Откровение Ивана Шмелева

(эссе в трех частях с прологом и эпилогом)

«Блажен кто посетил сей мир 
В его минуты роковые
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир»
Ф. Тютчев


Пролог
19 января 1918 года в петроградской газете «Знамя труда» поэт Александр Блок публикует статью, которую называет «Интеллигенция и революция».
«Россия гибнет! России больше нет! Вечная память России! – слышу я вокруг себя. Но передо мной Россия. Та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели. Тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой. Россия буря! Демократия приходит опоясанная бурей!.. России суждено пережить муки унижения разделения. Но она выйдет из этих унижений новой и по новому Великой! Россия переживает эпоху, имеющую немного равных себе эпох по величию».
Заканчивает статью Александр Александрович так: «Всем сердцем, всем сознанием слушайте революцию!»
На призыв Блока слушать музыку революции российская либеральная интеллигенция единодушно возмутилась. Поэт был назван «стреляющим по своим».
Ответом на вопли можно считать короткую запись Блока в своем дневнике: «Господа, вы никогда не знали России и никогда ее не любили!».
Ивана Сергеевича Шмелева среди возмущенных кажется не было. Когда статья Блока вышла в петроградской газете, Шмелев находился в Москве. Он писал статьи и готовился уезжать в Крым. Безусловно, с большой долей вероятности можно предположить, что Иван Сергеевич так или иначе был знаком с мыслями поэта. Вряд ли в 1918 году Шмелев поддержал бы призыв Блока. У Шмелева, в отличии от Блока, было непримиримое отношение к октябрьской революции. Впрочем, и Александр Блок тоже не питал большой любви к большевикам. Его родовое гнездо «Шахматово» было разграблено; библиотека сожжена. Сам поэт сильно мерз и страшно голодал в революционном Петрограде. В конце концов, заболев цингой, 8 августа 1921 года Блок умирает. Шмелев в это время живет на своей даче в Крыму. В ноябре 1921 году, разгромившие Врангеля большевики   приходят в Крым, и по законам революционного времени устраивают красный террор. В Крыму Шмелеву тоже несладко. Он мерзнет и голодает. И хотя сам Иван Сергеевич остается живым, но под расстрел большевиков попадает прапорщик добровольной армии единственный его сын Сергей.
Да, музыка революции — это не уютный камерный оркестр, который приятно послушать после сытного обеда. Под грохот пушек, под барабанную канонаду, под свист пуль и гул космических труб истекала кровью, стонала и рвалась на части Россия. В страшной русской симфонии посторонних не было. Крови, горя и смерти досталось всем. Чуткое ухо Блока уловила первые аккорды великого откровения. Другому русскому писателю было дано Откровение в его абсолютной полноте. Иван Шмелев не только сполна испил чашу страдания, но и смог запечатлеть свой опыт в слове.
Об этом и будет наше эссе.


Часть первая. Земную жизнь пройдя до середины…

1
Для того чтобы жизнь человека стала фактом существования требуется некоторые условия. Кроме родителей и факта зачатия нужны определительные координаты - пространство и время. Ведь человек приходит в мир в определенный час и случается это в определенном месте. Место, где появляется человек – это его родина, а точкой появления считается день рождения. Все просто и все ясно. Если координаты представить графиком, то время и пространство эта две расходящиеся от ноля прямые. Направленность времени - от «вчера, через сейчас в завтра» или из прошлого в будущее. Еще время можно изобразить как движение от низа к верху или от животных четверенек до гордого прямохождения. А еще это путь духа в «горние» выси. Короче, время — это свобода каждому решать на что и зачем тратить жизнь.
Но человек — это не вольный дух, который где и когда готов обитать. Тело человеческое, как все материальное, заключено и способно существовать лишь в пространстве. Пространство для человека — это материнская утроба, земля, нора, дом, плацдарм и наконец могила. Конечно, жизнь человеческая это не график с наложенными друг на друга координатами. Метафору жизни можно изобразить в форме креста. Человечество за время существования научилось себя осмысливать в координатах- Добро и зло. Накладываясь друг на друга, Добро и Зло то и дело между собой путаются и спотыкаются. Поэтому, рисунок жизни каждого человека выглядит, как ломанная кривая. И все же если внимательнее приглядеться, то в хаосе колебаний и направлений обнаруживаются конкретные пороги и ступени. Это часто дерганые, не всегда четкие линии. Тут механика взаимодействия следующая. Дух влечется вверх; материя тянет вниз. Поэтому каждая следующая линия будет или чуть приподнятая, или приспущена по отношению к предыдущей.
Такими зигзагами движется жизнь.  То же происходит и со ступеньками. Они, то упрямо лезут вверх, а то вдруг слабнут и начинают спускаться.
Поэтому образ пути земного гора. В первой части жизни человеку кажется, что он должен лезть в гору. Когда же человеку кажется, что он взошел на вершину и теперь можно расслабиться, тут ему открывается другая истина. Оказывается, ожидаемая расслабуха отменяется   ибо все дальнейшее это снова путь и путь только вниз.
 Метафору Горы каждый прилагал к себе. Действительно, если вверху, куда человек так настойчиво шел, лишь острая вершина, тогда путь дальнейший - кубарем вниз. Все что имело смысл становится бессмыслицей. Но ситуация будет иной, если на вершинке, куда взберется человек, обнаружится площадка, на которой можно поставить обе ноги чтобы перевести дух и оглядеться.
Может быть и нам вслед за древними греками стоит поверить, что вершина горы - это, не обрыв в бездну, но «Акме» и новая работа для духа? В самом деле только с вершины горы во все стороны открываются бесконечные просторы! Лишь на вершине человеку будет даровано увидеть преображающую полноту солнечного света и вечное небо над головой! Уставшая душа там тоже не огорчится. Ее с любовью овеют омолаживающие теплые муссоны, дующие из сладкого детства. Но человек на вершине своей горы увидит и другое. Его живой и теплой плоти коснуться ледяные ветры неотвратимости смерти. От невыносимой тоски вздрогнет и сожмется в комок сердце! Ужаснется дух видом чернотой могильного тлена.

2
В свой срок поднялся на вершину горы писатель Иван Сергеевич Шмелев. Это случилось в средине его жизни. Вершина горы сокрушила устремленный дух писателя. Но была дана особая милость   Откровения. Ивану Сергеевичу было дано счастье запечатлеть пережитое в слове. Так была сотворена книга «Солнце мертвых».

3
Про то, что такое апокалипсис мы порассуждаем в своем месте. А пока представим так называемую «восходящую линию» жизни Ивана Сергеевича Шмелева. В этом нам поможет ясно и вдумчиво написанная книга Натальи Михайловны Солнцевой «Иван Шмелев - жизнь и творчество».
Итак, коренной москвич Иван Сергеевич Шмелёв родился 3 октября 1873 года. Произошло это в Замоскворечье. Дед Ивана Сергеевича был государственным крестьянином, который пришел в Москву после пожара 1812 года. А уже его сын Сергей принадлежал к московскому купечеству. Он являлся хозяином большой плотничьей артели в триста человек, держал банные заведения и был известным на Москве подрядчиком. Семья Шмелевых была благополучной с твердым православно-патриархальным укладом. Позднее, в эмиграции Иван Сергеевич будет рассказывать, что именно во дворе родительского дома он впервые увидел и услышал русский народ.
Образование детей было домашним. Как и остальных детей сначала Ваню учит мать. Затем ребенка определяют в шестую Московскую гимназию. После окончания гимназии юноша поступает в Московский университет на юридический факультет. Это происходит в 1894 году. 14 июля 1895 года будучи студентом Шмелев женится на Ольге Александровне Охтерлони. Девушка из дворянской семьи, на два года моложе Шмелева.
В августе 1895 года молодожены отправляются путешествовать в Валаамский Преображенский монастырь.
Перед этим молодые отправляются помолиться в Троице-Сергиеву Лавру. Там в Гефсиманском скиту они получают благословение у старца Варнавы. Позже в очерке Шмелев встречу со старцем опишет так: «…Я как будто прежний, маленький, ступаю робко… — „благословите, батюшка, на путь… Смотрит внутрь, благословляет. Бледная рука, как та, в далеком детстве, что давала крестик. Даст и теперь?.. — „А, милые… ну, живите с Господом“. Смотрит на мой китель, студенческий, на золотые пуговицы с орлами… — „служишь где?“— Нет, учусь, учусь еще. Благословляет. Ничего не скажет? Надо уходить, ждут люди. Кладет мне на голову руку, раздумчиво так говорит: превознесешься своим талантом. Всё. Во мне проходит робкая мысль: „каким талантом… этим, писательским?“ Страшно думать…».
 В университетские годы в жизни Шмелева происходит, пожалуй, самое значительное в его жизни событие. В 1897 году, с шестого на седьмое января, в семье Шмелевых рождается сын, которого в честь деда родители называют Сергеем. Шмелевы в эти годы живут крайне стесненно. Из унаследованных от отца десяти тысяч рублей на восемь тысяч Иван Сергеевич приобретает ценные бумаги акционерного общества Ярославской железной дороги. Но общество разоряется и вложенные деньги сгорают. Были особенно трудные дни, когда семья питалась одной печеной картошкой. После занятий в университете Шмелев занимается репетиторством. Приходилось пешком добираться от Калужской улицы где они жили до Красных Прудов или на Землянку. Уроки приносили пятнадцать-двадцать рублей в месяц.
Окончив в 1898 году университет, Иван Сергеевич поступает в звании прапорщика на воинскую службу. Служба у Шмелева длиться недолго. Уже через год он переводится на гражданку. Теперь Шмелев чиновник по сбору налогов. Семья из Москвы переезжает во Владимир. Семь последующих лет Шмелеву приходится разъезжать   по глухим закоулкам губерний.
 В родительском доме, - вспоминал в эмиграции Иван Сергеевич, - «Я знал столицу, мелкий ремесленный люд, уклад купеческой жизни. Теперь я узнал деревню, провинциальное чиновничество, мелкопоместное дворянство».
Как-то В августе 1905 года Шмелев долго в задумчивости бродит по лесу поднимает голову и вдруг видит летящий к солнцу журавлиный косяк. «подумал, что вот и осень надвигается, и вдруг почувствовал в себе желание переломить ход жизни. Вечером, в тот же день, для сына написал рассказ «К солнцу».  Молодой отец отправляет рассказ в журнал «Детское чтение», где он в 1907 году и печатается. Вдохновленный удачей, Шмелев начинает писать для детей. Он пишет о животных, птицах, о человеческой природе, склонной и к жестокости, и к состраданию.
Примерно с этого же времени Шмелев начинает писать и для взрослого читателя. в «Русской мысли» печатаются его рассказы «Вахмистр», «Жулик», «По спешному делу», повесть «Распад».
В исследовании жизни Ивана Шмелева, писатель Наталья Михайловна Солнцева об этом периоде Ивана Шмелева сообщает следующее: «В судьбе самого Шмелева куда значительней оказалась не пережитая Россией революция — в ней он занял позицию неучастия любопытствующего наблюдателя, а личная жизнь, его новый статус — он стал писателем».
 Талантливый и умеющий видеть окружающую жизнь молодой человек еще далек от своей писательской самобытности, которую он обретет позже. Пока же Шмелев еще пробует перо»
Итак, к 1910 году Ивану Сергеевичу тридцать три; он романтически настроенный человек; в писательском мастерстве имеет склонность к подражанию. Запах его прозы отдает Л. Толстым, М. Горьким, Л. Андреевым. При этом, тексты начинающего писателя активно печатаются. Шмелев уже может оставить службу. Семья из Владимира возвращается в Москву. Теперь основной доход семьи — это гонорары. Регулярно получая за публикации деньги, Иван Сергеевич без всякого сомнения испытывает сладкое удовольствие от их траты. Иван Сергеевич с удовольствием посещает дорогие магазины, ему нравится быть щедрым и даже расточительным. К примеру, приезжая на Тверскую на извозчике, он покупал у Елисеева закусок на двадцать человек, отправлял покупки домой и сам отправлялся к Эйнему за шоколадом.
Ивана Сергеевича охотно начинают приглашать в члены различных литературных объединений. Это, и Общество любителей российской словесности, и «литературные среды» Николая Телешова, и общество «Молодая среда», и «Знание», возглавляемое М. Горьким.
В январе 1910 года Шмелев отправляет Горькому свой рассказ «Под горами» и просит Алексея Максимовича опубликовать его в «Сборнике товарищества „Знание“».
Горький включает рассказ в очередной сборник и пишет автору следующее: «Искреннейше советую: избегайте сологубовской слащавости и андреевских устрашений! В этом рассказе у Вас и то и другое пущено, к невыгоде Вашей…».
Даже повесть «Человек из ресторана» (название предложенное Горьким), сделавшая Шмелева знаменитым, создана все в той же подражательной Толстому идейной стилистике.
Наталья Михайловна Солнцева на чье исследование о жизни и творчестве Шмелева мы с удовольствием ссылаемся, утверждает, что писатель в годы между двух революций (1907 – 1917) стремится стать национальным писателем. «он пишет об обычном, узнаваемом русском человеке, реалистически описывает быт, и в этом он противоположен писателям модернистского круга».
 Мировая война и последующее революционная стихия разделили мир и человечество на «До» и «после». Так уж получится, что Иван Сергеевич всеми силами будет держаться за Россию своей молодости. Поэтому имеет смысл посмотреть, как накануне первой мировой и революционных событий выглядел писатель.
  Вера Николаевна Муромцева (жена Бунина) вспоминала:
 «…Небольшого роста, с нервным асимметричным лицом, с волосами ежиком, с замоскворецкими манерами, он производил впечатление колючего и самолюбивого человека».

4
В год 1914 Летом, когда началась Мировая война, Шмелевы снимали дачу в Калужской губернии. Российской империей неудачно была проведена восточно-прусская операция русских войск. Результатом стало поражение Второй армии. Следом грянула неудача вторая. Немцы отбросили за Неман Первую русскую армию. В результате Империя потеряла более двухсот тысяч человек. По всей стране шла мобилизация. Издательство петербургского журнала «Северные записки» предложило Шмелеву написать несколько очерков о настроениях крестьян. Шмелев с энтузиазмом взялся за работу.  Иван Сергеевич писал о жизни конкретных крестьян конкретной калужской деревни с названием «Большие Кресты». Он говорил только о том, что сам видел и слышал. Его герои — все сплошь сильные, здоровые люди. Деревня безропотно отдавала фронту все людей, животных и хлеб. Народ принимал это бремя на себя без злобы в сердце, без трагизма. К примеру, один из героев Шмелева отказывается от денежной компенсации за коня — он просто жертвовал его для фронта. Война на глазах меняла людей. Вот история битой мужем бабки Настасьи, битой ее сыном невестки Марьи. Сын Настасьи в мирной жизни был грубым и своевольным, даже корову пропил. И вот вдруг приходит письмо с фронта. женщины читают покаянное письмо — и прощают его.
Шмелевские очерки регулярно печатались в 1914 и 1915 годах. В непростое время Мыслящее российское общество размышляло о пределах и возможностях русского народа. Горький призывал писать «хорошее», «человеческое», «бодрые песни»: в этом нуждается Россия, а «скотское» в народе уже «оплевано и будет оплевано.». Иван Сергеевич отыскивал «хорошее», «человеческое». — Из-под его пера рождался мужик размышляющий и страстный, созерцающий и деятельный, открытый и озорной. «от такого мужика не слышно упреков и жалоб. – писал Иван Сергеевич, -  его помощник — Святитель Никола».
Вернувшись зимой из деревни в Москву   Шмелевы не узнали свой город. Не было хлеба и дров. В квартире стоял невозможный холод. С первого марта обещали ввести карточки на хлеб. И вот в это тяжелое время Иван Сергеевич пишет рассказ «Лик скрытый». Рассказ отец посвящает сыну.
Среди представленных героев есть молодой поручик Сушкин. Юноша с гимназии Евангелия не раскрывавший, но читавший Ницше. Поручик считает, что жизнь — результат воли человека, что евангельская мораль неприемлема в военных условиях, тем более — при «нашем расхлебайстве». Человек прост, а человечество — материал для лепки, из него можно сотворить зверя, но можно зажечь небесным огнем. Еще в рассказе есть капитан. Капитан саркастически замечает Сушкину: по логике «математику в жизнь!» дозволяется и младенцев душить. Третий герой рассказа - капитан Шеметов. Его философия такова: жизнь движется психоматематикой — наукой о Мировой Душе, Мировом Чувстве, о законах Мировой Силы, один из них — закон тончайшего равновесия, Великих Весов, на которых учитывается и писк умирающего самоедского ребенка, и жалоба китайца, и слезы калужской нищей старухи, и счастье проститутки. Для капитана круговая порука — это мировой порядок всех вещей: «Действуй, но помни, что за твое — всем!». Такой порядок вещей есть лик, скрытый бытия. Человечество только на задворках того Царствия, по которому тоскует, и ему необходимо «пройти через Крест», ему еще только предстоит сколотить Крест, «чтобы быть распятым для будущего Воскресения», поскольку жертва Христова оказалась напрасной.
Этого всеобщего распятия, - по мнению капитана, -  требует Закон Весов, Великого Равновесия»
Читаешь рассказ «Лик скрытый» и хочется спросить автора:
- А сами-то вы, Иван Сергеевич, во что верили, когда этот текст писали?

