Темно было по-деревенски: безо всяких фонарей с улицы, светящихся ярких витрин и окон многоэтажек. То есть не видно было совсем ничего. Зато под боком шумно сопел Радзинский: большой, тёплый и родной. Но даже рядом с ним Аверину казалось, что стены деревянного дома очень тонкие, а ветки скребут по крыше очень зловеще. И вообще, что вокруг дикий, равнодушный к человеку мир, а он – босиком и в тонкой пижаме – стоит один в ночи посреди бескрайнего поля в зябкой промозглости и опасном мраке.
Николай не знал, почему он проснулся в самый глухой ночной час, да ещё так окончательно и бесповоротно. Сначала он терпеливо лежал, натянув одеяло до самого носа, и смотрел туда, где по идее должен был быть потолок. Потом сел, поёжился, получше укрыл своего драгоценного Кешу и примерился как, не потревожив его, выбраться из постели. Не то чтобы он собирался выходить из комнаты или – не дай, боже! – из дома. Просто лежать стало невыносимо.
Николай уже перевалился, насколько мог осторожно, через Радзинского и собирался надеть тапки, как вдруг с ужасом поймал на себе чей-то взгляд. Через оконное стекло на него пристально смотрел некто, и не просто смотрел, но и скрёбся тихонько ногтями в стекло. Аверин отшатнулся, будто надеялся спрятаться в ещё более густой тени, и схватился за сердце. Отдышавшись, он всё-таки сообразил, что это Арсений корчит там, за окном, рожи, силясь с помощью мимики что-то ему объяснить. Нащупав захолодевшими от пережитого потрясения ступнями тапки, бледный и полумёртвый от страха Николай метнулся к окну и жестами велел Арсению идти на крыльцо. Получившее лошадиную дозу адреналина тело оказалось вдруг очень ловким и бесшумно-текучим. Николаю удалось прокрасться к двери, не разбудив Радзинского, и так же неслышно впустить весёлого Арсения на террасу.
– Что случилось? – возбуждённо трясясь, зашептал Николай, затаскивая пахнущего росистой свежестью послушника в дом.
Тот хихикал и пытался согреться, обхватив себя руками и энергично потирая предплечья.
– Просто не спится, – радостно поделился он. – Пойдём, погуляем! Ты бы видел, какие там звёзды!
– По-моему, там ни зги не видно, – проворчал Николай, прикидывая, во что одеть себя и Арсения, чтобы не замёрзнуть.
– Так это потому, что луны нет. Но звёзды так только ярче!
– Хорошо, хорошо. Только, пожалуйста, тише! – Аверин выразительно поморщился и, не дыша, приоткрыл дверь в комнату, где спал Радзинский. Он стащил со стула Кешину кофту, а для Арсения захватил непонятную то ли куртку, то ли телогрейку, которая висела на гвозде прямо за дверью. Наверное эта вещь принадлежала хозяйке.
В лопухах, куда они сначала забрели в темноте, спустившись с крыльца, было росисто и сыро. Тут-то Аверин и сообразил, что вышел на улицу в тапках, которые сразу промокли, но вернуться в дом, чтобы переобуться, не решился: шум мог разбудить Кешу.
Снаружи оказалось на удивление хорошо и совсем не страшно. Может быть, Арсений своей электрической трезвостью разгонял всякую загадочность, но в его присутствии всё стало обжитым и понятным как днём. Послушник дурашливо размахивал слишком длинными рукавами ватника и пихал Аверина плечом. Тот кутался в Кешину кофту и сдержанно улыбался: вещь пахла Радзинским и здесь, в деревенской ночи это казалось особенно романтичным.
– Ты от Эльгиза идёшь? – Аверин по растрёпанности и энергичной походке Арсения оценил на глаз степень его эйфории и понял, что спать тот ещё и не ложился.
– Да! – Арсений подпрыгнул и помахал рукавами как крыльями. Получилась забавная недокурица.
– Уснуть не можешь теперь?
Арсений кивнул и тут же оступился в темноте. Зашипел, потому что подвернул ногу. К счастью, не сильно. Похромав немного, он быстро забыл об этой неприятности.
– С этим местом попрощаться хочу. Мы же скоро уедем отсюда, – уже серьёзно пояснил он и подтолкнул Аверина на тропинку, ведущую к монастырю.
– Мы же не полезем через ворота? – почему-то шёпотом ужаснулся Аверин, когда понял, куда они направляются.
Арсений похихикал, бросая искоса ироничные взгляды.
– Если бы ты знал, как меня корёжит, когда мне что-нибудь запрещают… – весело признался он. – Прям так и тянет именно туда, куда вдруг нельзя!
– Отчего же? Я тебя очень хорошо понимаю, – помрачнел Аверин.
Свобода сама по себе не была для него фетишем, но без неё духовная работа становилась совершенно невозможной. Поэтому Николай придумал для себя внутреннюю свободу. Он не знал, считается ли её обретение достижением на духовном пути или такая независимость это успокоительный самообман заключённого в одиночной камере. У него было подозрение, что без поступков, которые её обнаруживают, внутренняя свобода ничто. Но ведь свобода это не обязательно бунт? Если твой выбор сделан по любви, а не из страха, это и есть ожидаемый поступок? Не обязательно же кричать о нём на каждом углу!
