- Да?! — О, привет! Рад тебя слышать. — Мы по тебе страшно соскучились. Лариса вчера спрашивала - не звонил ли ты, Саша просила передать, что ждет тебя в гости, Горин целое утро заливался горючими слезами размером с горох: " Где же Сашечка? Когда же он к нам возвернётся??" — Не, я не прикалываюсь. — Рядом, рядом. Куда он денется? Ты и правда, приезжай, давай, на Новый Год, у тебя же каникулы будут. Мы все тебя ждем.
Передал трубку Нику и пошел на кухню готовить чай.
Разговаривая с Почтальоном Печкиным, Горин, по обыкновению, рисовал что-то на первом подвернувшемся под руку листе. На сей раз подвернулась нотариально заверенная копия документа, которую изучал Сергей, и в правом нижнем углу титула появился воробей. Маленькая задорная птичка.
Матроскин болтал без умолку, смеялся собственным шуткам, спрашивал обо все на свете, ответов не ждал, захлёбывался новостями. Проговорив с ним минут двадцать, Ник распрощался и отправился на кухню, где Сергей от души над ним посмеялся: "Только у тебя чай, это именно чай! Не русский ты какой-то Горин. Чай у русских это что угодно, вплоть до кролика в сметане и блинов с икрой! Нет-нет, есть я не хочу, но, согласись, - непорядок! Где, почтительное следование традициям, позволь спросить?"
Вернувшись домой и собирая нужные на завтра документы аккуратной стопкой, Сергей было поморщился досадливо, обнаружив на одном из них рисунок шариковой ручкой, а потом улыбнулся - Воробей на рисунке был как живой - смешная любопытная беспокойная пичуга. Коснулся кончиками пальцев и ощутил биение крошечной жизни под ними. Птичка уместилась в ладони вся, целиком - коричневый комочек перьев. Не сопротивлялась, не рвалась, звука не издала. Открыл настежь створку окна и на границе между свободой и стенами опустил воробья на подоконник. Тот не упорхнул сразу, но и испытывать судьбу не стал - покосился на Сергея черной бусиной глаза, скакнул для порядка вперед и назад по наслоениям белой краски, да и был таков.
***
Я начал тосковать сразу, как только поезд отошел от перрона. Дернуть стоп-кран? Выйти на следующей станции и вернуться? Или как планировал - вернуться В Питер на осенних каникулах? Пока гадал - как лучше - поезд дошел до Твери. А потом - два дня и школа.
Мать уговорила меня не ехать в Питер в ноябре. Я и сам знал, что не стоит, но очень уж хотелось. Скучал я по всей честной компании страшно. Скучал, учился, читал запойно. Ни с кем так и не подружился из класса. И не поделился ни с кем летними своими приключениями, кроме матери. Она слушала меня, подперев щёку рукой, столько, сколько мне было надо, слушала, пока я не выговорился в ноль, пока мозоль на языке не натёр. Радовалась, что я нашел таких друзей, говорила:
- Поезжай, конечно, если хочешь и зовут, навести, но лучше будет, если ты подождёшь и поедешь зимой. Пусть там утрясётся всё, уляжется, чтобы ты не обузой был, а радостью.
Я злился, но знал, что она права. И с чего она решила, что всё там должно улечься? Я вроде ничего такого не рассказывал. Не заикался даже. Или заикался?
- А ты, мам? Новый год же. Как ты одна?
- А я к тете Наташе на праздники уеду, в деревне знаешь как хорошо, если в гости и на чуть-чуть?
Телефона у нас дома не было, так что звонить часто не получалось, а то бы я каждый день бы наверное... Чёрный радовался мне и звал в гости "в любое удобное для меня время", слушал, вопросы задавал неожиданные, шутил, но я после звонка ему всегда перезванивал Светлому. На всякий случай - убедиться, что у Черного на самом деле всё в порядке, но вот вопроса прямого задать не мог - язык у меня не поворачивался, однако Светлый и без вопроса понимал о чём, зачем и почему я, и всегда как бы невзначай, косвенно подтверждал - всё хорошо.
