шанди крепким орешком, как и две тысячи лет назад, не являлся… Но нет! Следуя замыслу своего бога, красные провозглашали любую цивилизацию нарушением истинного пути, старательно низводили мьянмонов (находившихся на пару ступенек выше подземных) до своего уровня, а большинству демонов – и вовсе объявили войну, не увидев в их глазах и речах достаточной степени преклонения перед несравненным Камафриэном.
Когда до сиамцев дошли сведения о натуральном геноциде соседствующих с ними мьянмонов, те, поколебавшись немного, все же пришли на помощь. Их отряды отбросили карательные орды красных за Сайгон, позволив Мьянмоне собраться с силами и оказать организованное сопротивление несравнимо более энергичным собратьям. Лишившись такой благодатной жертвы, на которой можно было тренировать свою идейность и фанатизм, красные кхмеры обрушили их внутрь, устроив новые волны чисток собственных рядов…
К МП у реки Сайгон сложилась запутанная (не вполне патовая) ситуация. Изможденные самоистязанием, красные кхмеры не представляют никакой угрозы цивилизованным царствам. Они продолжают внутренний геноцид, плескаясь в кровавом терроре и мечтая расширить пространство его реализации. Но регулярные попытки прорваться в Мьянмону приводят к большим потерям в столкновениях с местным ополчением (вьетами) и продолжающими их прикрывать сиамскими отрядами, поэтически называемыми мьянмонцами «Западным ветром». Проблема заключается в том, что судьба Сиама сама зависла в ожидании действий Поднебесной империи, чей император не продлил тысячелетний договор и, видимо, готовится к аннексии. В таких условиях держать в восточных лесах часть боеспособных отрядов вряд ли представляется возможным, а бойкие, но пока немногочисленные вьеты с большой вероятностью не справится с фанатичной ордой красных кхмеров, у которых как раз подоспело поколение Незыблемых, воспитанное в лагерях…
Как развяжется этот узел – узнаем из книг.
Пару слов о ханьских царствах
Возможно, это покажется несправедливым некоторым жителям ханьских то ли царств, то ли провинций, но отдельного рассказа, посвященного всем им – не будет. По очень простой причине: за время последних веков, в течение которых все эти территориальные единицы находились в свободном плавании – в них едва ли случалось нечто особенное, заставляющее пристальнее вглядываться в те или иные фрагменты их истории. Понятно, что за такое количество времени происходило немало событий, но все они укладывались в стандартный круг: воевали, мирились, делились, сливались, поклонялись, развивались, осваивали технологии и забывали их, вспоминали, развивали, улучшали… О чем говорить, если большинство ханьских царств даже названия свои успели поменять, и зачастую не один раз. Мода называть царство именем правящей династии – на исторической дистанции сыграло злую шутку: возникла путаница с идентификацией того или иного царства, а уж о преемственности разноименных, перекроенных по нескольку раз территорий – и говорить не приходится… Поэтому летописцы стараются в виде некой константы опираться на те образования, названия которых имеют более глубокие корни и связаны с природными или историческими понятиями. Среди них можно выделить наиболее значимые, сохранившие свой вес и к моменту повествования.
Так, провинция Хэнань считается главным центром тяжести западной части острова. Она занимает территории, лежащие к югу от Желтой реки, и вполне может претендовать на звание преемницы того самого Западного царства, которое всегда противостояло то центру, то северу. По площади, царство Хэнань существенно усохло, если сравнивать с древними временами, зато компактность позволила оптимизировать социальные системы, и, хоть разделения на все эти условные «столицы» очень схематичны и нагло сужают палитру красок – мы пойдем на поводу у моды и назовем Хаоцзин столицей не только Хэнаня, но и социальных институтов. Если приземленность чосонов вертится вокруг прикладных отраслей, связанных обычно с ремесленничеством, то в Хэнане практичность выражается в стройности общественных структур, удобных механизмах управления и активной поддержке гуманитарных наук. Здесь находятся самые хорошие учебные заведения, здесь практикуют натуралисты и регулярно появляются философы, если и не строгой атеистической направленности, то склонные к эмпирическому взгляду на жизнь. И пусть в уровне материального благополучия Хаоцзин и его окрестности уступают тому же Гуаньчжоу, зато во всем остальном – это оптимальное место, чтобы вкусить нормального человеческого счастья, живя внутри системы отношений, максимально схожей на ту, о которой говорил Конфуций.
Интересно, что к самому философу в Хэнани относятся отстраненно. Мы еще поговорим о религиях, когда это будет уместнее, но уже здесь можно оговориться, что учение древнего Куна с веками умудрилось порасти таким слоем религиозного мяса, жира и перьев, что для практичных хэнаньцев его имя стало символом религиозного фанатизма. И неоспоримым центром именно такого, махрового конфуцианства в последние века стал… Шанди… Да-да! Тот самый Шанди, который во время полураспада Нефритовой империи столь уверенно заявлял о своей приверженности традициям Дао. Время – ироничная штука, и, если в Даньтяне конфуцианство было низвергнуто вместе с прочно вросшей в него династией Цзинь , то зеркальная судьба постигла и даосизм в Шанди. С той лишь разницей, что в Шанди это случилось позже и уже в результате планомерной кампании потерявших свое гнездо конфуцианцев. То есть в тяньшанском царстве все произошло наоборот – выдавливали уже религию, а заодно с ней смели и династию Вэй.
Чтобы даосам даже в голову не пришло взять реванш – окопавшиеся в Шанди конфуцианцы оперативно укрепили структуру своей религии сотней обрядов и предписаний, а Дао объявили чуть ли не ересью, заставив большинство его поклонников откатиться в восточное царство, исторически являвшееся главным оплотом даосизма. В Яшмовом царстве даосы отсиживались долго, на религиозную экспансию претендовать уже и не собирались, поэтому совершенно неожиданным для многих станет тот факт, что к началу 13-го века даосизм сначала во всю силу реабилитируют в Даньтяне, а уже вскоре после этого объявят главным и истинным фундаментом для новой, Поднебесной империи, которую тут же начнут выстраивать.
Впрочем, мы отвлеклись от запада, пойдя на поводу у порочной практики объявлять всевозможные «столицы» и не удержавшись от искушения (хоть и по праву) назвать религиозной столицей Самсунга город Шанди. Раз такое дело, добавим, что в остальных вопросах тяньшаньский регион неслабо проседал, опровергая тезис о неизменной выгоде статуса религиозного центра.
По уровню жизни тяньшаньская провинция среди более-менее внятных областей опережала разве что Ганьсу – местность, граничащую с Хэнанем по Желтой реке. Казалось бы, у главных ворот Даньтяня в остальной мир с прибылью все должно было обстоять неплохо. Но по ряду причин Ганьсу считается самым депрессивным регионом. Во-первых, здесь почти всегда помещалось несколько небольших «царств», которые редко уживались мирно; поэтому земли разорялись регулярно. Во-вторых, вгонять регион в упадок воинственным царькам эпизодически помогала природа – неизвестно чем жители прогневили небо, но в эру богов Ганьсу больше других достается от катаклизмов. То река выйдет из берегов, то холода аномальные наступят, то оползни накроют или землетрясение растрясет. А под занавес – непременно нападут синайцы… К этому плюсуем самых деятельных в северной части острова демонов, а также не забываем о близком соседстве успешного Хэнань, в который стараются сбежать все, кто в состоянии прочитать десять иероглифов подряд.
Но и Ганьсу есть чем похвастаться. Немного предсказуемо, но отсюда родом – множество отличных и даже прославленных воинов. С детства вовлеченные в самые разнообразные формы борьбы за выживание, жители провинции подсознательно мечтают о повторении великого потопа, после которого они бы оправились раньше всех этих чистоплюев Хаоцзина, хлюпиков Гуаньчжоу и слабаков что Шанди, что Даньтяня. Чтобы быть до конца точными, все же отметим, что Ганьсу готовит скорее выносливых бойцов, нежели мастеровитых – последнее давно и прочно остается за Яшмовым царством, в котором воинские традиции позволяют тренировать бойцов, иногда близких по мастерству монахам, и в вопросах фехтования, стрельбы или тактики оставляющих позади коллег из других областей.
Правда, по «валовому военному продукту» всегда лидировал и продолжает это делать к МП север Самсунга. Это вообще наиболее цельный регион, который расслаивался на более мелкие сегменты лишь в самые смутные времена, да и то, как правило, ненадолго. Некоторые связывают это с особой ролью, которую боги даровали данной местности еще в те незапамятные времена, когда построили в горах Большую пирамиду, назвав ее Верхним Дань Тянем. И хоть еще две пирамиды поменьше размером разместили в Тянь-Шане и на дне озера Фусянь, назвав их Средним и Нижним Дань Тянь соответственно, именно северяне присвоили себе право назвать город в честь единой системы пирамид. Это вообще в их духе – достаточно того, что, спустя столько веков после распада самой успешной в истории острова, Нефритовой, империи, северное царство всеми силами пытается сохранить с ней связь, продолжая носить одноименное название.
Государственная машина Нефритового царства временами ржавеет и работает с пробуксовками, здесь нередко царил религиозный хаос и возникали социальные взрывы. Если бы не удивительно удачная находка с шелком – то наверняка имелись бы серьезные проблемы и с торговым оборотом… Но тем не менее какой-то неуловимый источник пассионарности (ну, Большую пирамиду не от балды ведь строили, видимо), скрытый в самой местности – продолжает подпитывать Нефритовое царство, позволяя сохранять высокий авторитет по всему Самсунгу. А то, что здесь исторически стараются содержать солидную армию – только добавляет очков уважения городу, всю эру богов непреклонно ассоциирующему со столицей острова исключительно себя.
