Счастливый день вдовы офицера

Счастливый день вдовы офицера.
(повесть-быль)
Имена главных героев изменены по просьбе родственников.
Предисловие.
Передо мной архивная справка о полузабытой войне. Не жалуют ее историки,  эту войну, почти не помнит народ. И есть за что – мало славы она принесла советскому оружию. С помощью этой войны правительство добилось своей цели – была отодвинута граница от Ленинграда накануне гитлеровского нападения, но уж больно дорогой ценой. В студеных снегах Карелии и Финляндии за несколько месяцев полегло более 100 тысяч наших воинов. Советское командование, как утверждают некоторые специалисты, доказало, что может воевать не умением, а числом.
Архивную справку нашел Тима, внук Марии, моей соседки. Он долго искал следы своего деда, искал в каком месте он погиб в годы Великой отечественной войны. Писал во многие учреждения, посетил многие сайты, где можно было хоть что-то узнать о Григории Павловиче. Но нашел только справку о его пребывании в госпитале.
В документе говорится, что командир взвода,  младший лейтенант Ивахненко Г. П., 1907 года рождения, на фронте Советско-финляндской войны (1939-1940) в феврале 1940 года получил пулевое ранение левой стопы.  Раненый с 29 февраля 1940 года находился на излечении в эвакуационном госпитале под Ленинградом.
В справке имеется примечание, в нем сказано, что Ивахненко Г. П. призван Глушковским РВК, указан адрес жены Ивахненко Светланы Дмитриевны – село Званное, Глушковского района.
На Финской войне, как ее называют в народе, побывало не так уж  много моих земляков. Офицером, среди ушедших из нашего села воевать с финнами, был только Ивахненко Г. П.
Как же сложилась судьба младшего лейтенанта, что  он за человек, какая была у него семья? Это удалось узнать от дочери Григория Павловича, Марии, у соседей, других земляков. Обстановка той эпохи уже была исследована. Так родилась эта незамысловатая повесть о судьбе одной из вдов, каких было миллионы – тех женщин, кто потерял мужей на полях самой страшной войны. Разве что Светлане досталась доля тяжелее, чем другим. Но кто измерил тот груз, который пришлось тащить на своих плечах каждой вдове после войны?

Счастливый день вдовы офицера.

Григорию было всего 10 лет, когда в России произошла революция в 1917 году. Трудно сказать, занимался ли он в земской или церковно-приходской школе, но грамотным был, поскольку до войны работал в конторе колхоза. По рассказам Светланы, ее муж был из многодетной семьи, очень бедной. Грамотность и бедняцкое просхождение позволили ему занять не последнее место в сельской иерархии того времени – получить работу в конторе колхоза.
Создавались сельхозартели на глазах Светланы и Григория. Крестьян-единоличников загоняли в них насильно. С начала 30-х годов в хатах только и были разговоры о том, что власть приказывает идти в какие-то колхозы, отдавать туда землю, скот, плуги, бороны. Люди только-только стали жить более-менее хорошо, и вот решили отобрать у них землю. Примерно такие разговоры слышали взрослеющие дети в своих семьях по вечерам, когда заканчивались работы в поле и во дворе. Тот, кто активно сопротивлялся, не хотел идти в колхоз, тех раскулачивали. Одних расстреляли, других сослали в разные уголки страны. Семью Григория не трогали. В его хате, где бегало шесть детей, было – хоть шаром покати: стол, две лавки и печь. Но паренек из бедняков поднялся, как говорят социологи, по социальной лестнице. Не ходил, как другие с вилами работать на поля по наряду бригадира. Сидел летом и зимой в теплой конторе, вел делопроизводство.
Колхозы создавали, страсти кипели, но жизнь шла своим чередом. По вечерам молодежь собиралась в колхозном клубе. Он располагался в конфискованом доме кулака-купца третьей гильдии. Дом, крытый, железом, а не соломой, как другие хаты в селе, оказался настолько просторным, что в нем поместилась сцена для выступлений ораторов и артистов, имелся зал, в нем молодежь устраивала танцы. Бывало, что со сцены выступали лекторы, приезжавшие из райцентра и Курска. Они рассказывали крестьянам, как народ будет хорошо жить при социализме. В клубе нашлось место и для избы-читальни, отвели ей уголок в одной из комнат. Туда снесли книги из библиотеки бывшей земской школы. Колхоз стал выделять деньги, чтобы «избач» выписывал газеты и журналы для повышения культурного уровня членов трудовой артели.
В один из вечеров Григорий приметил в клубе Светлану. Маленькая, ладная,  голубоглазая, с миловидными чертами лица, в цветастом платочке, она очень ему понравилась. Девушка стояла у стены вместе со своими подружками, о чем-то оживленно говорила. В это время заиграла гармонь. Начались танцы. Григорию так захотелось пригласил ее танцевать, что-то такое горячее зажглось в его груди, что он в непонятном волнее и сам не заметил, как подошел к Светлане, протянул ей руку и увел в круг танцующих краковяк. Потом  пригласил и на полечку.
Местный гармонист Витька Тепалыв играл до того красиво и задорно, что никто не мог устоять на месте. Когда уже разгорелся азарт, стали заказывала гармонисту сыграть цыганочку или гопак, в этих танцах можно было показать свою личную удаль. Парни, пританцовывая, выходили в круг, вызывали девчат, и выделывали такие коленца с припевом, что и другим хотелось то же пойти в пляс. Но Григорий так и не решился выйти в круг, и вызвать Светлану, хотя она и ждала этого, ей так хотелось покрасоваться на людях с этим симпатичным парнем. Тем не менее, она запомнила этот вечер на всю жизнь.
После танцев Григорий пошел провожать ее до хаты. Шли большой гурьбой, шутили, пели песню «Ой, там, на гори». Толпа постепенно редела, парни и девушки расходились по домам. Показалась и хата Светланы. Она с непонятным волнением ждала, останется ли с ней Григорий, или, как на танцах, не решится. Но хлопцы и девчата пошли дальше, они жили в конце улицы, под лесом, а Гриша все же остался. Было темно, они о чем-то говорили, а Светлана думала, что сама бы побоялась стоять  в такой темноте, а с этим высоким и стройным парнем ей спокойно и хорошо.
Провожания после танцев продолжились и в последующие дни. А ранней осенью Гриша прислал сватов. Светлана, как только родичи Гриши зашли в ее хату, все поняла и ушла в «переднюю хату», стала глядеть в окно на улицу. Вскоре к ней зашла мать и, охнув, сказала, что пришли дочку сватать. «А ты-то за него хочешь?» – спросила она тревожным голосом. Светлана повисла у мамы на шее и сказала: «Хочу, мам!».   
Родители решили, что хоть Гриша и был из бедной семьи, но парень видный, работал не по наряду, в конторе, мог и бригадиром стать. И, не долго думая, согласились выдать дочь за него замуж. Светлана несказанно этому обрадовалась. Тут же ее и «запили», то есть по традиции сваты и родители невесты выпили самогона и хорошо закусили, их и на песни потянуло. Уходили сваты довольные, даже обнялись с будущими родственниками. Вскоре Светлана со своими подружками и сестрами пошла обмерять в хате Григория окна и проем на полатях, чтобы шить «уборы» - занавески в качестве приданого. На Покров и свадьбу сыграли.
Как и положено, свадьба длилась три дня. Первый день гуляли у невесты, гости сидели за столами в хате. В самом углу, у «покутя» с иконами, восседали жених и невеста с дружками по бокам. Гостей набралось много, но угощения хватило всем. Столы ломились от снеди, некуда было и стакан с самогоном поставить. Два дня перед свадьбой угощения готовили всей семьей, соседки помогали, в своих печах часть блюд готовили. Кабанчика для такого случая зарезали. Были на столе сало и мясо свиное, колбаса, холодец, гуси запеченые, картошка вареная, каша гречневая, капуста и огурцы квашеные, пироги, квас и озвар. С утра Светлана, разнаряженная, как невеста и в венке, с подружками обошла почти все село, приглашая родных на свадьбу в свой дом: «Просэ батько, просэ маты и я просю: прыходьтэ до нас на свадьбу!». Шла невеста с подружками по селу со свадебными припевками. И весь народ узнал, что Светлана выходит замуж за Гришку. Такую свадьбы запоминали на всю жизнь, по ним и отсчет времени вели: «Это было, когда Светка за Гришку замуж вышла».   
