13 декабря 2023 года исполнилось 226 лет со дня рождения великого немецкого поэта Генриха Гейне.
Наш друг, независимый журналист М. Михайлов, набрался храбрости и мысленно вступил с ним в беседу:
Христиан Иоганн Генрих Гейне (13 декабря 1797 года, Дюссельдорф –
17 февраля 1856 года, Париж) – немецкий поэт, публицист и критик позднего романтизма. Мастер сатиры, фельетона, путевых заметок. Идеолог движения «Молодая Германия». В 1830 году эмигрировал во Францию.
М. М. – Уважаемый господин Гейне! Разрешите задать Вам как человеку мудрому и понимающему жизнь лучше многих несколько вопросов.
Прежде всего, хотелось бы поговорить о любви. У Эмили Дикинсон есть такое высказывание «Любовь – это все. И это все, что мы знаем о ней».
А что Вы скажете?
Г. Г. – Любовь! Это самая возвышенная и победоносная из всех страстей!
Но ее всепокоряющая сила заключается в безграничном великодушии, в почти сверхчувственном бескорыстии.
М. М. – Мне кажется, что далеко не каждый способен долго выносить накал столь возвышенных чувств. Как его перенести обычному человеку?
Г. Г. – Любовь – это страшное землетрясение души.
М. М. – Неужели она так страшна?
Г. Г. – Ангелы зовут это небесной отрадой, черти – адской мукой, люди – любовью.
М. М. – Как долго может длиться любовь? Ведь многие считают, что это чувство скоропортящееся.
Г. Г. – Для любви не существует вчера, любовь не думает о завтра. Она жадно тянется к нынешнему дню, но этот день нужен ей весь, неограниченный, неомраченный.
М. М. – Конечно, влюбленный не думает о будущем, ему кажется, что его чувство вечно, но проходит время, и он обнаруживает, что ошибся.
Г. Г. – Если великая страсть овладевает нами во второй раз в жизни, у нас, к сожалению, нет уже прежней веры в ее бессмертие.
М. М. – Вторая великая страсть приходит, когда первая великая страсть иссякла?
Г. Г. – Гомеопатический принцип, согласно которому от женщины нас излечивает женщина, пожалуй, более всего подтверждается опытом.
М. М. – А женщины, влюбляясь вторично, сохраняют веру в вечную любовь?
Г. Г. – У женщин не бывает второй любви; их природа слишком нежна, чтобы быть в состоянии дважды перенести это страшное потрясение чувств.
М. М. – Вы полагаете? Женщина, с Вашей точки зрения, – небесное создание?
Г. Г. – Женщина – одновременно яблоко и змея.
М. М. – Вы до сих пор так считаете?
Г. Г. – Когда-то я думал, что всего ужаснее женская неверность, и, чтобы выразиться как можно ужаснее, я называл женщин змеями. Но, увы! Теперь я знаю: самое ужасное – то, что они не совсем змеи; змеи ведь могут каждый год сбрасывать кожу и в новой коже молодеть.
М. М. – В наше удивительное время медицина нашла способ «молодеть в новой коже». Только вряд ли дамы стали от этого счастливее. Да и делает ли такая перемена счастливее их спутников жизни?
Г. Г. – Женщины знают только один способ нас осчастливить и тридцать тысяч способов сделать нас несчастными.
М. М. – Возможно, брак делает людей более счастливыми?
Г. Г. – Всякий, кто женится, подобен дожу, сочетающемуся браком с Адриатическим морем: он не знает, что скрывается в той, кого он берет в жены, – сокровища, жемчуга, чудовища, неизведанные бури?
М. М. – Конечно, иногда семейные невзгоды могут изрядно испортить жизнь, но можно относиться к этому философски.
Г. Г. – Достойно удивления, что супруг Ксантиппы мог стать таким великим философом. Среди этаких дрязг – да еще думать! Но писать он не мог, это было невозможно: после Сократа не осталось ни одной книги.
М. М. – Зато ученики, Платон и Ксенофонт, сохранили нам его мысли.
Но даже самые выдающиеся умы совершают порой такие странные поступки и допускают такие ошибки, что нельзя не удивляться. Чем это можно объяснить?
Г. Г. – Как разумные люди бывают часто очень глупы, так глупцы подчас отличаются сообразительностью.
М. М. – Тогда чем же отличается мудрость от глупости?
Г. Г. – Существует лишь одна мудрость, и она имеет определенные границы, но глупостей существует тысячи, и все они беспредельны.
М. М. – Как они взаимодействуют в жизни?
Г. Г. – Мудрецы придумывают новые мысли, а глупцы распространяют их.
М. М. – Так что все при деле. Большинство философов сходится в одном – без работы человек не может быть вполне доволен жизнью.
Г. Г. – Не занятый делом человек никогда не может насладиться полным счастьем, на лице бездельника вы всегда найдете отпечаток недовольства и апатии.
М. М. – Однако иногда человек с головой уходит в работу, чтобы уйти от проблем и неприятностей. Так появляются те, кого называют трудоголиками.
Г. Г. – Чтобы победить самые тяжелые страдания, есть два средства: это опиум – и работа.