Если кого-то удивляет отсутствие в списке царств того, столицей которого является Гуаньчжоу, не стоит ловить нас на невнимательности. Ответ прост: Гуаньчжоу – полис. И был таковым не один век , пусть на короткое время и становился лакомой добычей одного, а потом и другого соборного царства. Однако оба раза быстро возвращал себе свободу; причем, вырывая себя из загребущих лап царей – оба раза хоронил и сами царства… В остальном, Гуаньчжоу ничем особенным не примечателен – классическая торговая вольница с устоявшимися схемами обогащения прагматичных и настойчивых, разорения наивных и нетерпеливых и избавления от чрезмерно шустрых и беспринципных. В отличие от многих подобных торговых центров Вендора (да и полисов тоже), во главе Гуаньчжоу совершенно спокойно стоит единоличный правитель – гун. Другое дело, что опирается он на торговые кампании, а любым проявлениям самодурства предпочитает тонкую интерпретацию вроде как единых для всех законов. Для тех, кого это не устраивает – в окрестностях найдется работа на земле, принадлежащей, правда, уже другим правителям, которым нравится именовать себя ванами…
Завершая короткий обзор значимых царств многополярной эпохи, хочется упомянуть и провинцию Хубэй, растекшуюся по северо-западному берегу озера Фусянь. Эта провинция весело плюет на наши попытки каждый город обозвать какой-нибудь столицей, ведь ее стержневой город Хэйхэ – то ли ничем не примечателен, то ли обладает всеми качествами поровну. Живут в Хубэе довольно открытые и дружелюбные люди с самыми разными целями и жизненными ценностями. Говорят, сюда стоит приезжать тем, кто не знает, чего он хочет – в разнообразии Хэйхэ можно будет отыскать свои истинные желания и отсеять надуманные. Впрочем, в последние века постепенно наметился некоторый крен на приземленные ценности, и это можно связать не только с пирамидой Нижнего Дань Тянь, а и с тем фактом, что именно здесь практиковал свою теорию гедонизма Ян Чжу. Этот философ имел довольно радикальные взгляды, насмехался над духовными исканиями, отвергал волю неба, называл Конфуция и ему подобных пустышками, от которых никакого толку в нормальной жизни. Ян Чжу по юности много бродил, а потом, вероятно, уловив все ту же энергию подводной пирамиды, вместе с толпой учеников осел в Хэйхэ и до конца жизни предавался земным наслаждениям, пока не утонул в озере, пьяный…
На этом всё о территориальных центрах многополярной эпохи. Существует немалая вероятность, что мы и упустили нечто интересное, поэтому будем рады узнать детали тех или иных событий, историй и фактов, выбивающихся из стандартной схемы «воевали, свергали, плодились». Пока же перейдем к более локально выраженным, но не менее значимым центрам – духовно-религиозным.
Между монастырями и храмами
О противостоянии даосизма и конфуцианства мы уже говорили – две удобно сочетаемые части, практически единой религиозно-нравственной системы из-за ограниченности своих адептов вступили в конфликт. В первой фазе противостояния, как тоже упоминалось, даосизм и конфуцианство старательно очищали друг от друга, доводя обе системы до радикализма. Во второй – принялись достраивать, громоздя на «очищенные места» новые каноны и догмы. Причем если даосам помогла их сдержанность, и свои глобальные истины они дополняли больше по мелочи, то монстр, в которого раздули конфуцианство – стал превосходной иллюстрацией, как можно похоронить добротное учение тоннами наносной шелухи.
Конфуцианцев можно по-своему понять – даосизм все-таки был цельной религиозно-философской системой, а им пришлось лепить вокруг всего лишь набора этических норм все остальные пласты, которых учению Конфуция не хватало до религии. Вот и пыхтели изо всех сил, сочиняя богов, пророков, святые места и культовые события. И если на первых порах некоторое чувство меры удалось сохранять, то с появлением на острове буддизма – адепты конфуцианства вовлеклись в новую игру, где их позиции были довольно слабыми на фоне огромного потенциала буддизма: с его десятками реальных бодхисатв, с объективно революционным учением и расписной аджарской эстетикой. Выглядевшие на фоне даосов франтами, конфуцианцы рядом с «оранжевыми» буддистами, обожавшими всевозможные цацки, моментально терялись, очень быстро возненавидев красочных конкурентов.
Некоторое время лидеры конфуцианства метались между двумя векторами развития. Одни предлагали строить фундамент на аскетизме и не вступать в гонку красочных вооружений, другие напоминали, что аскетизм – поле даосов, и народная религия, которую лепили из конфуцианства, должна привлекать простых людей длинным рядом обычных радостей.
- Буддизм – общинная религия, - пояснял один из наставников. – А мы – социальная, государственная. Они кучкуются, чтобы было проще каждому отдельному послушнику прозреть и наплевать на мир вокруг. Мы же – встроены в саму жизнь. То есть это буддисты, по уму, должны быть аскетами, и, говорят, в Аджарии так и есть. Но здесь учение Гаутамы наслоилось на сиамские культы, впитало некоторые наши традиции и обросло всем тем, что ему по внутренней сути чуждо. Нам же подходят и красивые одежды, и массовые праздники, и ритуальные шествия, и обряды, и все остальное. Мы – народная религия с глубокой социальной наполненностью, поэтому ни о каком аскетизме не может быть и речи!..
Надо сказать, что говоривший во многом прав. По крайней мере, в том, что касалось буддизма. Каким образом из учения о дхарме и предложения прервать круг сансары с помощью избавления от желаний и страданий выросли все эти храмы, оранжевые одежды и сотни обрядов – уму непостижимо! Буддизм не просто оброс шелухой – он оказался быстро засыпан ею просто полностью, и в этом явно сквозила насмешка над людьми, которые умудрились учение о пустоте и отказе от всего превратить в пошлую систему обрядов и ритуалов… Людям сложно стать Буддой. Им гораздо проще поставить огромную статую Будды и молиться ей. А потом еще нескольким бодхисатвам статуи наклепать и храмы, где каждый бодхисатва будет помогать в конкретных сферах, если с помощью правильных ритуалов его об этом попросить… В общем, какой бы способ прозреть ни предлагали те или иные пророки – люди все сводят к примерно одной системе, в рамках которой можно просить о помощи четкую группу высших помощников, расплачиваясь за это свечками, песнями и осознанным невежеством…
***
Понятно, что в каждом религиозном течении были те, кого подобный подход раздражал не меньше нашего. Одни относились к толпе с пренебрежением, считая, что она порочит суть учения, другие – проявляли больше мудрости и терпения, позволяя нищим духом понимать отголоски истины хотя бы на своем примитивном уровне. И представителей обеих этих позиций объединяло одно: желание иметь с пошлой народной религией как можно меньше общего. Вероятно, именно с этой целью стали появляться на Самсунге первые буддистские монастыри.
К тому времени даосских монастырей насчитывалось уже более сотни. Опыт Шаолиня был признан успешным, поэтому еще в первые века эры богов даосские деятели принялись возводить в труднодоступных местах небольшие обители, где духоборцы разного возраста могли бы развивать свой дэ вдали от мирской суеты. Поначалу это нередко были просто пещеры или лесные хижины, где можно было, отслоившись от общего поля, сосредоточиться на себе в безмятежном и несуетливом равновесии. У многих ведь тезисы даосизма не стыковались с обычной жизнью. Не делая никакой выбор, плывя по течению – нередко вступаешь в конфликт с теми, кто живет по другим канонам, форсируя жизненные потоки под себя. Потому именно даосы и уходили первыми – туда, где суетные люди не будут мешать постигать чистоту Дао. Помогать им в этом должна была методика, разработанная самим Ли и от монастыря к монастырю отличавшаяся долгое время лишь в деталях и акцентах. Везде царил аскетизм, везде духоборцу приходилось унижать свое эго рутинным послушанием, везде главным инструментом являлось сочетание медитаций и гимнастик.
Если в философских вопросах даосы, по сравнению с двумя основными оппонентами, отличались сдержанностью и верностью старым традициям, то в плане гимнастики и медитаций не удержались, и, спустя несколько веков, хваленая унификация даосских монастырей канула в лету. Правда, по мнению многих, появление новых школ – сказалось на развитии даосского движения очень положительно. Любая из новых методик уступала оригинальной – той, которую вручил Шаолиню сам Ли, но зато теперь можно было выбирать из множества ровно ту, что больше подходила именно тебе.
Причем триединство методов сохранялось везде: цигун, тайцзи(цюань) и ушу были краеугольными камнями в любой школе, а вот уже их наполнение могло сурово отличаться. Первые разделения касались перевоплощений: в зависимости от того, с каким богом, демоном, драконом или доменом связывался тот или иной монастырь – выбиралось направление развития и объект для перевоплощений. Как раз отсюда берут истоки все эти «позы аиста», «стойки журавля», «стили обезьяны, тигра, змеи и прочих»…
В большинстве монастырей стремились чтить гармонию, поэтому под выбранную стилистику шлифовали и цигун, и ушу, и тайцзицюань, создавая из них единую систему подготовки. Это быстро превратилось в традиции и стало одной из причин разобщенности даосов: их верность все чаще ограничивалась родным монастырем или, в лучшем случае, школой и стилем, но не распространялась на даосов в целом. Напротив, между некоторыми монастырями и школами развернулась самая настоящая борьба, которая, может быть, и создавала полезную конкуренцию, но вреда в виде информационных и прикладных конфликтов принесла не меньше.