Арсений между тем завёл их в какие-то кусты и теперь чертыхался в темноте, продираясь куда-то. Кажется, к стене.
– Неужели ты думаешь, что существует стена, в которой нет лаза? В любой стене есть лаз. Иначе какой в ней смысл?
– Да зачем нам туда?! – сдержанно психанул Аверин.
Арсений даже вернулся и с безграничным удивлением посмотрел ему прямо в глаза.
– Как зачем? Мы же звёзды хотели смотреть. Залезем на колокольню и…
– Какая ещё колокольня! Сдурел? – зашипел Аверин, порываясь уйти.
– Не ссыте, ваше величество, – усмехнулся Арсений и цепко схватился за Аверинское запястье. Он потащил Николая за собой как «КАМАЗ» легковушку, тот только успевал закрываться ладонью от хлещущих по лицу веток. – Я знаю, где ключ, – оступаясь на обломках кирпича, деловито сообщил он. – Братский корпус далеко отсюда. Если кто-то вдруг и не спит, нас всё равно не застукают.
Аверин, мысленно поскуливая от страха перед грядущим позором (он был почти уверен, что их поймают), покорно протиснулся в хвалёный Арсениев лаз и, поминутно оглядываясь, покрался за ним ко входу на колокольню. Хруст гравия под ногами казался ему оглушительно громким, а Арсений – возмутительно беспечным. Хотелось дёрнуть его вниз и заставить ползти по-пластунски.
Возле щербатой кирпичной стены стало поспокойней: там тень была гуще, а окон, из которых нарушителей можно было бы заметить, меньше. Правда, Аверин едва не схлопотал инфаркт, когда Арсений начал энергично и шумно подпрыгивать, пытаясь достать до тайника с ключом, что лежал, задвинутый обломком кирпича в нише.
– Вот бестолковый! – шёпотом обругал его Николай. – Встань на что-нибудь. Наверняка так и задумано.
Арсений озадаченно поворошил волосы пятернёй, огляделся и в самом деле увидел неподалёку удобный чурбачок. Когда он выскреб из тайника ключ, Аверин оттащил чурбачок обратно: наверняка ведь его специально сдвинули в сторону, чтобы не сразу было понятно, что он стоит здесь не просто так.
Внутри башни снова стало жутковато. Во-первых, здесь было ещё темнее, чем снаружи, во-вторых винтовая лестница палевно гремела и содрогалась от их шагов. Ещё между ступеньками зияли страшные провалы, а Николай боялся высоты. Но как и положено в сказках и мифах о путешествиях к звёздам все ужасы кончились как раз в тот момент, когда они стали уже невыносимыми.
Первым их встретил ветер. Внизу и не заметно было движение воздуха, здесь же, едва они высунули головы из люка, дохнуло в лицо прохладой. Небо, казалось, посветлело, пока они взбирались по лестнице, но наверное такое впечатление получилось после кромешной тьмы внутри башни.
Звёзды в самом деле светились над головой россыпью. Николай зачарованно подошёл к перилам, огибая чугунные сгустки тьмы в форме колоколов. Арсений бесшумно нарисовался рядом.
– Вот так же стояли где-нибудь на башне, на крыше или на городской стене те, кто был до нас. Смотрели на звёзды, – возбуждённо выдохнул он, обшаривая сверкающим влажным взглядом небо и чёрные массивы деревьев. Смотрел он так жадно, будто собирался всё увиденное одним махом выпить.
– Очень свежая мысль, – улыбнулся Аверин.
– Ты не понимаешь! – махнул на него рукавом Арсений. – Я говорю про тех, кто не просто смотрел, а замечал. Замечал важное. Мы с этими людьми связаны! Мы тянем сквозь века ту же нить, которую пряли они, – высокопарно заявил он.
Аверин посерьёзнел, развернулся к Арсению, привалившись к перилам боком. Некоторое время он молча разглядывал прямую как стрела фигуру, нелепо облепленную ватником.
– Эльгиз тебе рассказал?
– Про что?
– Про братство.
– Я бы удивился, если бы чего-то такого за ним не оказалось, – неохотно пробормотал Арсений, продолжая упорно разглядывать звёзды.
– Ты рад? Мы когда-то об этом мечтали.
– Хочешь сказать, что мы сами себе намечтали будущее? – наконец-то взглянул на него Арсений.
– А ты думаешь, нет?
– Я думаю, что мы просто в глубине души знали, что являемся частью чего-то большего, и предвкушали встречу. И будущее притянуло нас к себе. Вот и вся магия. В любом случае, – он тоже повернулся и упёрся в перила бедром, – не стоит преувеличивать своих способностей.
– Больше не веришь в чудеса? – снова улыбнулся Аверин.
– Я просто другие вещи называю теперь чудесами, – с вызовом ответил Арсений.
– Например?
– Как всё устроено – вот это чудо. Знание, которое по крупицам собирается в цельную картину – тоже чудо. Традиция, которая веками это знание сохраняет и приумножает – чудо.