А потом пришла зима. И я купил билет до Питера в первый день декабря, я просто должен был сделать хоть что-то, чтобы стать чуть ближе к той тревожной и прекрасной сказке, по которой так скучал. Целый почти месяц я каждый день проверял - на месте ли билет. Открывал "бар" серванта, где сроду не было никакого спиртного, прикасался к бумажке легонько, медитировал, а в день отъезда едва не забыл билет дома. Мать в последний миг в подъезд выскочила:
- Сашенька, ты билет забыл!
Она все рвалась меня провожать, но я ей запретил - больно уж холодно было на улице. У нас мороз трещал, а в Питере оттепель - сырое всё, серое, набухшее. Поезд подползал к Московскому вокзалу, я выглядывал не перроне Черного, но увидел Светлого, машущего мне с улыбкой до ушей.
- Привет, Воробей!
Он сгрёб меня в охапку.
- Ты чего такое везешь тяжелое? Разносолы? Класс! Давай-ка мне одну сумку.
Я едва не расплакался, такой он был родной и так я по нему соскучился. Я по всем по ним соскучился смертельно. Даже по всегда суровому со мной Копейкину.
Мы ехали сквозь светящийся праздничными огнями город, стояли в пробках, разбрызгивали жидкую, заливающую дороги грязь, разговаривали о книгах - он мне целую посылку прислал фантастики ещё в октябре. Добрались до Веселого посёлка, припарковались у знакомой безликой многоэтажки, вошли в подъезд и вызвали лифт. Лифт полз натужно, скрипел и вонял. Я думал, что он никогда не доберется до шестого этажа, но лифт справился.
Сергей толкнул знакомую дверь и отступил, пропуская меня вперед. Я вошел. В прихожей было темно, я потянулся было к выключателю, но Светлый мою руку перехватил, отобрал у меня сумку с соленьями-вареньями, стянул с моих плеч рюкзак и подтолкнул.
- Иди уже!
И я пошёл. Дверной проём напротив светился мягким трепетным светом. Это горели сотни крошечных огней на ветвях, в траве, на полу, столе и подоконнике. Не лампочек, а самых настоящих свечей. Огоньки отражались в ярких боках елочных игрушек, развешанных на яблонях, множились, сияли из глубины Сада. И позванивало что-то нежно, не колокольчики, нет, не знаю что, но звук был лёгкий, мелодичный, чарующий. Я стоял посреди этого великолепия, не зная чего ещё ждать - волшебных, говорящих зверей? Катка на пруду? Деда Мороза?
Черный вынырнул откуда-то совершенно бесшумно, встал рядом и положил руку мне на плечо. Я обернулся к нему, глянув в глаза, в которых, отражаясь, чертями плясали праздничные огоньки.
- Как ты это сделал?
- Главное - найти правильных помощников и достаточно высокую стремянку, Саш, - сказал Ник и слегка повернул меня.
Они все сидели тихонько на диване, а кто не поместился - в кресле, наслаждались произведенным эффектом, едва различимые в трепещущих сумерках, сдерживающие смех.
- Главное - нужное количество свечек собрать, дом не спалить, крепеж надёжный придумать и всех припахать ради одного нерадивого школяра - ворчливо произнёс Копейкин, - и выпустите меня уже, мне же не встать, а я с этим самым школяром пообниматься хочу, так я по нему соскучился, по бездельнику.
И все они - Кальфа с Марго и Ларисой, Муза-Сашенька, Сергей, Копейкин - обступили меня и принялись обнимать, тормошить, поздравлять с наступающим, говорить, как они мне рады и как хорошо, что я таки доехал, а то они меня на осенних каникулах ждали-ждали, да так и не дождались. Черный смотрел на эту кутерьму со стороны, улыбаясь счастливо, насмешливо и мягко, а потом махнул мне рукой:
- Сань, бросай всех, затискают, пойдем, главный сюрприз ты ещё не видел.
Неужели правда - Дед Мороз и говорящие звери?
Зверь был один, самый обычный - на поляне, под волшебной, сияющей огнями живой ёлкой в большой картонной коробке спал рыжий котяра с драным ухом, тот самый начальник помойки, что забрел как-то летом в подвал на Невском и к которому я успел так привязаться.