И уж точно не хватило даосам единства, когда началось противостояние с конфуцианцами. Так как им никакой дэ тренировать нужды не было, адепты учения Куна вместо монастырей возводили школы и храмы, норовя делать это внутри городов. В итоге, когда начались неоднократно упомянутые распри – силы конфуцианцев оказались более сосредоточенными и находились ближе к органам власти, и, пока даосы мерялись своим дэ и ушу, конфуцианцы срослись с управленческими и образовательными структурами, вытесняя Дао из городов в монастыри.
Таким образом, даосизм в большинстве областей надолго ушел в андеграунд, а конфуцианство захватило города, но было изгнано из всех монастырей, где раньше (когда делений не было) вполне присутствовало. Адепты Куна с тех пор не раз пытались создавать собственные монастыри, но каждый раз выяснялось, что им тупо нечему учить своих духоборцев, и попытки тренировать пять постоянств с помощью ушу – дело, граничащее с извращениями. Если в концепцию Дао развитие умения управлять ци вписывалось идеально, то к конфуцианству оно оказывалось сбоку припеку, и максимум, чего удалось достичь – это научить своих монахов хоть сколько-то сносно драться. Впрочем, без того фундамента, который давался в монастырях даосов, бойцы получались так себе, и в столкновениях с оппонентами воспитанники конфуцианских храмов почти всегда терпели эпичные поражения.
Вряд ли могло быть иначе, ведь их просто учили драться, тогда как в даосских монастырях умение восстанавливать гармонию с помощью кулаков – было одним из инструментов развития дэ и неотрывной частью единой системы подготовки. Когда-то Ли, открывая народу секреты взаимодействия с эфирной энергией ци, думал, что это шаг в сторону заземления, ведь в ходу были взаимодействия с куда более тонкими астральными, витальными и ментальными полями. Однако вышло наоборот: большинство людей разучились влиять на тонкие энергии, скатились в чисто материальные отношения, и на их фоне «заземленные» ханьцы, работавшие с «грубой» ци – казались теперь чуть ли не магами.
Системы обучения во всех школах были созданы с серьезным защитным запасом: чтобы научиться хотя бы азам управления энергией ци – требовались годы занятий. Знакомясь с ханьскими методиками, любой мастер энергетических манипуляций первым делом удивлялся количеству «шелухи», тормозившей учебный процесс. А уже потом догадывался или узнавал, что это – умышленный ход, позволяющий избежать ситуаций, когда опасное оружие попадает не в те или в еще попросту не готовые психологически руки. На спор, любой нормальный сенсей мог бы научить в меру талантливого послушника всем главным секретам за несколько лет (в случае особого дара – и месяцев). Но, верные заветам предков, наставники старательно продлевали учебный процесс в вопросах практических действий, выравнивая его, согласно потребностям духовной составляющей. На выходе это превращалось в десятилетия довольно рутинного обучения, однако даосов, никуда не спешащих – такой темп устраивал: для них путь был уже в самом обучении, и в демонстрации полученных навыков многие из них не нуждались вообще.
Ведь главной (обычно и единственной) победой всегда считалась лишь победа над собой, и в идеале все полученные знания и навыки просто не должны были пригодиться, а осваивались в качестве одного из инструментов самопознания – для того, чтобы в процессе овладения ощутить пресловутую пульсацию мироздания в своем сердце. Цигун помогал уловить потоки Дао и течения ци, гимнастика тайцзи позволяла познать множественные аспекты равновесия, внутри которого плавно перетекают энергии. Постигая эти гимнастики, послушник учился следовать потокам, ловить энергетику местности – отпускать тело свободно играть в циркуляции течений ци, всегда особенно гармоничных в районе монастырей .
Ушу поначалу было только способом тренировать волю и терпение, заодно доводя владение телом до уровня владения духом и наоборот (через работу над телом воспитывать дух). Но позже, надо заметить, сенсеи, не особо-то и колеблясь, нарастили чисто боевые направления этой гимнастики, дабы наглядно демонстрировать превосходство даосизма во все более частых столкновениях с конфуцианцами. Эффективность прикладного ушу, особенно в сочетании с навыками, полученными с помощью цигун и тайцзи, моментально добавила монахам популярности в народе, и сенсеи, увидев в этом один из способов популяризовать даосизм – с тех пор старательно педалировали овладение боевыми практиками, пусть и в рамках все той же единой системы.
Монастыри даосов отличались по степени приятия Дао: от тех, в которых всем всё было глубоко побоку, «ведь Дао в любом виде идеально», до тех, чьи воспитанники всегда готовы восстанавливать гармонию Дао по своему усмотрению. Из последних время от времени вырывались самозваные спасатели гармонии, быстро превращаясь в инструменты хаоса. Но долго им куролесить не давали: в вопросах ликвидации угрозы со стороны одного из своих – даосские школы проявляли завидную солидарность, всегда выступая единым фронтом. Иначе и быть не могло, ведь хватило бы десятка сенсеев-отступников, ускоренными темпами подготовивших полтыщи бойцов, и остров погрузился бы в хаос. Так что монастыри, несмотря на определенную разобщенность, свято чтили каноны хотя бы в вопросах темпов подготовки, стараясь раскрывать в ученике прикладные способности в соответствии с его духовным прогрессом . Без сбоев не обходилось, и легендами о черных монахах, пошедших на поводу у низменных целей, история Самсунга переполнена. Другое дело, что все эти легенды, честно отражая реальность, заканчиваются неизменным усмирением ренегата силами «хороших» коллег – способных принимать Дао как высший замысел Вселенной, но готовых восстановить вопиющие нарушения гармонии Дао в его наиболее чистом виде…
Несколько веков даосские монахи безраздельно доминировали в прямых столкновениях с конфуцианцами, которым, несмотря на большое желание, не удавалось вплести гимнастические и энергетические тренировки в свою концепцию. Религия из этики Кун Фу Цзы получилась очень уж заземленная, поэтому из ее адептов получались неплохие управленцы и нередко хорошие учителя, а вот с монахами – было явно хуже. На пяти постоянствах, лояльности и фанатичном почитании предков далеко не уедешь…
Зато внезапно для даосов суровый вызов их монастырской традиции был брошен буддистами. Оранжевые вообще ворвались на религиозное поле Самсунга с обескураживающей лихостью. Казалось бы: вполне безобидное учение, не особо-то и прижившееся в родной для него Аджарии, строительство первых святынь в Сиаме, скромное появление оранжевых одежд в других городах… А потом оглянуться не успели, а буддисты уже вломились в политику, то тут, то там поддерживая кандидатов на власть и становясь их союзником при достижения успеха. Еще раз моргнули – и вот уже буддисты строят в горах свои монастыри, а в отдельных случаях – и вовсе занимают даосские обители. И всё – словно мимоходом: дескать, мы просто присели на минутку на пути к своей Нирване, вы же не откажете путнику?..
Когда даосы и конфуцианцы сориентировались, буддисты уже прочно встроились в религиозную систему Самсунга как одна из трех, примерно равных друг другу сил. Буддистские деятели и активисты в социальных вопросах немного уступали закаленным адептам конфуцианской этики. Монахи в оранжевых одеяниях, несмотря на то, что их гуру удалось не только перенять многие секреты даосских техник, но и дополнить их элементами аджарской йоги – уступали в мастерстве коллегам из классических даосских школ. Однако, благодаря солидному превосходству над конфуцианцами в монастырских делах, а над даосами – в социальных – буддисты отлично удерживали равновесие в этом эквилибриуме религиозной триады.
К началу второго тысячелетия все три силы будут иметь свои зоны влияния: от мест, где они будут явно доминировать, до мест, где придется существовать в подполье. Острая фаза монастырских войн, когда монахи почти обязательно вступали в спор или драку, завидев конкурента – к тому времени спадет, и борьба религий примет хронический характер. Впрочем, то тут, то там монахи и проповедники все равно будут конфликтовать, своими словесными и кулачными баталиями веселя народ, и особенно атеистов…
Россыпь знаний
Вроде бы объемная статья, а все равно не затронула ряд моментов, кажущихся важными. Так что без классической россыпи фактов не обойтись. Этот раздел будет пополняться по мере новых информационных находок, которым не нашлось места на других страницах (как, например, нашлось кратким сведениям о ханьском искусстве, архитектуре или медицине – затрагиваемым в тематических сводных статьях). Для упрощенной навигации данные будут разделены по темам.
Странные существа Самсунга
О демонах мы уже рассказывали. Можно лишь еще раз упомянуть тот факт, что ханьцы сваливают в одну кучу и астральных демонов, и тех существ, которых мы условно называли альфа-нагами и демонагами, и которые на самом деле – вполне себе нормальные бестии, просто получившие от прародительницы Нюйвы «подарочный сертификат на дом в астрале». Благодаря этому щедрому генетическому подарку многие ханьские квазидемоны получили возможность без грамма демонита шастать по плотному плану в своих старых (или новых – если перевоплотились) телах.
Подобный факт, кроме умозрительных последствий, спровоцировал еще два – чуть более тонких. Во-первых, наличие плотных тел способствовало более тесной интеграции демонов в человеческое общество и более уважительному отношению со стороны людей . Когда знаешь, что за хулу демон тебя не просто проклянет, а еще и башку при случае отъест – постараешься в высказываниях быть поосторожнее. В то же время, если демон начинал наглеть – с ним тоже не церемонились, относясь не как к неуязвимому астральному полубогу, а как к взбесившейся твари, которую при большом желании можно выследить в лесу и дружно наколоть на вилы.
Вторым, более отдаленным последствием – стало отсутствие контакта ханьских демонов с Легионом. Как известно, лояльность большинства демонов Легион заслужил, безвозмездно поделившись секретом создания демонита, с помощью которого астральные духи получили возможность сплетать себе материальные тела. Ханьским квазидемонам это было не нужно, а потому никакого пиетета к Легиону они не испытывали, чаще всего посылая залетных эмиссаров, сумевших прорваться сквозь Покрывало Майи – куда подальше. Подхватили эту традицию и сами демоны: они могут быть какими угодно вредными, но что почти никто из них не служит ортодоксальному злу – чистая правда.
