XIII. Серж. Смерть
…Князь проснулся от того, что на него кто-то смотрел. Пристально и выжидающе, ожидая, когда он пошевелится, что-то скажет. Ощущения были самые тягостные, словно кто-то надавил на солнечное сплетение, привязал руки и ноги к койке. Сонный паралич, - промелькнуло в голове. Такое бывало, и последнее время бывало чаще. Достаточно заставить себя пошевельнуть рукой, попытаться открыть глаза, сказать себе, что это всего лишь сон, и морок уходит, заменяясь полноценной и сладостной дремотой. На сей раз такого не получилось. Серж довел себя до состояния пробуждения, посмотрел в гулкий черный потолок, вдохнул знакомый сыроватый воздух камеры, пошевелил пальцами рук, почувствовал свое тело, но чувство того, что за ним наблюдают, никуда не пропало, а, напротив, усилилось, обрело плоть и кровь. Он было начал подниматься с койки, чтобы оглядеть камеру, но услышал еле заметное дыхание, прерывистое и хрипловатое. Ночь была лунная, и робкий серебристый свет лился из небольшой зарешеченной щели под потолком, заменяющей окно. Серж не шевелился, надеясь, что тому, кто присутствовал нынче вместе с ним в камере – человеку, зверю или духу, - не слышно стука его сердца. Он решил выжидать. Когда светлая полоса на противоположной стене поколебалась и Серж даже не услышал, а почувствовал всем нутром тихие шаги, становившиеся все ближе, он немедленно вскочил и повернулся. Черный силуэт стоял напротив него. Серж прищурился. В темноте не видны были черты лица, ощущался лишь затхлый запах сырой земли, заметный даже на фоне сырости камеры. Пришелец напоминал мертвеца, восставшего из могилы. Ростом он был как Серж, но сложение казалось более тонким. Силуэт был укрыт свободной рясой, подпоясанной в талии, а в правой руке блеснул серп, который пришелец метнул, не глядя, прямо в князя. Тот в последнюю минуту отклонился и тут же бросился на темную фигуру. Та рванула к двери, но Серж настиг ее в последнюю минуту, прежде чем та сумела скрыться. «Кто ты?» - прохрипел он, с облегчением ощущая теплое человеческое тело под рясой. – «Кто прислал?» «Помилосердствуйте, пане», - всхлипывающим, еще совсем молодыми голосом, с нотками украинского акцента взмолился пришелец. – «Мне приказано было… Уплачено». «Кто приказал? Кто заплатил?» - Серж придвинул парня к двери, пережав ему запястья и подосадовав, что не может нынче разжечь свечу – во-первых, не хотелось привлекать внимание охраны, которая обязательно заметит свет, льющийся из-под двери в его камеру, во-вторых, это значило отпустить потенциального убийцу. «Барин важный один… Не убивайте только, Христом Богом прошу!» - продолжал умолять незадачливый ассасин. «А меня, значит, убивать можно было?» - усмехнулся Серж. – «Барина-то как зовут? В каком звании?» «Не знаю, барин…», - начал его противник, но получив весьма ощутимый тычок в колено от князя, тут же заверещал: «Это все Пахом, его спросите, он мне сказал, есть работа, я и взялся за работу, я не хотел вас вбивать, барин, это Пахом все…» «Какой еще Пахом?» - поморщился Серж. – «Рассказывай по порядку».
И он услышал невнятный рассказ о том, как Федор, вольноотупущенник князя Репнина, того самого, старшего брата Сержа, сидел давеча в кабаке, пропивая последнюю рубашку, как к нему подсел один солдат караульной команды и предложил неплохую подработку, восемь рублей серебром за то, что он кое-кого устранит. Федор, естественно, открещивался, говоря, что смертоубийцей не станет и на каторгу не пойдет. Тогда служивый, представившийся Пахомом, криво усмехнулся и сказал, что ему надо устранить супостата, который хотел особо жестоким образом государя и его малых детушек убить да Россию продать французам по сходной цене. Очевидно, сей агитатор был достаточно убедителен для того, чтобы воспламенить в проспиртованной душе Федора патриотический раж, да и вид живых денег вкупе с дармовым вином, подать которое солдат распорядился сразу же, подействовал. Из кабака они ушли вместе. Пахом доставил его в лодке на Петербургскую сторону, устроил его отсыпаться в некоем амбаре близ казармы, а утром пробудил его, нарядил в какую-то черную рясу, дал в руки серп и послал в камеру, убивать Сержа. В последний момент, разглядев спящего узника привыкшими к темноте глазами, Федор решил отказаться от намерений – не столько из человеколюбия, сколько из страха, что тот даст адекватный отпор. Страх, как видно, оказался совсем не беспочвенным, и теперь злоумышленник просил лишь одного – отпустить его с миром.