На второй день свадьбы «бэсыда» и «бояре», перевязаные полотенцами и кусками материи, проводили Светлану в дом жениха. В свадебной процессии на телеге везли скрыню с приданым. Сначала весь народ зашел в церковь, где батюшка обвенчал Светлану и Григория, как это делали все их предки. Затем зашли в сельсовет, благо он находился рядом с церковью, чтобы «расписаться».
Пока вся эта процессия двигалась по селу, на улицы высыпали любопытные сельчане. Светлана шла в вышитой кофте, на плечи была накинута распахнутая жакетка из плюша (уже было холодно), вышивка на кофте крестиком была видна всем. По вечерам Светлана сама вышивала кофту черными и красными нитками. На голове у нее был венок из искуственных цветов, сзади на спину от венка спускались разноцветные ленты, на груди позвякивало «намысто» - стекляные бусы и низки мониста из цветных камешков, доставшиеся от бабушки.    
Свадьба состоялась в 1935 году, как раз к тому времени, когда коллективизация почти завершилась. Сталин через два года объявил, что в стране победил социализм – самый справедливый строй на земле. С эксплуатацией в первом социалистическом государстве, сказал вождь, было покончено, рабочий больше не работал на капиталиста, а крестьянин на помещика или кулака. В газетах писали и по радио говорили, что все теперь свободно работают на государственных предприятиях, в учреждениях или в коллективных хозяйствах на селе.
Вот в такой свободной стране без эксплуатации и жили молодожены. После свадьбы они пару лет ютились в хате Гришиных родителей. Теснота была большой, подросших детей, братьев и сестер Гриши, ложили спать на полу, молодожены располагались на полатях, а мать и отец Григоря отправлялись почевать на печь.
Только после рождения второго ребенка, дочки Марии, Григорию и Светлане удалось купить старую  хатынку на улице Средней. Из мебели молодым родителям удалось найти во всем селе у дальних родственников только стол. О мебельных магазинах тогда и знать не знали. В новой-старой хате молодые родители спали на полатях, а дети ложили на печи. Потом колхоз выделил для молодоженов три доски,  и Григорий из них смастерил лавку и табурет. На лавке за столом во время обеда сидели дочки,  Варя и младшая  Маша. Григорий сидел на табуретке, Света подавала на стол и ела на ходу, пока подавала борщь да кашу на стол, так уж было принято тогда в крестьянских семьях.
Света хорошо запомнила, каким был добрым человеком ее муж. Мясные блюда были редкостью на столе у новой семьи. В основном только тогда, когда резали на зиму свинью, мясо и колбаса появлялись на столе. В остальное время из животной пищи имелось только сало да куриные яички. Сало солили в бочке большими кусками и отрезали по мере надобности. Как-то Света сварила борщ с курицей. В тот же день Григорий  пригласил к себе на обед человек пять из колхозной конторы. Светлана, когда рассказывала дочкам об этом после войны, когда они уже подросли, с улыбкой шутила: «Не просто добрый был ваш батько – душа нараспашку!».
Муж был заботливым, даже помойную воду из хаты не давал Свете выносить. Жили они в ладу, вместе управлялись по хозяйству, хотя и делили по сельской традиции работу на мужскую и женскую. Радовались тому, как растут дети, переживали вместе, когда они у них был насморк или болел животик.  Лечили травами или носили к бубушке-ворожке.
В 1939 году Гришу призвали в армию. Возможно потому, что он был грамотным, из бедняков, числился в колхозных активистах, его направили на курсы красных командиров. Тогда как раз шли «чистки» в армии, многих высших военначальников и офицеров репрессировали, значительную часть расстреляли.  Ивахненко Г. П. по всем анкетным данным мог претендовать на звание офицера. Власть доверяла грамотным беднякам и активистам. Военному делу Григорий Павлович учился несколько месяцев под Москвой. То ли в Люберцах, то ли в другом пригороде столицы.
Во время учебы и началась Финская война.  Уже в офицерском звании, младшим лейтенантом, Григория отправили на фронт. Война была тяжелой. В снегах Финляндии,  на укрепленной линии Маннергейма полегло много русских солдат.  В феврале 1940 года, как мы уже знаем, Григорий был ранен в ногу. После излечения в госпитале ему предоставили отпуск на 30 дней.
Григорий приехал домой, в Званное. Для его семьи эти тридцать дней показались целой исторической эпохой, временем семейного счастья и общения. Света несказанно радовалась возвращению мужа. Дети с него не слазили. Он их носил на руках, «возил» на своей спине, как лошадка, по хате. Мама рассказывала Марии, что однажды отец ушел к соседям,  побеседовать, самогончику выпить. Дочка проснулась, огляделась, и сразу же с тревогой задала вопрос маме:  «А где тато?». Светлана пошутила, что опять в армию ушел. Но малышка (ей в то время было годика 3-4) , успела заметить на вешалке военную форму и, радостно улыбаясь, пропела: «Агааа! Папка где-то тууут!».
Света после возвращения мужа с войны цвела, как весенняя вишня. Ей все время хотелось видеть Гришу рядом с собой. Она ходила с ним по всем родственникам с той и другой стороны. Шли по селу, он в военной форме с кубиками на петлицах, она в белой, вышитой до замужества кофте. Шли подручку, и все мужики и бабы, что сидели возле хат на лавочках, говорили друг другу: «Это Светка со своим мужиком пошла. Он у нее офицер, младший лейтенат. У него, наверное, и денщик есть. Старики говорят, что офицерам денщики положены по чину. Вот повезло бабе, скоро барыней станет». Офицеров в селе до революции вообще не водилось. Помещик и тот в селе был один, не очень богатый, директором школы работал. А тут – настоящий  офицер в форме. Все только ахали.
Отбыв отпуск, Григорий Павлович вернулся в свою часть. Она базировалась в Прибалтике. В тот, 1940 год, она вошла в состав Советского Союза.
С тех пор, как муж побывал в отпуске, Светлана стала жить с ощущением, что она среди своих земляков женщина особенная. Да и соседи тоже по иному стали относиться к ней – как-никак жена офицера. Вот он, Григорий, бывший бедняк, пришел домой в офицерской форме, хромовых сапогах. Привез своей жене отрез на платье, «торфяную», коричневую в крупную клетку, шаль, цветастый шерстяной платок и дочкам магазинные куклы и ленты для бантиков. Они сходили со Светкой в промтоварный магазин и купили керосиновую семилинейную лампу. Видно, деньги не все истратили, остались от его офицерского жалования. Соседки судачили, что Светка и после отъезда Гришки ходила в магазин, покупала два раза соленую селедку и пахучее мыло.
Через год началась Великая Отечественная война. Прибалтика сразу же оказалась в зоне боевых действий. Григорий вместе со своими товарищами по оружию принял первым удары врага.
Силы были в начале войны неравными, управление советских войск было нарушено. Немцы быстро продвигались по нашей земле. Званное в октябре 1941 года попало под окупацию фашистских захватчиков и находилось под ней до сентября 1943 года. Что сталось с мужем, Светлана весь этот период войны не знала. Она молила Бога, чтобы Григорий остался в живых, пусть даже его ранят, но только бы остался живым. По ночам, тайком от спящих детей, она вставала с постели в одной белой исподней рубашке, зажигала в «передней» хате лампадку у иконы и долго отвешивала на коленях поклоны Богу, чтобы он спас ее Гришу, читала все молитвы, какие знала: от «Отче Наш» до «Богородице верую».
Шла война, а Светлане надо было растить троих детей. За 30 дней отпуска у них с Григорием получился еще один ребенок. Муж мечтал, что это будет сын, а родилась в 1941 году дочка Ганна.
Светлана узнала, как тянуть лямку одинокой женщине с тремя детьми на руках. В период оккупации все выживали, кто как мог. Для жены советского офицера имелась особая опасность, немцы могли лишить ее жизни только за то, что ее муж находился на фронте, и тогда девочки могли остаться на произвол судьбы. Одна из соседок, тоже жена офицера, была по доносу схвачена вместе с грудным ребенком и брошена в застенки гестапо. Ее удалось вызволить только с помощью старосты села, он был родственником этой женщины.
