УОТСОН
Мы прождали Вернера гораздо дольше, чем рассчитывали. Честно говоря, я уже начал волноваться, потому что день склонялся к вечеру, и приближался тот час, когда нам уже нельзя будет медлить, а придется действовать. Цвет сумрачного неба переменился с белесо-голубого на пронзительно-жёлтый предзакатный, потом в нём даже стали появляться розовые и лиловые оттенки, звуки, которые всегда звучат фоном - голоса, шаги, плеск воды, какие-то скрипы, стуки, лязги - все эти приметы жизнедеятельности портового района стали затихать, а Вернера всё не было. Если бы ни присутствие Роны, я, пожалуй, совсем извелся бы, но она с мягкой спокойной приязнью буквально каждым словом, взглядом или прикосновением поддерживала и успокаивала меня. Но попутно с этим, я, к своему все нарастающему беспокойству, не мог не отдавать себе отчета в том, что после смерти Мэри впервые общество женщины, девушки, доставляет мне такое глубокое, полное и ни с чем не сравнимое удовольствие. Приходилось признать очевидное: я, как это ни прискорбно, похоже, самым натуральном образом влюбился, и влюблялся всё сильнее, в совсем юную девушку, да еще и дочь Шерлока Холмса, то есть совершенно мне не подходящую. Её ответные чувства, которые тоже уже нельзя было не заподозрить, всё сильнее обременяли мою совесть, но я не представлял, что тут можно поделать, не отдаляясь. А отдаляться нам было пока что совершенно невозможно.
Вскоре к нашему обществу присоединились юный Карл Ленц и Орбели. Орбелли выглядел безмятежным, что было его обычной маской. Карл Ленц хранил молчание, но по взглядам, которые он обращал к Орбелли, было совершенно понятно, что профессор полностью овладел его душой. Орбелли осознавал это и заметно гордился, то и дело отечески возлагая на плечо мальчика руку, которую. Впрочем. убирал довольно быстро, как это делает человек, гладящий свежеприрученного пса.
- Что ж, Теодор всё не вернулся? —спросил Орбелли небрежным тоном, словно мы просто беседовали о погоде. а не готовились к штурму лаборатории.
Я молча посмотрел на часы.
Но именно в этот момент я и увидел Вернера —он приближался к нам быстрым шагом —так, что полы его плаща бились и трепетали на ходу.
- Телеграф , конечно, самый быстрый вид связи, —чуть задыхаясь от ходьбы проговорил он, - Но всё же я надеюсь, что вскорости прогресс изобретёт и что-то понадёжнее…Я едва дождался ответа, да и был он так завуалирован, что пришлось поломать голову. Но главное сделано: телеграмма направлена прямо в местное полицейское управление, и твой визит туда, Рона, не будет неожиданным.
- Что именно я должна им сказать? —спросила Рона, сосредоточенно сдвигая брови к переносице. – Буквально: в каких словах и каким тоном, чтобы они меня послушали,да ещё всё сделали, как надо, и не подвели.
- теперь, я полагаю, они в любом тоне тебя послушают. Однако, наша проблема в том, что точных указаний – буквальных, как ты выражаешься – мы дать пока всё равно не в силах. В любом случае, нужно чтобы они были готовы. Расскажешь без подробностей, что некий лондонский аристократ – лондонских аристократов аристократов здесь не жалуют, тем охотнее присоединятся к нам. проводит бесчеловечные опыты - мучает людей и, по всей видимости, трупы в лесу —его рук дело. Сумасшедший учёный, как в «Франкенштейне» Мэри Шелли, которого нужно остановить, пока не поздно.
«В отличие от Шерлока Холмса, Вернер, похоже , читает беллетристику», —хмыкнул я про себя.