5
В 1942 году Приближаясь к семидесятилетию, Шмелев вспомнил свой давний рассказ «Лик скрытый». Писатель признался, что в том рассказе проявилось интеллектуальное самообольщение русской интеллигенции.
 Да, рассказ «Лик скрытый» это итог к которому в середине жизни пришел Иван Сергеевич Шмелев. Если мы припомним упомянутую в начале эссе метафору «Горы» и спроецируем образ на духовное состояние писателя, то кажется можно твердо утверждать - именно с «Ликом скрытым» Иван Шмелев взошел на плато своей горы. Что оставалось в сердце писателя мы знать не можем. Но голова, будто кипящая кастрюля, Ивана Сергеевича была доверху наполнена бульоном набором пустых сентенций. Ведь именно их озвучивают герои рассказа. –Офицеры фронтовики обильно извергают из себя идеи Владимира Соловьева, Николая Федорова и Фридриха Ницше.

6
В 1916 году, военная медицинская комиссия признает Ивана Сергеевича Шмелева к военным действиям неспособным. А вот сына Сергея мобилизуют. С первого курса университета его забирают в артиллерийскую бригаду. Обучение проходило в Серпухове. От Москвы Серпухов недалек и Иван Сергеевич несколько раз ездил к сыну. После обучения сына отправляют на фронт. Иван Сергеевич очень переживал. Приведем некоторые выдержки из его писем к сыну: лёгкий мортирный парковый артиллерийский дивизион, 1 взвд, повозочный. Прапорщику Сергею Ивановичу Шмелёву.
«Здравствуй, дорогой Сергушка, вчера послал тебе письмо. Твои получил... Книги я тебе завтра пошлю… Вот мой приказ: у тебя должны оставаться деньги непременно нам высылай, буду беречь, да и нам могут понадобиться. Но конечно для тебя. Помни я дело говорю. У меня целей будет. Всё ещё пишу рассказ Журналы и газеты просят… Книги мои идут хорошо… Русские ведомости просят рассказ, дам непременно... Мамочка крепко целует. Я тоже.
  6.11.1916 Открытое письмо. Действующая армия. 5 лёгкий мортирный парковый артиллерийский дивизион, повозочный парк. Прапорщику Сергею Ивановичу Шмелёву.» Напиши, можно ли к тебе приехать? Я бы прикатил как-нибудь. Как это сделать? На нас наложили за квартиру 10 р. Пришлем тебе одну твою карточку. Напиши подробней как проводишь день. Деньги, если возможно, пришли. Я внесу в офицерское общество. Зачем тебе лишние деньги? А я сберегу. Категорическое повеление! И рожу не строй. Вина красного постараюсь достать. Пришлю. Написал бы чего тебе надо ещё. Так иной раз захочется тебя видеть, мой мальчуга! Невесела наша жизнь, только работой и спасаюсь. Книги мои идут хорошо, читают ещё старого Шмеля, любят. Отпустил бороду, увидал, что седой, чорт, становлюсь и опять сбрил. Эх, дорогой, когда-то мы с тобой купанёмся в море! Будем есть пирожки на станции перед звонком?! Милый мой малька, пиши чаще! Твой всегда папа Ив.Шмелёв. Приписка О.А.Шмелёвой. Дорогой мой сынка, целую, скучаю. Постараюсь прислать всё что ты любишь.
 21.11.1916 Открытое письмо. Действующая армия. 5 Лёгкий мортирный парковый артиллерийский дивизион, повозочный парк, прапорщику Сергею Ивановичу Шмелёву. Милый мой Сергейка, вот уже 4 дня нет от тебя известий. Последнее время нападает на меня тоска, да и погода была мокрая. Приготовил я книги, пошлю в два приёма. Как вы устраиваетесь с баней? Сходи, если у Вас есть. Чистота необходима. Да и о прививках подумай. Напиши о своём душевном состоянии, не тоскуешь ли? Если бы дали тебе командировку! У нас нового ничего нет… Где-то то ты теперь, мой милый мальчушка? Напекла мамка тебе пряников, сейчас попробовал. А я тебе две бутылки красного достал у Вересаева… Мало пишу, скучно, погано на душе. А в окне темнеет и темнеет. И хочу я глядеть в эту серую водянистую мглу и представить пустынное место и такую же тусклоту, перелески, белые поля и лощинки, чернеющие кучки рощиц и огоньки окошек деревни, где ты. И вижу тебя. Здравствуй, мой дорогой милый наш мальчик! Нет, не могу представить. Если бы тихо подойти и заглянуть, оставить у стенки лыжи, стукнуть в оконце! А, не надо мечтать … Посылаю тебе какие мог книги, вторые экземпляры. Три ещё вышлю, что смогу. Посылаю газеты от 20-го и от 23-го с речами Пуришкевича и Маркова… От тебя нет писем с 17-го, уже шесть дней. Тяжело, дорогой, пиши чаще. Мы пишем аккуратно. Если ты мне дашь слово, что книги будут целы, я буду тебе посылать все новые. А ты возвращай по прочтении с оказией. Что надо из лекарств? Вот уже 31 день, как мы не видимся. Течёт и течёт время. И сколько его ещё протечёт и какими мы встретимся – кто знает! Я нигде не бываю, разве по делам только. Не хочется никуда, и не работается. Получил от Ценского письмо. Спрашивает про тебя. Напиши ему коротенькую открытку с приветом. Его адрес: Алушта, Таврическая губ. Почтовая контора, ящик 100. ЕВ. Сергею Николаевичу Сергееву-Ценскому… пиши чаще. Только хоть два-три слова. Прошу тебя. А то мне неизвестность не даёт спокойно работать. Мой рассказ "Пианино д.6" будет напечатан 27-го. Целую тебя …. Твой папка, И. Шмелёв.
Вчера звонил Чуковский, просил рассказ для Нивы. Говорит, что в скором времени издатели выступят с предложением мне дать мои книги в приложение к Ниве. Но это должно быть, состоится после войны. Вот тогда мы с тобой будем иметь тыс. 25 за это – только приложиться на год, а книги мои само собой будут мои же, и я их могу издавать. Как Короленко, Бунин, Горький, Вересаев. Вот тогда мы с тобой можем купить участок земли в Малороссии или на море. И я буду сажать дыни и арбузы, и пить своё вино. Вот! И это, конечно, будет. Вот что означает стук и «воробьи» моей машинки! Меня очень читают, меня узнают больше и больше. И, кажется, любят. Но это я тебе только говорю. Меня засыпали просьбами о рассказах, но я не могу быстро работать… Старайся посылать солдата аккуратного и чаще! Тогда будешь получать пряники. Почта принимает всё только в фабричной упаковке… Сейчас мать зовёт кушать. Эх, выпил бы я теперь рюмицу, да Володя всё по губам мажет своим спиртом, а не достанет что-то. Ждёт. Ну, вот и всё, дорогой мой сынка … Ну, обнимаю тебя крепко, целую твои глазки, всю твою мордашку. Снимись получше да чтобы Машка была, Валясик и соответствующая обстановка. Мама шлёт тебе письмо. Деньги твои 125 руб. получили. Отнесу в банк. К твоим деньгам не прикоснусь. Посылай ещё, это тебя избавит от лишних трат. Регулярно посылай. Потом сам будешь доволен. Ты можешь посылать каждый месяц, минимум на мой взгляд, 80 руб. Теперь твоих денег у нас около 200 руб. Ну, роднушка, до свиданья. Если бы тебе удалось получить командировку на Рождество! Но не смею мечтать. Твой всегда крикун-папа.

Часть вторая. Крым
1
Февральская 1917 года революция «красных бантов» единым порывом охватила всю страну. Лозунги, воспарившие над Россией, были следующие: «Долой самодержавие и царизм»!» Да, здравствует свобода, равенство и братство»! Поэт Сергей Есенин так описывал атмосферу февраля 1917 года:
«Война до конца! До победы!
И в розово-смрадном огне
Тогда над странойю колифствовал
Керенский на белом коне!»
Восторженный и романтически настроенный Шмелев, как и большая часть русской интеллигенции, февраль принял с энтузиазмом. Газета «Русские ведомости», сотрудником   которой он был, предложили писателю отправиться в Сибирь в качестве корреспондента для встречи амнистированных политзаключенных.  14 марта, украшенный красным бантом, Иван Сергеевич садится в поезд и отправляется за Урал. В Сибири он пробыл более месяца.
 - «Так много радостного, такого неожиданного в душе»! – восторженно писал из Сибири он жене. Писателю кажется, что в «революционном Феврале» он видит настоящее религиозное преображение народа.
— «с такими лицами стоят в церкви… ведь именно такую Россию чуяли Достоевский и Толстой…». – делает вывод Иван Сергеевич.
17 апреля 1917 года писатель из революционной Сибири возвращается в революционную Москву. Страна ликует! Еще бы! Самодержавие свергнуто и теперь всех ждет царство братства, любви и справедливости! Менее чем через два месяца - 13 июня Шмелев с женой уезжает в Крым. Писатель за годы войны подкопил деньжат. Теперь его цель – на побережье купить дачу. В Крыму Шмелевы размещаются под Алуштой на даче Сергеева-Ценского. 21 июня 1917 года он пишет из Крыма сыну в действующую армию:
«Запасн. полев. почт. Контора № 139. Действующая Армия. 5 легко-мортирный парковый артиллерийский дивизион. Прапорщику артиллерии Сергею Ивановичу Шмелёву.
«Здравствуй Серёга! Получил ли известие, что мы в Крыму, в Алуште, у Ценского. Пиши Алушта, Таврическая губерния, почтовый ящик № 100, С.Н.Сергееву-Ценскому – для меня. Вот уж 6 дней здесь. Погода переменная. И грозы, и дожди. По тебе скучаем, ждём писем. Получишь? Нового чего … хочу поработать. С.Н всё болеет, схватил малярию. У него прекрасная ферма. 19 коров и 5 телят, бычки – одна прелесть. Ты бы растаял от удовольствия. 17 свиней. Совсем помещик. Приезжай?! Меня, брат, не узнаешь: перестал бриться и поседел, как вершина Казбека. Покупаю у Тихомировых участок в 600 кв. саж. Будем груши сажать! 2 раза купался, но одному тоска. Встревожила меня срочная телеграмма: болван издатель просил разрешить Ему 1000 руб. Папа Ваня. 12. 13. 14. 15. 18. 17. 18. 24.6.1917 Дорогой наш сынка! Как ты? Ждём от тебя писем. Мы в Алуште, у С.Н. С-Ценского. Пиши на его имя, я послал тебе 4 письма. Сегодня и я, и мама тебя наступление, и мы в тревоге. Детка милый, черкни строчку. Д.б. теперь на отпуск надежды нет У Ценского 19 коров и 6 телят. Телята приходят в сад. Собирали мы вишни. Скоро … груши. Ходим редко. Здесь мы с 15 июня. Пробудем … месяц. Самое позднее 20 июля. Крепко тебя целую и благословляю. Будь благополучен. Твой всегда папа Ваня. 19. Ночь под 30.6.1917г. 2 часа. Алушта. Дорогой сынка, славный ты мой Сергейка, флюс разнёс щёку третий день. Сейчас компресса, увидал, что получили два письма твои, от 7 июня и ещё твоими переслали из Москвы. У Ценского хорошо. Сегодня снимали абрикосы и груши. Только зуб донял. Д.Б. числа 10-12 в Москву. Жарко! 25 в тени! Ценский очень мил и очень одинок. Жаль его: связался с хозяйством, фермой, и не пишет. Сейчас ветер с гор, к. всегда ночью. Но жаркий. Без тебя мне и в Крыму тошно. Лучше уж сидеть дома. Жалею, что поехал. Ну, крепись, дорогой мой. Избавит тебя судьба от невзгод. Видно, что недолго будем в разлуке. Целую и благословляю. Твой папа».
2
Весной 1918 года   с фронта возвращается сын. Отравленный газами, Сергей болен легкими.
- Все! Никакой войны! – заявляет сыну отец. – У нас в Крыму дача и теперь мы будем жить там.
Таким образом, уже в июне, забрав с собой сына, Шмелевы уезжают в Крым. Под Алуштой у Шмелевых дача. Шестьсот саженей каменистой земли, с террасой домик, небольшой миндальный сад, перед домом старый орех и просторно спускающийся к морю виноградник.
Из Крыма большевики казались далеким и случайным недоразумением. К тому же уже Весной 1918 года на юге России началась интервенция. Войска Антанты высадились в Одессе и Севастополе. Белое движение возглавил А. И. Деникин. В конце 1918 года в добровольческую Белую армию был призван сын Сергей. События на полях гражданской войны развивались стремительно. После неудачного похода армии Деникина на Москву, в ноябре 1919 года началось контрнаступление Красной армии. Части добровольческой армии были отброшены в Крым.
В этот непростой период в творческой жизни Ивана Шмелева происходят два совершенно не в духе времени события. Как и положено писателю, События его будут исключительно литературные.
Итак, после отбытия сына в добровольческую армию, Осенью 1918 году Шмелев на своей горе запирается в дачном домике. Маленькая рабочая комната. У окошка стол. На столе чадит   сооруженный из тряпок и опущенный в подсолнечное масло фитиль.  На улице ноябрь, декабрь, январь...  Днем температура в комнате не поднимается выше плюс пять, а ночами, так и вовсе, падает в минус 6. Шмелев затворился и пишет повесть «Неупиваемая чаша». Друг за другом следует череда сменяющихся событий.   Главный герой – крепостной художник Илья. Самородок, по воле помещика обучившийся ремеслу иконописи в Италии, возвращается в Россию. Он творит страстно, по своей воле интерпретируя каноны. В образе преподобного Арефия Печерского Илья изображает своего наставника по ремеслу. Затем он задумывает написать икону мученика Терентия и изображает своего отца Терешку. Постепенно, в жизнь вечную Илья записывает и маляра Терешку, и повара Спиридошу, и утонувшего в выгребной яме плотника Архипку, и кривую Любку. Вершиной трудов художника стала икона «Неупиваемая чаша». В образе пресвятой Девы Марии влюбленный Илья изображает свою возлюбленную госпожу. Икона совершенно неканоническая. Богородица изображена мученицей, с золотой чашей в руках. При этом Божья Мать написана без Младенца. Тем не менее, икона становится чудотворной. На нее молятся; К ней с разных мест со своими горестями идут люди; ведут расслабленных и несут младенцев. И всем Божья Матерь помогает. 
В 20-е годы повесть «Неупиваемая чаша» была переведена на французский, немецкий, испанский, голландский языки. Томас Манн в 1932 году послал в Нобелевский комитет представление на Шмелева, в котором, в частности, говорилось, что «Неупиваемая чаша» достойна пера Тургенева. В личном письме к Шмелеву он писал: повесть «находится на высоте русского эпоса, оставаясь в то же время глубоко личным произведением».
Но точнее всех о «Неупиваемой чаше» написал Константин Бальмонт. 25 февраля 1927 года он признавался Шмелеву: «Неупиваемую чашу» «я пил три вечера», сила ваша «певуча и велика».
Форма в которой была создана повесть – действительно певучий размеренный сказ. Я слушал текст в аудио-формате и мне порой казалось, что рядом со мной сидит сказитель, который неспешно и тихо, с паузами и вздохами поет чудесную историю. А ведь повесть, напомню, писалась в голодном и холодном Крыму. Иван Сергеевич писал и как-бы нащупывал в дальнейшем необходимую ему интонацию. Писал не просто писал. ОН настраивал сердце и голос. Зачем это нужно было сделать? Нужно это было, чтобы уже очень скоро через тело и дух принять и поведать в слове страшное Откровение.
Вторым литературным событием в холодном и голодном Крыму стали сказки. В октябре 1919 года, сразу после «Чаши», Шмелев принимается за сказки. Друг за дружкой, будто яснополянские зайчики, в духе Льва Толстого из-под пера писателя выскочили- «Степное чудо», «Преображенский солдат», «Веселый барин», «Всемога», «Инородное тело», «Сладкий мужик». Что такое были эти сказки? Байки-бабайки с невыносимо смрадной дидактикой. К примеру, в сказке «Преображенский солдат» изображена «без царя и Бога в голове» карикатура на тему свободы. В другой сказке «Всемога» бес искушает матроса. Сорвав и выбросив нательный крест, революционер продает бесу душу, разделывается с начальством и с красным флагом желает овладеть городом. В «Степном чуде» Шмелев представляет образ изнасилованной России. Россия -обессиленная, валяющаяся на вольном степном просторе, баба. Баба вся в крови. У нее растерзанный взгляд и глаза полные слез. Она лежит под кустом с непокрытой головой. Ее растрепанная коса закинута за ольху. Появляется матрос, который перед этим, ловко будто консервы, революционным штыком вскрывал святые мощи.  Матрос решает залезть на бабу. Но не тут-то было. Вдруг у растерзанной бабы открываются глаза и, будто кувалда, поднимается десница. Рука столь громадно, что «полнеба закрыла»! Один взмах - и падает в ковыль бездыханный матрос.
Отношение Шмелева к революционному пролетариату в дневнике описал Михаил Пришвин: «Шмелев Ненавидит пролетариат как силу числа дрянных людей; дворянство, например, — то есть кусок благородного человека, а что имеет в себе пролетариат?»
Именно из такого мироощущения, в дальнейшем вытечет писательский яд на кровожадных большевиков. Без сомнения, у Ивана Сергеевича карикатурное сознание к новой власти, как говорится, имело место быть.