Серж задумался. Возможно, «заказчиком» оказался один из караульных. Но и тот, как видно, был подкуплен. «Ментор оказал милость», - сказал он вслух вполголоса, а затем, более громко: «Придется тебе, любезный, караулить меня до утра. Изволь, обыщу». Он обшарил парня, но ничего, кроме креста, пояса, портков и ветхой рубахи, под верхней одеждой не заметил. На всякий случай он связал рукава рясы за спиной, а веревочным поясом перевязал ноги. «Так и сиди, а потом тебя твой Пахом заберет», - сказал Серж. Он уселся на койке, подобрав ноги под себя. Понятно, что до утра придется стеречь этого, с позволения сказать, ассассина. В принципе, план был не слишком дурной – если бы князь не проснулся вовремя, то сей Федор наверняка бы его зарезал. «Пьер знал, что у меня есть соответствующие навыки…», - подумал Серж. – «Так что это не он. Кто-то еще… Забавно убивать человека, которого и так спроводят на эшафот или в могилу. Милость оказывали, что ли?»
…Когда в камере посерело с первыми лучами солнца, Серж, не сомкнувший глаз и продолжавший недоумевать, увидел бледное, непримечательное лицо нападавшего. Глаза его были широко открыты, в них застыло испуганное выражение. Изо рта вытекала слюна. Дышал он прерывисто и хрипло. Серж кинулся к нему, потряс за плечи, но тот только стонал и дергался, постепенно слабея. Через несколько мгновений дыхание прекратилось, и Федор обмяк под его руками. «Отравили парня», - проговорил Серж, наскоро перекрестив новопреставленного раба Господня, а потом изо всей силы заколотил в дверь. Долго никто не подходил. Князь уже замучился считать минуты, когда дверь со скрипом отворилась, и юный караульный, увидав безжизненное тело в рясе, только вскрикнул от испуга. «Вашей милостью», - процедил Серж. – «Ты не Пахом ли?» «Нет, я Прохор», - отвечал парень, все еще дрожа. «Так вот. Убери тело куда подальше. И офицеру доложи». «К-как?» - заикался Прохор, силясь поверить собственным глазам. «Вот и мне хочется узнать, как», - хладнокровно сказал Серж, а потом помог солдату вытащить Федора, оказавшегося до странности легким, за ноги в коридор.
Оставшись один, он разглядел орудие неудавшегося убийства. Серп напоминал обыкновенный, используемый для жатвы, всем, кроме одного – искусной резной ручки, на которой было вырезано диковинное изображение цветущей розы, обвивающей лютеранский крест. «Привет от деда», - сказал про себя князь, пряча оружие под подушку. Теперь он прекрасно знал, что никакой офицер не придет выяснять обстоятельства дела. Потому что в такие дела крепостная стража не имеет права вмешиваться вообще. Да и из Следственного комитета на это никто не имел полномочий, кроме, возможно, Бенкендорфа, и то не факт. Все было разыграно как по нотам – найти случайного исполнителя, напасть тогда, когда он менее всего готов к этому, непременно использовать холодное оружие, а не пистолет или удавку, отравить ассасина ядом, который подействует аккурат сразу же после убийства… Не ожидали одного – что Серж победит насланную смерть. «Впрочем, они не исключают, что я смогу пустить этот серп в дело, хотя бы против самого себя», - горько усмехнулся он, пряча оружие под подушку – пригодится, если вдруг Братство Розы и Креста вздумает повторить данный поступок. В том, что повторение случится непременно, князь не сомневался.
Однако время застыло окончательно. Никто к нему не входил, за исключением солдата, молча подающего ему еду и выносящего отхожее ведро. Это уже был не Прохор – свидетеля убийства неизвестного малого постарались устранить, возможно, туда же, куда и жертву, а некий пожилой уже одноглазый инвалид, который не вступал с узником в разговоры. Всякий раз, когда Серж обращался к нему даже с самым невинным вопросом, вроде «Какова погода на дворе?» и «Какой нынче день недели?», служивый молчал так, как будто совсем не понимал обращенной к нему речи и в ответ не раскрывал рта, даже с тем, чтобы сказать привычное «Не могу знать». Никто из следователей тоже не являлся, на допрос его не вызывали, и князь уже начал думать, что о нем так и забыли. Этого-то он и боялся более всего, хотя, как водится, успел уже предусмотреть и такой конец. Смерть была его старым товарищем, знакомым до последней черточки лица, и каждый раз, когда ее прохладное дыхание чувствовалось рядом, Серж вздыхал облегченно. Если он когда-то ее боялся, то этого не даже не помнил. И смерть, поначалу присаживаясь рядом, всегда покидала его восвояси, иногда не возвращаясь годами. Ни битвы, ни ранения, ни болезни не могли ее вернуть. За месяцы заключения, за долгие часы бесед со следователями и бдений над допросными листами Серж успел понять, что вряд ли встретит свою старую знакомую на эшафоте. Хотели бы казнить – давно бы уже казнили. В России такие дела обычно быстро делаются, без ненужной проволоки. Он всегда предвидел собственную казнь, не боялся ее, разве что желал, чтобы она не была публичной – а то и так семье слишком много позора