Мария помнит, как во время оккупации однажды  к ним в хату зашел  немец. В это время мама как раз вынимала из печи прянички для макожарников. Мак к этому времени уже был истолчен в макитре, залит молоком. Деваться было некуда – на столе было все видно, хоть и сами голодные, а незванного гостя угостили. Макожарники  так понравились немецкому солдату, что тот подарил каждой из девочек, свесивших свои головы с русской печи, по кусочку сахара.  Светлане он сказал, показывая на ее дочек: «Киндер», потом показал на свою грудь и добавил слово «фюнф» и растопытил пять пальцев на ладони. Все поняли, что у него пять детей. Но свою речь немец продолжил, удивив  гостеприимную хозяйку и ее дочек: «Гитлер инд Сталин – пуф, пуф!». Светлана его поняла. Да и дети тоже. Солдат хотел сказать, что надо бы убить и Гитлера и Сталина, они заставили своих людей воевать друг против друга, оторвав мужей от семей и детей. Немец хотел показать, что он войны не хотел.
          Светлана не почувствовала никакой вражды к зашедшему в ее хату немцу. Как-то не сложилась в ее голове мысль, что этот чужой мужчина из Германии, отец пятерых детей, мог убить ее мужа, отца троих ее детей. Она не была из той категории людей, что всегда ищут справедливости, готовы твердо постоять за себя, кто может смело ринуться на врага и напугать его своей решимостью. Она совершенно не походила на смелую и отчаянную Зою Космодемьянскую, о которой узнала после войны из газет и учебников своих  дочек. Светлана имела иной характер, предназначенный не для войны, где героями становятся отчаянные смельчаки, не боящиеся смерти люди. Эта женщина, маленького роста, стройная и с правильными чертами кроткого лица была рождена совершенно для другого подвига, для мирной, спокойной семейной жизни и материнской самоотдачи. В этом была ее доля, ее счастье и другого она себе не желала, а защищать ее должен был муж. Решать все трудные проблемы, вырастающие перед семьей, брать их на свои крепкие плечи должен был мужчина – так  научила ее мама, ее бабушка, так думали все ее предки. Так думала и она. По ночам Светлана иногда плакала потихоньку в подушку, жаловалась шопотом далекому Грише, как ей тяжело, и просила его поскорей возвратиться домой.
Осенью 1943 года село было освобождено от немцев. Люди несказанно радовались приходу своих солдат. Теперь не надо было бояться по вечерам собираться с соседями возле хат, чтобы посудачить, чтобы узнать последние новости или рассказать о своих житейских невзгодах и получить сочувствие от доброжелательных земляков. При немцах полицаи ходили по улицам и били всех, кто вечером выходил на улицу, шомполами и плетьми.  Не надо было теперь бояться, что в хату могут зайти военные в чужой форме, говорящие на непонятном, каком-то лающем языке и заберут тебя для работ в Германю или отберут последнюю еду.
Вместо сельской управы опять был сельсовет, все в той же хате раскулаченного кулака Мирошниченко. В Глушково сразу же начал действовать райвоенкомат. Всем мужикам и парням, что прятались от немцев, вскоре принесли повестки и забрали на фронт.  Красная Армия получила большое пополнение.
Начала действовать почта, и вскоре  Светлане пришло письмо от однополчанина мужа. В нем боевой товарищ сообщал, что Григорий погиб смертью храбрых в бою под городом Харьковом в 1942 году. Однополчанин обещал, что если выживет, то покажет, где похоронил своего боевого друга.
Это письмо почтальон вручил Светлане в тот момент, когда она вышла с ведрами набрать воды из колодца. Тут же, у колодца, она письмо и прочитала. Узнав о смерти мужа, упала на землю, стала в голос причитать и плакать, тужила о погибшем муже, голосила о том, как теперь одна будет растить одна своих детей.
 Соседки, услышав ее причитания, прибежали к колодцу, начали успокаивать молодую вдову, говорили ей, что надо жить, надо держаться – у нее трое детей. Под руки увели ее в хату, посадили за стол, долго не раходились и говорили, что вот и Параске с Мочира принесли похоронку, и Евдокии с улицы Береговой. Дочки облепили маму, они еще не понимали всю трагичность известия, но чувствовали безутешность положения, которое переживала их мама. Соседки, поговорив между собой, вскоре ушли, а Светлана, покормив детей, легла рано спать, прихватив с собой в постель рубушку мужа, уткнулась в нее, тихо точила слезы, чтоб не разбудить детей и не заметила, как заснула. Надо было жить дальше.   
Вскоре Светлана заболела тифом. Заразилась от своей родственницы. По своей доброй натуре мать троих детей, не утерпела, проведала родную сестру, когда та была в тифозной горячке. Сестре ничем помочь она не смогла, а ее подорванный горем организм не смог преодолеть заразу.
Провалялась Светлана зимой в постели месяца три. В хату к офицерской вдове приехали из района не врачи, а бригада дезинфекторов. Они развели в десятилитровом чугуне, который использовала семья в качестве ночного горшка, какую-то вонючую смесь, скорее всего хлорку, обрызгали все стены, пол и потолок. Предложили Светлане увезти ее в инфекционную больницу, но та отказалась, бросить детей было не на кого.
Малолетние детки во время болезни матери  голодали и выжили чудом. Приходили родственники приносили поесть, кто что мог. Мария помнит, как однажды пришла еще одна сестра мамы. Тетя принесла для них одно яйцо. Его девчушки сварили в горшке и поделили на четверых – себе и маме.
 Пока у матери был тиф, ни одна из девочек не заболела. Видимо Бог их хранил. Маша помнит, как маленькая Ганна постоянно ползала по больной маме, не могла от нее оторваться, но, видать иммунитет у нее был крепким.
Вскоре после выздоровления Светлане пришла «похоронка» из райвоенкомата. В ней не говорилось, что ее муж погиб смертью храбрых в бою. Там было сказано: «пропал без вести», а это означало по тем временам, что матери с малолетними детьми, вдове офицера,  государство не будет помогать. Государство считало, что пропавший без вести мог не только в плен сдаться, но и воевать на стороне врага.
Кое-как народ прожил 1944 год уже свободный от немцев, но еще в условиях продолжавшейся войны. Выживали в основном за счет того, что осенью 1943 года успели забрать из колхозных закромов остатки зерна, которое немцы не успели вывезти в свою Германию. В 1945 году не удалось засеять  все колхозные поля, не хватило зерна, потому что и в 1944 году его почти не было после оккупации. При этом часть урожая пришлось сдать государству – шла война.
Выживали колхозники в основном за счет огородов. Большую часть домашней скотины отобрали немцы. Свиней захватчики порезали для собственного потребления, а коров угнали на станцию Теткино перед отступлением, увезли в Германию, чтобы там детки их не голодали. Буренки сталим редкостью на сельском подворье. Кое у кого из колхозников были куры да козы. Почти всех коней, какие остались, опять сдали в колхоз, надо было пахать общественную землю. Свои огороды часто приходилось вспахивать собственными руками, впрягаясь по две бабы в плуг, а третья его вела. Соседки помогали друг другу. Выживали в основном за счет картошки.
Пережили радостный победный 1945 год. В колхозе собрали неплохой урожай. Большую часть зерна сдали государству, оно нуждалось в продуктах для городских жителей и для стран, особожденным от фашизма.
К апрелю 1946 года картошка в погребах стала заканчиваться. Многие семьи уже голодали. Несколько званновских мужчин собрались ехать на Украину, люди говорили, что там был урожайным год. Можно было выменять пшеницу на одежду и другие вещи. У Светланы осталось очень мало сухарей, до нового урожая можно было не дотянуть. Поэтому решила ехать вместе с мужиками. Она договорилась со своей незамужней двоюродной сестрой, чтобы та последила за детьми. Сложила все сухари в чемодан, доставшийся от мужа, закрыла на ключ, чемодан положила на полку, отдала этот ключ сестре и строго-настрого наказала, чтобы дети к чемодану не подходили. Сухари приказала выдавать каждый день с супом из картошки, свеклы и морковки, что еще имелись в погребе.
Светлана взяла с собой для обмена костюм покойного мужа, его пальто, купленное перед свадьбой в Рыльске, рубашки, захватила несколько платков и платьев, что привез Гриша в свой последний приезд.
Как добывала зерно на Украине, она никогда своим девочкам не рассказывала. Рассказала другое.
