Зима, и всё опять впервые…
Борис Пастернак
1.
Я теперь редко езжу в троллейбусе, не чаще раза в неделю. Оно и хорошо, мне там совершенно не нравится. Пол под ногами дёргается, тётенька в динамике разговаривает с нами как с дебилами, а главное – люди кругом, сплошные люди! И никуда мне от них не деться… Я поэтому залезаю подальше внутрь себя, снаружи вместо лица вывешиваю суровый кирпич и мысленно что-нибудь пою. Недавно вот так вот ехал и пел «Помню, помню, мальчик я босой…», а потом перестал, потому что мы подъехали к музыкальной школе, в троллейбус зашло много детей с футлярами, и я застеснялся петь при профессионалах. Поневоле стал слушать, что вокруг говорят.
Две девочки болтают. То есть, болтает одна, а вторая только поддакивает, ахает и хихикает. У болтушки прекрасный, звонкий голос, не то что у меня.
– О, у меня уже тысяча подписчиков!
– Ого!
– Мальчик! Мальчик подписался! Не знаю, кто такой, но зовут Георгий. Привет, Георгий! Интересно, это не тот, с которым Диана встречается? Георгий, если ты Дианин, она меня убьёт!
– Хи-хи…
– Так, а это что? О нет! Пожалуйста, нет! Ну, вэ рог! Ноу, плиз! Эх… Ну и фиг с вами!
– Угум.
– Вот это фото теперь поставлю. Что думаешь?
– Класс!
– Мне тоже нравится. Я себе вообще нравлюсь. Ну и что, что я некрасивая и прыщавая – всё равно я себя люблю. Если б можно было, я бы даже замуж за себя вышла.
Тут я не выдерживаю и кошусь на неё. Блин, что же тогда в её понимании красота? Куда уж больше-то? Очаровательная скуластая мордаха, яркие, живые глаза и восхитительная улыбка. А несколько несчастных прыщиков скоро несомненно исчезнут с чудесного этого лица. Такое лицо надо показывать больным и печальным людям, чтобы они исцелились от болезней и печали. По кирпичу моему бегут трещины, уголки губ ползут к ушам, и я прячу поскорее морду в шарф.
2.
Знакомый мужик на улице кричит: «Андрей! Андрей, иди сюда, быстро! Я кому сказал! Андрей!»
Гм… Неужели появился у него долгожданный внук? А то были одни дочки и внучки. И большой уже, убегает вон… Они за поворотом, мне не видно, и я подхожу поближе, интересно же посмотреть.
Нет, Андрей – это, оказывается, никакой не внук. Это пёсик, дворняжка, размером с половину среднего кота. Уши торчком, хвост колечком. Ошейник, кажется, из ремешка от часов. Погулять отпустили или сам удрал. На зов не идёт, нюхает стебель бурьяна, притявкивая и воинственно творя задними ногами вытирательные движенья.
Ужасно мне нравится этот Андрей, любуюсь им восхищённо и радостно.
– Вот паршивец! – жалуется мне знакомый, – Ну-ка пугани его, пожалуйста.
Пугануть? Вот этого расчудесного Андрея? Как же я смогу? Однако всё-таки собираю волю в кулак и придаю лицу выраженье максимальной плотоядности.
– А вот где у нас – с неимоверною фальшью в голосе завожу я, – вкусные собаки? А воооот ониии! А вот кого мы сейчас поймаем и съедим?
Андрей поднимает на меня взгляд и моментально составляет мнение.
– Бррр! – отчётливо поизносит он и встряхивает головою Нет, он нисколько не испуган моими потугами, ему просто неприятно. Поэтому на несколько шагов всё-таки отбегает. Однако к хозяину не идёт. На лице у него написано: « Сейчас это чучело от меня отвяжется, и я ещё себе погуляю и бурьянов понюхаю…»
Мне это даже обидно. Ни боишься, значит? Ну ничего, и не таких пугивали… Разеваю хищную пасть и рявкаю: «Ам!!!» Громко, очень громко, изо всех сил. С кроны большого ореха заполошно срывается ворона, верхушки бурьяна пригибаются к земле, тоскливо завывают автомобильные сигнализации. Кто тут устоит? А вот Андрей устоял. Ещё раз окинул меня взором, утвердился в первоначальном мнении, презрительно взгавкнул и не торопясь, с достоинством ускакал к хозяину. Пристыженный и влюблённый, глядел я ему вослед. О да, чрезвычайно пристыженный и отчаянно влюблённый!
3. К нам во двор прилетают кормиться три горлинки. Пара, у которой гнездо на втором от перекрёстка ясене, и одна хромая, без пары. Где хромая живёт, я не знаю. Я люблю этих птиц, всё моё детство под их угуканье прошло. Тогда их много было здесь, я других голубей, кроме горлиц, и не видал почти в детстве. Прямо перед нашим подъездом на старых ивах было несколько гнёзд. Серенькие, с тёмной полоской пёрышки всё время сыпались оттуда на изрисованный мелом асфальт, на траву, на скамейку, на которой мы с пацанами в четыре увеличилки несколько дней выжигали гигантскую надпись «для жоп».
Помню, застал как-то мелкого своего соседа Ваську – года четыре ему тогда было, что ли – за вдохновенными поисками чего-то под этой самой скамейкой. Громко пыхтя, ползал Васька на четвереньках и что-то искал. Когда находил нужное, говорил негромко «о» и прятал в карман. А когда ненужное – некультурно высказывался тихим матом.
– Привет, Васёк, – говорю я ему, – потерял что-то?
– Не…
– А что ищешь?
– Пёра.
– Что???
– Пёра!
«Обзывается, что ли? – Подумал я – Да не, вряд ли. Он с понятием мелкий, не идиот, чтоб обзываться на больших пацанов.» А я уж довольно велик был тогда, в четвёртый, кажется, перешёл.
Васька поглядел на меня и вздохнул, увидав на лице у меня мину тупого недоуменья.
– Ну пёра! – объяснил он и помахал растопыренными пальцами – Голубьёвые! Я ищу голубьёвые пёра!
Теперь у нас горлицу редко увидишь. Обычных голубей полно, а этих совсем мало осталось. Я поэтому радуюсь каждый раз, когда вижу этих троих. Особенно хромоножку. Сначала думал, что она не выживет, кошка какая-нибудь поймает или собака. Но нет, третий год уже прилетает. Спиридона совсем не боится, из миски у него клюёт. А он её не трогает, только чуть-чуть обгавкивает для порядку.
4.
Несколько лет назад я написал небольшую книжку. Назвал её «Целый год.» Каждый месяц собирал вот такие коротенькие дневниковые записи. И решил вдруг ещё одну такую написать. Назову её, не мудрствуя лукаво, «Ещё один год». Ничего такого особенного не будет в этой книжке – просто жизнь мою буду записывать. Как она, несмотря ни на что, летит потихоньку, непокорно топорща свои воробьёвые пёра.