выпало на долю. Однако характер самих допросов показывал, что ситуация затянется надолго. Некоторые наивные души думали, что им стоит во всем признаться, как их отпустят, а дело закроют, но, подавая ложную надежду, следователи просто тянули время и привлекали к суду все большее количество лиц, многие из которых оказывались совершенно случайными, едва понимающими, зачем они были арестованы по «делу Четырнадцатого», но названными в качестве причастных. Серж слишком хорошо видел мотивы следователей, чтобы думать, будто его признания что-то изменят. К тому же, он просто не видел смысла признаваться. Если бы следствие уже напало на след Пьера во всей этой истории, то он бы понял это по характеру задаваемых ему вопросов. Однако нет, генералы уцепились за совершенно другую нить и упорно тянут за нее, полагая, что найдут истину. А всех чрезвычайно сильно интересовало цареубийство, его они и взялись расследовать, отставив в сторону военный бунт, проекты конституции, даже зарубежное влияние. Все чаще и чаще допросы касались этой темы, которую общество мельком только обозначало на собраниях. Вопрос «Что делать с государем?» оказывался исключительно техническим и должен был решиться по ситуации, но следователи этого не понимали, и пытались узнать личное мнение по нему даже у тех, кто пробыл в обществе считанные недели. «Со мной определились», - усмехаясь, думал Серж. – «Еще с самого начала. Что ж, я сам, дурак, виноват». За свое тогдашнее поведение он не каялся. Что сделано, то сделано, нечего над пролитым молоком рыдать. «Ежели я хотел бы вас убить, Ваше Величество, то мы бы уже не говорили», - сказал он тогда слишком спокойно, и непонятно, что привело Николая в ярость – смысл слов или вот этот холодный тон, выдающий самообладание, коего в новом императоре оказалось маловато. Серж долго прокручивал ситуацию в голове, дополняя новыми подробностями, вспоминая каждое мгновение, пока не заставлял себя волевым усилием подумать о чем-то еще. Но это «что-то еще» относилось к свиданию с женой, в присутствии доктора, надутого немца, всем видом своим дающего понять, что его здесь ничего не касается и никому он помогать не будет, даже той, ради которой вызван сюда. Князь видел перед собой чужую женщину и долго думал, как и почему на ней женился. И зачем она здесь – ведь она должна была умереть тогда, зимой, когда он приехал с ней попрощаться, и ему сказали, что она умирает от осложнения после тяжелых родов. Та женщина, которую видел во сне почти каждую ночь, была другой и лицом, и статью, и звали ее иначе, и детей у нее не было, или были, но не от него. Просыпаясь, Серж перебирал имена и все никак не мог угадать то самое, единственное, на которое отозвалась бы эта призрачная возлюбленная. Знал лишь одно - на миниатюрном портрете, переданном ему пару месяцев назад через Бенкендорфа, была не она. И на свидание явилась не она. Да даже вопросы – его бы женщина не спрашивала, как ему здесь живется и что она для него может сделать. И никогда бы не сказала, что хочет разделить его участь – она и так ее разделяет. Лишь посередине разговора Серж сказал себе, что с ним беседует Мари, третья дочь генерала Раевского, с недавних времен - его супруга, мать его сына, а «разделить участь» означает то, что она поедет вслед за ним куда бы его не послали. И добавила тихо, что в несчастье она любит его еще сильнее, чем когда-либо. Серж внезапно осознал, как убого он выглядит, снова подивился вопиющей молодости своей визави – о чем он думал, женившись на ребенке? – вспомнил резкие слова в письмах ее отца и старшего брата, перемежаемыми восклицательными знаками, упреками и призывами мужаться, и сказал, что не требует от нее никаких жертв. Повторил, что у нее есть, ради кого жить и кого любить, вздохнул и отвернулся, показывая тем самым, что свидание окончено.
«С чего они взяли, что меня сошлют?» - подумал он уже сейчас, вспоминая, как Мари восклицала, что пойдет за ним к краю света, в Сибирь, на Камчатку, на Кавказ, да куда угодно. – «Неужто там уже стали известны приговоры? Или же мои выхлопотали мне ссылку вместо казни?» Он так и не потрудился тогда спросить жену, да и в присутствии третьего человека это было опасно. Но, судя по тому, что темнота и свет сменили друг друга уже не первый десяток раз, его не собирались ни казнить, ни ссылать. Скорее, забудут в крепости навечно. Чего больше всего боишься, то и сбывается. Оставалось только ждать, и с каждой сменой времени суток надежд у Сержа оставалось все меньше и меньше. Он вынимал из-под подушки серп, осматривал его и понимал – раз убийца провалился, то Общество Розы и Креста любезно предоставляет ему самому решить свою участь. Перерезать себе горло оружием в минуту отчаяния, когда он особенно тосковал по свежему воздуху, по свободным, не скованному ничем движениям, по открытым пространствам – вот был бы выход. «Но нет, это слишком просто», - думал он и откладывал серп в сторону.