3
В 1920 году добровольческая армия отступила в Крым и ее главкомом стал П. Н. Врангель.
 С 7 по 17 ноября 1920 г. южный фронт красных под руководством М. В. Фрунзе провел блестящую Перекопско-Чонгарскую операцию, в результате которой войска Врангеля были разгромлены и Крым стал красным. После этого белые на кораблях навсегда покинули полуостров.
Из Крыма в ноябре 1920 года ушло 150 000 человек и свыше 100 судов Русского флота.
Семья Шмелева эвакуироваться отказалась. Иван Сергеевич поверил в обещанную большевиками амнистию.
В ночь на 4 декабря арестовали поручика Сергея Шмелева. До приезда с родителями в Крым, сын служил в добровольческой белой армии. В Крыму Сергей пошел служить в комендатуру при штабе П. Врангеля.
Арестованного поручика большевики отвезли в Феодосию. 10 декабря 1920 года от Сережи пришло письмо, а 19 января следующего года — пришла последняя открытка. 29 декабря 1920 года Сергей Иванович Шмелев был приговорен к расстрелу. После приговора он еще Месяц сидел в подвале. Расстреляли Сергея Ивановича Шмелева морозной ночью в конце января 1921 года. Казнь произошла на окраине Феодосии.  Вместе с ним были расстреляны все сидевшие в подвале арестанты. Трагедия семьи не была единичной. В Севастополе, Евпатории, Ялте, Феодосии, Алупке, Алуште, Судаке и других местах Крыма практически без суда и следствия по официальным данным большевиками было уничтожено пятьдесят шесть тысяч человек….
В феврале 1921 года, когда Сергей уже был расстрелян, ничего не знавший о сыне Иван Сергеевич с Ольгой Александровной на поиск сына отправляется в Феодосию.  Родители не теряют надежду отыскать своего Сереженьку.
До Феодосии Шмелевы добирались мучительно трудно. ехали верхом на холодном обледенелом бревне, которое было брошено на колеса телеги. Ехали и страдали от жестокого, пронзительного холода. В Феодосии, куда они кое-как добрались тоже был голод. Спасло чудо. В буденовке и со штыком незнакомый человек, выдававший хлебные пайки, узнал писателя, вспомнил повесть «Человека из ресторана» и подарил Шмелеву целую буханку хлеба! Этой буханкой они кормились три дня. Поиски в Феодосии ни к чему не привели. Шмелев был упорен. Он писал и слал в Симферополь и Москву запросы. На запросы отца ответ был один – В Феодосии сына нет; где он не известно; возможно был переправлен куда-то на север.
К кому только не обращался бедный Иван Сергеевич. Он писал лично Калинину, Смидовичу, Луначарскому, Горькому, Брюсову. обращался Иван Сергеевич дважды Во Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК).  Через Горького писатель хотел достучаться лично до Ленина. Горький просьбу Ленину передал. Ленин дал добро на повторное разбирательство, но оказалось поздно. Отчаявшиеся родители желали найти хоть бы какие-то следы сына.
- «Я хочу знать, где останки моего сына, чтобы предать их земле».- писал Вересаеву Шмелев.
 До марта 1922 года Шмелевы живут в Алуште на даче.
Бывали дни, когда они ели лишь по три-четыре кильки с прозрачным кусочком хлеба или по половине сушеной груши.
Кормились лепешками из виноградного жмыха.  В конце концов Шмелевы распродали все, что только могли. У Ольги Александровны не осталось сменного белья. На пальце оставалось обручальное кольцо. Решено было и его обменять на продукты. После этого продавать было нечего. Запасной обуви ни у Ивана Сергеевича, ни у Ольги Александровны не было. Обувка, которую они пытались носить, Иван Сергеевич каждый день подбивал кусками линолеума. Когда мыло кончилось, Ольга Александровна заменила золой. Вместо бумаги для папирос Иван Сергеевич брал старый журнал «Мир Божий». Чернила кончились, и Шмелев стал писать письма соком ягод.
В невозможном состоянии Иван Сергеевич пишет письмо Вересаеву. Это будет последнее крымское его письмо. В те дни Вересаев с группой других писателей уезжал из Крыма в Москву. Письмо датировано 21 сентября 1921 год:
«Дорогой Викентий Викентьевич, едете Вы в Москву, слышал я - везут вагон писателей из Коктебеля... В Москву не еду, не могу ехать. Не могу оторваться от той земли, где жил с мальчиком (сыном)последние дни его жизни, уйти из того угла, который заставил своей волей мой мальчик меня иметь... Я только последнее время нашел силу писать письма. Я только мог ковырять землю, убивать душу в черной работе. Всю тяжесть — искать куски — взяла на себя моя Оля. Святая, горевая. Если бы погибнуть, но у нас не нашлось духу погибнуть: мы еще жили и живем какой-то жалкой надеждой. А может быть, мальчик еще придет! Москва для меня — пустое место...  я могу уехать из Крыма, но только не в Россию. Чтобы начать работу очень большого калибра — «Храм человеческий» и «Его Величество Лакей», работа на год, мне необходима перспектива. — тишины и уклада. Чтобы не мызгаться, не крутиться с утра до ночи за куском, за одеждой, за топливом. Чтобы жизнь не мешала…».

4
Через полгода в марте 1922 года Шмелевы возвращаются из Крыма в Москву. За время отсутствия их Квартира превратилась в коммунальную. Таковы были законы нового времени.
27 марта 1922 года Иван Сергеевич пишет в Крым товарищу по писательскому цеху Треневу о том, что его квартира напоминает конюшню, что он лишился пишущей машинки, что «библиотека разбита», что в его кабинете живут чужие — повар с женой, что на его кроватях спят «дикие студенты», что в комнату мальчика вселился ветеринарный фельдшер...
 Ну и завершить крымские хождения по мукам Ивана и Ольги Шмелевых можно цитатой из его письма Бунину. В начале 1923 года, уже будучи в Берлине, Иван Сергеевич пишет Ивану Алексеевичу: «Москва живет все же, шумит бумажными миллиардами, ворует, жрет, не глядит в завтрашний день, ни во что не верит и оголяется духовно...
В России опять голод местами, а Москва живет, ездит машинами, зияет пустырями, сияет Кузнецким, Петровкой и Тверской, где цены не пугают жадное хайло — новую буржуазию. «Нэп» жиреет и ширится, бухнет, собирает золото про запас, блудлив и пуглив, и нахален, когда можно. Думаю, что радует глаза „товарищам“ и соблазняет».
 27 июля 1923 года Жена Бунина Вера Николаевна после прогулки со Шмелевыми по прекрасному грасскому парку записала в дневнике: «На вечерней прогулке Ив. С. опять вспоминает сына, плачет. Он винит себя, винит и мать, что не настояли, чтоб он бежал один, без них. Но все дело, конечно, что у них всех трех не было физиологического отвращения к жизни с большевиками. Погубила и дача, она удержала подсознательно»
В эмиграции ни Иван Сергеевич, ни Ольга Александровна никогда не служили заупокойные панихиды по сыну. Старики продолжали верить и надеяться.



Часть третья. Солнце мертвых

1
Как же трудно прикасаться к «Солнцу мертвых»! С какой стороны заходить? Какой мерой мерять? Все – не литературно, не по канону. Нет сюжета, нет главного героя, название – абсурдно и заявленный жанр – не соответствует содержанию. Есть только слова. Слова вроде простые, и при этом очень тяжелые. Но и со словами все не просто.  С одной стороны, очень понятно, как и зачем внимательный и чуткий Шмелев, будто камушки на морском берегу, умело и зорко в узоры задуманного собирает нужные слова. Но при этом, всякий писатель знает - слова, как и положено словам, кроме смыслов способны различаться по цвету, форме и весу. Кроме этого, внутри слов может таиться божественная высота или напротив, дьявольская глубина. А еще слова, умеющие хранить печаль, радость и слезы, способны леденить мысль или напротив безжалостно сжигать воспаленный мозг. Поэтому всякий автор это или древний алхимик, или математик-геометр, или в    весовой лавке торгаш, который знает, как обмануть и что в каком количестве добавить или убавить. И все же цель мастера, - стремиться, чтобы слова из безликих звуковых конструкций обрели душу и плоть. Но когда слова перестают быть конструкциями, они обретают не просто личностный статус, но и получают силу вести себя не вполне так, как этой силой желал бы распорядится автор. Более ясно феномен соединения мысли и преображение слова объяснить кажется невозможно.
Что же касается Ивана Сергеевича Шмелева, то камертоном к лучшему пониманию душевного состояния писателя может быть концовка вышеприведенного письма:
«…Ах, дорогой Викентий Викентьевич! Многое бы я сказал, но нет сил, смято в моей душе все. Все мои взгляды на жизнь людскую перестроились, словно мне вставили иные глаза. Все, ранее считавшееся важным, — уже не важно, великим — уже не то. Знаете ли, я сразу состарился лет на 1000! И многое, раньше звучавшее стройно, как церковный орган, — только скверная балаганная музычка! Представьте, во мне что-то лопнуло, то, в чем таился багаж, о коем я не подозревал! И что же выперло! и прет!.. Как же глупо и ничтожно все, что писал я раньше, и самая манера писанья! Не тонким бы перышком стал бы я водить, а взял бы самую большую и стеннополовую кистищу маляра. И неведомо — когда господину случаю угодно будет позволить мне это. И. Ш.».
Иван Сергеевич сердцем чувствует происходящее. Перемены эти не из разряда – сменить один костюм на другой, или перелицевать себя - ветхого вчерашнего на новенького сегодняшнего. В душе и на глазах совершаются вселенского масштаба невозможные движения. Кажется – сам Создатель готов сойти на грешную землю и принять участие в происходящем.

2
Безусловно Шмелевы были людьми православными. Их религиозность т. е. духовная связь с Богом мало чем отличалась от религиозных чувств большинства православного народонаселения империи. Не очень важно   - крестьянин ты, офицер или чиновник; пашешь землю или пишешь книги – всякий православный при виде храма - креститься на купола; по праздникам ходит в церковь; и более-менее регулярно причащается. Ну и конечно, в душе каждого верующего с рождения до смерти будто вколоченный гвоздь сидит убеждение, что наказания следуют за грехи, а награждения приходят за благие дела. А как быть если страдает праведник? Можно спросить и шире-  почему в мире существует страдание? Конечно, каждый православный соглашался что человеческая природа грехопадением праотцов повреждена и поэтому безгрешных людей нет. Но как-же бывает трудно глубину страдания соотнести с мерой греха и наказанием. Вряд ли тут даже самые убедительные доводы смогут дать ответы. Ответить может лишь Бог. Опыт встречи человека с Богом в истории был. Она описана в «книге Иова». В прологе повествования Бог попускает предать своего праведника Иова самым тяжким испытаниям. У Иова отнимается все – гибнет многочисленная собственность, умирают дети, сам Иов с головы до пят покрывается проказой и язвами.
- Прокляни Господа и умри! – в отчаянии говорит ему жена.
Иов отказывается.  На устах один вопрос:
- За что?
На помощь Иову приходят друзья.   Это благочестивые и праведные, как и сам Иов, люди. Друзья пытаются объяснить Иову почему, Произошедшие с ним беды – могли произойти.
- Праведников Господь не наказывает; Наказываются только грешники; Ты где-то согрешил поэтому и наказан. – таков общий посыл дружеских объяснений. Иов не пытается опровергать друзей. В свою очередь, друзья   понимают, что Иов задаёт такие вопросы, на которые слова могут быть только такими которые они произносят. Сказать что-то иное им страшно.
- «Увидели страшное, и испугались». —отвечает им Иоф (Иов. VI, 21).
 Иов имеет в виду не почему погибли его дети и почему на его теле язвы, но почему так с ним поступил Господь? И этот страшный вопрос Иов желает задать Богу. 
- Где ты был, когда я создавал миры? – вопрошает вдруг явившийся в силе Создатель. – Сможешь ли ты   хоть малое повторить из того что могу я?
Для человека вывод может быть таков–Иметь истинное благочестие и в страхе «ходить пред лицем Бога» - это уважительная религиозность, но живое общение с Богом выше религии. Особенность здесь в том, что религия, как связь человека с Богом создаётся людьми, а откровение всегда исходит от Бога.

