Маленькая победа была достигнута – она кое-как приспособилась с ним жить. Когда спустилась ночь и гибрид, по обыкновению, засопел на полу рядом с ней, Лорейн встала, подошла к столу, при свете луны осторожно стала пересматривать бумаги на столе, изучать записи, рассматривать заспиртованные экспонаты. Когда же дотронулась до будильника, услышала его предупреждающее рычание. Она уже поняла, что будильник для него особо личная вещь, важнее, чем еда и эксперименты.
Значит, он не спит, притворяется, следит за ее действиями и снисходительно позволяет ей копошиться в его жизни. Да кто ты такой? Обезумевший ученый или гибрид, изменивший тип своего мышления? Содержимое стола оказалось вовсе не страшно, хоть и при тусклом свете луны заспиртованные экспонаты выглядели зловеще. На столе все расставлено было достаточно аккуратно. Бумаги стопкой, колбы, пузырьки, пробирки, располагались рядами.
Гладкий стол показался ей полем, на котором шел бой. Каждый день он начинался утром при навязчивом звуке мелодии будильника, а кончался при желтом свете луны. Он непрерывно продолжал свои эксперименты. Притаскивал и резал куски гибридов и их органы. Рассматривал и извлекал из них какие-то жидкости, перегонял, нагревал, смешивал. Выпивал сам, ставил капельницы или вкалывал себе с помощью грязного шприца. Лорейн сразу же начинала метаться по барже, в поисках укромного места, он же, наоборот, предчувствуя жуткие муки, которые возникнут, поспешно ложился на пол.
Когда его боль возникала, даже она ненавидела ее. Эту боль легко было узнать по тому, как его рваная кожа покрывалась волдырями, хриплое дыхание начинало прерываться, сердце в ребра заходило так глухо, что она слышала его аритмию даже на расстоянии. Грубый рык гремел во всем трюме, как хор грешников в преисподней. Каждый раз ей казалось, что он умер. Гибрид проваливался в беспамятство, и бывало, что она думала о том, что вот этот раз точно последний. Но он вставал, воскресал, оживал – она не знала, как все это правильно было назвать, она не медик. Каждый раз – совершенно новый гибрид, словно рожденный заново.
Какое-то время он ничего не помнил и ее не узнавал. В это время она старалась не показываться ему на глаза. Вспоминал же тогда, когда переставал корчиться от жутких болей. Да и собственно, все что угодно можно подхватить, проводя сложные медицинские манипуляции в условиях такой жуткой антисанитарии.
И так каждый день, в течение всего времени, что она находилась там. Она не могла понять, что за идеей он так отравлен? Что его заставляет себя так напрасно мучить. Возможно, он просто псих и не владеет собой. Он болен и ей не за что было его презирать.
Через пару недель Лорейн так замучилась от безделья, что начала наводить порядки. Она перетащила ящики в одно место, устроила из пустых картонных коробок хорошую лежанку, вычистила вокруг себя в трюме паутину и пыль. В вечернее время она записывала события дня в блокнот.
Как только представилась возможность, она решила провести себе расширенную экскурсию по барже. Военная баржа была брошена с тех давних времен, когда люди, в спешке, покидали города, бросали дома и ехали, сами не зная куда. Паника и хаос тогда царили повсюду. Ей было семь лет. Она сжимала плющевого мишку, а окна ночного экспресса, уносившего ее из родного города, были заляпаны кровью. Мать не скрывала слез и истерики, ведь отец был военным. Они не увиделись больше никогда. Из военной комендатуры пришло соболезнование: «погиб при исполнении служебного долга».
Им еще повезло, некоторые до сих пор числятся пропавшими без вести. Говорят, были какие-то свидетели, отец защищал ребенка, но тогда все кого-то потеряли. Ребенка, мать, отца, сестру, брата, целые семьи. Жертвам не было числа. И тем, кто умирал, и тем, кто переставал быть человеком. Вот и сейчас баржа проплывала вдоль берегов какого-то города, а в разбитых окнах высоток и на улицах она видела гибридов. Заторможенных, безучастных, громадных и страшных, апатично двигающихся в поисках еды, вынюхивающих хоть каплю свежей крови.
Двадцатимиллиметровые стволы пушек баржи были, как новенькие. Целый комплекс был размещен вдоль бортов – кто-то готовился к серьёзной обороне. Техника была рабочая, а это значило, что были использованы все снаряды, а вот люди…..их просто не стало. Одного гибрида было достаточно. Трудно было представить, что он пожирал людей, но она представила. Вот тут, на этой барже, при полной готовности боекомлекта из двадцати шести орудий, из которых вырывался двухметровый факел, не осталось никого живого. Только куски мяса, костей, кишок, разбросанные по палубе. Самое страшное оружие, созданное человечеством – это сам человек, который перестал быть человеком.