Иногда он вставал и рассматривал те немногие вещи, которые удалось ему получить после свиданий и в виде передач из дома. Глаза частенько останавливались на портрете той, которую он опрометчиво назвал собственной женой. И он, глядя в тщательно выписанные акварелистом черные глаза, понимал, что ему все равно. У той, другой, из сна, глаза были совершенно другого цвета, гораздо светлее. И взгляд иной. Какую же ошибку он допустил, не найдя ее наяву… За это и расплачивается нынче. Потом, откладывая портрет, Серж старался отвлечься другими мыслями, и иногда это удавалось. Вскоре он приучил себя дремать, вызывать из памяти некие мирные пейзажи, дорогие сердцу мелодии, слова любимых песен, и, таким образом, хотя бы временно забывать о грядущей смерти и о прошедшей любви.
Однажды дверь отворилась со страшным скрипом несмазанных пружин, и князь, пребывавший в полудреме, поднял голову на звук. Перед собой он увидел свою сестру, одетую во что-то белое, под черным плащом. И в правой руке у нее был означенный серп, который на неверном свету сумерек напоминал полумесяц. Серж зажмурился и резко открыл глаза, думая, что Софья снится ему, но та никуда не исчезла. Ее присутствие было вполне весомым, дыхание, ровное, чуть запинающееся, слышалось в темноте. Словом, не призрак и не сновидение.
«Мне дали свидание. Наконец-то», - сказала она спокойно, усаживаясь рядом с ним и кладя серп себе на колени. – «А теперь расскажи, как эта игрушка у тебя оказалась».
«Ты должна лучше знать», - отвечал князь непослушным голосом, едва ворочая языком – за эти дни он отвык от разговоров. – «Или спроси у своего любовника».
«Сейчас он мне все и расскажет, прямо уж», - Софья была совершенно спокойной, словно не в камере Петропавловской крепости находилась, а зашла в его спальню в родительском доме пожелать доброго утра. Серж и сам заразился этим спокойствием. Он не мог признаться, что ждал этого свидания уже давно, и надеялся тогда, месяца полтора назад, что Софья придет сама, а не пришлет Алину. С той нельзя было обсудить главное Дело. Если, конечно, родители ее не посвятили. А что, оба эдак могут. И у Пьера, и у Софи были особые взгляды на общение с детьми, мало кем из их круга разделяемые.
«Ты с ним так и не помирилась?» - спросил Серж.
«Нет, отчего же», - усмехнулась она. – «Все по-прежнему. И в такие времена стоит держаться вместе, не находишь ли? Однако вот что странно. Это его общество до сих пор отказывается принимать дам. Даже ради меня исключения не сделали. Кристхен не так глуп, чтобы не продвигать мою кандидатуру. Он же прекрасно знает, кто я… Даже назвал мое имя».
«И кто ты?» - князь с интересом посмотрел на нее.
«Безбожники, даже Библию тебе отказались передавать…», - ни с того ни с сего заговорила Софья, оглядывая камеру, а потом, прищуренными глазами, и самого его. – «А так бы узнал. Впрочем, кажется, в Писании об этом не написано».
«Мистические бредни», - пробормотал он. – «А я думал, ты пришла меня вытаскивать. Как видишь, меня чуть не убили люди твоего Ливена…»
«А ты подосадовал, верно, что такого исхода не получилось?» - Софи спрятала серп в складки просторного плаща, как будто его и не было. – «Но хочу тебе сообщить, что граф и его общество здесь не причем. У тебя же в два раза больше врагов, чем до заключения… Те, кто так хотел с тобой родниться, дружить, решили предать тебя. И ты знаешь имя нынешнего Иуды».
«Откуда у Сашки Раевского розенкрейцерский нож? Или они скатились до того, чтобы и таких принимать…»
«Чем Роза и Крест хуже вашего Союза Благоденствия или Спасения, не помню, какое пафосное имя вы выдумали для него?» - передернула плечами Софи. – «Им нужны люди решительные, только и всего».
«В любом случае, мое устранение должно быть согласовано. И, право, хотели бы убить, сделали это куда более умело», - в тон ей сказал Серж.
«А ты думаешь, я здесь зачем?» - холодно усмехнулась Софи.
Серж похолодел. Нет, право, он предвидел все, что угодно, кроме того, что его устранит кто-то из родни. Хотя мог бы и предвидеть такой оборот. Его не удивило, что Раевский-сын захотел его смерти. Злонравие этого человека было широко известно и никого не удивляло. Тем более, у того был и повод, и имелась во всем деле выгода. Если его семья хочет отыграть все назад, сделать вид, будто Сержа и не существовало вовсе, как следовало из их писем, то логичным было бы устранить этого горе-свойственника. Жена молода, поплачет, если уже не выплакала все слезы, и устроит свою дальнейшую судьбу в течение двух лет. Но Софи – зачем ей нужен был его хладный труп? Если только, конечно, она не исполняет чужую волю. Нужно было подтвердить или опровергнуть это.