Вместе с четырьмя сельскими мужиками вдова офицера отправилась на товарном поезде в далекую глубинку Украины. Сошли на одной из железнодорожных станций. Никто толком не знал, куда идти. Двинулись по проселочной дороге искать какое-нибудь село. Вскоре подошли к реке. На противоположном берегу, на пригорке виднелось селение. Думали пойти туда для обмена вещей на продукты. Моста не было видно, во время войны многие мосты были взорваны. Стояли, думали, обсуждали, как переправиться. Лодок вблизи не оказалось. Надо было вброд идти или переплывать. В это время Светлана решила отойти по нужде  в кусты. Она сказал землякам: «Я счас!», - и, прихватив свои узлы, пошла в заросли лозняка уже покрытые первой свежей зеленью. Все что произошло потом, она видела из кустов.
Из заросшей деревьями ложбинки к берегу вышло несколько мужчин с автоматами в руках, одетых в немецкую форму без опознавательных знаков. Сельские жители знали, что так одевались бандеровцы. Видели их в своем селе, когда те участвовали в карательных операциях гитлеровцев, во время оккупации. В селе бандеровцами было убито несколько человек.
Вооруженные люди подошли к группе званновцов. Очевидно,  главный из них спросил по-украински: «Вы хто таки?»
Шурик Шинкарь, бывший фронтовик, самый бойкий и смелый, ответил тоже по званновски: «Та мы свои, прыйхалы, шоб помынять шуплатье на зырно». Командир угрюмо поглядел на чужаков, но, видимо, поверил. Приказал Шурику перебрести через реку. Наверное, и бандеровцы собирались переправиться на ту сторону. Шурик снял с себя одежду, остался в одних кальсонах, побрел по воде, дошел до середины реки и, оглядываясь назад, по армейской привычке, и по своей наивности крикнул роковые слова: «Товарищ командир, да тут милко, ось по пояс до самого бэрыга!». «Командира» как подменили. Он аж почернел, навел автомат на Шурика и приказал ему вернуться на берег. Когда тот вышел из воды, бандеровцы всех званновцев выстроили над обрывом реки. Командир со злобой прорычал: «Раз вы «товарыщи», то вам – смэрть!». Шурик, начал лепетать: «Пан офыцэр! Да мы ж таки, як вы. Мы ж тоже балакаем. Мы ны кацапы!» Но главарь бандеровцев прорычал в ответ: « Вы ны таки, як мы! Вы совецьку власть прызнайитэ!» И отдал приказ стрелять. Раздались встрелы. Званновцы, как подкошенные, упали на песок под обрывом. Бандеровцы глянули с обрыва на расстреляных, убедились, что они не шевелятся, кто-то даже спрыгнул с обрыва, обшарил карманы убитых.  Бандероцы, забрав вещи званновцов, ушли.
 Светлана, когда убийцы скрылись, ни жива, ни мертва, подбежала к землякам. Под каждым из них на песке расплылись кровавые пятна. Трое из мужиком были мертвы. У Шурика голова вся была в крови, но он вдруг застонал. У вдовы в голове мелькнула мысль, что может быть и ее Гриша так же стонал на поле боя, но ему некому было помочь.  Заполошно подбежала к реке, схватила пригоршей воды и полила раненому на лицо. Вода смыла кровь, и стало видно, что Шурику пуля снесла полчелюсти. Женщина трясущимися руками оторвала часть подола нижней юбки и перебинтовала ему голову. Шурик очнулся.
Вместе они кое-как добрели до ближайшего селения. Там раненому оказали помощь, отвезли в больницу.
Светлана в кусты бегала со своим вещами,  приготовленными для обмена на хлеб. Ей удалось потом обменять их на 6 мешков зерна пшеницы. Как она доставила эти мешки до железной дороги, как уговорила машиниста товарного состава довезти в тендере паровоза эти мешки до станции Глушково, одному Богу известно. Машинист заявил, что на этой станции у него остановки нет, он снизит ход поезда, в это время нужно будет сбросить мешки с зерном перед станцией и спрыгнуть на ходу. Деваться было некуда. Так она и сделала. Хорошо, что помощник машиниста был добрым парнем, помог ей поднимать и бросать с поезда пятидесятикилограммовые мешки.   
 Каждый такой мешок вдова офицера тащила волоком до вокзала. Притащила первый и увидела, что состав, на котором она ехала, стоит на втором пути. «Обманул машинист, только зачем? Но спасибо и за то, что довез» - подумала добрая Светлана. Последний мешок ей уже не было сил волочь. Она легла на землю и положила на мешок голову. Сердце выпрыгивало из груди, руки отказывались шевелиться, ноги гудели от перенапряжения. Светлана уже отчаялась, ей казалось, что больше уже ничего сделать не сможет, а мешки надо было собрать у вокзала, к вечеру туда подъезжала грузовая машина, чтобы увезти рабочих со станции в районный поселок, где они жили. Она отдыхала всего несколько минут, но тут ее как будто кто-то толкнул в бок. Она вспомнила своих дочек, которые сейчас дома одни, а она тут лежит и не сможет сегодня довезти мешки домой, а уже смеркается, ночью весь драгоценный груз лихие люди могут своровать. И что же тогда станет с ее девочками? Она, как ошпаренная подхватилась, взялась трясущими руками за край мешка. В это время через железнодорожные пути шел пожилой мужчина. Молча он подошел к Светлане, взял мешок, рывком взвалил его на плечи и пошел к вокзалу, спрашивая на ходу у ошарашеной женщины, откуда она. Света ответила, что из Званного. Поставив мешок рядом с другими, добрый человек сказал: «Так у меня там кума живет. Христина со Средней». В это время подошли и другие работники станции, подъехала машина. Люди помогли Светлане погрузить в кузов мешки, сели на них и с песнями поехали в райцентр. Добрым оказался и шофер, он высадил всех рабочих в Глушково, а потом отвез Светлану вместе с ее мешками до самого дома. Вдова офицера отблагодарила его могарычем, бутылкой самогона. Целая четверть этой народной «валюты» на всякий случай была запрятана у нее в чулане. Самогоном можно было хоть за что рассчитаться: за него мужики могли и сено покосить, и на телеге дров привезти, двери покосившиеся поправить.
В полдень из школы пришли Варя и Маша. В хате они увидели, что у печи стоят открытые мешки с зерном. Ганна уже бегала вокруг них. Мама сушила пшеницу: решетом набирала зерно и рассыпала на печи. Под дождем мешки промокли.
Потом вдова сходила к Сипачевым, что жили по соседству. У них была своя ручная мельница. Принесла домой в холщевой сумке белую муку, спекла в печи круглые караваи. Девочки впервые в жизни ели белый, душистый пшеничный хлеб. Мама им сказала: теперь вы его будете есть каждый день. И заплакала.
Дочки этот запах и вкус пшеничного хлеба запомнили на всю жизнь. Две недели без мамы они тоже запомнили, потому что были все дни полуголодными. И двоюродная  сестра мамы, и чемодан с сухарями хорошо сохранились в их памяти.
Шесть мешков зерна хватило на год. Не хлебом единым жив человек, приходилось часть зерна поменять на другие продукты.
Светлана терпеливо несла свое родительское бремя, старалась за двоих, отдавала тепло своего сердца доченькам. Делала все, что могла, чтобы они не чувствовали себя хуже, чем другие дети.  Приучала их к крестьянскому труду, вместе они работали на огороде, готовили еду, наводили порядок в хате. Осенью убрала вместе с девочками коноплю, которую вырастили в конце огорода. По ее расчетам стеблей должно было хватить на полотно платьев для двух девочек, ходивших в школу. Всей семьей вымачивали кули конопли в реке. Потом трепали, мяли, чтобы легче было вычесывать кострицу, вычесывали гребнями.
Всю зиму Светлана из полученной кудели на прялке заготовляла нити, из них на ручном станке ткала холст, отбеливала летом его в Мочире. Вечерами, при свете керосиновой лампы, она ткала нити, пела песни, и девочки подтягивали ей. Особенно часто они все вместе пели песню «Ой, там, на гори».