М. М. – Конечно, работа куда полезней. Но Ваш труд особенный. Поэтический талант – это дар богов?
Г. Г. – Кого Юпитер хочет наказать, того он делает поэтом.
М. М. – Что заставляет Вас так думать?
Г. Г. – Поэзия создала больше мучеников, чем религия. История литературы любого народа и любой эпохи – настоящий мартиролог.
М. М. – Неужели все так трагично?
Г. Г. – Весь мир надорван по самой середине. А так как сердце поэта – центр мира, то в наше время оно тоже должно самым жалостным образом надорваться. В моем сердце прошла великая мировая трещина.
М. М. – Полагаю, не только в Ваше время: обостренная чувствительность, которой обладает истинный поэт, заставляет его страдать от несовершенства мира во все времена.
Г. Г. – Быть может, поэзия есть болезнь человека, как жемчуг есть, собственно, болезненный нарост, которым страдает бедный слизняк?
М. М. – Возможно, но творческий дар возносит автора над обыденной жизнью, уподобляя его в какой-то степени Творцу?
Г. Г. – Поэт, этот творец в малом, подобен Господу Богу и в том, что своих героев он творит по образу своему и подобию.
М. М. – Наш великий поэт А. С. Пушкин писал: «Поэзия, прости господи, должна быть глуповата». Разделяете ли Вы эту точку зрения?
Г. Г. – Немножко глупости, понятно, требуется для поэзии, но было бы ужасно, если бы природа обременила огромной порцией глупости, достаточной для сотни великих поэтов, одного-единственного человека, а поэзии ему отпустила самую ничтожную дозу.
М. М. – Это, увы, бывает нередко. Обычно такой поэт малообразован и плохо знает даже классиков. Иван Бездомный в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» – яркий пример такого стихотворца.
«Я видел дальше других лишь потому, что стоял на плечах гигантов», – писал Исаак Ньютон Роберту Гуку в 1676 году.
Интересно узнать Ваше мнение о преемственности в литературе.
Г. Г. – В литературе, как и в жизни, каждый сын имеет своего отца, которого он, однако, не всегда знает или от которого он даже хотел бы отречься.
М. М. – По-моему, это несправедливо. Зачем отрицать драгоценное наследство и, подобно футуристам, «сбрасывать Пушкина с парохода современности»?
Г. Г. – Великий гений образуется с помощью другого гения не столько ассимиляцией, сколько посредством трения.
М. М. – Литература – занятие безжалостное?
Г. Г. – История литературы – это большой морг, где всякий отыскивает покойников, которых любит или с которыми состоит в родстве.
М. М. – Какую роль в литературе играют критики?
Г. Г. – Критики подобны привратникам перед входом на придворный бал: они могут пропустить достойных и задержать дурно одетых и не имеющих входного билета, но войти внутрь они не могут.
М. М. – Критик часто бывает необъективен. Почему это происходит?
Г. Г. – Он разглядывает мелких писателей в увеличительное стекло, а великих – в уменьшительное.
М. М. – А что Вы скажете о переводчиках: их труд велик, и они заслуженно разделяют славу автора?
Г. Г. – Переводчик по отношению к автору – то же, что обезьяна по отношению к человеку.
М. М. – Неужели? Думаю, с Вами далеко не все согласятся. Ведь благодаря труду переводчиков читатели могут познакомиться со всем богатством мировой литературы.
Поскольку все пишущие люди работают с языком, ибо, по выражению Максима Горького, «язык – это оружие литератора, как ружье – солдата», поговорим о языках. В наше время наиболее распространенный из всех – английский. Вам он нравится?
Г. Г. – Англичане берут в рот дюжину односложных слов, жуют их, глотают их, и выплевывают, – и это называется английским языком.
М. М. – Не могу не согласиться. Но, возможно, на нем можно яснее мыслить?
Г. Г. – У англичан больше мнений, чем мыслей. У нас, немцев, наоборот, так много мыслей, что мы не успеваем даже составить себе мнение.
М. М. – Значит, Ваш язык богаче?
Г. Г. – Немецкий язык, в сущности, богат, но в немецкой разговорной речи мы пользуемся только десятой долей этого богатства; таким образом, фактически мы бедны словом.
М. М. – А как насчет французского?
Г. Г. – Французский язык, в сущности, беден, но французы умеют использовать
все, что в нем имеется, в интересах разговорной речи, и поэтому они на деле
богаты словом.
М. М. – Понятно. Но, как говорят французы, «вернемся к нашим баранам»:
мы говорили о поэзии. Наш нобелевский лауреат И. Бродский считал, что
«литература, и в частности поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель». Не преувеличил ли он роль в обществе искусства?
Г. Г. – Моим девизом остается: искусство есть цель искусства, как любовь есть цель любви и даже как самая жизнь есть цель жизни.
М. М. – Вам не кажется, что у жизни вообще нет цели?
Г. Г. – Цель и средство – условные понятия, их выдумал человек. Творец их не знал. Созданное само себе цель. Жизнь не цель и не средство.
Жизнь – право.
Продолжение следует…