«Я знаю, что отработан. Но я никого не выдавал и не собираюсь выдавать», - насколько возможно спокойно заговорил Серж, глядя в ее глаза, такие же, как у него, серо-голубые с прозеленью, внимательные и холодные. – «Таково было условие и я прекрасно знаю, что должен его соблюдать. Позволь мне встретить свою судьбу».
Софи рассмеялась:
«Надо же, ты сильнее, чем думала я и чем думают эти недоумки Раевские. Ты до сих пор хочешь жить. Пытаешься уговорить своего палача оставить тебя в живых. Что ж, учту это».
«Ты могла бы убедиться, что имя твоего мужа не появлялось ни разу в моих показаниях», - продолжил Серж, не обращая внимания на слова сестры. – «Так что… Дай мне спокойно умереть. Я уже понимаю, что меня не казнят».
«Не знала, что ты предпочтешь медленное умирание быстрой казни», - произнесла Софи. – «Что-то в тебе определенно поменялось…»
Она задумчиво осмотрела его. Бог весть, что видела в нем сестра, но увиденное ей вряд ли понравилось. Она поморщилась и покачала головой.
«Нет, ты уже не тот, и крылья у тебя поникли», - прошептала она себе под нос. – «Скоро сами отвалятся… И да, началось это раньше, чем ты сюда попал. Гораздо раньше. Однако клетка все усугубила».
Серж встал с койки и выпрямился, словно в строю.
«Не думай, что мне страшно», - с гордостью сказал он. – «Но в таких обстоятельствах моя гибель будет считаться самоубийством. И меня закопают как собаку, без отпевания и благословения. К тому же… О себе-то ты подумала? Как объяснишь, что после твоего ухода в камере появился труп? Или тебя, как всегда, никто не видел и не слышал?»
«Вот, узнаю прежнего своего братика», - усмехнулась дама. – «А то думала, что же это за скорбный духом старик, на которого променяли моего Сережу… Хочешь отпевание и благословение? А ведь это значит выплевывать собственные легкие по частям в течение года-другого… Подумай, что же лучше. Честно говоря, я бы выбрала выйти из тела побыстрее и наименее болезненным способом».
Серж промолчал. Он знал, что этим все кончится. Всегда знал. Даже во сне, кажется, видел. Но никогда не думал, что сестра решит марать руки в его крови.
«Ты оставляешь мне выбор, надо же», - насмешливо произнес он после паузы. – «Дозволь мне подумать».
«Тут думать особо не о чем, Серж», - откликнулась Софи. – «Ты уже устроил свои дела перед светом и семьей. Твой сын ни в чем не будет нуждаться. Твоя жена будет благополучна… Так что можешь прочитать молитву и отправляться на небеса».
Она встала, выпрямилась во весь свой высокий рост, потянула завязку плаща, и он крупными складками упал к ее ногам. Серж зажмурился от нестерпимо яркого света, исходившего от нее. Казалось, все это происходит во сне, и перед ним не та Софи, которую он помнил, знал с детства, изучил полностью, до единой черты, до малейшего волоска, а Та, Чей лик он когда-то видел запечатленным на холсте, а холст этот висел над источником со святой целебной водой, и было это пару десятков лет назад уж точно, в те времена, когда он ничего не понимал ни о времени, ни о себе, ни об окружающих. Если это сон, то нужно срочно проснуться, пошевелить рукой или ногой, попытаться сказать что-нибудь вслух. Иногда бывало с ним такое – вроде бы ощущение полного пробуждения, пытаешься встать, и действительно встаешь, начинаешь одеваться, ходить по комнате – но понимаешь, что комната какая-то не такая, и не покидает чувство чужого присутствия, тягостное и пугающее… Вот и сейчас складывалось полное ощущение, что этот силуэт в белом вовсе не принадлежит его сестре, которой в реальности нечего делать здесь, в камере, иначе бы его оповестили о ее пришествии, а является смутным фантомом его сонного сознания. Серж встряхнулся, пытаясь сбросить кошмар, но ничего не вышло – разве что свет несколько потускнел, и Софья обрела четкие, вполне реальные формы. Стали более четко видны складки ее плаща, переплетение ткани платья, лицо приобрело рельефность, исчезла нарочитая гладкость портретного изображения. Князь чувствовал, что обретает силу, вновь осознает себя и реальность вокруг.
«Как будто ты знаешь, какие у меня дела перед миром и светом?» - усмехнулся он дерзко. – «Я умирать не собираюсь, да будет тебе известно».
«Поздно. За тебя уже все решили», - равнодушно сказала княгиня, поигрывая серпом в ладони.
Сержа наполнила ярость.
«Кто это все? Ты? Твой муж? Твой любовник?» - набросился он на нее. – «Плохо же вы меня все знаете».