3
Теперь можно плотнее приблизиться к эпопее. Для начала следует прояснить внешний фон, в пределах которого Иван Сергеевич создавал свое произведение.
Итак, Шмелевы покидают Крым и уже в начале ноября 1922 года они в Москве. Советская власть решает на полгода отпустить писателя в командировку.  Поэтому в конце ноября они в Берлине, а в марте 1923 года, уже во Франции. 23 марта Иван Сергеевич из Парижа пишет Треневу: «Сейчас пишу „Солнце мертвых“, неожиданная тема…».
Окончит Иван Сергеевич «Солнце мертвых» через несколько месяцев. Это произойдет на юге Франции у Бунина в местечке Грасс. Виллу Mont-Fleury на берегу средиземного моря Бунины снимали для себя. На виллу Бунин пригласил отдохнуть Шмелевых. Вилла располагалась довольно высоко. В саду росли пальмы, оливы, черешня, хвойные деревья. Зато из окон открывался прекрасный вид на море. Поселившись во втором этаже, Шмелев много гуляет и пишет. Кроме «Солнца мертвых» он пишет письма.
«Дорогой Александр Иванович, - пишет он письмо Куприну, -  Другую неделю живем в Грассе, и незаметно мчит время — так здесь легко. Крым, но субтропический, с водой и гущиной зеленой. Пальмы не пальмы, а слоновьи ноги с… султанами (не турецкими), вино само вливается и рассказывает такие сказки … и стоит 1 франк литр!..  Ежели бы у меня было тысяч 15–20, купил бы себе здесь клочок с хибаркой, и такие бы я чудеса натворил! И так бы и осел… Здесь трижды косят, а мушмала сыплется золотым градом. Вот, дорогой Александр Иванович! Дайте мне взаймы 15 тыс., и я через пять лет подарю Вам имение — рай в 50, а сам уйду под землю. Подумать только: 2 куб. метра воды ежедневно — платят по 150 фр. в год! Да ведь можно какие помидоры снимать, по 1/2 пуда с клети! А я бы на 300 саженях все имел: 2–3 маслины — и каждый день провансаль, и каждый день бутылка какого-нибудь Каберне, и каждый день по 3 яйца круглый год с 7 кур (больше не надо), а к Петрову дню — цыплята молодые!»
При этом в ярко-сладостном грасском мире сам Иван Сергеевич смотрелся совершенно не по грасски. По наблюдению В. Н. Буниной, приехавший из России Шмелев был бледен, накален и возбужден. Выглядел одновременно и милым и непримиримым. В нем было как бы два человека: «один — трибун, провинциальный актер, а другой — трогательный человек, любящий все прекрасное, доброе, справедливое… Он Человек сухощавый не высокого роста, большие серые глаза, со скорбным выражением. лицо в глубоких складках — лицо старовера-мученика.
 Иван Сергеевич действительно мог быть разным. При всей его «непримиримой колючести» его письма к Куприну полны детского восторга. Он злился на бунинскую буржуазность и радовался тому, что житье в Грассе недорогое, что в саду он собирает кедровые орешки, что посадил огурцы и ждет, когда они зацветут. Шмелев сообщает Куприну о том, что подарили ему кролика Ваську и он его дрессирует, что был в игорном доме, что была африканская жара, а сейчас идет дождь, что хочется ему пирожка с груздем, что тоскует по Александру Ивановичу и рад успеху его «Ямы» у французов.
«…сижу я наверху у себя, сползал для отправления естественных надобностей, как-то перекусить от трудов моей Оли, которая совсем не отдохнула... Раза три в день пойдешь в сад вилл и так с часочек лазаю под кедрами ливанскими, все дырки излазаю, подбираю орешки. Подбираю орешки и думаю краюшком. Тут то жук дохлый попадется, то муравей необыкновенный, крыловский, то змеиное испражнение увидишь, то синичка цилькает возле, а то раз сорока за мной все ходила — должно быть, и за человека не считает. Вот и «отдых». И таким манером набрал я орешков фунтов 6! Буду Вас угощать. А еще один адмирал дал мне русских огурцов. Посадил 13 августа, и теперь такие экземпляры! Вчера опыление первое совершил…».
Невозможно представить, читая наивно-восторженные письма, что именно в это же время Шмелев в своей каморе колотит на печатной машинке страшную эпопею. Но тем не менее, это было именно так.

4
В 2023 году «Солнцу мертвых» исполнится сто лет. Кроме этой книги у Шмелева есть не менее известные и вероятно более художественно яркие произведения. Например – «Человек из ресторана», или «Лето Господне», или «Богомолье». Но даже если попробовать втиснуть эпопею в этот шедевральный ряд   - ничего не получится. Будто живое тесто, бесформенная масса написанных слов начинает переть и наконец вываливается из всех предлагаемых форм.
По отношению же к русской литературе, «Солнце мертвых», подобно Библии в мировой литературе, всегда будет торчать громадной и не вполне понятной глыбой. При этом глыба всегда будет стоять особняком.
С одной стороны, - книга написана правдиво и предельно ясно. Ощутимое авторское присутствие и подчеркнутая реалистичность делают текст похожим на дневник. Также на дневниковый характер   повествования указывает и хронология. Описанные события автор размещает во вполне конкретный период - с 20 августа 1921-го по февраль 1922 года. Узнается и место действия. Это так называемые профессорские дачи под Алуштой.
 Далее, - документальность подчеркивается действительным существованием некоторых персонажей. К примеру, это профессор И. М. Белорусов. Годы жизни 1850–1921. О реальности многих персонажей подробнее будет сказано чуть ниже.  Здесь же мы лишь отмечаем этот факт.
Всякому, взявшему книгу и приступившему к чтению по началу кажется, что автор намерен беспристрастно изложить факты, которые бы сами за себя говорили. Но продвигаясь по тексту, читатель все более убеждается - автору трудно быть беспристрастным и подавлять пережитый ужас. К примеру, создается впечатление, что Иван Сергеевич, озвучивая уже на даче у Буниных свежи написанные страницы, ставит цель через текст «призывает» к отмщению. Очевидно, - целевая аудитория– это прежде всего чувствительные и сантиментальные европейцы. Для этих, совершенно не знающих Россию людей, писатель наполняет чашу скорби русского народа подробными рассказами вроде следующих: о расстреле старика — отставного казначея. Старик донашивает серую, погонную шинель за которую и получает пулю. Или расстрел матросами юнкера-мальчугана, вернувшегося больным с германского фронта. «от самого Бел Куна свобода убивать вышла»!». Ну как тут сытому европейцу не прослезиться! И таких историй в «Солнце мертвых» в избытке.  Насколько эти «призывы» Ивану Сергеевичу удаются или не удаются? Скорее удаются. Но эти «удачи» не тема нашего эссе.

5
В мировой литературе полуостров Крым давно обрел статус мифа. Еще древние греки называли Крым Киммерией. Именно там, считали греки, находится место входа в Аид. Место это мрачное и зловещее. Как говорится в «Одиссее» у Гомера, - путь в «Аидову мглистую область… там киммериян печальная область».
Что же касается русской литературы, то еще задолго до Шмелева, Крым таким был к примеру, и у Бунина в его «Крымских степях» (1903), и у М. Волошина в его «Киммерийских сумерках» (1908).
Если говорить о русской эмиграции, то убежавшим из Крыма белогвардейцам – Крым проклятая земля, воплощенные врата Ада и «последние врата» изгнанников.
 Происходящее в большевицком Крыму, по замыслу Шмелева, это не только череда невозможно страшных фактов, но и гигантская метафора. Писатель замешивает смесь из реальных событий и тех переживаний, которые испытывают его герои. Поэтому текст эпопеи похож на круто заваренный бульон, в котором «барахтается» нескончаемая череда персонажей.

6
Вот к примеру, каков образ большевика в изображении Шмелева. Большевик — это старьевщик, который для будущего наварит из человечьих костей клей, из крови заготовит бульонные кубики. В тексте есть несколько таких старьевщиков. В городок приехали те, «что убивать ходят», они днем спали, ночью убивали. Матросы, «одуревшие от вина, мутноглазые», — дикая орда: они били о камни бутылки с портвейном, мускатом, руками вырывали у баранов кишки, плясали с гиком вокруг огня, «спали с девками по кустам», били пушкой по татарским деревням.
Уже в эмиграции Иван Сергеевич вспоминал, как он и писатель Тренев как-то в 1921 году шли по Алуште и вдруг услышали томный, полный неги мотив, что само по себе казалось диким совокуплением смерти с чумой; над угловым входом одного из домов была вывеска «Студия ритмического танца — дунканизм»; заглянув в окно, они увидели страстно раскачивающиеся тела, полные плечи, серьги в ушах, «ангельские» прически и жующие рты; они увидели два стола: «…на одном — колбаса (не зеленая), сыр, яйца… На другом: груды хлеба пшеничного — глаз режет белизна! Молоко в бутылках, стаканы, сливочное масло глыбой, варенье. Два жида-юноши у входа, с… винтовками! Те пары потанцуют, прижимаясь этими местами, — к столу, запихивают до растопыренных ушей все и — все напев истомный, напев Востока. Музыканты во фраках-рвани — тоже жуют… все жует-поет телом пухлым — льнет друг к другу — прилипает — и все плывет — покачивается — в ритме — танце — в „дунканизме“.

7
 Итак, «Солнце мертвых» это набор коротких зарисовок. Объединяющим началом зарисовок автор назначает некого повествователя. Его функция – наблюдать и свидетельствовать. По замыслу писателя - основным делом повествователя - ходить по саду, лазать по окрестным балкам в поисках топлива и осматривать с горки близлежащие сады, виноградники и наблюдать за брошенными дачами.  Время от времени повествователь с кем-то встречается, чтобы выслушать очередную страшную историю.
С кем же встречается рассказчик?
Это, и восьмилетняя девочка Ляля, живущая за оврагом у старой барыни; и музыкант Шура-Сокол, по прозвищу стервятник. Рассказчик встречает с соседней дачи няню, которая возвращается из города и рассказывает новости. На перевале убили комиссара, голодные дети ели копыта мертвой лошади, на митинге один матрос пообещал всем соотечественникам светлое будущее.
-  Так и сказал! – вздыхает женщина, - всем будет скоро «не жись, а едрена мать»!
 Рассказчик узнает - старая барыня, что живет по соседству, поменяла на продукты золотую цепочку. Для барыни проданная цепочка повод впасть в ностальгию по красивой жизни в Париже. В глубокой балке рассказчик встречает молодого писателя Бориса Шишкина, который внешним видом похож на оборванца с пристани. Проходит мимо калитки бывший почтальон по фамилии Дрозд, который тоже готов выложить свою жуткую историю.
В городе, куда спускается рассказчик, встречает обманутую татарами двенадцатилетнюю девочку. Девочка вся в нарядных лентах. В руках ребенок держит чебурек и кусок овечьей брынзы. Это ей за утраченную девственность от татар плата. Затем рассказчику встречается старичок. Федор Лягун вечно пьяный и болезненный старик. Но дедок вовремя сообразил, что с коммунистами лучше не ссориться. Поэтому он быстро переметнулся к ним в услужение. Когда созревает миндаль, рассказчик залазит на дерево, рвет миндаль и начинает вспоминать жестянщика Кулеша. Кулеш был востребованным работником. Когда скинули царя Кулеш полюбил выступать на революционных митингах. Потом работы у жестянщика не стало он умер от голода. Последним перед смертью желанием Куляша было -покушать горячего борщика. Старушка Марина Семеновна с дачи «Тихая пристань» еще пытается вести хозяйство, доит козу и выращивает для зимы деткам козла Бо-бо. Но козлика крадет и съедает сосед дядя Андрей. Тихо умирает от побоев сапожник Прокофий. Его жена Татьяна чтобы прокормить детей вынуждена таскать на себе в степь за горы на обмен вино.

8
В девяностые годы двадцатого века алуштинский преподаватель и краевед Лия Попова провела работу по прояснению – были ли реальные прототипы в эпопеи «Солнце мертвых»? А если были, то кто эти люди?
Вот что краевед писала по итогам проведенной работы: «Героями повести являются жители Алушты: почтальон Дрозд, которого многие алуштинцы помнят и по сей день; кровельщик Кулеш, чьи "хлюгера самые хвасонистые в виде петушков, анделов с трубой, конников крутятся по всему берегу, аж до Ялтов"; винодел Верба с вербенятами. Эти фамилии и сегодня можно встретить в Алуште».
 Действительно, многие персонажи эпопеи оказались реальными людьми. Более того, уважаемому краеведу удалось восстановить некоторые биографии. Исследование Л. Поповой находится в открытом доступе поэтому любой желающий может с ним ознакомится. В рамках данного эссе мы приведем лишь два из них. Это профессор М. Белорусский и дьякон Никандр.
Алушта в конце 19 –начала 20 века — это маленький приморский городок с населением не более 2,5 тысяч человек, где люди друг друга знают и при встречах кланяются. И конечно местечко под названием «профессорский уголок» многим было в Алуште известно.  Именно там, начиная с конца XIX века, селились ученые, писатели, преподаватели лучших учебных заведений России. Кто-то из них покупал место под дачу; кто-то поселялся на постоянное жительство. Рядом с «профессорским уголком летом 1917 году Иван Шмелев покупает участок земли под дачу в шестьсот саженей.
 "...Профессорский уголок, - отмечает И. Шмелев, - с лелеянными садами, где сажались и холились милые розы, привитые "собственной рукой", где кипарисами отмечались этапы жизни... Где вы теперь, почтенные созидатели - профессора, доктора, доценты, - насельники дикого побережья, говорившие "вы" – камням»?
Одним из насельников профессорского уголка в эпопеи представлен Иван Михайлович Белорусский.
«высокий старик в башлыке, обмотанный по плечам шалью, с корзинкой и высокой палкой. "Родной! Голубчик... - слезливо окает он, и плачут его умирающие, все выплакавшие глаза. - Крошечки собираю... Хлебушко в татарской пекарне режут, крошечки падают... вот набрал с горсточку, с кипяточком попью... Комодиком топлюсь, последним... Последнюю книгу дописываю... Каждый день работаю с зари по четыре часа. Слабею... Умру... Ломоносов пропадет! Писал комиссарам... никому дела нет".
Краевед Лия Попова стала наводить справки и выяснилось, что «В Орле сохранился дом, где жил профессор Белоруссов. В областной библиотеке хранятся его книги и учебники. Оказывается, профессор с 1884 г. по 1897 год был директором первой мужской гимназии в Орле, а с 1906 по 1909 годы - учителем Орловского кадетского корпуса. Наряду с преподавательской деятельностью Иван Михайлович занимался научно-исследовательской работой. Значительная часть его печатных трудов посвящена истории античной и русской литературы, теории поэтического творчества».
Далее Лия Попова задается вопросом - когда и как поселился И.М. Белоруссов в Алуште?
 Краевед едет в республиканский архив Крыма и там обнаруживает заявление от 8 ноября 1915 года в Алуштинское городское управление от домовладельца г. Алушты, действительного статского советника Ивана Михайловича Белоруссова с просьбой разрешить "устроить 2 холодные комнаты над террасой моего дома". Следующий обнаруженный документ свидетельствует "О продаже И.М. Белоруссовым недвижимости" от 21 июля 1917 года, что имение это досталось продавцу по купчей крепости от 3 сентября 1909 года".
На основании найденных документов Л. Попова делает вывод: «Белоруссов поселяется в Алуште в 1909 г».
Шмелев продолжает: "Умер старик вчера, избили его кухарки! Черпаками по голове били. Надоел им старик своей миской, нытьем, дрожанием... Лежит профессор, строгий лицом, в белой бородке, с орлиным носом, в чесучовом сюртуке форменном, сбереженном для гроба..."
Вот еще один персонаж из эпопеи. Это веселый дьякон.
Лия Попова пишет: «ДЬЯКОН НИКАНДР Алуштинский - герой не только повести "Солнце мертвых", но и нескольких рассказов Крымского цикла»
В «Солнце мертвых» Шмелев о дьяконе пишет следующее: "Весной пойду на степь к мужикам, с семейством. Хоть за дьякона, хоть за всякого! А берите. Не примут - пойдем по Руси великой, во испытание. Ничего мне не страшно: земля родная, народ русский. Есть и разбойники, а народ ничего, хороший. все мы жители на земле от хлебушка да от Господа Бога..." (глава "Конец Бублика").
 В рассказе "Свет разума", дьякон является главным героем. Вот его портрет: "Он все такой же: ясный, смешливый даже курносый, и глаз прищурен, - словно чихнуть собирается. Мужицкий совсем дьякон. Лицо корявое, вынуто в щеках резко, стесано топором углами, черняво, темно, с узким высоким лбом, - самое дьяконское, духовное».. Дьякон «усмешливо щурит глаза. Нет, он не унывает. У него семеро, но он и ограбленную попадью принял с тремя ребятами, сбился дюжиной в двух каморках, чего-то варит.."
О дьяконе Никандре Л. Попова сообщает: «Поиски алуштинского дьякона привели меня в школу Тихомировых, где на фотографии учащихся и преподавателей 1914-1915 годов видим его в верхнем углу. Это Никандр Сакун. Его помнят еще многие старожилы Алушты, такие как Георгий Петрович Сергеев, 1910 года рождения, который учился в Тихомировской школе и у которого дьякон вел Закон Божий».
Ну, а завершает краевед свои разыскания по дьякону так: «Трагично сложилась судьба сыновей Никандра Сакуна: один сын умер от голода в 1924 году, младший, Евгений, был расстрелян немцами в Симферополе вместе с женой еврейкой…  Старший сын дьякона погиб на фронте, защищая Родину..».
Более подробно с исследованием алуштенского краеведа желающий может самостоятельно ознакомиться. Статья находится в открытом доступе. Для нашего эссе эта еще одно подтверждение документальной основы эпопеи.