К новому учебному году сшила Варе и Маше новые платья. Светлана настояла в воде красную свеклу и выдержала в этой краске отбеленую ткань. Розовые платья на девочках выглядили очень нарядно. На первом же родительском собрании директор школы Крылов похвалил вдову офицера, и поставил ее в пример всем родителям, сказав, что ее девочки одеты, как положено школьницам, только белых фартуков не хватает. Крылов был из города, его только что прислали в село руководить школой. Он был культурным человеком и знал, что говорил. Городские школьники носили форму, ее покупали в магазинах. Светлана аж зарделась от такой похвалы, и подумала, что ее труды не пропали даром, народ будет даже завидовать ее дочкам, одетым не хуже городских. Фамилия у интеллегентного Крылова была просто говорящая, умел он окрылять людей. Домой Светлана после собрания не просто шла, а летела. Она была счастлива, что ее усилия ради детей заметили и принародно похвалили. Вдова офицера подумала, что и Гриша ее тоже бы за это похвалил. Дома она расцеловала своих дочек,  поделилась радостью, что их наряды заметил сам директор школы и поставил всем в пример. 
Большинство сельских школьников ходило после войны в поношенных, латаных-перелатаных  одеждах старших братьев и сестер. В стране ткань шла на армейскую форму да в города, где люди не могли вырастить коноплю или лен, чтобы сделать из них себе одежду. 
Светлана была мастерицей на все руки. Зимой ее девочки ходили обутые в бурки, сделаные ее собственными руками из ткани и ваты. В некоторых сельских семьях в это время, где было много детей, имелась только пара детских валенок. В них ребятишки выбегали по нужде во двор по очереди, и не все могли ходить в школу. 
Весной 1947 после неурожайного 1946 года картошка в погребах таяла на глазах, особенно у самых бедных и многодетных. За год у вдовы с детьми истаяли шесть мешков пшеницы. Она уже обменяла «торфяную» шаль на три куска сала, цветастый шерстяной платок на десяток яиц. Горько вздохнув, достала из скрыни свою свадебную белую вышитую кофту, поплакала в нее, прижала к груди, а потом отдала за фунт пшена. И оно быстро кончилось, варить кашу для детей больше было не из чего.
Маша помнит, как они с мамой пошли в мае в колхозную контору. Была она на улице Средней, как и хата Ивахненковых, в центре села. Мама взяла на руки маленькую Ганну, Варя шла рядом, а Маша схвалились за подол материнской юбки. И пошли. Дело было вечером, потому что правление колхоза собиралось уже после работы, чтоб обсудить дела на завтра.
Пока шли в контору, вдова офицера думала о том, что председатель, конечно, помнит, чья она жена. Она думала, что Никитич с ней поздоровается, предложит сесть, как уважаемой женщине, вдове погибшего героя, ведь он и сам фронтовик, расспросит, как она живет, как растут дети, а потом предложит ей помощь от колхоза, чтобы она не нуждалась ни в чем. 
Светлана дождалась, когда закончилось заседание правления, вошла в накуренный кабинет к председателю. Не все правленцы еще разошлись. Были среди них и те, кого Гриша в свое время угощал у себя дома борщом с курицей. 
Председатель, Николай Никитович, потерявший в боях ногу, сидел за столом и с кем-то разговаривал по телефону. Бросив трубку, посмотрел на вдову с детьми, сказал устало: «Что тебе, Света надо?». А что могла сказать Света? И так видно было – стоят четверо голодных, им бы хоть кусок хлеба. Она сказала, что картошка кончается, она боится, что ее дети умрут от голода. Нельзя ли ей, как вдове офицера, от колхоза дать хотя бы несколько фунтов крупы.
В ответе председателя опередил один из работников конторы: «Что ты выдумываешь! Все знают, что твой Гришка без вести пропал. Неизвестно еще где он сейчас находится и что во время войны делал. Если бы он погиб в бою, или умер в госпитале, тогда другое дело…»
 Светлана заплакала, достала из-за пазухи письмо товарища Григория, написанное с фронта. Начала говорить, что муж погиб в бою под Харьковом, вот мол, и друг мужа об этом написал. Но кто-то из присутствующих бросил, как упрек: «Мало ли что можно в письме написать. Это не документ».
Никитич замахал рукой, как всегда, когда волновался. Он устало сказал, как отрезал: «Иди, Светлана, домой, не морочь нам голову, и без тебя дел полно. Позно уже, детям спать пора». Пожалел, называется.
Светлана опустила голову и ушла домой, подумывая о том, что на огороде уже лебеда подросла, можно будет утром, когда дети спят, из лебеды да  зеленого лука, что взошел на грядке, наварить борщ.
Рано утром возле двора загремела телега, в хату заглянул председатель колхоза. Он виновато потупил перед вдовой глаза и сказал с упреком: «Ты что ж не могла прийти в кабинет, когда я один там был? Собирайся. С этого дня будешь в поле готовить пахарям обед. Иди на склад получать посуду и продукты. Поняла?»
Светлана все поняла, она готова была броситься председателю на шею, но сдержалась, не сказала даже «спасибо» и только проговорила с дрожью в голосе: « Счас же пойду, Никитич!»
Председатель ушел, у него было полно дел, шла посевная, с раннего утра надо было проводить заседание правления, распределять работы на полях и фермах.
Светлана быстро собрала на стол, чтобы дети могли утром поесть, покормила кур и помчалась к колхозным амбарам. Там ее уже поджидал Мирошник, завскладом. Он поздоровался и объяснил, что она должна на 20 человек пахарей варить толокно из муки и воды. Пахать в этот день должны были в Чащах. К амбарам одъехал разъездной, на его телегу погрузили котел, мешок муки, кусок каменной соли, миски, ложки и поварешку. Дрова надо было добывать в лесопосадках самой Светлане. Для разведения костра ей дали спички и топор.
Все лето вдова офицера готовила колхозникам в поле обед. Каждому, кто выходил на работу, полагалось 200 грамм густого толокна и кусок хлеба. Это и спасло многих от голодной смерти в 1947 году.
 Доброта председателя спасла и Светлану с ее детьми. Она приносила в домой остаток толокна и разливала дочкам. В середине лета уже появилась молодая картошка. Так и дожили до августа, когда началась косовица хлебов.
На скошенных полях оставались колоски. Их запрещалось собирать, за это грозил уголовный срок. Колоски собирали школьники под присмотром учителей и объезчиков, складывали в мешки и отвозили на колхозный ток. Свете надо было запасаться зерном на зиму, другого выхода не оставалось, как брать с собой в поле девочек, чтобы они собирали колоски, пока она готовил обед для колхозников. Дочки были рядом, она внимательно наблюдала за дорогой, идущей от шляха, чтобы крикнуть девочкам, если появится телега с начальством. По вечерам всей гурьбой, мать и дочки, вручную их перетирали, чтоб вымолотить зерно, сушили на солнце, складывали в мешок.
Но однажды Светлана не досмотрела. Опасность пришла не с дороги, а с соседнего поля, оттуда, проехав незаметно через лесопосадку, появился объезчик верхом на лошади. Он стерег колхозные поля от потравы скотом и воровства зерна.  Девочки как раз находились в том конце поля. Объезчик подскакал к детям, огрел кнутом старших, а самую младшую, Ганну, стеганул кнутом поперек, кнут обвился вокруг тонкого стана девочки, и безжалостный мужик потянул перепуганную, визжащую малышку на круп коня.
Светлана, увидев эту душераздирающую сцену, закричала что есть силы: «Что ты делаешь, гад!» - и рванула, как озверевшая волчица, через поле к объезчику спасать своих детей. Изверг понял, что сделал что-то непотребное, опустил Ганну на землю, старшие девчонки, схватив младшую за руки, ринулись навстречу матери. Подбежав, она охватила их руками, как крыльями, и начала успокаивать.
Что уже потом мама кричала объезчику, девочки не помнят. Дома только на следующий день она им сказала, что председатель, когда узнал про эту историю, перевел объезчика в сторожи на свиноферму.
Урожай на картошку в 1947 году был хороший. Колосков было собрано мешка два, на трудодни в колхозе Светлане тоже дали несколько мешков ржи. Так и пережили зиму.
Чтобы восстановить доброе имя своего мужа и добиться справедливости вдова решила написать письмо фронтовому другу Гриши. Товарищ в письме указал свой домашний адрес и обещал, что подтвердит в случае чего смерть Григория в бою. Жил он в соседней Воронежской области, ответ пришел быстро. Писали из сельсовета, что фронтовик выбыл, переехал в другое место, и указывался его новый адрес. Светлана написала еще одно письмо. Ответила жена боевого товарища Гриши, она сообщила, что ее муж с фронта пришел весь израненый, после переезда на новое место умер…
Теперь надеяться, что кто-то вступится за ее мужа,  было не на кого. Дух Светланы упал. Куда еще обращаться за справедливостью, она не знала. Да и некогда было: и огород  надо было обработать, и в колхоз ходить надо, вырабатывать минимум трудодней, иначе могли отрезать огород-кормилец. Без огорода была верная смерть. Вообщем, некогда было ходить по кабинетам, искать правды. Да и надежды на правду было мало.