«Полно болтать», - отрывисто произнесла Софи, которую внезапное сопротивление брата привело в состояние неудовольствия. – «У меня не так уж много времени».
«Зато у меня полно», - Серж приблизился к ней, желая перехватить серп. Он знал, что с первого раза у него вряд ли получится. Сестра отличалась необычной ловкостью всякий раз, когда к ней применяли силу. Вряд ли она утратила эти навыки нынче. Заранее приготовилась, это же видно…
Софи смерила его холодным взглядом с ног до головы.
«Вот не понимаю, что ты добиваешься. Ты конченный человек, повторяюсь. У тебя не будет ни чести, ни значения, ни титула. Это уже точно известно. Приговоры огласят через две недели. Скорее всего, тебя ждет мучительная смерть под землей, на рудниках Забайкалья», - произнесла она, четко вымеряя каждое слово.
«А что, если не ждет?» - возразил ей брат. – «Что, если я пройду сквозь ад и восстану из ада?»
«Смертью смерть поправ?» - усмехнулась Софи. – «Сережа, ты не Спаситель. Конечно, я знаю, что все мы должны Ему уподобиться, но из всех людей, мне известных, у тебя это уподобление получилось хуже всего. Воскреснуть у тебя не получится, уж извини».
«Мы все воскреснем. Неужто не знала?» - тихонько проговорил он. – «И не тебе судить, кого в Царствие Небесное возьмут. Уж прости, но что-то мне подсказывает, будто мы там с тобой не встретимся. Клятвопреступникам и убийцам там не место».
Что-то дрогнуло в бледном лице Софи. Она глубоко вздохнула и чуть не выпустила серп из рук, удержав его в последнее мгновение. Серж понял, что он теперь перехватил власть. В самом деле, про сестру ему известно то, что раздавит ее окончательно. И ему достаточно произнести ее секреты вслух, дабы пробить эту броню неуязвимости.
«Стальные стрекозы прилетали и ко мне», - продолжал он. – «Но я не поддался, а ты дала себя на съедение. Когда я лежал тогда, избитый, в крови, и досадовал, что не мог тебя защитить, когда пробирался к своим через лес, голодный, в соплях и слезах, то думал, что ты выживешь. Ты же моя старшая сестра. Ты меня всегда защищала, а не наоборот. И когда тебя нашли, принесли домой, и ты боролась со смертью, я втайне надеялся, что ты победишь. Был даже уверен, что победила. Но нет… Тебя больше нет, Соня. Тебя нет с восьми лет. Хотя я думал, что ты жива».
Сестра опустила лицо, но Серж взял ее за подбородок и посмотрел в глаза. Чуть не отшатнулся – в глазах блестели крупные слезы. А когда это бывало, чтобы Соня плакала? Наверное, с того самого времени, которое он только что ей припомнил – когда ей было без месяца восемь, ему, соответственно, шел шестой год. Двое деток невинных, играют на поляне в лесу, богатом земляникой, а нянька куда-то делась, и яркое солнышко скрывается за облаками, облака превращаются в свинцовую мглу, нависающую низко, готовую разродиться дождем и бурей, летнее становится удушающей духотой, белые сполохи, черные тени нависают над ними, Серж оглядывается – и нет сестрицы, только платок ее белый в стороне лежит, и лукошко с земляникой перевернуто, красные ягоды, как кровь, рассыпались по примятой траве… Он видит голубое платье, мелькающее между деревьев, слышит, как она кричит, а потом ее заглушают, и кто-то нечувствительно отталкивает его, слишком быстрого, слишком любопытного, и ничего вокруг нет, только чернота и холодные потоки дождя, прижавшие его к поляне, смывающие кровь со спины.
«Пятнадцатое июля Девяносто третьего», - тихонько произнесла Софи. – «Я думала, этого не было. Меня заставили вспомнить».
Уязвимость сестры не обрадовала князя. Он не испугался ее угроз, а нынче понял, что обезоружил ее.
«Если я чудовище, то меня такой сделали», - продолжила она. – «Мне даже шанса не дали все поправить… Ни ты, ни Пьер, ни маман».
«Как это можно поправить?» - Сержу вдруг захотелось обнять ее, как когда-то, прижать к себе, потому что она его близкий человек, когда-то была одна из немногих, кто его понимал, и никакая жена, никакая возлюбленная с сестрой не сравнится, потому как Софи – одна на всех, и нет никого лучше.
«Умереть», - произнесла княгиня. – «Для мира мне не дали, остается ждать, пока умру в теле».
«Не надо», - Серж поддался порыву, взял ее за плечи. Сестра доверчиво прижалась к нему, положила голову на плечи, прикрыла глаза.
«Я получила портрет твоей жены с надписью. «Счастье, которое я своими руками разбил…» Сам написал. А было ли счастье?»