9
Но вернемся к рассказчику от лица которого ведется повествование. Персонаж весьма туманный. У него нет даже собственного имени, так же как нет и внятной позиции. Сердце его способно на страдания, а уши настроены на слушание все тех же страшных баек.
С картинки сна рассказчика начинается эпопея:
«…сон я видел, - странный какой-то сон, чего не бывает в жизни – начинает монолог проснувшийся рассказчик .-     Все эти месяцы снятся мне пышные сны. С  чего? Явь  моя  так  убога...
Дворцы, сады... Тысячи комнат -  не комнат,  а  зал  роскошный  из  сказок Шахерезады - с люстрами в голубых огнях -  огнях  нездешних,  с  серебряными столами, на которых груды цветов - нездешних. Я  хожу  по  залам  - ищу...      Кого я с великой мукой ищу - не знаю. В тоске, в тревоге я выглядываю в огромные окна: за ними сады, с лужайками, с зеленеющими долинками,  как  на старинных картинах. Солнце как будто светит, но это  не  наше  солнце...  - подводный какой-то свет, бледной жести. И всюду - цветут деревья, нездешние: высокие-высокие сирени, бледные  колокольчики  на  них,  розы  поблекшие... Странных людей я вижу. Они нездешние…,  у них неживые лица…».
Интонация задана. Лейтмотивом она будет звучать на протяжении всего текста.

10
Доминирующая краска эпопеи - нещадно палящее солнце и – ползущая, будто плесень и нарастающая, будто опухоль, жуть. Грязью этой запачкано даже солнце.
 Солнце хоть и ярко сияет, но его сияние — это насмешка над людьми. утро хотя и выдалось солнечным, но оно не радует рассказчика. Шар не спешит скатываться за горизонт. Солнце продолжает пялится кровавым глазом и не может наглядеться на кладбище живых. У Шмелева образ солнца сродни насмешнику большевику. Оно смеется в мертвых глазах; ему, как красноармейцу, все равно — труп ли посинелый, живое ли тело, вино ли, кровь ли; оно может только угнетать.
- «Когда же, наконец, солнце потонет за Бабуганом? – способен подумать рассказчик, - Скорее бы…».   
 В тексте смертью пропитана чуть ли не каждая строка.   Слепая старуха засела даже в названии. Казалось бы - солнце — это источник света и жизни!  В эпопеи солнце символ смерти.
В глаза смерти глядят люди, животные, птицы. Гибнут, брошенные кони. Все погибает – природа, море, Разрушаются дома: ослепла разоренная ворами дачка Екатеринославской учительницы. На всем печать роковой безысходности. В конце концов, гаснет и мысль. Вот по улице идет «замызганная баба» с «лицом без мысли, одуревшая от невзгоды». Рассказчик убеждается, что и ему лучше отказаться думать.
Осенью 1922 года, навсегда уезжая из России, Шмелев писал о том, что он и Ольга Александровна были словно неживые — им светило солнце мертвых.

11
Возвращаясь к замечательному исследованию краеведа Л. Поповой отметим для нас одно Важное обстоятельство. Речь идет о весьма любопытном персонаже, о котором краевед ничего не рассказал. Это доктор Михаил Васильевич.
В тщательном исследовании Лии Поповой мы не обнаружили малейшего упоминания имени доктора. Это нам показалось странным. Ведь краевед утверждала - все персонажи эпопеи реальные люди.  А ведь в общем объеме текста доктору посвящено, более всех других мыслей и страниц. Тоже касается и смысловой доминанты. Доминанта смыслов возникает, развивается и замыкается на образе доктора. Очевидно, что именно такую конструкцию задумал и создал автор. И при этом - доктор - лицо документально неопределенное.
 Чтобы во всем разобраться нам придется занырнуть в текст чтобы более подробно познакомится с этим удивительным персонажем.
Мы уже помним - повествование в эпопеи ведется от лица некого рассказчика. На фоне гор, моря, солнца и всех других ярких персонажей, физиономия рассказчика туманно, бледна и неопределенна. Иван Сергеевич представляет образ повествователя, не больше не меньше, как камень лежащий при дороге. Камень плющит солнце, поливают дожди, обдувают ветры. Булыжник лежит то ли на дне морском, то ли где-то на взгорье и своими каменными глазами впитывает все происходящее. И вот, в поле зрения камня появляется доктор.

12
«Кто-то движется за шиповником, стариковски покашливает, подходит к моим воротцам. Странная какая-то фигура... Неужели - доктор?! Он самый. Чучело-доктор с мешковиной на шее - вместо шарфа, с лохматыми ногами.  Старик доктор Михайла Васильевич  -  по  белому  зонтику признаешь. Правда, зонтик теперь не совсем белый, в заплатках из дерюжки - но все же зонтик. И за нищего не сойдет доктор: в пенсне - и нищий!»
Таковым является читателю доктор. Тут же мы узнаем, что доктор Михайло Васильевич персонаж из бывших. У него все в прошлом – и сады миндальные, и сын, и жена, и нянька. Все – и жена Наталья Семеновна, и больной сын Федя – оба в один год померли. Продал доктор свой миндальный сад вместе с основательной дачей. Вместо дачи он слепил из лучинок лачугу. Зато на вырученные деньги Михайло Васильевич накупил цветных ниток, заморских туфлей и штанов. Зачем все это он сделал мы узнаем чуть позже.
«Добрый день. – входит в калитку к рассказчику доктор. - Вот и к вам, с визитом. Хорошо здесь у вас, высоко... Тихо... прямо молиться можно! Горы да море... да небо...
После вздохов и короткой паузы доктор продолжает:
- «Все мои "европейские" сапоги и ботинки... тю-тю! Слыхали -  все у  меня изъяли, все "излишки"?.. Как у нас раздевать умеют! ка-ак у-ме-ют!..  что за народ способный»!
 После представления доктора, следует описательная часть, принадлежащая рассказчику:
«Туфли  на  докторе  из веревочного половика, прохвачены  проволокой  от  электрического  звонка,  а подошва из... кровельного железа!
Доктор смотрит совсем спокойно: жизнь уже за порогом. Совсем белая,  кругло подстриженная бородка придает его  стариковскому  лицу  мягкость,  глазам  - уютность. Лучистые морщинки у глаз и восковой  лоб  в  складках  делают  его похожим на древнерусского старца: был  когда-то  таким  Сергий  Преподобный, Серафим Саровский... Встреть у монастырских ворот - подашь семитку. Штаны на докторе - не штаны, а фантастика: по желтому полю цветочки  в клетках.
     - Из фартуков няниных, что осталось».
- «А внизу у меня дерюжина… - саркастически комментирует свой наряд доктор. - Да только в краске, маляры об нее кисти, бывало,  вытирали.  А пиджачок  этот  еще  в Лондоне  был  куплен,  износу  нет.  Цвет, конечно, залакировался,  а  был голубиный...»
- «У доктора дрожат руки, трясется  челюсть.  Губы его белесы,  десны синеваты, взгляд мутный» - заканчивает описание гостя рассказчик.
Оба – рассказчик и доктор выходят на пустырь и усаживаются на краю глубокой балки. Доктор говорит о разном и говорит много. Мысль его не тверда   и постоянно стремится соскользнуть, как соскальзывает  взгляд в глубину балки. Мы же в нашем знакомстве с доктором остановимся лишь на двух сюжетах. Это рассказ о смерти жены и воспоминание о далекой молодости.

13
- «Наталья Семеновна, -начинает доктор, - всегда была строгая вегетарианка, и вот, цингой заболела. В Последние дни купил я ей на последнее барашка, котлетки сделал... С каким восторгом она котлетку съела! И лучше, что померла.  Лучше теперь в земле, чем на земле. А   слыхали, какой   я   ей   оригинальный   гроб   справил? Помните, в столовой  у  нас  был  такой... угольник?  ореховый, массивный? Абрикосовое еще варенье стояло... из собственных абрикосов. Наталья Семеновна очень уголок этот ценила... приданое ведь ее было! И звали мы его все - "Абрикосовый угольник"! В каждой семье милые условности свои есть, интимности... поэзия  такая семейная, В вещах ведь часть  души  человеческой… Лет тридцать тому приехали мы сюда, и я засадил пустырь миндалями,  и  все  надо мной смеялись. Миндальный доктор! А когда сад вошел в силу, когда зацвел...
сон! розовато-молочный сон!.. И Наталья Семеновна помню, сказала как-то: "Хорошо умереть в такую пору, в этой цветочной сказке!" А умерла она в грязь
и холод в доме ограбленном, оскверненном... Да, со стеклянной дверцей, на ключике... Право, нисколько не хуже гроба! Стекло я вынул и забрал досками.
Почему непременно шестигранник?! Трехгранник и проще, и  символично:  три  - едино! Под бока чурочки подложил, чтобы держался, - и совсем удобно!  Купить гроб - не осилишь, а  напрокат.. -  теперь  напрокат  берут,  до  кладбища прокатиться!., а там выпрастывают... - нет: Наталья Семеновна была в  высшей степени  чистоплотна,  а  тут...  вроде  постели  вечной,  и  вдруг   из-под какого-нибудь венерика! А тут свое,  и  даже  любимым вареньем пахнет! на ключике в угольничке абрикосовом!.. Да  так и предстанет перед Судиею на Страшный суд! Вострубит Архангел, как надлежит по предуказанному ритуалу: "Эй,  вставайте, вси умерщвленные, на инспекторский смотр!" И  восстанут  -  кто  с  чем.  Из морских глубин, с чугунными  ядрами  на  ногах,  из  оврагов  предстанут,  с заколоченными землею ртами, с вывернутыми руками... из  подвалов  даже  -  с пробитыми черепами предстанут на суд и подадут обвинение! А  моя-то  Наталья Семеновна - на ключик! Да ведь хохот-то какой, грохот подымится!  водевиль!
И  еще...  ах-ха-ха-а!..   с...   с   абри...   косовым...   вареньем...   в мешковине...из-под картошки в мешочек обряжена!.. ведь все, все  забрали  у нее,  все  рубашечки...  все  платья...   Вот бенефис-то будет! Архангелы-то рты разинут!».
 Доктор замолкает, хмурит и трет лоб:
- что за память дырявая! Сегодня я забыл - "Отче наш"! Три часа вспоминал - не мог! Пришлось открывать  молитвенник…
Следующий сюжет   будет из воспоминаний молодости доктора:
 «Какая история роковая!.. Неужели вам не рассказывал?! Необходимо опубликовать  Это  очень важно, в предупреждение человечеству! Чрезвычайно важно! Вы как будто не верите, что это  имеет  отношение  к  человечеству... Напрасно. В этом вы  сейчас  убедитесь.  Есть  в вещах роковое что-то... не то  чтобы  роковое,  а  "амулетное".  Как  хотите толкуйте, а я говорю серьезно: во всех этих газетах, которые вот "влияют"... непременно опубликуйте! Я уже не смогу, я без пяти минут  новопреставленный  раб...   Это случилось сорок лет тому...   в 1881 году. Мы  с  покойной Натальей Семеновной путешествовали по Европе, совершали  нашу  свадебную  и, понятно, "образовательную" поездку. В Париже мы погостили  недолго,  меня упорно тянуло в Англию. Англия! Заманчивая страна свободы, Габеас-Корпус... парламент самый широкий... Герцен! Тогда я был молод, только университет окончил, ну, конечно, революционная эта фебрис... Ведь без этой "фебрис" вы человек погибший! Да еще в то-то героическое время! Только-только взорвали «царя Освободителя", блестящий такой почин, такие огне сверкающие перспективы, в двери  стучится  социализм,  с  трепетом  ждет  Европа...  температурку-то понимаете?! Две вещи российский интеллигент должен был всегда иметь при себе: паспорт и... "фебрис революционис"! Ах, зачем я не оставляю в поучение поколениям "записок интеллигента»..- воздыхает доктор. -  И вот, пошли покупать часы. Зашли мы с Наташей... Тогда я ее Наталочкой звал, а в Лондоне - Ната и  Нэлни,  на английский манер... Зашли мы с ней в гнусный  какой-то  переулок,  грязный  и мрачный, у Темзы где-то... Дома старинные, закопченные, козырьки на окнах... Погода была, как раз для  самоубийства:  дождишко  скверненько  так  сочился через желтый, гнилой туман… Мне один знакомый  присоветовал  там  походить,  у  Темзы: попадаются чудеса. Матросы со всех концов света такое иной раз привозят, по океанам рыщут. А мне какие-нибудь редкостные часы  хотелось  приобрести,  от какого-нибудь  мореплавателя,   от   Кука   или   Магеллана... Вот и забрели мы в одну такую лавчонку.
Хозяин... - как  сейчас  его  вижу.  Коренастая обезьяна, зеленоглазая, красно-рыжая, на кистях шишки синие выперло. Горилла и горилла. Ротище  губастый,  мокрый, рожа  хрящеватая,  и  нос...  такой-то  хрящ,  сине-красный! Как поглядел на него,  так  и подумал:  если  все  такие  революционеры  ирландские,  дело  будет!   На конторке  у  него,  смотрю,  бутылка  с  "уиски"  и осьминог соленый, небольшой, одноглазый. Кусочек колечком отмахнет  ножичком двусторонним, посолит красной пылью кайенской и закусит. Со мной говорил, а  сам все хлоп да хлоп, из горлышка прямо.
-     "А-а,  русский!  Гуд-дэй!  Эмигрант?   революционер?   Да   здравствует республика!
 Ну,   конечно, поговорили... и о порядках наших, и про убийство царя-освободителя...
 -    "Поздравляю, - говорит, - вас  с  подвигом!  Если  у  вас  так  успешно пойдет, то  ваша  Россия  так  шагнет,  что  скоро  ото  всего  освободится! Способный и великодушный, - говорит, - вы народ, и  желаю  нам  еще  такого прогресса.
Я, конечно, ему опять лапу-клешню пожал накрепко, как мог, и даже слезы на глазах у меня, у дурачка  русского...
 Сказал, помню: "У нас даже партия такая создается, чтобы  всех  царей  убивать,  такие люди специальные отбираются, террористы, "люди ужаса  беспощадного"! Очень это обезьяне понравилось. Зубищи-клыки  выставил,  кожу  спрутову сплюнул и смеется:
-  "Русский экспорт, самый лучший! Ит-ис-вэри-уэлл!"
И облюбовал  я  у  него часы-луковицу. Черного золота часы, с зеленью. Говорит: "Обратите внимание, это не простые часы, а самого Гладстоуна!  Его лакей продал мне от  него подарок. И стоют двадцать пять фунтов!"
Действительно, вырезано под крышкой: "Гладстоун" и  замок  на  горе.  А может быть, и сам, мошенник, вырезал.  И что же  сказал! "Возьмите, за полвека ручаюсь!"
     Но главное-то не это. Уж очень всучить старался. Три  фунта  скинул!  И послушайте, что же сказал!
- "Берите за  двадцать  два, потому что вы русский, и... за вами  не  пропадет!  Своей  доблестью...  все вернете! Еще фунт скину! Политикой!.. отдадите! И вот - вспомните мое слово! - эти часы до-хо-дят, когда у вас, в вашей России великая революция будет!"     Помню, сказал я ему: "Дай-то, Бог!" - "До-хо-дят!".
 И  вот  - "до-хо-ди-ли"! И вот - отобрал  их  у  меня  тоже...  ры-жий!  и  тоже...  с хрящеватым носом, да-с! Товарищ Крепc! Сту-дент бывший!! Сам и аттестовался:
- бывший студент, и даже... - стишками баловался!
Изнаете, куда эти часы попали?! Не угадаете. В жилетный карман бывшего студента, мистера Крепса! Да-с!  И это так же достоверно, как и то, что сейчас  мы  с  вами  -  бывшие  русские интеллигенты, и все вокруг - только бывшее! В Ялте его на днях видали: носит себе и показывает - "Гладстоун"! Ну, думал ли когда  Великий  Гладстоун, что его "луковица"!? Мистическое нечто... А  папаша   студента конечно, - или дядя, или, быть может, брат там...  оптик! и часиками торгует!.. Отлично я такой  магазинчик  помню  на Екатерининской!  -  Фамилия врезалась, траурная такая фамилия - Крепc! Уж  не  ирландская  ли  фамилия?!
Может быть даже - Крабс глубин, так  сказать,  морских  фамилия!  И  вот, часики мои попадут, быть может, в эту "оптическую лавочку"?! А что?! Очень и очень вероятно! И вдруг, представьте себе, какой-нибудь сэр доктор Микстоун, скажем, приедет в страну нашу, "свободную из свободных", и гражданин  Крепc, с хрящеватым носом и тоже ры-жий, продаст ему эти  часы  "с  уступочкой",  и увезет наивный доктор Микстоун эти часы в свою  Англию,  страну  отсталую  и рабовладельческую, и они доходят  до  "великой  революции"  в  Англии?!  А какой-нибудь уже ихний сэр Крепc опять отберет назад?!!.. И так далее, и так далее... в круговороте вселенной!»
Такую вот карусель с лошадками устами доктора изобразил Иван Сергеевич Шмелев. Да только ли карусель эта в устах наблюдательного доктора? Разве сам доктор со всей его жизнью не есть ли участник этой круговерти? А сама круговерть не есть ли бег по кругу все тех же лошадок, среди которых скачет лошадка с именем Михаил Васильевич? Отличие доктора лишь в том, что перед тем как выпасть из седла он на мгновение остановился. Захотелось оглядеться и понять – что же на самом деле происходит? Ведь когда в седле и уверенно несешься на полный скок, то кажется, что летишь в правильном направлении и исключительно вперед. Даже краткая Остановка позволяет взглянуть на сумасшедший забег несколько отстраненно и как-бы с обочины. Вроде продолжает мелькать и двигаться все тоже что мелькало и двигалось, когда ты был в седле. То ли изменился угол зрения; то ли мелькание стало внешним, а глаза стали зорче видеть? Случилось то что прямая, по которой неслась жизнь, вдруг изогнулась колесом! Не просто ее окончание соединилось с началом, но все, включая саму линию, превратилось в громадный ноль! Этакий пустой гигантский овал!
Вот у такого рубежа в конце своей жизни оказался бедный доктор. От последнего шага в абсолютное отчаяние Михаила Васильевича удерживала зыбкая надежда – а вдруг в пустоте овала он что-то еще успеет разглядеть? Например, лицо Бога?