Когда такой человек появился, прекрасная сказка превратилась в страшную реальность. Эксперимент вышел из-под контроля своего создателя и стал уничтожать его самого. Группа ученых. Их больше нет. Не у кого спросить, как так получилось. Да и чтобы они ответили? Так получилось, вряд ли что-то другое.
Одно радовало – ей неслыханно повезло. Встретить гибрида, который не хотел бы тебя съесть практически нереально. Такой видите ли своеобразный вегетарианец среди людоедов. Поэтому она почти не удивилась, отыскав его огород. В деревянных ящиках росли кабачки, морковь, лук и картошка. Выходит, он ее кормил своим урожаем. Достаточно расточительно при его зверском аппетите делиться своим скудным рационом.
Еще в клетках были голуби, воробьи, куропатки. Спаслись только некоторые птицы, которые смогли улететь или спрятаться от гибридов. Больше животных не было. Прутья клеток с другим зверьем давным-давно были перегрызены изнутри и пусты. Так вот почему он не разрешил ей съесть крысу, здесь даже звери отравлены. Проводник говорил, собаки защищают стену, они даже сами не знали, кого подкармливают. Поэтому гибридам нет смысла стену караулить. Дикий человек сделал диким и мир животных.
Когда же она открыла содержимое ящиков и коробок… Они были полны редких вещей, почти сокровищ: антиквариат, коробки с музейными бирками, картины. Эвакуационная баржа. Машины, баржи, самолеты спасали бесценные сокровища музеев мира: «лувра», «третьяковки», метрополитен, британского музея, Помпиду, Рейксмузеум, д,Орсе, национальной галереи искусств, Гуггентхайма, Родена, Кафки, Пикассо, Ван-Гога и еще множества других.
Спаслось только несколько самолетов. Теперь все эти ценности под надежной охраной, не один вор не украдет. Лучшей защиты, чем гибриды, не придумаешь, даже если и приблизиться воришка, то далеко не убежит, а сами ценности для гибридов пусты, несодержательны и безынтересны. Гибрид плащ не только самый выносливый гибрид, так еще и чертов богатей. Стоимость этих раритетов равна нескольким годовым бюджетам всей страны. Они могли сделать любого человека богатым, но вряд ли ей кто-нибудь позавидовал бы или захотел поменяться с ней местами.
В одном из отсеков она нашла нечто похожее на багажное отделение. Сумки «гучи», чемоданы «луи виттон». Кроме раритетного багажа на барже были и избранные пассажиры. Вкус у этого гибрида явно был, лакомился он исключительно высшим обществом. Она давно подозревала, что привкус красивой жизни весьма своеобразен. Неудивительно, что элитное мясо здешних пассажиров вызывало в последующем отвращение у нормального гибрида.
Вещи, средства гигиены, постельные принадлежности, дорогая косметика и парфюмерия, ювелирные украшения, документы – все лежало нетронутым. Люди не думали об имуществе, люди в спешке спасали свои жизни. Скинув замызганный и потрепанный маскировочный костюм, она наконец-то сменила застиранное белье, переоделась в приглянувшееся платье. Синее в белый горошек. Лорейн обожала такой классический винтаж. Буфы на рукавах, приталенное, юбка клеш чуть выше коленей. Корабельное зеркало тряслось и грозилось рассыпаться на осколки, не выдерживая такой нездешней красоты. Не дай бог он разорвет ее подушку и одеяло, которые она раздобыла, хрен отдаст. Больше ничего она не взяла, пусть не думает, что она – воровка. После недавних событий подозрительность с его стороны, конечно, уменьшилась, но не стоило пренебрегать некоторыми предосторожностями.
Они находились друг от друга на расстоянии двух десятков метров, когда он обернулся, принюхался, раздувая ноздри и шумно втягивая воздух. Мимо воли Лорейн последовала его примеру. От реки несло сыростью и гнилью. Ничего особенного, вода и должна пахнуть сыростью, а гнилью вообще-то несло от него. Спустя секунду он оказался рядом и начал обнюхивать ей живот. Пусть это будет живот, хотя Лорейн прекрасно знала, что обнюхивают при гендерном знакомстве животные. Неужели он не понимал, что она женщина?
