Незадолго до своего освобождения из Чистопольской тюрьмы Сергей Ковалев сидел в соседней камере с Юрием Романовичем Шухевичем-Березинским, украинским политзаключенным. Они общались, перестукиваясь через стенку, что было сопряжено с риском: любые способы общения между тюремными камерами были запрещены, за это наказывали.
Сергей Адамович рассказывал мне об этом мне летом 1982 года в поселке Матросово Магаданской области, где он отбывал срок ссылки после 7 лет заключения. Я работала в тех краях сезонной рабочей в геологической экспедиции, и мне посчастливилось регулярно его навещать. Кроме интереснейших разговоров на отвлеченные темы мне нужно было как можно больше узнать о людях, с которыми Сергей Ковалев сидел. Я участвовала тогда в составлении списков политзаключенных, в сборе информации, и мне важна была каждая деталь.
Неутешительная информация о том, что Юрий Шухевич-Березинский стремительно слепнет, что он потеряет зрение окончательно, если не будет оказана срочная медицинская помощь, могла быть исчерпывающей для правозащитного бюллетеня. Но Сергей Адамович очень долго и очень подробно рассказывал мне в мельчайших деталях, как именно слепнет Юрий Романович, что именно происходит с его зрением на физиологическом уровне, в какой стадии глаукома на одном глазу, в какой — отслоение сетчатки на другом... Ни запомнить, ни записать все это было невозможно, я не ориентировалась во всех терминах, я только слушала, с трудом скрывая потрясение уровнем знаний ученого-микробиолога, который, перестукиваясь с человеком через тюремную стену, с такой точностью, с такой скрупулезностью ставит ему медицинский диагноз.
Ученый такого уровня должен заниматься наукой! А он занимается изнуряющим физическим трудом на прииске в условиях, губительных для его здоровья. И такого человека они семь лет держали под стражей в самой строгой из всех политических зон — Перми-36, а потом в Чистопольской тюрьме, отнимавшей здоровье даже у физически крепких людей! За что? За то, что писал правду, выверяя достоверность фактов с такой же вот точностью… Ну хоть бы в ссылке дали бы ему возможность биологию в школе преподавать, так ведь нет же…
В дальнейшем Сергей Ковалев еще два с половиной года провел на Колымской земле, где, согласно народной частушке, «десять месяцев — зима, остальное — лето». А когда срок закончился, власти не разрешили ему вернуться домой в Москву, не говоря уж о возможности работать по специальности. Он работал где-то в Твери то разнорабочим, то пожарником, и семью свою в Москве вынужден был навещать тайком, что плохо удавалось — милиция появлялась тут же.
Но вернусь к Юрию Романовичу. Не только детальным описанием глазной болезни впечатлил меня рассказ о нем Сергея Ковалева. Это было и слово сопереживания, сочувствия, и голос настоящего правозащитника, с такой ясностью вселяющий в тебя понимание недопустимости такого обращения с человеком. И желание помочь узнику. У Юрия Романовича вот-вот должен был окончится тюремный срок, и Сергей Адамович говорил, что нужно обязательно проследить — где он окажется в ссылке, как организовать для него сложную, высоко профессиональную операцию, без которой он окончательно ослепнет.
«Я непременно прослежу, непременно навещу в ссылке Юрия Романовича...», — думала я про себя, слушая Сергея Ковалева.
Но позже никто из моих знакомых украинцев не мог мне толком объяснить, куда же отправили в ссылку Юрия Шухевича. При этом все говорили мне, что сами пытаются это выяснить и узнать, но пока почему-то не удается.
Спустя два года после той экспедиции я знакомилась с материалами своего уголовного дела в кабинете следователя в Лефортовской тюрьме. В одном из томов находились ксерокопии зарубежных публикаций текста, авторство которого мне вменялось в вину, в том числе из эмигрантской украинской периодики. И в одной из ксерокопий под моим текстом буквально краешком был захвачен новостной материал примерно такого содержания: мы, мол, наконец-то выяснили, где находится в ссылке Юрий Романович Шухевич-Березинский. Дело в том, что ему добавили один год заключения за попытку передать рукопись из тюрьмы на волю, поэтому его срок длился не 10 лет, как мы считали, а 11 лет, и поэтому мы так долго не могли его найти. А сейчас его адрес: дом инвалидов «Лесная дача» Шегарского района Томской области.
Такие совпадения не бывают случайными. Спустя полгода, в феврале 1985 года я сама оказалась в ссылке в Томской области, в Кривошеинской районе, расположенным к северу от Шегарского. Первых же навестивших меня людей я попросила на обратном пути найти дом инвалидов «Лесная дача» и навестить Юрия Шухевича. Так завязалось знакомство. Я узнала, что полностью ослепший Юрий Романович держится бодро, не чувствует себя инвалидом и радуется возможности помогать инвалидам более тяжелым, чем он сам. Позже я и сама стала его навещать, несмотря на то, что выезд за пределы района был мне запрещен и грозил сроком за побег с места ссылки. Но, к счастью, я ни разу не попалась. Мы часами бродили по прекрасному сосновому лесу, примыкающему к дому инвалидов, и я испытывала примерно то же чувство, что и при рассказе Сергея Адамовича о Юрии Романовича. Но на этот раз — слушая Юрия Романовича и удивляясь его академическим знаниями истории и культуры Украины и блестящим умением их излагать. Такому человеку в университете преподавать, диссертации защищать, в ученых советах заседать, а не в тюрьмах пропадать! Ведь перед этой ссылкой он провел в лагерях и тюрьмах в общей сложности 31 год, и фактически только за то, что был сыном своего отца.