14
Вот какого представил читателю доктора Иван Сергеевич Шмелев. Миндальный доктор; чучело доктор; фантазер и полубезумец; он хоронит свою жену в ореховам из-под варенья угольнике и рассказывает удивительную историю про часы-луковицу.
Но самое удивительное в этом удивительном персонаже – это его достоверность. Да, при всей фантастичности и нелепости доктор правдив и реалистичен. Правдивость самого нереалистического персонажа заключена в его абсолютной вере. Доктор одинаково верит – и во все происходящее, и в свои мысли о происходящем. А как может быть иначе? Иначе психиатрия - т. е. когда налицо разлад сознания действительности с окружающей средой, которая беспардонно прется в мозг. Но безумен ли доктор? Возможно. Сам рассказчик придерживается такого мнения. Но возможно и другое. Просто так думать рассказчику легче? Разве единение сознания с переживаемой действительностью не делает человека целостным? На наш взгляд доктор Михаил Васильевич вполне разумная и адекватная личность.
«…Ну, пожил я в миндальных своих садах... светлых  и  чистых...  – продолжает и заканчивает свои расуждения доктор. - Знаю, что и  ошибки  были,  и  много странного было в моем характере и укладе, но были  же и миндальные  сады! Каждую весну цвели, давали  радость.  А  теперь  у  меня  -  "сады  миндальные",  в кавычках, - итоги и опыт жизни!... Как после такой помойки поверишь, что там есть что-то?! Все что было обещано "там"  - обанкротилось!  Провалиться  с  таким  треском,  с  таким  балаганным дребезгом, кинуть под гогот и топот, и рык победное воскресение из животного праха в "жизнь вечно-высокочеловеческую", к чему стремились лучшие из людей, уже  восходивших  на  белоснежные  вершины  духа!  Это значит   уже   не провалиться, а вовсе не быть! Никаких абсолютов нет.  И надо  допустить, что над человеком можно смело поставить крест по  всей  Европе  и  по  всему миру, и вбить в спину  ему  осиновый  кол.  А самое  скверное,  что  иск-то вчинить-то не к кому! И суда-то не будет!»
Неужели это говорит тот доктор у которого были деньги и  обширная практика, были жена с сыном и была на взморье хорошая дача? Нет, тот доктор был доктором успешным. Но вдруг у успешного доктора в один год умирают жена и сын. Доктор продает    дачу и миндальные сады. В самом деле, - зачем теперь одинокому доктору большая дача и миндальные сады?На вырученные деньги доктор решает закупиться цветными нитками,  импортными штанами и ботинками. Такой вот бизнес. Но пришли к коммерческому доктору коммунисты и изъяли все излишки. Так у доктора дача жена и и миндальные сады, перекочевав в голову, стали фактом сознания. Так судьба Михаила Васильевича двигала в область чистого и абсолютного сознания. Этому состоянию активно способствует и сам доктор. Прощаясь с рассказчиком, Михаил Васильевич сообщает о результате одного своего эксперимента:
«Я тут высчитал: только в одном Крыму, за какие-нибудь три месяца! - человечьего мяса, расстрелянного без всякого суда, девять тысяч вагонов ! Поездов триста!  Десять тысяч тонн свежего человечьего мяса, мо-ло-до-го мяса!  Сто двадцать тысяч голов человеческих!! У меня и  количество  крови  высчитано,  на  ведра если... сейчас, в книжечке у меня... вот... альбуминный  завод  бы  можно... для экспорта в  Европу,  если  торговля  наладится...  хотя  бы  с  Англией, например... Вот, считайте...»
- Доктор, чем бы мне... моих курочек поддержать? – видимо чтобы сменить тему разговора спрашивает доктора рассказчик.
     - Ку-ур-очек? Как - поддержать?  Зачем  -  поддержать?   - не понимает доктор. - Сжарить  и  съесть! сожрать! У вас есть даже индюшка?! Почему же ее еще никто не  убил?  Это живой нонсенс! Надо все сожрать и - уйти. Вчера я "опыт" тоже делал...  Я собрал и сжег все фотографии и все письма. И - ничего. Как будто не  было  у меня ничего и никогда. Так, чья-то праздная мысль и выдумка... Понимаете, мы приближаемся к величайшему  откровению!»
И уже обернувшись из калитки:
- «У вас есть горький миндаль… Ну, так имейте в виду...  если  штук  сотню  сразу... лучше, конечно, в толченом виде - сеанс может успешно кончиться.  Абсолютно. А слышали новость? В Бахчисарае татарин жену посолил и съел! Значит, Баба-Яга завелась...»

15
 Создается ощущение, что бедный доктор  шел, шел, потом остановился , задумался да так и застрял. Произошло это с ним на каком-то распутье. И вот Михаил Васильевич стоит, стоит…  Его греет не крымское солнце, а лишь ожидание. Он чувствует, что уже близок к границе «Великого Откровения».
Тут будет уместным снова вспомнить Иова?!
Первый раз библейского Иова мы вспоминали в связи с религиозным отчаянием Ивана Сергеевича Шмелева. Весь ужас, который они с Ольгой Александровной пережили в Крыму   - разве этот масштаб и сила обрушившихся бед не были соизмеримы со страданиями Иова? Безусловно были. Одна только смерть единственного сына чего им стоила? У матери Ольги Александровны, которой было лишь сорок пять лет в одночасье    выпали все зубы и волосы стали белыми.
Спустя два года Шмелев уже будучи заграницей, пишет «Солнце мертвых» и на сцену помимо прочих персонажей выводит доктора.
Но в чем же близость Михаила Васильевича и библейского Иова? Начнем с того, что Михаил Васильевич в эпопеи назван миндальным доктором; Иова Библия называет праведным.  Как кому, но в нашем восприятии «миндальность» и «праведность» события достаточно по своей чистоте схожие. Такими же схожими станут переживания Иова и Михаила Васильевича.
- Господи, за что? Почему…?  В чем я виноват?
Разве не похожими звучат вопросы  праведного Иова и миндального доктора? И наконец, ни доктора, ни Иова не могут успокоить даже самые убедительные слова. Они оба дошли до рубежа отчаяния, когда успокоение способен дать только Бог. Для этого нужна личная встреча. Именно такой встречи ищет и Михаил Васильевич, и праведный Иов.
А вот библейская концовка это настоящая сказка. Господь подтверждает праведность Иова и с толикой возвращает все у него отнятое.
Таким образом Иов все блага с избытком получает обратно и в праведности своей успокаивается. Перед доктором зияет бездна разверзшегося небытия! Сокрушенное сознание несчастного маленького человечка продолжает оставаться в отчаянии. Еще бы! Ведь ускользает не только жизнь. Проваливается целый мир. И в этом бездонном провале бедный Михаил Васильевич куда-то летит и пытается хоть за что-то уцепиться. К черту проклятую жизнь! Но может быть останется хотя бы сказка?
- «Раз уже  наступила  сказка,  жизнь  уже кончилась, и теперь ничего не страшно. Мы -  последние  атомы  прозаической, трезвой мысли. Все - в прошлом, и мы уже лишние. Баба-Яга  по горам в ступе своей несется, пестом погоняет, помелом след  заметает...»

15
Эпопея подарит нам еще две встречи с Михаилом Васильевичем. Доктор с рассказчиком увидятся, когда последний придет проститься. Грядет сырая и промозглая крымская зима. Надвигающаяся непогода изменяет природный фон. Если в самой первой встречи собеседников жгло с бледно-прожженных небес мрачное яростное солнце, то теперь  собеседник доктора ветер.
- «Ветром занесло к вам...- так и говорит доктору повествователь. - проститься перед... зимой пришел!»
Доктор неизменен. Стоит он посреди своих миндальных деревьев и похож на огородное чучело. Доктор жалуется на ослабшее зрение и говорит, что «перед утром видел  ее,  Наталью  Семеновну...  Положила голову  на плечо... "Скоро Миша!" Конечно – скоро...»
Он проводит над собой эксперимент. уже десятый день доктор принимает горький миндаль.
- «Я не имею охоты продолжаться. – объясняет свое самочувствие он. - Обидно что не кончу работу, потеряю глаза... Заключительные главы    не успею...»
Тут же выясняется, что Михайло Васильевич сочиняет труд, который хочет назвать "апофеоз русской интеллигенции". Доктор пытается что-то важное из своего сочинения припомнить, но памяти  уже не хватает. Ослепленное сознание вновь и вновь уводит его в полубезумные дали. Доктор бормочет про какие-то  «соусы ароматные», про «дядюшку» с саквояжем, про какого-то кузена  с плеткой и крестиком…»
- И вообще, - вдруг вспыхивает доктор, – «могу содержанием наполнить на двадцать  томов,  с  историческими  и  всякими комментариями!»
Вдруг Михайла Васильевич вздрагивает и лихорадочно начинает что-то в складках своих тряпок искать:
«Почему вчера не были на собрании? Смотрите, могут и убить! Я вам сейчас...»
И доктор вытаскивает  розовенький  листок.
- Читайте, на розовеньком-то: "Явка обязательна, под страхом предания суду  революционного  трибунала!»  И доктор начинает рассказывать о собрании на котором он недавно побывал. Выясняется, что всех алуштинских интеллигентов сам главный большевик Крыма товарищ Дерябин собрал чтобы объявить революционный поход на ликвидацию безграмотности:
«Все и явились. С зубками больными даже, с катарами... кашлю что было, насморку! Они не являлись, когда их на борьбу звали, от Дерябиных-то защищать и себя, и... Но тут явились на порку аккуратно, заблаговременно! Хоть и в лоскутках пришли, но в очках! некоторые воротнички надели, может быть для поддержания достоинства и как бы в протест. Без сапог, но в воротничке! Доктора, учителя, артисты...»
Ну их встречает самый главный коммунист Крыма, - продолжает рассказывать доктор, - «Товарищ Дерябин в бобровой шапке, шуба внакидку, лисья... Ну, вылитый Емелька Пугачев!... "Такие-сякие.... за народную  пот-кровь...  набили  себе  головы  всяческими науками! Требую!! раскройте  свои  мозги  и  покажите  пролетариату!  А  не раскроете... тогда мы их... раскроим!" И об стол наганом!
Тут рукоплескать бы надо!  дождались  какого  торжества! Власть ведь наконец-то на  просвещение  народное  призывает!  Ведь за двадцать верст по грязи бежали,  показать истину-то как пытались... а тут все мозги требуется  показать..  будто  недовольны  остались!  Не то  чтобы  недовольны,  а... потрясение! Готовность-то изображают, а в кашле-то  некоторая  тень  есть.  Но...  когда обратно пошли, подхихикивали! А доктор один, Шуталов... и говорит: "А знаете...  мне это нравится! Почвенно,  а,  главное,  непосредственности-то  сколько!  Душа народная пробуждается! Переварка! Рефлексы пора оставить, не угодно ли...  в черную работу!" И за товарищем Дерябиным побежал! ручку потрясти. Что это  - подлость или... от благородного покаяния..?!»
Доктор замолкает. Рука его «пускает розовенькую бумажку, и она  взмывает  кверху  и  порхает розовой бабочкой.».
 Подхватило и понесло ветром бумажку бабочку к морю.
 Ветер усиливается. Доктор жмурится и расставляет руки «словно хватает ветер, руками черпает.
-   Чатырдагский! – кричит доктор. -   чистый! Теперь уж он как приятель... Сегодня ночью как зашумел по крыше... Здравствуй,  говорю,  друг  верный.  Шумишь?  и   меня,   старика,   не забываешь?.. А вот... с помойкой не примирюсь! Я умирать буду, а они двери с крюков тащить! Вчера две рамы и колоду выворотили в доме, ночью  слышал. А они чужих коров свежевать... а они с девками под моими миндалями валяться? А они граммофон заведут и "барыню" на  все  корки?  Каждый  вечер  они  меня "барыней"  терзают!  Только-только   с   величайшим   напряжением   в   свое вглядываться начнешь, муку свою рассасывать... - "барыню" с перехватом! Ужас в том, что они-то никакого ужаса не ощущают!»