А вдруг его сейчас припрет, и он как напалм вспыхнет? Вот она дурочка! Нестерпимое омерзение заставило задрожать, когда он облизал ей колено, точно леденец. Совершенно ошеломленная и запуганная, она разглядывала его. Но он прижал ее колено к себе, закрыл глаза и замер. Конечно, по сравнению с ним она была маленькая, но ростом, совсем не возрастом. Не важно, какие чувства в нем проснулись – к женщине, к матери, к ребенку, но это точно были чувства. А ведь все уверены, что у этих тварей совершенно нет никаких чувств, только животные инстинкты. Она склонилась к нему.
- Кто-то заботился о тебе, я угадала? У тебя была семья?
Лорейн с опаской протянула руку, чтобы погладить его по волосам, но гибрид лишь ниже наклонил голову, позволил.
- Давай я побуду твоим парикмахером, - она аккуратно разгладила рукой пряди спутанных волос, осторожно выбрала репейники и мелкие соломинки. Распустила свой хвост, надела резинку на запястье.
- Не бойся, это для волос, - объяснила она, когда он начал обнюхивать непонятный для него предмет. Осторожно, но настойчиво, она наклонила его голову.
- Тебе нравится? - прищурилась она, заплетая короткую, жесткую косичку, - так тебе будет даже удобней, волосы не будут ранить твою кожу.
Оказавшись так непозволительно близко, она разглядела на его шее со стороны спины небольшую пластину с номерным знаком. Седьмой номер. Что это могло значить? Порядковое число, клеймо, маркировка? Она попыталась содрать со спины эту пластину, но от усилия она вонзилась в его кожу сильнее, вмяв кожу, как раскаленный метал под молотом кузнеца. Это был микрочип, и он жестоко вживлен в его кожу.
Гибрид так и продолжил молча сидеть, обняв ее колено, а она в страхе наблюдала, как по спине, от ее беспечного усилия, змеясь, расползаются трещины, из которых хлынула кровь. Через некоторое время он, вероятно, что-то почувствовал, поскольку растерянно замер, шумно втягивая воздух. Он доверился ей, а она что натворила!?
- Жаль, конечно, что я не могу облегчить тебе жизнь. В ожоговом центре тебе бы смогли помочь.
В ответ он только тяжело вздохнул. Она еще раз взглянула на страшную рваную рану на спине. Она не знала наверняка, пущена ли ее статья в тираж. Она теперь не разделяла свои же собственные взгляды. Более того, еще пока продумывала весь план, собираясь сюда, даже не подозревала, что ее чувства изменятся. Теперь она даже сожалеет, что не готова помочь ему, а ведь могла.
Могла, лишь подвергнув сомнению все, что о них им говорили. И то, что теперь она находится во всей этой грязи она заслужила своей узколобостью. А дальше…? Дальше вопрос только в одном, будет ли у нее время все исправить.
С такими мыслями она спускалась за ним в трюм, наблюдая, как течет кровь с его спины. Первое, что он сделал, вытряхнул из ее рюкзака блокнот и стал его изучать. Она в ужас приходила от его наглости и раскованности, да и что он там собирался найти? Она потерялась в днях, неделях. Весь ее режим в еде, сне, гигиене был безобразно нарушен. Это еще хорошо, что не стал экспроприировать зубную пасту с клубничным вкусом, хотя и почуял.
Он долго фырчал и сопел, рассматривая блокнот, но на ее возмущенные претензии, послушно вернул и как ни в чем не бывало продолжил свое занятие по смешиванию колб на столе. Теперь надо как-нибудь к нему обращаться. Когда до нее дошло, что он ее понимает, стало неудобно называть его гибрид - плащ, тварь, чудовище и скотина.
- Как тебя зовут? – громко спросила она.
- Я Лорейн. Ло-рейн, - повторила она по слогам, но он совершенно не обращал на нее внимание.
- Ну ладно, буду называть тебя профессор. Самый выдающийся ученый из среды невежественных тварей.
Она сгребла в кучу куски его осыпавшейся кожи, легко смяла их, слепила тонкого, длинного человечка, на макушку прилепила пучок волос.
- Я самый великий профессор, - произнесла она, переставляя кукле тонкие, худые ноги, - настолько великий, что у меня есть человеческая подопытная мышь, которая лепит из меня самого мне подобных.
- Но я никогда не стану человеческим профессором, - хриплым, горловым воздухом и с особой важностью, произнесла она, - они носят тесную, безобразную одежду. Это так низко для великих. Свобода во всем – вот истинное величие великих!
- Ты улыбнулся, - заметила она.
- Улыбнулся, улыбнулся. Умеешь улыбаться, не скрывай!
Конечно, он не ответил, но посмотрел на нее с улыбкой, что само по себе было безумно приятно и еще Лорейн уже предвкушала, какая у нее сегодня будет замечательная ночь, но только поспать на своей новой подушке и под одеялом в эту ночь ей так и не удалось.