- О Клуни даже не упоминай, - продолжал инструктировать Вернер. - Это окажет эффект прямо противоположный. После, если всё получится, Майкрофт сам расскажет на суде о его роли. Теперь так: лаборатория, судя по особым костюмам людей профессора, находится где-то на воде. А то и под водой – значит. нам понадобится полицейский катер и специалисты, умеющие спускаться под воду. Чёрт! Я даже не знаю, есть ли здесь такие. Впрочем, должны быть – крупный порт, доки… Конечно, люди на катере должны быть вооружены. И вооружены хорошо. У них должна быть оптика, потому что я не знаю пока, как и откуда мы сможем подать сигнал. И вот ещё что: сама не вздумай к этому катеру даже близко подходить. Ты остаёшься на берегу. Потому что и я, и доктор Уотсон отвечаем за тебя перед Шерлоком – это понятно?
Рона возмущённо и резко повернулась ко мне, но я скорчил такую непреклонную рожу, что она только фыркнула и снова воззрилась на родственника, разошедшегося во всю и уже вообразившего себя чем-то вроде маршала Нея.
- Карл – на вашей ответственности. профессор, - продолжал Теодор. – Что бы там ни случилось, мы не можем пожертвовать ребёнком. Но и позволить ему всё испортить нельзя. Я в его лояльности совершенно не уверен. Слышишь. Карл? – вдруг обратился он прямо к мальчику. – Я в твоей лояльности совершенно не уверен. Поведёшь себя неразумно – пеняй на себя. Попытаешься нас предать или как-то навредить нам – пеняй на себя.
Он выглядел очень грозно, и когда вдруг Карл в ответ высунул язык с классическим: «бе-бе-бе», я не выдержал и покатился со смеху.
- Ну вот! – Вернер всплеснул руками и хлопнул себя по бёдрам. – Я тут распинаюсь, строю из себя военачальника, а рядовые вояки меня не уважают, - и он тоже засмеялся, но тут же стал серьёзным. – Вообще-то, я и впрямь больше строю из себя военачальника. Не очень представляю себе план наших действий. Стоило бы всё продумать заранее и лучше, но проклятый Шерлок со своим нетерпением спутал нам карты.
- Сами виноваты, - сказал я. – Нужно было больше доверять ему. Никогда Холмс не довольствовался навязанной ролью, и я только рад, что пребывание в виварии профессора хоть этого в нём не изменило.
- Да. Шерлок всегда был строптивцем, даже в ребячестве, - подтвердил Орбелли. – Не то, что его брат. Вот, Карл, на кого из нашей компании ты похож больше всего. На Магона.
Карл Ленц изобразил что-то вроде презрительного фырканья. Я заметил, между прочим, что, общение с Орбелли словно бы раскрепостило и расслабило его; он сделался чуть больше похож на мальчика, а не на брюзгливого и замкнутого старика со стариковской же мизантропией. Лекарства мы ему с утра не вводили, но было незаметно, что он страдает. Конечно, успокаиваться на его счёт была рано, но у меня от сердца немного отлегло. Хватало и без него забот.
Вернер посмотрел на часы и снова обратился к Роне :
-Однако, не мешкай. На уговоры полицейских времени в обрез.
-Я верхом поеду, - решила Рона. - Быстрее будет. Только что, если они меня всё-таки не послушают или опоздают?
- Не послушать они теперь уже не могут если телеграфный аппарат у них исправен, - успокоил Вернер. - А вот не успеть могут вполне Что ж, нас тут четверо, и мы сами как-нибудь придумаем, как дать вам знать о себе и о своем местоположении, если будет непременная нужда его изменить до вашего с полицией появления. Ты сообразительная девушка - значит, мимо оставленного знака или поданного сигнала не пройдёшь. Отправляйся.
- Верить бы мне в себя так, как ты веришь в меня, - вздохнула Рона.
-Ну а мы, - проговорил Вернер, проводив её взглядом, - давайте уберёмся пока отсюда и не будем торчать, как маяк на пустынном берегу, на виду у всего Инвернесса.