16
 Страшное случилось в полночь. Рассказчика разбудил шум. Он выбрался из домика, вышел за калитку.
«Я (рассказчик) смотрю в сторону городка. Ни искры, ни огонька, провал черный. А  что там такое у моря? Пожар?! Черно-розовый столб поднялся!..  костер в саду?.. Шире и  выше  столб,  языки пламени и черные клубы дыма!  Черная сеть миндальных садов сквозит, выскочил кипарис из тьмы, красной свечой качается... полыхает. В миндальных  садах  пожар? Я бегу за ворота, на маленькую площадку, где кустики.  Миндальные сады  -  как  днем,  сучья  видны  и  огненные верхушки Срывает пламя, швыряет в море. Разбушевался ветер.
Батюшки... - вскрикивает няня.- Да это же Михайла Васильевич  горит!.. Он... он!.. Новая его дачка, из лучинок-то  стряпал!  Утихает. Кончилась, сгорела! Много ли ей надо, из лучинок? Должно быть, рухнула крыша: полыхнуло взрывом, и стало тускло.
- Сбегай, Яша... узнай! - просит няня.
- Ня-ня... - слышится болезненный голос барыни. - Где горит?
- Да сараюшка на берегу.-- Спите с Богом. Уж и погасло.
 - Иди, няня... детей-то перепугали...
Миндальных садов не видно. За ними  отсвет.  Я  стою  на  крыльце,  жду чего-то... Я знаю. Незачем мне идти. Сгорела дача старого  доктора...  Я  же знаю. А может быть, только дача... Доктор переберется в свой  старый  дом...
Мне уже все равно, все - пусто. Вызвездило от ветра. Млечный Путь передвинулся на Кастель. Час ночи. А я все жду...
 Шаги, тяжело дышит кто-то, спешит... Это - Яша.
 - Ну?..
- Капут! Сгорел  доктор!  И  народу  никого  нет...  Матрос  там  один, гоняет...».

17
В эпопеи есть главка, которую Иван Шмелев назвал «Жил-был козлик». В Алуште на своей даче живет с детками и старухой матерью учительница. Когда-то у них было хозяйство. Теперь же осталась дохлая козочка и козлик. Козочка из последних сил скачет по балкам и обгладывает кору. Ей надо принести в дом малым деткам хотя-бы стаканчик теплого и пенного молочка. Козлик особенно хорош! Кучерявый и полный курдючного сала мешок на четырех ногах. Предмет гордости и зависти всего побережья. Женщины буквально молятся   на козла. Ведь бородатый и рогатый козел - гарант что зимой они с детками не помрут с голода. И вдруг козел пропадает. Над профессорским уголком повисает стон, плач и вой. Все ищут козлика. Бедные женщины бегают по горам, лазают по балкам и по лесам. Нет нигде козла и все!  Чуть позже выясниться –жирного козлика украл и отвел за перевал к татарам сосед дядя Андрей.
Жил козлик и нет больше козлика!
Атмосфера, как говорится, соответствует. Да и могло ли быть иначе? Иначе – это когда    пищевая цепочка в порядке и на ее вершине стоит Его Величество Человек. А когда козлики, павлины и всякие там лошадки ничем не отличаются от человека или так- человек ничем не лучше павлинов и козлов, - тогда все оправдано потому что все дозволено. жил козлик и нет козлика; жил человек и нет человека. Можно сказать, и так - если все обречены на смерть, то какая разница между козлами и людьми. А если так, то чем же таким особенным доктор Михайло Васильевич мог бы отличаться от других персонажей? и вдогонку вопрос второй почему доктора особым вниманием выделил автор?  А ведь Иван Сергеевич его выделил.

18
Есть еще один нюанс. на него внимательный читатель обязательно обратит внимание.  С одной стороны, автор подчеркивает документальностью факты изображаемой правды. Но тогда почему Иван Сергеевич, как непосредственный участник описываемых событий, в лице главного героя не пожелал изобразить самого себя? Более того, в тексте вообще нет главного героя. Повторимся – повествование ведется от лица некого рассказчика, физиономия которого туманна. Рассказчик похож на придорожный камень.  Лежит булыжник и в его каменном взоре отражается страшная действительность. Но почему так решил поступить Иван Сергеевич? Есть предположение, что европейская общественность, желая созерцать максимально кровожадное обнажение фактов и чувств, желала видеть это обнажение в исключительно деликатных тонах.  Этакий аккуратный стриптиз. Разве Иван Сергеевич на это пойти мог? Ему было стыдно перед своей совестью, перед молчанием страдающей жены Ольги Александровны, и главное, -  он не хотел быть предателем перед памятью погибшего сына. Да и просто было противно что-либо сокровенное говорить перед сытой, жаждущей сенсаций аудитории.
 При этом в голове писателя не могли не роиться тяжелые мысли. Что-то ему подсказывала - там - в далеком Крыму было не совсем так, или было совсем не так, как это хотел бы видеть прогрессивный читатель. И вот в атмосфере пережитых страданий, где смешались с кровью земля и небо, где пропало понимание что было и чего не было, -  Иван Сергеевич Шмелев пишет свою эпопею в ткань которой вводит свое алтер-эго.

19
 Автор «Солнце мертвых» устами рассказчика утверждал, что в синих крымских небесах нет уже Бога. При этом сам Иван Сергеевич тотальное безбожие мира ни принять, ни поверить не мог.
Повторимся, надо помнить - где, в какой обстановке писался текст и на понимание какой аудитории рассчитывал автор. Известно, как Шмелева напрягал буржуазный Грасс, раздражал надменный Бунин, который указывал Шмелеву на памятование о необходимости для книги коммерческого успеха и т.д. и т. п. Иван Сергеевич старался, хотел быть послушным, писал и тут же написанное читал в тенистом саду при атмосфере послеобеденной тишины. Приглашенные господа позевывали и сочувственно слушали каким в Крыму жестоким был террор и какой бесчеловечной была кровожадность большевицкого режима. Русская эмиграция и буржуазная Европа приняли книгу на «Ура!». Европа прочла и увидела, что хотела прочесть и увидеть. В книге, где триумфально по простору растоптанной и уничтоженной России краснознаменно шагает большевицкое зло, иного никто понимать и видеть не хотел.
Точнее всего общее мнение об эпопеи выразил критик Юлий Айхенвальд. Он назвал книгу «Солнце мертвых» - «апокалипсисом русской истории», а изображенную трагедию — «космогонической». Ну а кровавые большевики стали «помощниками абсолютного Зла». Иван Сергеевич оценивал изображенную в эпопеи ситуацию иначе. В личном письме к Айхенвальду он в частности писал, что его в Крыму охватил страх «борьбы творящего и разрушающего начала». «- Торжество абсолютного Зла» и «борьба творящего и разрушающего начала» - это две большие разницы.
Что тут важно понять. Не то чтобы все написанное в эпопеи было правдой или неправдой. Мощный текст, будто раскаленная лава, извергаясь из себя, обрушивался не только на расслабленные мозги европейских слушателей, но продолжал жечь сознание самого автора.

20
 Не важно кто вопросы задает – сам ли автор, его ли герои или вопросы рождает текст? Таинственная глубина нездешней и совершенно неземной правды сквозит буквально из всех щелей возведенной конструкции. Чтобы расслышать про что и о чем «сквозит глубина» Для этого нам придется представить внутреннюю конструкцию эпопеи. Итак, давайте текст увидим в форме пирога у которого есть несколько слоев. Поверхностный слой – это громадный крымский Камень, веками обжигаемый солнцем, обдуваемый ветрами и омываемый соленым морем. И хотя все рассказы эпопеи крутятся вокруг небольшого приморского участка земли, но   автору удается поднять градус повествования, когда малая конкретная частица обретает такую мощь и силу что становится способной вместить вселенную. Эта особенность и делает текст эпическим.
 Все слои пирога-эпопеи пропитаны талантом автора и насыщены фактурой. При этом, каждая новелла — это трагедия. Сознательно или бессознательно, но Иван Сергеевич уже не делает различий между животными и людьми. Потому что все плотно спрессовалось; потому что все, кто умер или, кто еще жив -  все уложены штабелями; потому что все живое жарит солнце мертвых у – поэтому все новеллы эпопеи имеют исключительно горизонтальную направленность т. е. или уже в могиле, или туда глядят. Поэтому уже не пугает отсутствие разницы между козлом и человеком.
 Короче, в пироге, как на хорошо устроенном кладбище, все размещено по каморкам и находится в назначенных стратах. Все уложено и уложено исключительно горизонтально.  Все, кроме доктора. Изначально Михаил Васильевич – человек тоже вполне горизонтальный, т. е.  преуспевающий. У него семья, практика и приличный достаток. Появляется он в Алуште, как и многая тамошняя публика, не просто на побережье, но в профессорском уголке. Его финансовыми усилиями и трудом местных работяг насаждается миндальный сад и строится хорошая дача. Что тут можно сказать? Вполне себе, комфортная страта. Даже то, что изначально доктор явлен как «бывший» –общая горизонтальность слоев пирога не нарушена. Слои начинают дыбиться, когда Михаил Васильевич открывает рот. Тут же рассказчик старается отмежеваться от речей доктора. И вправду, доктор из царства неуправляемых фантазий способен утомить. И вдруг, происходит преображение!  Из рыхлого, горизонтально-плоского положения доктор становится жесткой вертикалью. Доктор превращается в метафору острой шпаги, вертикаль которой способна насквозь проткнуть рухнувшую в бездну реальность.  Но если отложить метафору, то что же конкретно произошло с Михаилом Васильевичем? Произошедшее   с доктором это новая реальность, которая одинаково далека, и от мечтательности, и от безумия. Хотя, чего говорить, к безумию доктор близок, как никто другой из персонажей эпопеи. Человек, потерявший– дом, работу, семью; утративший смысл жизни; человек, сознание которого почти померкло, - этот сокрушенный человек вдруг выпрямляется и встает на ноги. Мертвое Солнце над доктором уже бессильно. В его лицо, грудь и утомленное сердце теперь дует свежий ветер Чадырдага! над головой доктора синее небо, под ногами земля. Доктор улыбается. Но чему может улыбаться доктор? Ведь «счастья» давно забытая категория. Улыбка доктора про другое. Михаил Васильевич восстановил вертикаль мироздания. О чем идет речь? Все просто. По левую руку– гора; справа – гора другая; перед глазами чаша в которой плещется моря; под ногами каменистая земля; а над головой высокое небо и где-то уже очень близко Бог! И что с того, что доктор превратился в огородное чучело! Пока он жив, он готов длить эксперимент и держать вертикаль. Пусть Михаилу Васильевичу в его титаническом стоянии кажется, что Бога в небесах нет, но Он продолжает стоять и ждать. И вот, когда ноги уже онемели, когда глаза перестали различать день и ночь, когда худые руки готовы повиснуть плетьми, вдруг земля под ногами старика начинает дышать и камни прозревают! Так начался последний акт трагедии. От небесных высот до предельных земных глубин разверзается завеса! Доктор продолжает стоять. Тело повернуто навстречу ветру, руки ощупывают горы, под ногами старика твердь земная. Со стороны доктор похож на распятого. Приближается ночь. Вдруг яркая вспышка озаряет черное небо и вокруг распятого взмывает огонь!  Со стороны кажется, что горит дача и в даче горит доктор.  Но новая реальность уже иного существа. Не всякий глаз ее разглядеть может. Полыхает пламя и В пламени распятому человеку является Господь. Мы никогда не узнаем, что сказал Господу доктор и что ответил доктору Бог. Кажется, сам Иван Сергеевич этого не знал. Писатель потомству оставил эпопею. Каждый, кто возьмется перечитывать или впервые откроет и прочтет «Солнце мертвых» в сердце обязательно застрянут слова доктора:
- Россия на пороге Великого Откровения!

21
Никогда один человек не сможет понять и вместить в себя чувства и опыт другого человека. Мы вынуждены действовать по аналогии, представляя другого через себя и свой личный опыт.  И все же, не смотря на пелену отчуждения человечеству дано чудо соприкосновения. Чудо Откровения. В быту можно встретить слово «пооткровенничать». Глагол этот часто сродни понятию «посплетничать». выглядит это обычно так: на кухне за бутылкой водки или на той же кухне, затопив шесть квадратных метров слезами, сидят две одинокие души. Сидят, пыхтят и плачутся друг другу в засморканную жилетку.  Этакий релакс с соплями.
Истинное Откровение — это всегда глубина и тайна. Всегда тайна личного сумрака. Сумрак тайны между человеком и Богом. В сумраке тайны Бог открывается человеку. Человек же не только начинает слышать, но вынужден впустить силу Создателя в кровь.
Итак, при слове «откровение» или что тоже самое «апокалипсис» в головах людей возникают ассоциации с грядущими катастрофами. Подразумеваются события призваны обозначить конец человеческой истории. Якобы в Откровении речь должна идти о последней, окончательной катастрофе, которая не оставит человечеству никакого будущего. О чем на самом деле может идти речь? Объяснение надо начать с того что слово «откровение» принадлежит к библейскому лексикону. Далее, о чем надо помнить, в Библии, как Ветхого, так и Нового Заветов, человек — это божий замысел. Поэтому человек существует не в среде случайно произошедших событий, но является участником целенаправленного процесса. Процесс этот называется историей. Человеческая история, как божий замысел, должна иметь начало и конец.  Для Библии Это принципиальное условие. Началом всего есть Сущий и Всемогущий Господь. Бог творит Вселенную, творит небо и землю, творит все живое и помещает в сотворенный мир человека. Так начинается история. Концом человеческой истории Библия назначает мессианское царство.  Еще один важный момент – история, как богообщение начинается и длится в форме непрерывного диалога Бога и человека.  В диалоге Бог открывается человеку; ну а человек впитывает полученный опыт буквально в кровь. Диалог непростой и для человека часто бывает опасным и даже смертельным. Поэтому Откровение, как последнее событие, может быть похожим на конец света. Бог является во всей Его Силе и Славе, и человеку кажется, что весь прежний миропорядок рушится. Апокалипсис — это не просто богоявление. Это грозное и часто для человека жестокое явление истины. Оно сопровождается глубоким и трагическим переживанием. Это всегда крушения привычной действительности.
Но грозный Создатель милостив. Иначе давно бы миру не быть. Сквозь посланные трагедии и всяческие крушения Всемогущий Творец милосердно являет реалии нового порядка. Так Бог человеку дарует новую землю и новое небо! Дар этот не для всех. Кому Бог не протянет руку помощи, для того под ногами разверзнется страшная бездна!  Подобных примеров в Библии более чем много. Для человека история общения с Богом разворачивается всегда в координатах пространства и времени. Место и время, где человека накрывает катастрофа называется эсхатологической точкой. В этой точке история обрывается. Не завершается естественным путём, но обрывается. И обрывает ее сам Бог. Таким образом смысл Откровения всегда один.  в мире, сотворенном Господом, есть один только хозяин. Это Господь Бог. Божье примышление о мире и человеке, есть та сила, которая направляет исторический процесс. История движется к поставленной цели. К участию в божественной истории привлечен человек. Но Господь желает, чтобы человек был не бессловесным рабом или посторонним наемником, но свободным соратником и сотрудником. При этом в мире и в человеке действуют силы, для которых преображение мира и человека в мире всегда будет катастрофа. Приближение конца истории характеризуется обострением противостояния Бога и тех сил которые Господу желают сопротивляться. Катастрофа неизбежна, и поэтому откровение   для человека всегда будет преисполнено верой и великой надеждой!
Именно таков наш доктор. Его раздавила жизнь; он распят; вокруг бушует пламя; но доктор, пока жив будет ждать, ибо полон веры и великой надежды.