Интересно, что особого полета фантазии в островном бестиарии не замечено, и чаще всего отличия между существами заключаются в том, сколько и чьих голов (лап, клювов, зубов, крыльев и т.п.) налеплено на того или иного бедолагу. Сказывались лихие эксперименты древности и склонность к перевоплощениям, оставляющим на память что-нибудь из пережитого. Из-за перевоплощений же возникла традиция считать способным принимать иной облик чуть ли не любое животное. Лисицы только и ждут, когда можно будет принять обличье женщины и совратить несчастного ханьца, и то-то же смеха будет, если ошибется и соблазнит не нормального мужичка, а пса-оборотня, принявшего человеческий вид…
На деле же, с человеческим оборотничеством на острове было довольно туго – даже демонам подобная процедура давалась так сложно, что они совершали ее пару раз за всю свою долгую жизнь и уж явно не с целью насолить рядовому обывателю. Впрочем, ханьцам это не мешает фантазировать. Более того – принято считать, что даже предметы могут принимать человеческий облик, и виной тому демоны вещей, уставшие от застывшей формы своего пристанища… Ханьцы, что интересно, одинаково «живыми» считают буквально всех и вся: людей, зверей, растения, камни и, вот, даже предметы – древняя традиция предполагает наличие у всего этого собственной души, и это, скорее всего, отголоски знаний о все том же эфире, известном здесь как ци. Ли объяснял народу, что эфирная оболочка есть у любого материального предмета, существа или объекта, и ханьцы это отлично усвоили. Просто затем стали путать, где действительно тонкие поля, а где – эфирные матрицы, почти догнав в этом синайцев с их ками.
Правда, с человеческой душой, кажется, разобрались со временем, пусть и в упрощенном виде. Ханьцы делят ее на две части: земную душу (по) – примитивную, мстительную и смертную, и небесную душу (хунь) – добрую и вечную. Именно по становится призраком, если хочет отомстить кому-то или найти нового кандидата на подобное своему самоубийство. А хунь тем временем улетает на небо готовиться к новым воплощениям… К счастью, некромантия в Даоссии не особенно прижилась, и почти все козни привидений, вампиров (цзян ши) и трупоедов – носят хаотичный характер: в рамках стандартной погрешности. Случались, конечно, отдельные попытки поставить производство нежити на поток, но Покрывало Майи оказалось, кроме прочего, отменным проводником, поэтому даже пустые астральные оболочки – встречаются реже обычного, что уж говорить о полноценных призраках. Единственным доступным материалом для некромантов становились довольно часто встречающиеся кости, но одними скелетами сильно не повоюешь, особенно когда ты являешься приоритетной целью всех монахов острова, ради борьбы со слугами смерти временно прекращающими внутренние распри…
Среди вполне однотипных тигро-змее-драконо-птиц с различным количеством голов, лап и глаз, можно очень кратко выделить сравнительно самобытных существ. Небесные девы, сяньюи – повелевающие стихиями, собака-саранча таоцюань, радостно поедающая людей, обезьяноподобные цзяго, обитающие на юге и подозрительно смахивающие на мяо. Пожиратели людских кошмаров баку (не путать с их насылателями), и пульгасари – существо демонического же профиля, защищающее от баку во время сна. Огромный морской дракон Имуги – время от времени мешающий ханьцам торговать, требуя разную, но всегда изобретательную дань. Великаны тубо – могучие, рогатые, охраняющие вход в один из древних подземных туннелей. Довольно уродливый единорог цилинь – больше смахивающий на бестию с изрядно нагрешившими предками… Наконец, отдельного внимания заслуживает Хаечи – один из аджарских ракшас, после освобождения не ушедший в Вечный Мир, а решивший нести справедливость. Самозваный «паладин» так рьяно перегибает палку в вопросах справедливости, что одинаково и почитаем, и ненавидим за свою чрезмерную принципиальность и желание помочь обиженным.
В общем, терпеливому страннику будет кого встретить, путешествуя по Самсунгу, даже не считая монахов и многочисленных демонических существ, описание отличий которых друг от друга способно заполнить страницы самых толстых гримуаров и бестиариев.
Необычные кланы, ордены и личности
В южной части острова находится парочка даосских монастырей, чьи настоятели уже несколько поколений считаются апологетами так называемого «жесткого Дао». Мы упоминали о существовании крайней точки отношения к Дао, и как раз эти монастыри – иллюстрация именно такого, радикального подхода. Неприхотливо играя с ключевым тезисом «Дао все обращает во благо», сектанты признают существование комфортного, безмятежного Дао, но отказываются считать его более предпочтительным, нежели боевая гармония пути войны. Дескать, есть равнинные реки, а есть горные, полные бурунов, водопадов и ворочающих камни течений. Себя сектанты, разумеется, относят к горным рекам (они и называются «Горноречье» (шанхеи)), но изгоями не стали, потому как умеют сдерживаться, нигде не беспредельничают, зато, в отличие от большинства других монастырей – активно вовлекаются в чужие конфликты, которые действительно разруливают, хоть и жестко, но быстро и эффективно. Недоброжелатели называют этих монахов чуть ли не наемными убийцами, однако вынуждены соглашаться с тем, что горноречники умудряются не запятнать себя невиновной кровью, а в конфликтах почти неизменно выбирают сторону наименьшего зла.
Интересное религиозно-философское течение возникло и в знаковом для даосов монастыре Шаолинь. Его автором является буддистский активист по имени Линь Цзы, об истинной природе происхождения которого мы можем лишь смутно догадываться, основываясь на некоторой системности, связанной с его именем. Этот деятель радостно продвигал обрядовый буддизм на востоке Самсунга, пока не решился «сразиться» в словесной битве с сенсеями Шаолиня. Один из сенсеев, снисходительно уходя от дуэли, на вопрос, кем он считает Будду, увлек Линя вместе рассматривать кошачьи фекалии, а затем, после часового созерцания, спросил, понял ли Линь, что это и есть Будда. Оскорбленный гость выискивал в глазах сенсея насмешку, но не нашел и следа, а когда накрутил себя, чтобы высказать все, что думает, сенсей на мгновенье опередил его и лучистым взглядом показал на фекалии, как бы приглашая присмотреться повнимательнее. После чего встал и ушел… Разгневайся Линь Цзы, уйди, начни стычку – и он остался бы очередным безликим апологетом обрядового буддизма, но что-то внутри монаха заставило его сесть и целые сутки созерцать малоприятную во всех отношениях субстанцию…
Когда сенсей вернулся к нему, глаза Линя восторженно светились.
- Будда впервые обратился ко мне! – поделился он своей радостью.
- И откуда он это сделал?
Линь молчаливым кивком показал на фекалии. Сенсей поклонился ему:
- Вообще, я просто хотел подшутить над тобой, а ты обратил это в высший урок, сенсей. Если ты узрел Будду в дерьме, то в себе нашел и подавно. Впрочем, я предпочитаю называть его Дао…
С этого мгновенья Линь Цзы посвятил свою жизнь тому, чтобы слить воедино даосизм и буддизм. Он вернулся в Аджарию, прошел следами Гаутамы и убедился, что истинное его учение гораздо ближе именно к даосскому мировосприятию, нежели к тому, во что превращается ханьский буддизм сиамского образца. Спустя несколько лет в Шаолине появится течение чань-буддизма, основанное на созерцании своей природы. Чань на глубинном уровне совместит основы даосизма и изначального буддизма Гаутамы, приводя к переосмыслению их обоих. От даосизма это учение будет отличаться склонностью к деянию, воспринимая труд как инструмент взаимодействия с реальностью, а Дао заменяя понятием Пустоты, как бы выражающей его абсолютную «неструктурность». По-хорошему, это станет практичным дополнением к даосизму, повышающим роль индивида и значимость действия как способа приобрести духовный опыт. От буддизма же чань отличался отказом от ритуального поклонения кому бы то ни было и мягким игнорированием чужих знаний, которые в лучшем случае могут дать лишь намек на истину, но никак не заменят личного просветления, достигаемого в первую очередь созерцательным опытом «Здесь и Сейчас». Каждый – Будда, Будда – во всем, нужно лишь увидеть его везде: внутри и изнутри. Главное – не делать целью Нирвану и личное прозрение! Пусть оно придет само в процессе созерцания бытия, ибо суть не в прозрении, а в бытии. И Нирвана – лишь ловушка для прячущихся, и в своей истинной сути она сама приходит в зрящего изнутри, чтобы озарять его взгляд внутренним светом радости каждый миг Бытия, в котором есть только этот самый миг…
К сожалению, в самом Самсунге чань-буддизм останется уделом узких течений внутри Шаолиня и некоторых других монастырей – и буддистских, и даосских (правда, отдельные его положения и смысловые оттенки распространятся и в даосизме в целом). Зато, просочившись на Синай, это учение под именем дзен-буддизма не только займет весомую нишу в религиозной мозаике, но и вдохнет высший смысл в целый ряд ключевых для синайцев традиций. Да и аджарская интегральная йога, несомненно, взрастет на отдельных элементах учения чань, пусть и случится этого гораздо позднее…
Чтобы закончить с монахами, нужно спуститься с небес мудрости Линь Цзы и обмолвиться о лунг гом па – буддистских скороходах, которые обеспечивают монастырям оперативную связь. Мифы склонны преувеличивать скоростные способности этих монахов, приписывая им чуть ли не бег по облакам, однако они и в самом деле чудовищно быстры. Лунг гом па бегают, находясь в трансе: они суровыми медитациями, сочетающими цигун и йогу, уменьшают вес тела и несутся по оптимальному пути, почти что паря над землей. Похожие скороходы водятся и в Аджарии, и тоже принадлежат буддистской традиции, а вот даосам так быстро бегать не удается. Возможно, буддистам помогает чуточку более легкое отношение к иллюзорности реальности.