– Сохраняет для кого? Для человечества? Для мира?
– Этому миру плевать на мою эволюцию. Моё духовное развитие это только моя личная забота. Мир же пытается любого усреднить: тихий час – для всех. Потом полдник и прогулка. И даже не думай на дерево залезть – убьёшься!
– Ладно. – Аверин вздохнул и снова повернулся к звёздам. – Я рад, что ты передумал становиться святым.
– Вот ты опять!.. – раздражённо выдохнул Арсений. – Что такое святость? Мои представления об этом тоже изменились!
– И в какую сторону?
– В сторону трезвости и ясности сознания!
– Ты теперь буддист? – разулыбался Аверин.
– Оккультист! – оскорблённо парировал Арсений.
– Может, всё-таки суфий? – продолжал сверкать белыми зубами Аверин.
– Отстань! Мы пришли на звёзды смотреть и прощаться с христианским мифом, – насупился Арсений и тоже отвернулся, цепляясь серыми от ночной темноты пальцами за перила.
– Разве можно попрощаться с любовью? – печально вздохнул Аверин.
– Любовь учит нас отпускать. Это главное, что человек должен вынести из христианского опыта, ; сурово отрезал Арсений.
Они замолчали, впитывая глазами и всем своим существом вкус и запах этого места, где люди закукливались, надеясь обрести радужные крылья. Оказалось, что можно унести это всё в себе: память тела, обточенного аскезой, вылепленного величавостью ритуального танца. Сладкую поэзию молитвы. Особое зрение, которое позволяет видеть лики вместо лиц, и знаки вместо случайностей. Это был опьяняюще красивый и счастливый мир. А дальше было горлышко бутылки и живая чернота снаружи. Но чернота, полная звёзд. Полная магии и силы.
– Господи, как же мне страшно! – проскулил вдруг Аверин.
– Не дрейфь, брат! – толкнул его локтем в бок Арсений. – Во-первых, ты давно не один, а во-вторых жизнь вообще рискованное мероприятие.
Они больше не разговаривали: молча простояли в тени колоколов до бледно-зелёного рассвета. Спустились вниз уже без нервной ажитации, буднично заперли дверь и спрятали ключ обратно в нишу.
Небо уже налилось розовым, когда они продрались через кусты по ту сторону монастырской стены. Над нею тускло блестели купола и красной слюдой светили церковные окна. Но оглядываться на эту идиллию больше не хотелось. Хотелось спать и думать об отъезде.
От калитки разошлись: Арсений, душераздирающе зевая, в баню, Аверин, мелко стуча зубами, к дому. Задвинув изнутри засов, Николай блаженно замер в тепле, постоял, отогреваясь, и поспешно стал раздеваться, торопясь нырнуть под нагретое Викентием одеяло. В процессе он, краснея, сообразил, что гулял по посёлку в пижаме, а не только в тапках. Штанины отсырели снизу, на кофту собралась вся лестничная паутина и пыль. Аверин скинул всё. Скользнул в постель, прижался к горячему телу Радзинского. Неожиданно понял, что бодр, счастлив и возбуждён. Обтёрся лицом о Кешино плечо, приложился к нему губами. Огладил могучий торс, нерешительно потянул пальцем вниз резинку трусов. Задумался, этично ли будить человека ради сексуальных утех, не потребительство ли это. И счастливо фыркнул, когда сверху на его робкую руку легла тяжёлая лапа Радзинского и хриплый спросонья голос провибрировал в макушку:
– И тебе доброе утро.
Аверин всё ещё во хмелю после ночных приключений решил, что в этот раз сделает всё сам. Заразился дерзостью от Арсения, не иначе. Откинул одеяло, гордо оседлал лежащего на спине Радзинского. Позволил любоваться собой. Под влюблённым взглядом быстро поплыл и потом уже не был уверен, что владеет собственным телом: двигался как под гипнозом вроде бы сам, но остановиться не мог. И в этом своём трансе забыл закрываться и прятаться. И сам себе не верил, что позволяет видеть себя такого.
Радзинский был впечатлён. Долго вглядывался потом в Аверинское лицо, трогал его осторожно, гладил пальцами скулы. Аверин уже не мог открыть глаз: попробовал пару раз и бросил. Решил, что непременно должен что-то сказать, пока не уснёт.
– Таки есть один аспект чистоты, без которого святость невозможна, – умиротворённо бормотнул он ошалевшему Радзинскому. – Это чистота сознания. Опыт… не может охватить всё. Но он всё окрашивает тобой. И ты видишь не мир, а себя, своё отражение… всюду. Поэтому нужно знание, которое может достроить то, чего ты не прожил. А это коллективная работа: копить…
К счастью для себя на этом пассаже Аверин уснул. Обеспокоенный Радзинский после этого получил возможность обнюхать его волосы и руки, чтобы удостовериться, что никакой травы Коленька не курил, раз уж ничем не пропах. Алкоголь он отмёл изначально, потому что спирт учуял бы сразу. С облегчением списав всё на природную Аверинскую странность, Радзинский нежно чмокнул его в лоб и решил, что нужно вставать и вплотную заниматься отъездом.