22
Все время пока писалось это эссе, нас тревожил вопрос –какие чувства испытал Иван Сергеевич, когда поставил последнюю точку. Известно, что Шмелев, считал «Солнце мертвых» книгой страшной и невозможно тяжелой. Поэтому он никогда не имел большого желания открывать и что-то в ней перечитывать. Так же известно - живя заграницей и много выступая по разным аудиториям, Иван Сергеевич практически никогда не включал в репертуар чтения главы из эпопеи. В самом деле, –что еще мог ожидать европейский слушатель, когда писатель на всю Европу объявил, что в погибшей России даже солнце живых превратилось в солнце мертвых! Всегда останется много благодушно настроенных людей, которые будут убеждены, что, закрывая даже самую страшную книгу, с ними ничего не произошло. Эти, во всех отношениях, благополучные люди желают всегда оставаться законопослушными и добропорядочными гражданами цивилизованного мира. Иван Сергеевич Шмелев, увы, был не из таковых. Поставив точку в эпопеи и закрыв книгу, он более не желал заглядывать в текст не потому что в страницах навсегда запечатлелось дыхание горя, боли и смерти. Для русского писателя за горем болью и смертью стояло что-то еще - другое. И вот в этом «другом» нам осталось разобраться.
Двадцать семь лет т. е. всю последнюю треть своей жизни Иван Сергеевич проживет заграницей. Навсегда похоронив Россию, которую он знал и любил, другой России писатель знать не пожелает. Но жизнь продолжалась   и прекращать писать Иван Сергеевич не собирался. На дух не принимая большевизм, он никогда не помышлял о забвении Родины. Среди лучшего, что Шмелев напишет во Франции все будет про Россию. Именно в эмиграции произойдет очень значимое в его духовном росте. Такова судьба всякого большого писателя – подниматься и идти вслед за своими лучшими героями, чтобы взять на себя врученный им крест. Если в эпопеи «Солнце мертвых», писатель показывает, как его альтер-эго распинается в огне, то как человек Иван Сергеевич оказывается перед вопросом –как ему, после всего случившегося, следует жить? Возможно писателю поможет новый роман? Этим романом станут «Пути небесные».
Роман писался последние шестнадцать лет жизни и к сожалению, не был закончен. Здесь не место устраивать подробный разбор произведения. Укажем лишь на некоторые взаимности «Солнца мертвых «и «Путей небесных». Пожалуй, основное сходство - подчеркнутая документальность.  Как и в эпопеи, документальность в «Путях небесных» выдвинута на первый план. Более того, главными героями нового романа становятся не просто реальные люди, но люди, которых автор выводит под их собственными именами. Сюжетная линия романа так же документальна. В основу писатель кладет биографии реальных людей — инженера Виктора Алексеевича Вейденгаммера и Дарьи Королевой. Эти два человека жили в конце XIX века в окрестностях Оптиной Пустыни. Известно, что кроткая и глубоко верующая девушка способствовала нравственному перерождению Виктора Алексеевича. Она стала впоследствии духовной дочерью старца Иосифа Оптинского, которого глубоко почитала и советам которого неотступно следовала. После ее внезапной смерти Виктор Алексеевич хотел покончить с собой, но, по настоянию старца Иосифа, поступил в Оптину и завершил жизнь истинным монахом. В.А. Вейденгаммер (1843–1916) был дядей супруги Шмелева, и писатель хорошо мог знать его жизненный путь.
Но ошибется тот, кто решит, что «Пути небесные» это сугубо биографический роман. Как и в «Солнце мертвых» документальность в «Путях небесных» это во многом художественный прием, который помогая автору не высовываться из-за ширмы документальности, помогает важное понять лично для себя.
Поэтому Иван Сергеевич свой новый роман называл «духовным опытом». Задача «Путей небесных» по замыслу Шмелева - показать путь обретения веры неверующим интеллигентом.
Автор пишет новый роман и в письмах своим адресатам постоянно повторяет, о том, что его захватило «чудо перерождения. Да, на моих глазах невер — стал вером, до… клобука! Это — действительность. Меня всегда мучил… этот таинственный процесс преображения… Этот путь всегда меня пытал, нудил — приоткрой ход… познай хоть чуть-чуть, как это делается».
Таким образом, основным мотивом создания нового романа была потребность личного поступка. Если в эпопеи «Солнце мертвых» автор поручает действовать своему альтер-эго, то Роман «Пути небесные» это уже попытка личного действия. Безусловно, это опыт, который Иван Сергеевич, как когда-то доктор, теперь готов поставить над собой. Шмелеву это необходимо. Ведь теперь пришло время действовать ему:
 «Я — Бога ищу и своей работой, и сердцем… Рассудком   нельзя!
Путь, на который встает Иван Сергеевич полон сомнений и духовной брани. Что он испытывал, писатель попытался описать в своем письме к другу и религиозному философу Ивану Ильину. Письмо датировано 14 мартом 1937 года:
 - «Так пусто, так одиноко мне, до ужаса. Бывают дни — места не найду, черная бездна тянет, отчаяние. Пытаюсь молиться, взываю — нет ответа. Этого не высказать, это — вот он, ад на земле!»
 В этом же письме Иван Сергеевич делится сомнениями относительно своего романа: «А я в смуте и не знаю, верю ли сам в то, что написалось. Двое во мне: и вот, кто, какой во мне писал — этот — верит, в полусне верит, чем-то глубоко внутри — верит. А другой — внешний, при свете дня обычный — мечется и сомневается — да не обман ли, не самообман ли? Мне на многое теперь наплевать. Я и в церковь бросил ходить — читаю, порой, Евангелие… В “Путях небесных” я не философствую… там — другое — там старается невер поджечь веру в себе, т. е. как-то ее ощутить. Даже потрясенный гибелью Дариньки, даже приняв постриг, он в полноте не найдет веры — так я его понимаю, представляю».
И еще:
-«Для веры — надо родиться...Вера — счастливый билет, удел, это — чудо, вдруг сотворяющееся… Вера — высшее искусство, высший из даров». «Как зажечь сердце, если оно сырое и пропитано аммиаком?! Как раскрыть сердце и принять Господа, если оно не раскрываемо?!»

23
И все же, писательское мастерство и путь на который вывели мастера любовь к русскому слову и природный талант - помогли обрести Ивану Сергеевичу благодать Откровение. Это стал для писателя личный опыт богообщения: нет.
«…когда уже таял снег и громыхали извозчики он засиделся за чертежами докурился до одури взглянул на часы – час ночи! Он открыл форточку, чтобы освежиться и у него закружилась голова. Это прошло тотчас и взгляд его обратился к небу. Черная мартовская ночь. Небо пылало звездами! Таких ярких- хрустально ярких звезд он еще никогда не видел! Он долго смотрел на них, за них, в черные пустоты провалов и такую страшную, вдруг, почувствовал тоску… такую беспомощность ребячливость перед этим бездонным непонятным, перед этим источником всего и всех путей движений! Черно-синие бархатные провалы перемежались с седыми пятнами, звездным дымом, дыханием звездным, мириадами солнечных систем! Он беспомощно обводил глазами небо. В глазах наплывали слезы и ему вдруг открылось… все дрогнуло, все небо со всеми звездами вспыхнуло, будто космический фейерверк! я увидел … будто все небо разломилось, разодралось, как бездонная завеса, осыпанная пылающими мирами! И там, в открывшейся пустоте, в непостижимой мыслью бездонной глубине - крохотный тихий постный какой-то огонечек - булавочная головка света! Чуть заметный прокол! Был неопределенный миг, микронный миг - не умом я вдруг постиг, что все там! Меня ослепило, оглушило, сокрушило это откровение как предел всего человеческого!..  Там была бездонная бездна бездн! Иначе и не назвать. Но было и еще другое! До осязание внятно всем существом - был тот огонек прокол. Точка точек как предел всех человеческих пределов! Конец и полное бессилие!
Со всяким подобное случалось – продолжает Иван Шмелев, - Случалось, но только без вывода, без последней точки… Вы лежите в стогу сена на лугу ночью. Загляделись в небо. И вдруг звезды загорелись, заполошились! И вы уже летите в бездонное сверкание! Но, а что же вышло? Какой итог? Я почувствовал пустоту. И раньше сомнения были. Но тут я абсолютно понял, что ограблен. Я перед этим проколом, как слепой крот, как вот эта пепельница! Мои все силы, силы всех ньютонов Лапласов всех гениев всех веков до скончания всех веков — вот как окурок этот перед этим проколиком, перед этой булавочной головкой! Мы дойдем до седьмого неба, и все равно останемся пепельницей»!

24
Последние годы жизни Иван Сергеевич много болеет. Сердце. После смерти жены писатель очень одинок. 24 июня 1950 года семидесяти шестилетний Иван Сергеевич покидает свою квартиру на улице Буало дом 91. Попрощавшись с близкими, он в сопровождении секретаря Марии Тарасовны Волошиной садится в автомобиль и отправляется в свое последнее путешествие. За рулем русский шофёр-  его читатель и почитатель. Вот пассажиры расселись, и машина плавно тронулась. В окне замелькали улицы Парижа. Выехав за город, автомобиль взял курс на юг. Цель поездки местечко Бюси-ан-От. Оно недалеко от Парижа. двести километров. Кроме несколько десятка уютных с цветными черепичными крышами аккуратных домиков там располагалось Женская обитель Покрова Пресвятой Богородицы. При монастыре был небольшой приют, стараниями Союза русских писателей Франции в пансион и был направлен Иван Сергеевич. Ехали медленно. Шоферу, по просьбе писателя, пришлось несколько раз остановиться.  Добрались под вечер. Гостей встречали русские монахини. Писателя проводили во второй этаж. Прошли по коридору и остановились перед дверью с номером шесть. Комната оказалась небольшой, но тихой и очень уютной.  Иван Сергеевич сразу подошел к растворенному окну. Вид из окна ему понравился. Просторный монастырский сад и в глубине зелёный забор. Ударили в колокол.
- Пойду на всенощную.
Едва отговорили. Действительно он устал и надо отдохнуть с дороги.
- Хорошо.  Кивнул Иван Сергеевич.
 Осматриваясь и продолжая говорить, он начал доставать и показывать привезенные вещи- портреты семьи и Сергея отдельно в форме офицера, икону-благословение на свадьбу со своей Олей. Мария Тарасовна предложила помочь раздеться.
- Ну вот еще! – отмахнулся Иван Сергеевич. - Я могу и сам.
Впрочем, он позволил Марии Тарасовне помочь переменить обувь. Снял туфли и одел тапочки. Когда попрощавшись, все вышли из комнаты, он сел на кровать и как мог долго вслушивался в шум отъехавшей машины.
- Все хорошо. Пусть и Мария Тарасовна немного от меня отдохнёт…
Через некоторое время в комнату снова заглянула матушка Феодосия. Игуменья принесла на ужин малину из монастырского сада и творог. Иван Сергеевич поблагодарил и немного покушал. Часы показали девять.
- Пора ложиться.   –сказал Иван Сергеевич.
- «был радостный и все такой же говорливый. – позже вспоминала матушка Феодосия. -  Но едва я и моя помощница мы спустились вниз, как сверху раздался стон и стук падающего тела».
Женщины бросились по лестнице наверх.
- «Сдавило сердце, не мог дышать. Упал…» - смущенно ответил вбежавшим в комнату монахиням писатель.
Некоторое время после этого Иван Сергеевич еще оставался в сознании. Попросил, чтобы ему впрыснули инъекцию камфары. Инъекцию сестры делали, когда сознания у Ивана Сергеевича уже не было. Попытались повторить укол в вену. Пока наполняли шприц Иван Сергеевич скончался.
В последствии матушка Феодосия говорила: «Мистика этой смерти поразила меня – человек приехал умереть у ног Царицы Небесной, под Её покровом».
После смерти писателя осталось завещание, в котором Иван Сергеевич просил похоронить его в России. Писателя похоронили в Париже на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Там его ждала верная подруга и жена - Ольга Александровна Шмелева.
И вот прошло полвека.  По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, прах Ивана Сергеевича и его жены Ольги Александровны был перевезён из Франции в Москву. Случилось это в мае 2001 года.  Ныне русский писатель Иван Сергеевич Шмелев упокоен в некрополе Донского монастыря.
Что тут можно добавить?
Для Господа не очень важно – когда и какой была Россия – царской, или советской, или путинской. Вероятно, также нет смысла фантазировать какой Россия будет.
Очевидно одно - самый русский писатель Иван Шмелев упокоился в России. Это значит, что Господь принял молитву Ивана Сергеевича.

Эпилог
Это эссе мы начали с Александра Блока и его статьи «Интеллигенция и революция». Напомним, - в статье поэт, чуждый революционному разлому, призывал перепуганную русскую интеллигенцию, во-первых, - засунуть куда подальше свои страхи, и во-вторых, - начать учиться слушать музыку революции!
В это же время зимой 1918 года Блог создает поэму «Двенадцать». Написанная буквально за несколько дней в холодном революционном Петрограде, поэма стала свидетельством не столько поэтического вдохновения, сколько Откровением от Александра Блока. Начинается поэма черной ночью, пронзительным ветром и поступью твердого державного шага. По ночному городу идут то ли бандиты, то ли революционеры. Суровые ребята без нательных крестов и с заряженными ружьями.

Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни,
Кругом - огни, огни, огни...
В зубах - цыгарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!
Но вдруг с этой кровожадно шагающей процессией что-то происходит:
     ...
Так идут державным шагом,
Позади - голодный пес,
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз -
Впереди - Иисус Христос.
 Вот такая вполне себе апокалиптическая картинка. А в самой серединке «яблочка откровения» есть пророческие строки, думается которые, и сам Александр Александрович Блок и Иван Сергеевич Шмелев могли запросто примереть на себя:
А это кто? - Длинные волосы
И говорит вполголоса:
- Предатели!
- Погибла Россия! -
Должно быть, писатель -
Вития...

Но Александр Блок в отличии от Ивана Шмелева, направление, указанное Богом, принял. Идти ему правда далеко не пришлось. Но первый шаг за Христом и красным знаменем, поэт сделал.
Краснознаменный Христос Шмелевым, как и многими русскими интеллигентами принят не был. Люди, отказавшиеся принимать новую Россию, вынуждены были погибнуть или уехать.  Шмелев был из их числа.
Гораздо позже Иван Сергеевич поймет - откровение — это не рекомендация и не революционный приказ. Его объявляет и затем творит Господь. Но в воле человеческой решать кому в новой жизни с Россией быть, а кому не быть.

11 декабря 2022 г. Москва