Мы спрятались за строение, больше всего похожие на лодочный сарай, и приготовили ждать. Я проверила револьвер, и Вернер сделал тоже самое. У Орбелли огнестрельного оружия не было, да и не уверен я, что он вообще умел с ним обращаться. Другое дело хлыст за голенищем.
- А ты держись со мной, - сказал он Карлу. - Сделайся моей тенью. Что бы ни случилось, понял?
- Понял, - без выражения повторил мальчик.
Солнце уже окончательно скрылось за линией горизонта, и так раздражавший нервы пронзительно жёлтый цвет сменился сначала насыщенно алым, а затем - розовым, к которому всё больше примешивался сумеречный лиловый оттенок.
Как и всякое затянувшееся напряжённое ожидание, наше бдение постепенно привело меня к перенапряжению и сонливости. А я ещё прежде удивлялся предупреждению Холмса, когда нам случалось проводить время в засаде: "Не засните, Уотсон, смотрите, не засните" — казалось, ну, как тут можно заснуть! Вскоре же на себе понял : можно.
Так и теперь, мало-помалу внимание моё притупилось, я унёсся мыслями в прошлое и снова оказался в горах Швейцарии, где состоялась пять лет назад серьезнейшая драма моей жизни. Я снова взбирался по узкой горной тропинке к нашему продуваемому всеми ветрами гостевому домику, видел неистово вскипающий в своей чаше Рейхенбахский водопад, слышал голоса моей тогда еще живой Мэри и Холмса, еще не сделавшегося Магоном. Заново принимался тяжко ворочаться камень вины на моей груди - за то, что не поверил тогда людям, достойным моего доверия, как никто больше.
И если душе Холмса суждено будет погрузиться в сумерки, я буду знать, что именно та моя вина отозвалась еще раз, сделавшись причиной его гибели.
Такое осознание было бы выше моих сил, и саморазрушение, которому я все пять лет подвергал себя, показалось бы милой шалостью перед предстоящим. Но теперь у меня была Рона, было обязательство, и я всерьез намеревался уж лучше погибнуть, чем не суметь спасти Холмса от гибели или - того хуже - безумия. Это после всего-то, что он перенес, сохранив при полной потери памяти, и ясность рассудка, и твердость личности.
Я не знаю, какие мысли и настроения одолевали моих спутников, но они тоже притихли укрощая своих демонов или беседуя со своими воспоминаниями. Я слишком мало знал Вернера, но об Орбелли я слышал достаточно, чтобы полагать, что ему есть о чём подумать.
Сам же Орбелли, раздобыв откуда-то из глубин своей одежды колоду карт, раскладывал пасьянс на подвернувшейся опрокинутой причальной тумбе, Он выглядел, как всегда, безмятежным и только движения его пальцев выдавали нервозность. Карл, вытянув шею, следил за его руками, весь этим поглощенный. Я не знал, честно говоря, прилагает ли – продолжает ли прилагать – Орбелли усилия, чтобы завладеть волей этого несчастного ребёнка, но мне невольно представлялся на его месте другой ребёнок – голенастый бледный мальчик с серыми глубоко посаженными глазами и тонкой, но мягкой, линией рта, мальчик, лишившийся матери и отца по вине человека, которому он теперь был предан всей душой, и почти никогда поэтому не улыбающийся, и я ёжился, не в силах прогнать от себя это представление. Орбелли с его проницательностью, как мне казалось, всегда отчётливо понимал все оттенки моего к нему отношения, но никогда не проявлял ко мне и тени неприязни – разве что, обидной снисходительности. Впрочем, неприязни и я к нему не испытывал.
Вернер, присевший на корточки у стены, опершись о нее спиной, похоже дремал. Но именно он вдруг встрепенулся первым, пока моё ухо ещё не уловило того. что потревожило его слух.
- Фургон. – тихо и нервно сказал он. – Раньше, чем мы ждали. Теперь Роне точно не успеть.