Серж покачал головой. Нечего врать себе. Счастья не было у него ни в любви, ни в чем другом. То, что он принимал за счастье, оказывалось лишь сиюминутным наслаждением. Он понимал это и тогда, когда делал надпись на портрете Мари для передачи его семье. Может быть, бедняжка и хотела этого счастья, но тогда ей надо было выходить замуж за кого-нибудь другого. Ничего, у нее еще предоставится шанс устроить свою судьбу.
«В любом случае, как бы то ни было, ее судьба в наших руках. Она сама того хочет», - продолжила Софи. – «Сын весь в тебя. И он будет знать, кем ты был и есть… Станет таким же».
«Не надо, чтобы таким же…», - прошептал князь.
Острая боль пронзила его под лопатками. Он резко отодвинулся и повалился на пол лицом вниз, не в силах терпеть.
«Что… ты сделала?» - еле выдавил он из себя, ощущая, как воздух встал комом в груди, а звуки еле выходят из горла. Невольно он протянул руку, пытаясь ощупать место раны, но, к его удивлению, крови не было.
«Ты хочешь выжить в аду, ведь так?» - спокойно проговорила Софи, опять спрятав серп в складки плаща. – «Я убрала у тебя кое-что лишнее. Что бы помешало тебе перенести каторгу. А покамест прощай. Я сделаю все, что в моих силах».
Раздался звук шагов, скрип отпираемой двери, но Серж не шевелился, лежа на каменном полу. Он не сознавал, что с ним произошло и что конкретно с ним сделали. Через какое-то время боль стихла, но сил встать больше не было. Мысли тоже куда-то пропали. В ушах тонко звенело на одной ноте. Казалось, серпом у него отсекли все остатки силы и воли. Так для князя и пришла смерть.
…Софи пересекла реку, рассчиталась с лодочником, и огляделась в поисках темной кареты со знакомыми гербами. Вечер перетекал в белую ночь, и на набережной еще было достаточно прохожих. «Он опаздывает, нехорошо», - нахмурилась она. Кристоф никогда не опаздывал, не в его привычках. «Только не сегодня, пожалуйста, только не сегодня», - взмолилась она. Княгиня боялась, что любовник в самый последний момент предаст ее, откажется помогать. Он же знал, куда и с какой целью она поехала, и было бы только логично, если он умыл руки, отказавшись иметь с ней что-либо общее. Наконец она увидела, как со стороны Галерной подъезжает знакомый экипаж, и поспешила к нему. Граф молча открыл двери, и она забралась внутрь, чувствуя, как сильно бьется сердце. Слезы снова появились на ее глазах, и кажется, любовник разглядел их, но истолковал по-своему.
«Что ж, это пришлось сделать», - сказал он спокойно. – «Так лучше для всех».
«Уж не знаю теперь, что лучше, любовь моя», - проговорила Софи.
«Ты не смогла его убить?»
Ровный тон, с которым был задан этот вопрос, привел ее в состояние отчаяния и ярости.
«А как ты думаешь? Он мне брат… Я его любила всегда, мы вдвоем, младшие, были сами по себе, друг для друга…»
Она была уже готова рассказать Кристофу про монастырь, но осеклась – это значило бы выдать все, вплоть до происхождения своего младшего сына. Пусть Серж назвал ее клятвопреступницей – он не знает, что главную тайну, которую обещала хранить умирающему князю Дмитрию Волконскому, дяде ее мужа и настоящему отцу ее ребенка, она так никому и не выдала. Если Гриша вдруг спросит, она уже знала, что ответить. Похож лицом? Ну схожесть не удивительна, если помнить, что его отец и князь Дмитрий – близкая родня. На том и удовлетворится. Тем более, Пьер, святой все-таки человек, никогда не срывался на нем, не давал понять, что Гриша в чем-то отличается от того же Мити. Может, потому что любил своего дядю и искренне его оплакивал, чувствуя себя перед ним кругом виноватым. Все же князь Дмитрий был для ее мужа единственно близким человеком – на том она в свое время и сыграла. Но историю знают только немногие. И то – каждый свою часть. Для Сержа отъезд Софи в монастырь и попытка принятия пострига, на который он пытался намекнуть, в свое время показались лишь ее необъяснимой причудой, внезапным религиозным порывом, одним из тех, к которым был склонен ее отец. Он не знал, что Гриша не сын ее мужа, что она должна была отдать ребенка его настоящему отцу, оставшемуся без наследников, не задавал ненужных вопросов – сама странность ситуации казалась ему вполне понятной, не требующей разъяснений. Он спросил тогда, глядя на спящего младенца, которого Софи прижала к его груди: «И как ты его окрестишь?» - на что она, пряча глаза, сказала: «Как батюшку нашего». И Серж понял, почему был сделан такой выбор. Он и сам полагал, что к отцу отношение самое несправедливое. Матушка, конечно, проворчала: «Нашла, как нарекать, чтобы таким же дурачком вырос, как дед его, что ли?», а потом, сопоставив некоторые даты, спрашивала, как она ухитрилась зачать ребенка тогда, когда Пьер находился в отъезде вместе с государем в Тильзите, неужто в последнюю ночь перед поездкой мужа успела или же переносила, но Софи лишь улыбалась и ничего не отвечала. И никто ни о чем не догадался, и для всех все было в порядке вещей, пока княгиня не уехала за границу, вместе с младенцем, и не встретила близ Женевы, на дороге у креста, обозначающего развилку, человека, с которым и нынче делит судьбу, пусть они так редко бывают вместе.