Интересно, с какой скоростью сможет перемещаться Майтрейя – особый Будда, которого ждут в конце времен. По буддистским легендам и пророчествам, Майтрейя должен будет прийти, когда выяснится, что люди уже достаточно готовы к тому, чтобы этот последний Будда свел ключевые линии-пути народа воедино.
Собственные ожидания на этот счет у представителей весьма опасной секты – Ордена зеленого дракона. Этот орден основан на базе одного из буддистских монастырей сенсеем по имени Чжуань Сю, подозрительно сильно смахивающим на рептилоида и уверенным в том, что именно эти существа должны-таки сменить антропоидов в статусе доминирующего вида Вендора. На фоне откровенного бреда за последние десятилетия выросла реальная угроза, как минимум, локального конфликта. Чжуань Сю нашел главного врага в лице сиамцев, всегда отрицавших малейшую связь своего происхождения с любыми рептилиями (и имевших на то полное право). Монахи ОЗД, налегающие на то, что Самсунг должен принадлежать «крови драконов», считают сиамцев лишними на острове и, приобретая все больше союзников среди нагов, демонов и даже драконов (особенно вреден бескрылый, водный ящер Цзяо-Лун), вполне способны нанести врагу опасный удар. Особенно, с учетом того, что сиамцы и так висят на волоске императорских планов.
Интересные места и объекты
Самсунг кишит интересными местами и объектами, пусть многие из них посещать не рекомендуется, а часть – просто закрыта от посторонних глаз. Трудолюбивая терпеливость народа и гигантомания некоторых правителей в сумме привели к тому, что ханьцы на протяжении всей своей истории строили нечто особенное. Даже если вынести за скобки древние пирамиды и алтари драконов, окажется, что по плотности красивых или монументальных строений на один квадратный километр ханьцы уступают разве что ахейцам.
Возможно, изысканности и стилевого разнообразия многим сооружениям и не хватает, зато как раз монументальность и добротность видны невооруженным взглядом. И неважно, о беспрецедентно длинном речном канале идет речь, о грандиозном дворцовом комплексе Запретного города или о керамической башне, носящей название Фарфоровой – любое сооружение вызывает уважение, и те, кто воочию видел чудеса ханьского зодчества – вряд ли когда-то произнесут популярные слова о «дешевых ханьских поделках».
Кстати, самое время обратиться к популярным мифам, которые ходят вокруг этого народа и зачастую необоснованно его обижают.
Миф №1: «Ханьцы не умеют делать вещи»
Этот миф, как и некоторые другие – на первый взгляд кажется аксиомой. И ханьцам за такое общественное мнение некого винить, кроме себя. На самом деле подопечные Ли еще с древних времен демонстрировали стабильный рост мастерства в основных трудовых отраслях, чем выгодно отличались от большинства колоний, где уровень аборигенов ни в какое сравнение не шел с мастерством гиперборейских колонистов. С теми, само собой, не могли тягаться и ханьские ремесленники, однако важным отличием был собственный путь, который не прервался с гибелью Гипербореи, как в большинстве колоний. Грубо говоря, если в колониях ремесленное дело часто форсировалось, но было завязано на залетных мастерах, то ханьцы набивали свои шишки, обучались медленнее, зато, когда по всему миру случился серьезный технологический откат – на Самсунге спокойно пошли дальше.
По этой причине в первые века новой эры ханьские мастера очень котировались, а остров пережил настоящий расцвет зодчества, несколько отдающий пиром во время чумы, ибо, после века спешных попыток воплотить хоть во что-то остатки гиперборейского мастерства, в Вендоре наступили смутные века. Впрочем, уважение к ханьским ремесленникам было больше дистанционным – зодчим хватало заказов дома, да и стиль смотрелся чужеродно, а мощному импорту мелких продуктов производства мешала замкнутость желтых людей в пределах своего острова и слабо развитый флот. Финикийские торговцы какое-то время связывали нуждающиеся в вещах регионы с активно вкалывающей ханьской «фабрикой», но затем свернули лавочку, когда увидели, что доставка дешевой мелочевки через пол-Вендора особой прибыли не приносит, да и то тут, то там пришедшие в себя народы берутся за импортозамещение.
Ханьцев в любом случае стоит поблагодарить за то, что в эти сложные века они выступили своеобразным локомотивом ремесленничества. Если гномы шли в явном авангарде, давая ориентир на более далекое будущее, то ханьцы заполняли текущие пустоты, позволяя ремесленникам других регионов восстанавливать пробелы и осваивать нехитрые секреты среднеквалифицированного производства на их примере, хоть чаще и отталкиваясь от него в продолжение своих традиций, а не копируя ханьский подход… Как бы то ни было, в средние века ханьский импорт кардинально упал, ремесленничество направилось внутрь, и высокий уровень материального благополучия во времена расцвета Нефритовой империи был связан именно с этим. Правда, ханьцам, как всегда, мешала их инертность. И в то время, как мастера в остальном Вендоре искали новые технологии и приемы, на Самсунге продолжали клепать примерно то, что когда-то делали деды и прадеды, ни разу не откатываясь назад, но демонстрируя совсем уж пологую поступательность.
Локомотивом уже ханьцев в седьмом веке выступили чосоны. Искавшие утраченные секреты мастерства древних предков, они устроили настоящий технологический прорыв, который, благодаря свойственному им фанатизму, поддержали на всех уровнях ремесленничества: от металлургии до швейного дела. Затяжная война с Синаем отбросила назад чосонов, зато ханьцам сослужила неплохую службу, особенно в отраслях, связанных с военным производством. Все чосонские инновации были успешно освоены желтыми братьями по оружию, и, использовав для форсажа чужую пассионарность, ханьцы уже на своей ворвались в промышленное производство нового технологического уровня. Последние века первого тысячелетия напомнили первые: ханьцы (теперь уже на своих джонках) принялись заполнять Вендор своими товарами.
Им все играло на руку. Отсутствие серьезных внутренних конфликтов, позволявшее посвящать силы труду. Длительные войны на континенте, создающие дефицит рабочих рук в угоду рукам воюющим. Относительная близость Нартекса, интенсивно идущего к статусу торговой столицы Вендора… Но самым важным фактором мы все же рискнем назвать собственное трудолюбие и усидчивость подавляющего большинства ханьцев. Им реально не в тягость тратить десяток часов в день на рутинную работу!.. Конфуцианцы таким образом тренируют свои постоянства, буддисты, по сути, трудомедитируют, а даосы и вовсе счастливы плыть по течению реки трудолюбия, ища счастье в каждом мгновении своей работы… Это позволяло сохранять себестоимость продукции на том уровне, когда доставка даже недорогого вала вещей окупалась солидной наценкой.
И все бы хорошо, но торговцам захотелось большего. Регулярно выезжая в богатые торговые города, они видели, как жируют успешные торгаши и местная знать. Им захотелось жить примерно так же, и спокойный, устоявшийся мир ханьского ремесленничества начало шатать. И ладно одни дельцы решили перейти на производство более дорогих вещей (ювелирка, элитная шелковая одежда), но не рассчитали запросы рынка и количество высококвалифицированных мастеров, которым можно доверить дорогое сырье – эти сами понесли убытки, после чего откатились назад и годами восстанавливали былой уровень богатства. Гораздо хуже проявилась жадность торгашей и руководителей низкоквалифицированных артелей, которые решили повысить собственную прибыль путем увеличения самого товарного вала. И для его увеличения выбрали наихудший способ: сокращение времени всех этапов производства.
Почти любой человек будет работать хуже, если заставлять его работать быстрее. Для медитативных же ханьцев это стало буквально пыткой… Их выбили из того ритма, в котором работа приносит удовольствие, и это самым кошмарным образом сказалось на качестве товаров, делаемых теперь кое-как. А самое печальное – что это в итоге почти всех и устроило.
Дело в том, что долгие века сегмент недорогого вала товаров обеспечивала Лидийская империя. По сравнению с продукцией дотошных ханьцев лидийский вал мог считаться низкосортным ширпотребом, однако как раз вышло так, что Лидийская империя рассыпалась множественными осколками вместе с экономикой, а ханьские торгаши примерно в это же время принялись насыщать рынки своим скороспелым товаром. И когда все сориентировались в ситуации, невидимая рука рынка уже подправила товаропотоки: ханьский вал занял место лидийского, а его собственную нишу коллективно захватили качественные изделия из западной части Вендора: русские, скандские, кельтские и особенно капитолийские, где как раз началась собственная НТР.
Желтолицые торгаши психовали, изо всех сил торговались, блефовали, но рынок – штука чуткая, и за явно менее качественный товар им никто не собирался платить, как раньше. В конце концов, если встанут в позу – можно нарастить долю аджарского ширпотреба, шелк и в Синае производят отменный, а жемчуг с Бермуд – обойдется уж точно не дороже… В общем, своими попытками увеличить барыши, ханьские торгаши просто сбросили свои товары на репутационую ступень ниже. Так как прибыли это явно не принесло, они попытались еще сильнее ускорить производство, народ стал еще менее ответственно подходить к результату своего труда, но на цене это уже не сказалось – производственная философия ханьцев вошла в паз Вендорского рынка, где, поерзав немного, окончательно нашла оптимальный баланс трудоемкости-качества-цены и до самого МП осталась отвечать за нишу дешевого некачественного барахла.