***
- У меня было сорок фамилий, у меня было семь паспортов, да мой хороший? - Вопрошала Лариса наглаживая полосатое пузо развалившегося на диване кота. - Представляешь, Сережа, он не помойный вовсе, а вполне себе домашний. Живёт у очаровательной старушки в соседнем доме, она его крошечным рыжим комочком на Кондратьевском рынке купила, Бубликом назвала и любит беззаветно вот уже три года.
- Да брось! Это же не кот, а живое воплощение независимости, самостоятельности и свободы выбора.
Сергей сел с другой стороны от кота на красный, ободранный, доживавший свои дни диван и принялся почёсывать того меж ушами. Кот блаженно щурился и урчал трактором.
- Когда Ксения Трифоновна покупала в лютый мороз этого засранца у мужика в треухе, он был воплощением сиротства и недоедания. А потом деточка подросла, окрепла и как-то улизнула через открытую форточку. Ксения Трифоновна все глаза выплакала, голос сорвала, ноги стоптала, пока искала кисоньку, вернулась несчастная старушка, не найдя своё золотце, а золотце у дверей в квартиру сидит, невинными глазками на неё смотрит. Так и повелось. Домой он ночевать приходит - где ещё говядинки на ужин дадут? Утром помойку курирует, после обеда у нас тусуется, вечером я его сидящим в кафе на подоконнике как-то видела, и не факт, что он ещё куда-нибудь не захаживает.
- Ласковое дитя, оно, сама знаешь, - засмеялся Сергей, - ты, значит и не Лютик вовсе, а Бублик?
- В кафе, где он отирается, его Динамитом кличут.
- Хоть горшком назови, только в печь не сажай. Сейчас, сейчас, Кальфа придёт и сметанки тебе принесёт, а то что ж мы хуже хозяйки законной? Тискать - тискаем, а кормить не кормим? Ты, Лариса, каким образом с Ксенией Трифоновной-то познакомилась?
- Вчера во дворе играла с ним, пока машину с сантехникой ждала, а она подошла и всю его подноготную мне выложила. Бублик, надо сказать, в это время то о её ноги тёрся, то о мои.
- Двоеженец.
- Брось. У него гарем.
Кот вдруг выгнулся дугой, спрыгнул с дивана и уставился на входную дверь, которая секунду спустя отворилась, впуская вовсе не Кальфу, а Горина, ничего съедобного коту не носившего и не имеющего привычки брать того на руки, ласкать и гладить, коей страдали все остальные, включая сурового Копейкина.
- Привет честной компании! О, и ты здесь, рыжий. Работать пойдёшь?
Бублик, который Лютик, тут же задрал хвост трубой и отправился за ним следом. Это был ритуал. Кот часами мог наблюдать, как работает Ник. Неотрывно следить, не меняя позы, сидеть, обернув хвостом передние лапки в белых чулках, не обращать внимание ни на что больше. Акция эта была ежедневной, но однократной. Стоило Нику прерваться, как кот торжественно покидал помещение.
А потом, поздней осенью, когда случилось всё, что случилось, когда росписи были почти закончены, внезапно попала в больницу Ксения Трифоновна и уже не вернулась оттуда. Бублик осиротел. Он бы не пропал, конечно, с его-то способностями, но после короткого совещания было решено поселить его в Саду. Саша купила переноску, миски и лоток, Кальфа отвёз оравшего сиреной всю дорогу зверя, а тот, очутившись в Саду, мгновенно успокоился и отправился изучать окрестности.
По ночам он спал в ногах у Саши, часами наблюдал, как сидя за письменным столом, работает Ник, благосклонно относился к ласкам гостей, надолго уходил гулять в Сад и не рассказывал потом, где пропадал, а под Новый Год обнаружил под наряженной на поляне ёлкой большую картонную коробку, не догадываясь, что она здесь в качестве ловушки специально для него и поставлена, чтобы уж наверняка.
В этой-то коробке и нашёл его Почтальон Печкин.