Впрочем, государство свободное от эксплуатации в тяжелый момент проявило несомненное добро в отношении Светланы и ее детей. Медлительная машина государственной справедливости и на этот раз свершила свое дело без эмоций, согласно инструкциям.
Как-то зашла к Светлане соседка и по секрету сообщила, что ее родственница, работавшая в сельсовете, сообщила, будто бы на почту пришел денежный перевод, офицерское жалование Григория. Деньги офицера долго лежали в банке какого-то Прибалтийского города.  Светлана вначале даже не поверила новости, но осознав, что так оно и может быть, понеслась, на почту. На бегу придумывала, чтобы купить на деньги, упавшие, как с неба, от погибшего мужа. Прикидывала, что надо материал  ситцевый девочкам на платья купить, а то в обносках по улице бегают, старшим только в школу есть что одеть, а Ганна еще ни разу в жизни ботиночки не обувала. Те, что переходили от Вари к Марии, уже совсем износились. Починить их даже сосед дед Петро отказался. Был он хорошим сапожником, никогда не отказывал  вдове, когда она просила то кирзовые сапоги залатать, то валенки подшить. Но дед Петро  только подержал в руках изодранные ботиночки, все в заплатках, и сказал: «Ох, Светко, ничего тут не сделаешь. Их только на навоз выбросить можно». О себе вдова даже и не подумала. Ей вполне хватало «хвартуха», кофты, латаной-перелатаной, и «кухвайки», как называли в селе стеганый ватник. Кирзовые сапоги можно было еще года два носить летом и зимой.
В таких думках прибежала Света запыхавшаяся, сияющая на почту. Никого кроме начальницы не было за прилавком, с ходу сказала: «Говорят, что мне от мужа денежный перевод пришел?». Строгая начальница удивленно посмотрела на Светлану и еще удивленней спросила: «Ты что, баба, совсем уж рехнулась? Тебе муж деньги с того света, что ли прислал?». У вдовы и сердце упало. Она стала скороговоркой объяснять, мол, мужу, как офицеру, говорят, положено было офицерское жалование, оно лежало где-то в Прибалтике, где он до войны служил, а теперь, как война кончилась, это жалование ей и прислали. «Кто это тебе сказал? – строго спросила начальница. А?! А ну, скажи, кто это тебе сказал?! Никакого извещения на денежный перевод не было!»  Светлана поняла, что если она сейчас  назовет, кто ей сказал о денежном переводе, то ее соседке не поздоровится. Начальница сельской почты слыла женщиной скупой, строгой. Поговаривали, что иногда и посылки себе прикарманивала – кроме ж ее никто их не получал от ездового из Глушково, она и извещения себе забирала. Хотя мало ли  что люди скажут.  Спорить с ней Светлана не стала. Себя пыталась успокоить: мало ли кто подумал, что ей денежный перевод пришел.
В полном унынии она поплелась домой, еще раз поплакала в подушку, попричитала в который раз по мужу, пожаловалась ему, как будто он ее мог ее слышать, на свою судьбу. Вечером пришла соседка спросить, получила ли Светлана денежный перевод. Вдова рассказала все, как было. «От гадюка! - сказала соседка,- это ж она извещение сховала, а деньги себе прикарманить решила. Думает, что за вдову никто не вступится. Надо до старого Каптура сходить. Он получает пенсию за своего сына офицера, он на фронте тоже погиб. Может он что подскажет». Светлана оживилась, высказала предположение: может в сельсовет сходить пожаловаться. Но соседка в сердцах только рукой махнула: «Ты что не знаешь, что председатель сельсовета родич начальницы почты? Он что, родичку обидит?». Начальница почты была, дальней родственницей председателя сельсовета. Все должности на селе наперечет. Кто ж такое непыльное место  чужому отдаст? Сиди себе целый день в тепле, не то, что в поле под солнцем свеклу пропалывай, да осенью под дождем ее выкапывай копачкой…
На следующий день Светлана пошла к старому Каптуру посоветоваться. Зашла во двор, когда тот нес корове сено. Подождала. Старик с большими седыми усами и бритой бородой положил сено в ясли, подошел к гостье. Поздоровались. Женщина не стала расспрашивать по обычаю, как дед поживает, как здоровье у жены Каптура, бабы Вэклы, сходу рассказала о том, что получилось у нее с денежным переводом. Старик посмотрел на нее своими голубыми, выцветшими глазами, вытащил из кармана кисет, сложенную в гармошку газетную бумагу, неторопясь, скрутил цыгарку, пошевеливая прокуренными пальцами в коричневых разводах от табака, прикурил и сказал веско и убежденно: «Надо идти в Глушково, в военкомат. Знаем мы председателя сельсовета. Родню свою очень любит. Это дело хорошее, если ты не при должности, а при должности все лучшее почему-то достается родне. А военком хороший человек, он партизанским отрядом командовал. Крым и Рым прошел. И совесть не потерял. Думаю, он тебе поможет. Твой мужик офицером был. Про офицерские оклады он все знает. Он и мне помог. Мой сын в летное училище хотел поступить. У нас же школа-семилетка, так он в десятый класс в Глушково ходил. В училище только после десятилетки принимали. А военком старшеклассников военному делу учил. Приметил моего сына, говорил, что хороший парень у меня был. Сходи к военкому».
На следующий день Светлана и пошла. Тогда автобусы еще не ходили в райцентр. Жители Званного на базар и в церковь ходили или пешком, или на телегах ездили. «Да и что там идти, - подумала вдова, - всего-то семь километров. За день на свекле в два раза больше рядков пропалываем». Вышла рано утром, покормив кур и детей.
Шла она старой дорогой в райцентр, не по шляху. Шла по той грунтовой дороге, что ходили ее предки в волостное управление веками. Шлях проложили только перед войной, чтобы спрямить дорогу на поселок Теткино, к сахарному и спиртовому заводам. По старой дороге  было значительно короче пройти к райвоенкомату. Грунтовка шла вдоль поймы Сейма. Заливные луга раскинулись на несколько километров до Будянских гор, южного начала Средне-Русской возвышенности. Горы были хорошо видны, привлекая внимание путницы гривой орешника на вершинах и белыми меловыми склонами.
Был май, на лугу цвели ромашки и полыхали островами лиловые дикие гладиолусы, от того луг казался сказочным бело-лазоревым ковром. По краям дороги стояли, как в кипене, цветущие дикие груши. Пахло разнотравьем с луга и разогретой землей с поля. Оно уже покрылось изумрудной зеленью взошедшей озимой ржи. В кустах пойменного лозняка и в вербах заливались соловьи и нестройный хор всяких певчих птиц и пичуг.
Но Светлана не видела всей этой красоты родной земли, не чуяла запаха, не слышала трелей соловьев и пения птиц. Всю дорогу она думала о своей горькой вдовьей судьбе. С мужем довелось прожить, порадоваться всего каких-то шесть лет. Добра им не удалось много нажить, только троих детей успели родить, но на ноги их ставить приходится одной. Никто  ей не помогает, и защитить некому, когда ее обижают. Она не надеялась, что и начальник в райвоенкомате поможет. Не было случая, чтобы какой-то начальник облегчил ее тяжелую жизнь без мужа. На митигах, во время советских праздников, приезжие из района начальники, красиво говорили, какая у нас счастливая жизнь. Говорили зажигательно, что вот, мол, победили мы врага и еще лучше заживем. Но что-то так не получается. С утра до вечера работа по дому да на колхозном поле. И есть почти нечего,  и дочек одеть не во что. А тут и про мужа всякое говорят и думают,  его жалованье не хотят отдавать.
Вот в таких думках, перебирая в памяти свою короткую, трудную жизнь, и дошла вдова офицера до райвоенкомата. С утра пораньше была она уже у дверей кабинета начальника.  Тот пришел только часам к 10, Светлана терпеливо ждала, стоя у дверей. Военком, заходя в кабинет, взлянул на бедно одетую женщину, явно колхозницу, спросил: «Вы ко мне?». Вдова встрепетнулась, удивилась, что к ней обратились на «вы», молча кивнула. Военком открыл дверь, рукой пригласил ее к себе, пропуская вперед. Сел за стол и предложил сесть женщине, спросил,  что привело к нему. Светлана с удивлением про себя отметила, что от военкома приятно пахло одеколоном и какими-то другими запахами, каких она не замечала, чтобы пахло от сельских мужчин.