В последние века узкоглазые дельцы нашли новый способ сорвать прибыль. И опять подставили весь остров. Пользуясь спросом в сегменте недорогого железа, они взялись штамповать из низкопробного самсунгита дешевые подделки на уже закрепившиеся на рынке изделия. Торговцам сплотиться бы против такого шага, но там, где есть беспринципность и жадность – дешевые подделки всегда найдут покупателя. Нашлись те, кто купил дешевку, продал ее с наваром, а потом сбежал. Более ушлые – создали схемы с многократной перепродажей, снижающей прибыль, но зато запутывающей следы так, что подобный трюк можно будет затем повторить…
Когда афера вскрылась, гильдия пошла на жесткие меры. Были введены патенты, запрещающие сторонним мастерам делать уже брендовые товары без легко заметного указания, что изделие является сторонней вариацией. Торговцев, запятнавших имя, изгнали из гильдии. А самое болезненное – это то, что в общественном мнении за ханьскими товарами закрепилось не только звание недорогих, но еще и печальный статус «подделок». Больше всего от этого страдали мастера, привыкшие делать нормальные вещи, которым пришлось не один год доказывать, что отдельные ханьские мастерские могут выдавать отличные изделия, и это необязательно должен быть шелк, жемчуг или нефритовые фигурки. Для создания позитивного информационного фона ханьская торговая гильдия даже запустила на рынок раритетные мечи, созданные древними мастерами из тех самых «осколков десяти солнц». Правда, общественность ответила тезисом «раньше умели, а теперь скатились в ширпотреб», но конкретные торговцы, естественно, на поводу у этого не шли и позволили действительно стоящим мастерам убедить себя в возможности иметь с ними дело. Они стали закупать качественные ханьские изделия по адекватной цене, однако тот факт, что довольно долго просили не ставить на них клеймо изготовителя в виде иероглифов – говорит о многом…
К МП некоторым мастерским удалось-таки добиться признания именно своего имени, но в целом ханьские товары считаются низкопробными. И это, несомненно, обидно для народа, который, если его не торопить, умеет делать вещи лучше очень и очень многих.
Миф №2: «Почти всё изобрели ханьцы» или «Ханьцы могут только копировать»
Хороший пример того, как совершенно противоположные мифы не являются истиной из-за людской категоричности. Очень уж хочется упростить все и жить в однозначном мире, где, скажем, большинство ключевых изобретений принадлежит ханьцам, либо где те не только слабы в вопросах качества, но еще и придумать ничего не могут, бездумно копируя чужое.
В любом случае, второй тезис от правды гораздо дальше, но и первый превращается в миф из-за радикальности. Утверждать, что ханьцы плохие изобретатели – могут лишь обыватели, совершенно не интересующиеся историей, ведь жителям Самсунга приписывается множество находок, среди которых широко известны шелк, бумага, жемчуг, рис, ксилография и нефрит. Другое дело, что сами ханьцы не стесняются расширять этот список за счет вещей, придуманных отнюдь не ими. Причем если магазинные арбалеты (ноу-хау дроу) или мини-домны (принцип работы которых отличается от западных штукофенов) можно отнести к казусу «Менделеева-Клапейрона», то в остальных случаях, включающих и гномий порох, и стекло, и большинство механических придумок – сквозит явной фальсификацией. Внимание на это обратили, изучая ханьские летописи, в которых история создания «древних» ханьских инноваций изобилует ровно тем же рядом вспомогательных случайностей, что фигурируют (при этом широко известны и многократно подтверждены) в историях изобретения этих же вещей западными умами.
Тогда и возникла мода считать все ханьские изобретения фикцией. Дескать, желтолицые завистники слизали все у запада, но приписали себе в лживых летописях. Надо сказать, что во многих случаях именно так и было – нравилось некоторым ханьским летописцам задним числом углублять историю своего народа, заодно делая старше и большинство изобретений. И получалось так, будто ханьцы все придумывали на несколько веков раньше других, а потом изо всех сил хранили секрет в тайне, причем почти всегда успешно, заставляя западных гениев ждать, когда у них удивительным образом совпадут те же условия, что и у везучих «первооткрывателей». Дотошные исследователи легко обнаружили, что у западных изобретений обычно можно проследить предтечи и предпосылки, в то время как у ханьцев они возникали просто на ровном месте, и на одну лишь волю богов тут все не спишешь… В итоге, погнавшись за правом считаться открывателями почти всего, ханьцы лишились в глазах общественного мнения и чести называться авторами тех изобретений, которые, несомненно, принадлежат именно им.
К МП общий фон информационного недоверия к ханьской исторической «пропаганде» сгладился, и уже больше века в роли мэйнстрима царит новый тренд. Не имея возможности оспорить все ханьские «патенты», поклонники западных традиций соглашаются с тем, что жителям Самсунга удалось придумать нечто свое, но максимально снижают именно изобретательскую заслугу. Мол, основные ханьские открытия имеют два источника: это либо банальная наблюдательность, позволившая присвоить то, что делается самой природой (жемчуг, шелк), либо дары щедрых богов (рис, нефрит, бумага). Если вынести за скобки бумагу, изобретенную в то время, когда боги давно уже перестали спускаться с «небес», то в подобных рассуждениях доля правды присутствует. Однако умалять ханьские заслуги совсем не хочется. Какая разница, долгим расчетам или пытливой наблюдательности обязан изобретатель? А любой божественный дар еще нужно с умом внедрить в свою жизнь, что отнюдь не всегда удавалось самым разным народам…
Одним словом, истина предсказуемо плавает между двумя противоположными мифами. Лишать ханьцев авторства многих инноваций – это плевать в прошлое, в смутные века, когда ханьские ремесленные традиции помогали выбраться из болота упадка растерявшим гиперборейские секреты народам. Но и ханьцам неплохо бы оценить все то, что вошло в их жизнь, являясь импортом в чистом виде или транзитом от Гипербореи. Оценить и перестать приписывать себе чужие достижения, когда реальных своих навалом…
Миф №3: «Ханьцы – асексуальный народ»
На мельницу этого мифа мы и сами полили воды, когда сравнивали ханьцев с аютами. Но тех с кем ни сравнивай – веками почитавшие Каму, повернутые на ритуальном и даже мистическом характере близости, они будут не самой удачной «контрольной пробиркой». Собственно, соседство с Сиамом – одна из главных причин рождения рассматриваемого мифа. Сиамцы унаследовали и преумножили высокую сексуальную квалификацию аютов, и на их фоне ханьцы действительно кажутся несколько зажатыми и чересчур сдержанными.
Но не стоит недооценивать ханьскую сексуальность и тем более путать это понятие с сексапильностью. Возводя в культ громкую внешнюю страстность условных бермудов, люди западного склада не умеют разглядеть за несколько церемониальной сдержанностью ханьцев глубинную, энергетическую сексуальность. Для ханьцев телесная близость – это один из пластов Дао, очередной этап постоянного перетекания энергий инь и ян. По сути, Дао любви – это столь же глубокая эротическая философия, как и аджарская тантра. Отличие лишь в том, что рациональные ханьцы слишком явный акцент оставили на энергетических токах, а на телесном уровне основной упор делают на пользе и все той же церемониальности. Казалось бы, испокон веков со стороны религиозных учений одно только поощрение, никакой табуированности – плодитесь и размножайтесь! Но забавно наблюдать, как ханьцы, будто стесняясь немного идти на поводу у страсти, прикрывают ее рациональными пояснениями, вроде «пользы для здоровья и долголетия» да «обмена инь-ян», сводя чуть ли не к разновидности очередной своей гимнастики.
И в мыслях нет считать, что это плохо! Скорее всего, ханьцы просто несут вложенное в них убеждение демиургов в том, что страсть – это довольно примитивная и склонная к хаосу энергия. То есть глубокая близость со взаимным и многоуровневым перетоком инь-ян – приветствуется, а вот животная похоть, растрачивающая энергию понапрасну – считается выходом за рамки даосского пути сдержанности. Зачем расплескивать вокруг сексапильность, если эту энергию можно копить, а уже долгими ночами пускать по слившимся меридианам и каналам, соединяя с энергией партнера?.. Разве что юные девицы и парни могли бы таким образом искать того, с кем по ночам сливать меридианы, но в ханьской традиции при поиске супруга предпочитали ориентироваться на другие маячки, считая, что как раз сексуальной совместимости в любом случае удастся добиться с помощью Дао любви.
Так как сексуальностью многие ошибочно считают именно призывное расплескивание энергии страсти из второй чакры , а не способность часами пропускать сквозь себя и партнера волны изысканных наслаждений – ханьцев без колебаний отнесли к асексуальным нациям в негласном рейтинге свойств тех или иных народов. Особенно забавляет, как бестолковые и примитивные самцы, возжелавшие вкусить «ханьских цветков лотоса», с восхитительным торжеством своей эротической безграмотности называли их потом в кругу дружков «бамбуковыми бревнами» за то, что эти девушки не принялись в первые же секунды с животными воплями царапать им спину, глотать гениталии и всасываться в десна. Ведь эти же «бамбуковые бревна», при умелом разжигании в них огня, способны превращаться в синтез тигриц и змей и дарить партнеру долгие часы изысканных удовольствий .