«Так что ты оставила его в живых? На его бы месте я предпочел смерть», - лица Кристофа она почти не видела, шторы были задернуты, но она чувствовала, что он помрачнел. Тюрьмы он боялся пуще гибели, сам признавался, что в павловское время призрак крепости мерещился ему постоянно.
«Но ты не на его месте», - возразила княгиня. – «Он решил выжить любой ценой. И вернуться. Я ему помогла…»
«Будешь хлопотать о помиловании? Но ведь это бесполезно, сама понимаешь. Да и поздно уже, если честно».
«И без тебя я это знаю», - с неудовольствием откликнулась Софи. – «Я совершила церемонию детронизации…»
Она вынула из-под полы плаща серп и передала любовнику. Тот взял его с опаской, провел по тыльной стороне обтянутым белой перчаткой пальцем, затем вынул футляр и бережно уложил в него оружие.
«Ты очень много на себя взяла», - с неудовольствием проговорил он. – «Ежели кто узнает, то у меня будут большие неприятности».
«Что, они не пощадят и внучку Восьмого мастера?» - усмехнулась княгиня. – «Ну, пусть попробуют меня устранить… Прям интересно, как это у них получится».
«Проблема в том, что для такой цели назначат меня», - сказал он тихо.
«И ты согласишься?»
Вопрос Софьи остался без ответа. Ливен отстранился от нее, открыл шторку. Они подъезжали к Малой Морской, но ему хотелось сделать еще круг по городу или вообще на Острова сгонять. Дома делать было решительно нечего ни ему, ни любовнице.
«Мне кто-то предсказал, что меня убьет возлюбленный», - прошептала она. – «Семь лет мне было, маман привечала всегда юродивых да паломниц, вот одна из них взяла меня за руку да и говорит, чтобы я мужчин остерегалась. Не прошло и года, как предсказание начало сбываться…»
«Не надо сейчас говорить об этом», - тихо, заботливым тоном сказал любовник.
«На Каменный поедем», - сказал он вознице. – «Поворачивай».
«Почему же не надо?» - Софи уже разгорелась от возмущения, вспомнив то, о чем говорил Серж, прежде чем она лишила его души. – «Мне было восемь лет, надо мной надругались, избили, пытались утопить. Восемь лет, запомни. Я знаю всех до единого, им за это ничего не было – ни тетке, ни мужу ее, ни даже дворне, которую они к себе залучили».
«Я знаю. Стоит ли тебе нынче душу травить?», - нетерпеливо произнес Кристоф. Он-то знал, сам догадался в свое время, на заре их романа, сам озвучил происходящее.
«Так вот», - не обращая внимания на его слова, продолжила Софи. – «Сейчас я полагаю, что они были лишь орудием. Мой дед… Ему было это нужно. Он же знал, что все пустое требует заполнения… Вот я и стала той, о ком он мечтал. Кем не стала ни одна из его дочерей, как бы он не старался. Одна погибла почти сразу, вторая стала обыкновенной шлюхой, третья искалечилась и только озлобилась, но настоящим демоном не стала. Потом он понял, что поздно начал. Надо было успеть до наступления телесной зрелости, а с дочерями он этот момент проморгал. А тут я как раз, и мне семь лет. Единственная девочка из его внуков. Единственная дочь своего отца. Можно и попробовать… Что ж, эксперимент, как видишь, удался. Как, нравится?»
«Ты так говоришь, как будто я тоже выбирал свою судьбу», - поморщился Кристоф. – «Я был идиот, молокосос, которому все новое и необычное интересно, вот и влип…»
«Тебя-то как раз не виню, ты исправил то, чем навредили мне дед и муж», - продолжала Софи. – «Но согласись, если бы я была другой, то тебе бы не была нужна?»
Ливен промолчал. Тягостен становился этот разговор, тягостно было настроение, с которым они с любовницей общались. Впервые за эти месяцы он пожалел, что вернулся к ней. Впрочем, та свобода, которой он якобы должен был наслаждаться, почти раздавила его.
«Ты мне нужна какая угодно, но живая», - сказал твердо он. – «А о церемонии никто не узнает. Для Розы и Креста Серж уже мертв. Или будет мертв с того момента, когда ему сломают шпагу над головой. Они не различают гражданскую и физическую смерти».
«Надеюсь на то. Но церемонии будут ему нипочем», - пожала плечами Софи. – «Каков в колыбели, таков и в могиле. Если обещал вернуться – то рано или поздно мы его встретим. Может быть, в ином обличии, но встретим. Остается только молиться, чтобы эта встреча произошла как можно позже».