Сбивчиво и торопясь, Светлана начала с того, что ее муж погиб под Харьковом, мол, об этом написал ей друг мужа, похоронивший Гришу на поле боя. Ее мысли путались, она боялась, что большой начальник сейчас ее остановит и выпроводит вон. Она думала, что для начальника ее просьба может показаться ничтожной по сранению с тем делом, каким он занимается. Но тот внимательно ее слушал, не перебивал. Только взял пепельницу, вынул из кармана пиджака металлический портсигар, вытащил папиросу, закурил, подошел к окну, открыл его и стал курить, выдыхая дым на улицу. Светлана замолчала, думая, что мешает начальнику, но тот, помахав рукой,  разгоняя дым,  сказал: «Рассказывайте, рассказывайте. Вы не против, что закурил?». Светлана еще раз удивилась. В Званном мужики никогда ни у кого не спрашивали, когда курили. И продолжила излагать свою вдовую жизнь, рассказала, что пришла похоронка, в которой было написано, что муж «пропал без вести»,  будто он куда-то убежал с войны, что ей очень трудно поднимать троих детей, есть нечего, одеть детей не во что.  Говорят, что ей пришел денежный перевод от мужа, его офицерский оклад, а на почте отказались его выдавать.
Военком перестал курить, подошел к столу, погасил папиросу в пепельнице и спросил: «Вы письмо товарища вашего мужа с собой принесли?». Светлана в ответ только ойкнула. Она даже и не подумала, что у военкома надо будет показывать письмо, поэтому не взяла его. Но военком успокил ее: «Не беспокойтесь, я вам верю, постараюсь помочь». Он взял телефонную трубку и кому-то позвонил. Толком женщина не понимала, о чем он говорил по телефону, но догадалась, что речь шла о ней, потому что военком спросил ее фамилию, имя-отчество, а потом повторил их собеседнику на том конце провода. Положив трубку, он сказал: «Посидите в коридоре немного, я вас потом позову». Светлана вышла, стала в конце коридора у окна, чтобы никому не мешать  и стала ждать. Прошло немного времени, и военком вышел в коридор, подошел к ней и сказал: «Действительно, на ваше имя пришел денежный перевод. Извещение о нем уже было отправлено в Званное. Возвращайтесь домой. Деньги на почте вам выдадут. Видимо произошло какое-то недоразумение. Если что будет не так, сразу же обращайтесь ко мне. Я верю, что ваш муж погиб в бою. Этим вопросом мы еще займемся. До свиданья».
Вдова, уже переставшая верить, что кто-то ей поможет, всю дорогу домой молила Бога, чтобы все, что сказал военком, было правдой. Не заходя домой, пошла на почту, благо это было по пути  из Глушково. Не успела она открыть дверь в помещение почты, как начальница накинулась на нее: «Что ты ходишь по всяким конторам жалуешься на меня? Кто тебе сказал, что извещение на твой перевод не поступило. Вот оно. Оно упало под прилавок, когда ты приходила, а потом я его нашла».   И начальница потрясла перед носом Светланы бумажкой. Тем же раздраженным и злым голосом сказала: «Забирай свои деньги и распишись вот тут!». Светлана молча взяла пачку денег, расписалась и повернулась к двери, не веря своему счастью. В след ей начальница прокричала: «Жалобщица! Поробуй еще раз пожаловаться!»
Но она уже не слышала последних слов, как на крыльях, вылетела на улицу и только там посчитала трясущимися руками  полученную сумму. В пачке было тясяча шестьсот восемьдесят рублей. Ровно столько, сколько было указано на бумажке, в которой она расписалась.
Не останавливаясь, она сразу пошла в промтоварную «Пашкову» лавку. Пашко (по имени продавца народ назвал торговое заведение) сидел на табуретке и скучал. Покупателей не было. Да и товара было мало: керосиновые лампы, детские игрушки, кирзовые сапоги, гвозди да пару мотков материи. Светлана спросила: «А детские ботиночки у тебя есть или ситец?» Пашко, ее ровесник, посмотрел с удивлением и с улыбкой ответил: «Светка, разве ты не видишь, весь товар на прилавке. За детские ботиночки и не спрашивай. Это тебе надо ехать в Сумы. Они бывают только в городах. А ситца ты и в Глушково не найдешь. Вон, говорят,  Антон с Горбачевой в Москву ездил, привез и ситец и батист. Сходи к нему».  Светлана постояла, подумала, купила для Ганны куклу-голышку и побежала к Антону.
Тот был на ее счастье дома. От работы в колхозе он отлынивал, на трудодни не проживешь. Жил за счет «спекуляции». Часто ездил в Москву, закупал там ткани, привозил домой и продавал втридорога землякам. Но земляки не были в обиде. Достать в послевоенное время ткань на платье или рубашку в сельских магазинах было невозможно. Фронтовики, возвращавшиеся с войны, приходили домой в гимнастерках, пилотках, брюках защитного цвета,  и носили их еще лет 10, пока они не истлевали на хозяине, все латаные-перелатаные. Женщины носили в основном домотаканную одежду.
Антон встретил вдову приветливо, поздоровкался и спросил, зачем пожаловала. Человек он был из тех, кого хлебом не корми, дай только что-то продать. Такие люди бывают у всех народов. Без них человечество могло бы и не знать про другие страны, про незнакомые вещи. Они, как непоседы, куда-то всегда ездят, что-то покупают, перепродают, и таким образом помогают людям совершенствовать свою жизнь, перенимать бытовые открытия и изобретения. В советское время их стали считать тунеядцами, искореняли, как могли. Но вывести до самого конца не получалось. Такой уж это народ, который помогает простым людям доставать нужные вещи, когда государство допускает очевидные глупости или нерасторопность в снабжении.
 «Спекулянт», выяснив, что вдове надо, переспросил: «Так тебе деньги на почте все же выдали? Люди говорят, что почтарша сказала, будто извещения не было». Сарафанное радио на селе быстро разносит новости. «Вот и Антон уже знает о беде с денежным переводом» – подумала Светлана, и рассказала о своем походе в райвоенкомат и то, как начальница почты отдала ей деньги. Антон отреагировал на рассказ  точно так же, как и соседка: «От же гадюка! Все ей мало! Даже гроши  вдовы и то хотела прикарманить!». Светлана все же на всякий случай (Антон как-никак жил рядом с почтой) произнесла: «Да кто ж его знает? Может и правда бумажка у нее под прилавок упала». «Ага, упала!» - рассмеялся Антон.
Он пошел в хату и вскоре вышел во двор с куском ситца. Ткань была белой в синий горошек, такой нарядной, что вдова, не торгуясь, отдала Антону деньги за два отреза на платьица своим дочкам. Совершенно счастливая, она решила заскочить еще в продовольственный магазин. Там она купила дочкам конфет. Их они и ели только тогда, когда приезжал в отпуск после ранения Гриша. Ганна, родившаяся как раз перед войной, еще ни разу конфет и не пробовала. Купила Светлана «подушечки», все слипшиеся, обсыпанные влажным сахаром, самые дешевые. Но других и не было. Стране было не до конфет.
Домой Светлана пришла как раз к обеду. Девочки уже сидели за столом. Старшая Варя пришла со школы, поставила перед сестрами деревянную миску с борщем из лебеды и лука, для заправки в нем плавали несколько поджареных маленьких кусочков сала, их принесла недавно сердобольная родственница. Варя наказала сестричкам, чтобы они не трогали сала пока не придет  мама, она его разделит всем поровну.
Светлана улыбнулась дочкам и сказала нараспев: «А вы посмотрите, что я вам принесла! А ну-ка бегом ко мне!» – и протянула  девочкам кулек из оберточной бумаги, в которую были завернуты конфеты. Дочки мигом оказались возле нее и стали открывать кулек. Первой сообразила, что там, Варя: «Ура! Мама конфеты принесла!»
Светлана взяла одну конфету и подала самой маленькой, Ганне: «На, дочечька, попробуй». Та осторожно, двумя пальчиками, взяла липкую конфетку и посмотрела на нее, не решаясь брать в рот.