Аджарам удалось сохранить верность ритуальному отношению к близости, одновременно заняв одно из высших мест в озвученном рейтинге сексуальности народов, благодаря особому вниманию к чисто телесному уровню удовольствий. В то время как ханьская традиция продолжала настаивать на энергетических обменах, жрецы Камы разработали целый пласт изысков телесного уровня, систематизировав все в достаточно доступном обывателю виде. Большинство людей никогда и ничего не поймет ни в тантрических глубинах, ни в даосских. Зато запомнить десяток поз и пару-тройку движений – в состоянии любой тупорез. А заодно и поставить в небольшом мозге плюсик аджарским разработчикам, неосознанно перенося богатство Камасутры и на каждого аджара в отдельности. И то, что тантрой владеет существенно меньшее число аджаров, нежели ханьцев практикует Дао любви – никого не волнует… Справедливости ради, нужно добавить, что в чисто эстетическом аспекте аджары в целом более притягательны для большинства глаз. Они смуглее, их фигуры сочнее и рельефнее, а «пластика взрослой гибкости» смотрится выигрышнее слегка угловатой гимнастической подростковости, присущей пластике ханьцев. Возможно, тот факт, что большинство из них отдаленно напоминает подростков – служит дополнительным камнем на весах асексуальности: отказывая ханьцам в сексуальности, каждый как бы расписывается в отсутствии у него наклонностей педофила.
Кстати, о наклонностях… Количество желтолицых посетителей Тая намекает, что, либо Дао Любви не решает всех проблем, либо просто не все на острове с ним знакомы. Во всяком случае, фетишистов среди ханьцев никак не меньше, чем в других регионах. Возможно, дело в определенной зажатости и природной сдержанности, но те желания, которые островитяне загадывают сиамским исполнительницам и исполнителям – в большинстве случаев относятся к несомненным извращениям. Впрочем, лучше уж так, чем сублимировать в избыточную деловитость или, тем более, в агрессию.
Итак, насчет асексуальности – это миф, основанный на малограмотности толпы, путающей сексуальность (которая у ханьцев высока, хоть и скрыта от посторонних глаз) и призывную сексапильность (которую экономные и рациональные ханьцы себе не позволяют). Возможно, ханьцы со временем и стали бы ближе к остальному народу, спустившись с высот Дао любви к вполне земным, чувственным наслаждениям. Но так вышло, что все возможные ниши уже успели очень точно и гармонично занять сладострастные соседи: аджары, сиамцы и синайцы, оставив ханьцам спорную честь выглядеть в глазах других народов духовными, но холодными занудами, неспособными пуститься во все сексуальные тяжкие…
Миф №4: «Ханьцы – чрезмерно послушный народ с рабской психологией»
Очень примитивный и не особо распространенный взгляд, вызванный плохим знанием ханьской истории и философии. Причем миф – коварный, частичный: в первой части вполне правдивый, но во второй попросту оскорбительный. А суть в том, что звучит чаще всего именно в сочетании...
Возможно, людям из-за Пелены Майи, незнакомым с даосизмом и конфуцианскими принципами лояльности – определенная инертная послушность ханьцев и кажется проявлением трусости или избыточного смирения. Однако, как мы хорошо помним, все дело во внутренней склонности народа поддерживать вселенскую гармонию и не мутить воду понапрасну. Можно, конечно, доказывать, что такую рабскую философию как раз-таки и навязывают правители, чтобы управлять послушным стадом, но, как минимум, в ханьском случае это будет откровенной профанацией. Уж Ли или Фуси меньше всего боялись народных бунтов, а даосизм и конфуцианство пришли к людям не от правителей, а от философов, власть, если что, критиковавших очень даже.
Надо просто понять, что ханьцы терпеливы не по отношению к императору-самодуру или вану-глупцу, а по отношению ко Вселенной, винтиками единого механизма которой себя считают. И ван с императором – такие же винтики, и любой другой человек или зверь… Именно прочный фундамент этого вселенского единства наделил жителей Самсунга спокойным и уверенным смирением с естественным ходом вещей. Жаль только, что наверх действительно чаще нужного поднималась пена в виде сумасбродных пассионариев, предпочитавших принцип лояльности видеть лишь снизу, еще и оставляя за собой право рулить течением Дао. Но надо сказать, что судьба многих таких правителей была печальной, и народ отнюдь не играл роль статистов – если поднять летописи, то выяснится, что по количеству народных бунтов ханьцы не уступают самым анархичным народам. И главное отличие в том, что, добившись своего, бунтари моментально откатывались в русло спокойствия, а не продолжали бунтовать ради бунта или из банального нежелания возвращаться к работе, как это чаще всего происходит.
Это примечательный момент, отлично иллюстрирующий природу ханьского терпения. Народ спокоен и терпит до момента, когда поведение правителя не перестает укладываться в более-менее гармоничное течение Дао. То есть, пока бунт выглядит нарушением какой-никакой гармонии – на него не идут. Но если самодур своим поведением и так уже выпустил на свободу хаос – бунт будет считаться восстановлением порядка, а значит оправдан: на такое Даоугодное дело подпишутся чуть ли не все поголовно.
И вот тут тирану не поздоровится – короткие ханьские бунты, как правило, отличались подчеркнутой беспощадностью. Не кровожадной жестокостью торжествующей толпы, нашедшей выход многолетним унижениям, а все той же, слегка отстраненной, прохладной беспощадностью палача. Дескать, раз уж наточили вилы и камы, то без ложных церемоний просеем всю муть, собьем пену и вернемся в русло. Кровавые хаотичные бунты быдла отличаются единичными проявлениями кошмарной жестокости. Ханьские восстания, как правило (бывало и иначе), приводили к менее изощренному и жестокому, но куда более методичному и массовому вырезанию всех причастных. Когда бунтарь не просто мстит, а достаточно холодным сердцем чувствует за собой правоту восстановителя высшей гармонии – это может оказаться в разы кровавее самого бессмысленного и беспощадного бунта холопов, мстящих за глубоко засевшие унижения.
В общем, терпеливые? Да. Спокойные? Да. С рабской психологией? Точно нет!.. За показным же свободолюбием очень часто скрывается нежелание трудиться, неумение найти себе применение в жизни и, что хуже всего, скрытая агрессивность, ищущая повод под прикрытием лозунгов и идей реализовать свои извращенные кровавые фантазии.
Миф №5: «Ханьцы – так себе вояки»
Независимое дополнение к предыдущему мифу. По крайней мере, их оба любят повторять одни и те же люди… Подтвердить или опровергнуть данный тезис к моменту повествования так и не удалось, потому что элементарно не было возможности сравнить ханьских воинов с другими в условиях реальных сражений между ними. А делать выводы лишь на заочных оценках – отличный способ попасть впросак. Как впечатляюще смотрелись на фоне других армий легионы Ланисты, какими могучими кажутся паладины Архонеста, как эффектны были «бессмертные» Лидии… Но первых легко унизили пуны, вторых перестреляли скифы, а третьи не выстояли против олимпийцев. Так что кто знает, как показали бы себя в столкновении с другими народами ханьские армии, вторгнись кто-то в их земли, или имей даосы побольше пассионарного экспансионизма в сердцах…
К слову, впервые речи о слабости ханьцев раздались в средние века, когда престарелый император династии Хань, Кианфан, уловив захватнический огонек в глазках подросшего наследника Тао, решился на беспрецедентный шаг и приказал сжечь большую часть своего военного флота, на тот момент превосходившего даже хваленый финикийский. По-хорошему, имевшихся тогда армейских ресурсов ханьцам хватило бы для оккупации доброй половины Вендора, только-только выходящего из тьмы смутных веков. Но по каким-то высшим причинам Кианфан взял на себя ответственность за вектор будущего своего народа. Кто знает, каким путем пошел бы Тао, будь в его распоряжении, возможно, самый могучий флот Вендора? Парень и так запомнился рядом горячих поступков, бросая сухопутную армию то на мистический юг, то на усмирение почудившегося бунта в Хаоцзине…
Кианфан же отказывался от экспансионистских настроений, показывая обитаемому миру, что ханьцы – самодостаточный народ, которому хватает собственной земли. Как часто бывает, этот великий жест доброй воли был воспринят некоторыми как слабость. Впоследствии, когда ханьцев поймают на выдумывании истории, сожжение флота тоже отнесут к небылицам, предложив считать, что пару джонок сгорело по случайной оплошности, а из этого раздули великое событие.
Оставим эти комментарии на совести их авторов, а сами поразмышляем-таки над боевыми способностями ханьцев хотя бы на базе имеющихся сведений… Единственной международной войной, в которой ханская армия принимала активное участие – была Война островов. Причем там в противниках выступала другая изолированная нация, силу которой в сравнении с другими проверить не удалось – синайцы. И нельзя не заметить, что на их фоне ханьцы зачастую выглядели бледновато, беря почти исключительно числом, а не умением, и скорее выносливостью экономики, нежели славными победами. И вроде бы всё на месте! И невозмутимость духа, и терпеливость, и выносливость, и аккуратность, и склонность к самопожертвованию… Но не хватает какого-то надрыва. Некой первозданной ярости, может, даже жестокости… Ханьцы готовы умереть за командира и страну, но что-то внутри них мешает им за этого же командира, страну, да хоть за солнце, сиськи или трамвайчик – порвать на тряпки сотню врагов… Возможно, помеха – это глубоко встроенное чувство гармонии, которому претит жестокость, присущая многим хорошим солдатам. Война в понимании этого народа – всегда хаос и разрушение, и, даже убедив себя в том, что их действия якобы восстанавливают гармонию, ханьцы не без труда перешагивают этот внутренний барьер, отделяющий травоядного от хищника.
Понятно, что многие все-таки перешагивают – в конце концов, на Самсунге тоже успели повоевать за три тысячи лет. Но даже во время этих войн можно было заметить, что для правителей это только средство – один из инструментов достижения цели, полководцы предпочитают играть в стратегические игры вместо организации кровавых бань, а большинству солдат приятнее дележ добычи и возвращение домой, но никак не плескание в чужой крови.
Вероятно, поэтому и армия у ханьцев преимущественно дальнобойная – трогательная попытка обмануть в себе травоядную душу дистанцией между твоим оружием и его жертвой. Интересно, что это разительно отличается от, казалось бы, столь родственных синайцев, которые за века непрерывных сражений то с айну, то между собой – разбудили в себе гены хищников и льют кровь отнюдь не без удовольствия, дополнительно радуясь, когда ее брызги летят в лицо…
Но не следует обманываться одним только фактором жестокости. В конце концов, добродушный даосский монах, играючи, раскидает десяток кровожадных саксов, если ему не оставить выбора. Вот только проблема в том, что если оставить, то он любым путем будет избегать боя, а на уровне армии такой менталитет – прямой путь к поражению. Впрочем, мы опять доим тот единственный для сурового вояки минус, который в боях со многими противниками не сыграл бы никакой роли по причине большого преимущества ханьской армии в остальных аспектах.
Для начала, эта армия обычно всегда была большой и ориентированной на дистанционный бой. То есть большинство вендорских народов попросту не сумели бы выставить достаточное количество солдат, чтобы дисциплинированные ханьские лучники не перестреляли их еще до того, как с ними удастся сблизиться. А даже если удастся – в пользу подопечных Ли сыграют давным-давно освоенная узкая специализация видов войск и доведенная до автоматизма система управления отрядами, основанные на первом в Вендоре теоретическом трактате «Искусство войны» (написанном Сунь Цзы еще при императоре Цинь, но принятом как руководство к действию лишь в разгар Войны островов, несомненно повлияв на ее исход ). Конечно, к МП подобными управленческими системами могут похвастать уже очень многие армии, но ханьская шлифовалась не один век, и в вопросах манипуляции частями этим четким и послушным ребятам равных мало. Так что нет сомнений, что дорогу к лучникам бойцам противника очень своевременно перегородят щитоносцы – им тоже не нужно быть кровожадными, ведь главная задача – остановить прорыв и дать возможность лучникам уйти из-под удара и занять новые удобные для обстрела места. В случае необходимости в бой вступят редко многочисленные, но имеющиеся у любой армии всадники-катафракты. Защищенные прочными ламеллярными доспехами, они являются своеобразной тяжелой конницей маневра – сравнительно мобильным и достаточно выносливым подразделением, призванным решать оперативные задачи.
Как и почти всем имперским армиям, ханьцам не хватает магов. Но зато к услугам полководцев – элитные войска: монахи. Понятно, что в мирские дела большинство монастырей и храмов не суется, но, как неоднократно подчеркивалось, почти каждый правитель имел одной из опор какую-то из трех религиозных сил острова, поэтому в случае необходимости союзные монастыри были готовы предоставить несколько десятков или даже сотен великолепных бойцов, чаще всего играющих роль резервного козыря или спецназа.
Ну, и, наконец, сколько армий может похвастать такими союзниками, как драконы?.. У них, конечно, еще больше ограничений, чем у монахов, поэтому далеко не факт, что драконы поддержали бы интервенционные капризы условного Тао, но от внешнего вторжения они Самсунг защищали бы точно, и самому плюшевому эксперту понятно, что соединение из десятка крылатых монстров – способно нивелировать любые огрехи союзной армии. А тут речь о дисциплинированном и многочисленном войске, единственный боевой недостаток которого – низкий общий уровень кровавой агрессии…
Хотя нет – еще один имеется: не особенно качественное оружие и доспехи. В свое время ханьцы немало сделали для развития оружейного дела. Их классический меч цзянь на стыке эр если и не служил образцом (гиперборейские традиции доминировали), то, по крайней мере, превосходил почти весь вал стандартных аналогов. А позже – разновидности изогнутого меча дао одними из первых начнут сабельный век в южной и восточной частях Вендора. Одними из первых ханьцы клеили композитные луки, параллельно с гномами ставили на поток ламеллярные доспехи, пусть и совсем другого назначения . Мини-революцию они устроили в кольчужном производстве, догадавшись делать их не клепанными, а как бы вязаными . Наконец, именно ханьцы (точнее, чосоны, но мы в данном разделе их отождествляем) массово применяли ковку мечей по технологии саньмэй – когда между пластинами мягкой стали вставляли жесткую, и сваривали все это воедино, подавая пример мастерам Синая, которые именно от саньмэй оттолкнутся, создавая свои хваленые катаны…
Все эти достижения, как правило, нивелировались двумя факторами. Первым была извечная экономия сырья, которого на традиционно раздутые ханьские армии не хватало, а потому приходилось экономить. А вторая причина – все та же классическая инертность, заставлявшая долго цепляться за уже устаревшие традиции. С момента появления мечей дао прошел не один век, пока ими стали массово заменять покрытые мхом древности цзянь. Луки же еще дольше отказывались модернизировать и делать туже, дабы не менять систему подготовки стрелков, внедренную предками, «которые явно не хуже нашего разбирались» … И так во многих вопросах: придумывали вроде без особых задержек, но внедряли и вплетали в военную доктрину с кошмарным опозданием. Хорошо, что у ханьцев была достаточная временная фора, позволявшая быть той, раньше стартовавшей черепахой, которую никак не догонит куда более стремительный, но изначально отстающий Ахиллес.
…Делая выводы, хочется отметить некоторую схожесть ханьской армии с лидийской: обе предпочитали брать числом и дистанцией. Правда, у ханьцев не столь многочисленны элитные подразделения, вроде «бессмертных», но гвардия тоже имеется, конница примерно равна лидийской, а отсутствие магов компенсируют более стойкие в битвах монахи. Добавим к этому уникальную авиацию в лице драконов, помножим всё на стройную систему стратегического и тактического взаимодействия, и... порадуемся, что война в глубинном мировосприятии большинства ханьцев – это создание водоворотов и грязной мути в реке Дао. Ведь если лидийцы так близко подошли к континентальной гегемонии, то в какой ее точке остановились бы «не умеющие воевать» ханьцы, решись они на экспансию и демонстрацию искусства войны?..
Миф №6: «Ханьцы времен повествования не особо хорошо знают свою историю»
А вот это совсем не миф. С одной лишь оговоркой: ханьцы плохо знают свою настоящую историю. А так, в пытливости ума и желании ощущать причастность к достижениям предков – этим ребятам не откажешь. Вряд ли могло быть иначе, если помнить, какой акцент на почитании предков делало конфуцианство. Хуже, что ханьцы, хоть и не столь социально наивны, как чосоны, но тоже отличаются определенной всеядностью и низким порогом критического мышления. Как только ни ездили по отзывчивым ханьским ушам историки и правители, а эти уши продолжали «написанному верить».
Основные расхождения связаны, кстати, не с правителями и тенденциозными летописцами, а с, казалось бы, духовными деятелями трех островных религий. Стремясь показать свою религию в наиболее выигрышном свете, храмовые и монастырские летописцы изгалялись, как могли. В итоге, какая религия доминировала в том или ином городе\царстве – такой вариант прошлого и закреплялся там, с веками превращаясь в «неоспоримую истину».
На религиозный фильтр накладывался и политический, создавая еще большее искажение новыми трещинами разночтений. С учетом двух глобальных терактов в отношении истории со стороны императоров Циня Ши-Хуанди и Тань Луня – все становится совсем печально. Первый, как мы помним, решил, что история должна начинаться с него, радостно уничтожив огромное количество древних летописей и исторических памятников. Второй, менее эгоистичный, думал не о себе, а о стране, зачем-то решив углубить ее историю на целую тысячу лет. Казалось бы, уж ханьцам-то чего печься о своей древности, ведь как нация выделились раньше большинства современных им!.. Но то ли Тань Луня печалило несравнимое превосходство гиперборейцев на раннем этапе существования ханьцев, то ли финикийцев с эльфами хотелось обогнать, а по его указу послушные летописцы принялись сочинять историю древней империи Лунь (хм. Точно не эгоизм двигал?). Печальнее всего, что император (а по-хорошему, всего лишь царь поздней Нефритовой полуимперии) вскоре помер, но летописцы вошли во вкус и еще несколько десятилетий накладывали некоторые события из истории других народов на свою мнимую древность, пытались приписать имперский размах и величие инженерно-технической мысли к тем датам, во время которых на свет не появилась даже Нюйва… Пользуясь столь удобным фактом, как сожжение летописей Цинем , историки рассказали народу, что Древней империи Лунь служили еще первые драконы, что это чуть ли не ханьцы делились опытом с юной Тартарией, что известные сооружения, вроде Канала, ряда дворцов, храмов и, само собой, пирамид – были построены гораздо раньше, чем принято считать …
Много приятной чуши вылилось на головы ханьцев в ту пору. Затем до руля Нефритовых осколков ненадолго дорвались апологеты буддизма, и вектор полностью изменился: теперь историкам пришлось убедительно доказывать, что до прихода на Самсунг «истинной веры» здесь все было плохо, и только дикари бегали вокруг некрасивых и незначительных сооружений, которые уже первые буддисты превратят в прекрасные строения… Догадавшись, что им в любом случае врали, врут и будут врать, рядовые ханьцы сделали прекрасный выбор: стали верить в ту версию истории, которая нравилась лично им. Нужно ли добавлять, что немало подобных версий стало достоянием общественности, дополнив и без того пеструю палитру сразу нескольких альтернативных историй острова?..
Незадолго до МП попытку унифицировать историю сделал новый император зарождающейся Поднебесной империи. Но не спешите радоваться. Ведь в поисках наиболее славной и выгодной истории, борзописцы императора откопали бред времен Тань Луня и теперь, «опираясь на труды предков», начали растить новую химеру, словно насмехающуюся над довольно славным истинным прошлым этого доверчивого и покладистого народа…
Надеемся, нам удалось сохранить достоверность и помочь вам глотнуть правды, пусть даже и выглядящей обычно менее ярко и симпатично, нежели любой исторический вымысел.