О конфетах она слышала и даже видела, как соседская Надька Кукуночка их ела, когда ее, Надькин отец, пришел с войны. Он хоть и был без одной ноги и ходил на костылях, но привез с собой пряники и конфеты. Надька тогда вышла на улицу, но играть с Ганной не пошла, стояла возле своего двора и что-то ела. Когда Ганна из любопытства подбежала к ней, Надька, спрятала руку за спину и сказала: «Не дам!»
Надька на год была младше, и она иногда жадничала, не делилась  куском хлеба, намазанного салом, не понимала, что делиться надо всегда, иначе и с ней никто делиться не будет – так говорила мама.
Ганна все же решилась попробовать конфетку, а потом уже ее невозможно было остановить. «Подушечка» была сладкой, слаще сахара, которым их угостил немецкий солдат. В отличие от сахара у конфеты был запах, похожий на запах мяты, росшей в саду, и еще что-то было там такое, что остановиться неможно было даже тогда, когда конфет уже не было, все хотелось сосать ту сладость, что осталась во рту.
Мама смотрела на своих девочек и думала, что если бы был жив Гриша, то их дети ели бы конфеты и пряники каждый день, и, может быть, жили они где-нибудь в городе. Слезы закапали у нее из глаз. Она погладила своих девчонок по головкам, вытерла глаза кончиком головного платка и подошла к столу. Вместе с ней подошли и дочки, успевшие с удовольствием умять весь кулек конфет – целых 200 грамм.
Мама улыбнулась и сказала: «Ну, вы даете. В один присет все съели, хоть бы немного оставили на завтра». За всех ответила Варя, как старшая: «Мам, так они такие вкусные…». Ганна смотрела на маму влюбленными глазами, вытерла ладошкой вымазаный конфетой рот и протянула заискивающе: «Мам, а мам, а еще нет?». И тут же полезла маме в карман фартука-передника, там всегда было что-то вкусненькое: кусочек сухарика, сушеная груша или крышенык яблока. Но на этот раз ничего там не было. Все четверо счастливые и довольные уселись за стол кушать борщ из лебеды и зеленого лука. Мама поделила поровну несколько кусочков свиного сала, плаваюшего в борще, себе ничего не взяла.
После обеда мама развернула перед девочками куски купленной материи, стала примерять им, прикидывая, какой покрой платьев сделать. Девочки трогали руками ткань и уже представляли, какими нарядными выйдут скоро на улицу, как им будут завидовать подружки.  Ганне, чтобы не обижалась, что мама не купила ей ткани, Светлана отдала куклу-голышку, младшая дочка никогда еще не имела куклы из магазина.   
Шел май 1947, голодного, года.
Вместо послесловия.
Прошло время. Девочки Светланы выросли на редкость красивыми, умными и работящими. Государство бесплатно дало им хорошее образование. Государство, ставшее на ноги к началу 50-х годов, восстановив после войны свою экономику, уже не допускало голода. Все в стране, и в селах тоже, были одеты и обуты. Жизнь всех людей стала улучшаться с каждым годом. Не зря погиб Григорий на фронте. Не зря и Светлана горбатилась в годы войны и после нее в своем хозяйстве и на полях колхоза.
Светлана, к тому времени, когда дочки подросли и заневестились, смогла больше делать выходов для работы в колхозе. Ее доросоветность и умение ладить с людьми заметили, выбрали одной из звеньевых свекловодческой брагады. В звено входили все ее соседки. Они много лет на колхозной работе были за Светланой, как за каменной стеной. Она умела со своим урановешенным характером, своей женской мудростью гасить все конфликты среди товарок, не давала их в обиду и бригадиру, если это надо было. Вдова офицера могла тихо и спокойно объяснить озабоченному повседневными трудностями начальнику, что Манька сегодня не может выйти на работу, потому что ей дочку надо проводить в город, где та учится в техникуме, или, что сын у Надьки вчера с армии вернулся. Послушав ее, всегда озабоченный и грубоватый бригадр вдруг вспоминал, что и его жена сегодня сына в город провожала. Он переставал кричать, что сегодня в звене мало людей, а уже осень, и свекла не убрана. Его мысли, вертевшиеся в кругу хозяйственных дел, вдруг останавливались, он удивленно смотрел на звеньевую, вслушиваясь в ее спокойную интонацию, и он вдруг, словно вынырнув из темной глубины, замечал перед собой симпатичную, миловидную не по возрату  женщину, а не звеньевую, улыбался, махал рукой и шел дальше по своим общественным делам.
Суровость военных лет прошла, минуло и равнодушие государства к фронтовикам. В 1980 году в селе к юбилею Победы на месте, где когда-то была церковь, разрушенная богоборцами в 30-е годы, поставили Стелу Памяти. На нее были занесены имена погибших на фронте в годы Великой Отечественной войны. Среди всех имен оказалась и фамилия Гришы, мужа Светланы, отца ее детей. Никто из тех, кто составлял эти списки, у нее не спрашивал: есть ли письмо боевого товарища с фронта, погиб ли Григорий смертью храбрых или пропал без вести. И на этот раз медленная, как улита, государственная машина доползла наконец-то до справедливости. В государственных коридорах, никто особенно, наверное, и не думал, что большиство-то без вести пропавших просто погибли, писари не успевали оформить на фронте на погибших бумаги, особенно в трагический 1941 год. Справедливость, хоть и поздно, восторжествовала.
К тому времени уже многие, даже соседи, позабыли, что Светлана жена офицера. Так и прожила она в звании колхозницы, познав только шесть лет замужней жизни и не добрав в своей вдовьей доле мужской ласки, помощи и защиты. Но она не жалела об этом и никогда не жаловалась, не ходила по инстанциям, не била себя в грудь, не требовала себе большие благ, чем имела. Радовалась, что у нее выросли красивые дочки. Плакала  от радости, когда выдавала замуж Машу и Варю. Они уехали жить с мужьями в разные города. Она их навещала зимой, когда сельские работы заканчивались. Нянчилась с их детьми, когда их привозили бабушке на все лето набраться здоровья. Показывала внукам фотографии, оставшиеся от мужа, говорила, что это их дедушка, он погиб смертью храбрых на фронте. Вот Тимошке  и запало в душу фото его деда в военной форме с петлицами, ему захотелось узнать, где он и как погиб. Не удалось пока узнать. Но он не теряет надежды, что поедет под Харьков и все же найдет место геройской гибели своего деда, воевавшего с гитлеровскими нацистами.
 Государство в этом деле тоже хоть и медленно, все же помогает в поиске, выставляет списки погибших фронтовиков на разных сайтах, хотя могло бы сделать и больше, например, твердо потребовать от Германии выдать все списки погибших в немецких концлагерях, и где они похоронены. Немцы дисциплинированый народ, списки вели скрупулезно, архивы сохранили. Но, видать у государства забот много, наша медленная государственная машина едет, как всегда, медленно, часто запаздывает.
Только у Ганны не все сложилось так счастливо, как хотелось. Случай с объезчиком она запомнила на всю жизнь. Казалось бы, это был единичный случай, но Ганна была так напугана, ее детская психика перенесла такой сильный удар, что это сказалось потом на ее характере. Училась она отлично, получила высшее образование, стала замечательным, уважаемым специалистом. Но замуж так и не вышла. Умерла безвременно. Война хоть и косвенно, но повлияла на ее судьбу. Ее отец жизнь свою положил, чтобы спасти дочек. Мама одна, как могла и даже сверх того, все сделала, чтобы дочек вырастить и поставить на ноги. Но хватило одного злого объезчика, не фашиста или полицая, просто бессердечного человека. Свой, местный, советский, нанес ребенку такую психологическую травму, что жизненный путь превратить в дорогу с колдобинами, об одну из которых Ганна и споткнулась в самой середине своего пути.
Светлана прожила долгую, не скажу, чтобы очень счастливую жизнь, но радостных минут у нее было немало. Она иногда говорила своим соседкам: «Грех на жизнь жаловаться. Что Бог дал, то и принимать надо. А добрых людей всегда больше, чем злых, если надо, то всегда кто-то да поможет». Умерла она тихо, незаметно, как умирали миллионы ее соотечественниц. На похороны съехались ее дочери, внуки. Похоронили и поставили на могиле памятник. Была бы моя воля, я бы на этом памятнике выше ее имени и дат жизни, на этом белом мраморе, белом, как вся жизнь этой женщины, выбил бы слова «Вдова офицера».  Чтобы помнили.