5 лет ссылки, назначенных приговором, он отбыл полностью, хоть уже и перестройка полным ходом шла, и нас всех освободили досрочно. Он возвращался домой в 1989 году вместе со своей новой семьей — слепой и парализованной Лизой и ее больной тетей. Их сопровождали сестра Юрия Романовича Мария и два молодых человека из Львова. И все они остановились у меня в Москве по пути из Томска во Львов. Вот тогда-то и произошла встреча Сергея Адамовича и Юрия Романовича у меня дома. И долгая, интересная беседа за чаем. Это был счастливый момент!
Но, к сожалению, ни Сергей Ковалев не вернулся к молекулярной биологии, ни Юрий Романович — к реализации своих уникальных знаний. В условиях перестройки двух знаменитых вчерашних политзаключенных с головой поглотила общественная деятельность и политика. Для которой совсем не обязательно обладать теми энциклопедическими знаниями, которыми обладали они оба. Ни изысканная интеллигентность Юрия Романовича, ни рыцарственная бесхитростность и прямота Сергея Адамовича не котируются в большой политике. Где оба они оставались хоть яркими, хоть и уважаемыми, но все-таки — чужаками.
Сейчас я понимаю, насколько разные у них были взгляды, цели, окружение. Но все это ничто рядом с подлинной политзэковской солидарностью, способности слушать и слышать мнение другого, уважать другую, пусть и чуждую тебе точку зрения, уметь прийти на помощь там, где помощь твоя необходима, и уметь находить общий язык в ключе общечеловеческих ориентиров. То есть — всем тем, чего так не хватает миру сегодня, но на чем все-таки пока еще держится наш мир.
В этой связи я хочу еще рассказать о многолетней дружбе Сергея Ковалева с другим украинским политзаключенным — Евгением Сверстюком. Еще в Магаданской ссылке Сергей Адамович рассказывал мне о нем как об одном из лучших повстречавшихся на его пути людей. Они познакомились и сдружились в 36-м пермском лагере. Писатель, философ, литературовед, поэт — Евгений Сверстюк был арестован в феврале 1972 года и приговорен к 7 годам заключения и 5 годам ссылки за распространение самиздата и за собственные литературные тексты. После срока заключения в Пермских политлагерях Сверстюк был этапирован в ссылку в Бурятию, а когда и Сергей Ковалев оказался в ссылке, они переписывались, несмотря на отсутствие у Сергея Адамовича склонности к написанию писем.
В 36-м Пермском лагере Сергей Адамович и Евгений Александрович находились в разных отрядах, и хождение в гости из одного отряда в другой были строжайше запрещены. Но незаконный запрет не указ для правозащитника, и Сергея Адамовича часто «ловили» за чаем в отсеке Сверстюка и наказывали за «нарушение». Но не только за чаепитие он получал наказания. Оба они участвовали в лагерных акциях протеста, в голодовках и забастовках в защиту других заключенных, и за это часто попадали в карцер, лишались свиданий с родными, а для Сергея Адамовича такая деятельность в конечном итоге обернулась Чистопольской тюрьмой. Все эти передряги не мешали им бесконечно долго они говорить о литературе, о Гоголе и Достоевском, о Пушкине и Тарасе Шевченко, рассуждать о литературе, искусстве, истории и философии. В лагерном бараке было что-то вроде «красного уголка», где заключенным разрешалось читать по вечерам книги и писать письма. И Сергей Ковалев с Евгением Сверстюком затеяли там «переписку из двух углов» (разговоры слушались), излагая друг для друга детали известных им политических процессов (Сверстюк — о киевских, Ковалев — о московских), обмениваясь соображениями об Украине и России, мнениями на самые разнообразные темы. Получился объемный труд, который они попытались передать на волю. К сожалению, попытка не удалась, текст был утерян и в дальнейшем не восстановлен.
В конце 2014 года Евгений Светстюк в возрасте 85 лет ушел из жизни. Его друзья,составляя сборник памяти о нем, хотели получить и воспоминания Сергея Адамовича. Чтобы процесс не затянулся, я провела с Сергеем Ковалевым беседу (чтоб не сказать — интервью) о Евгении Сверстюке. Бывший политзаключенный Василь Овсиенко перевел этот текст на украинский язык, он был опубликован в газете «Наша вера», которую Евген Сверстюк основал и долгие годы редактировал. У нас же текст появился на портале «Права человека в России». Из этой беседы я узнала, как встречались Свестюк и Ковалев в Москве после долгих лет заключения, когда Ковалеву не разрешали жить дома, и ему приходилось останавливаться в Москве на квартирах друзей. Туда приезжал Сверстюк, и так завязывалась дружба киевского правозащитника с московским окружением Сергея Ковалева.
Количество украинских политзаключенных заметно превышало в советских политических лагерях количество московских диссидентов. Но если для московских главной темой и приоритетом деятельности были права человека, причем человека как такового, вне зависимости от нации, религии и убеждений, то для украинских главным все-таки было право наций на самоопределение.
И вот — прямая речь Сергея Ковалева, отрывок из той беседы:
«При такой ярко выраженной озабоченности национальной угнетенностью он [Сверстюк] понимал очень важную вещь. Когда еще был Советский Союз, в парламентах Союзных Республик существовали Комитеты по правам человека. [Речь о самом позднем Советском Союзе (Е.С.)] И по инициативе российского состоялась встреча этих Парламентских комитетов. Первый раз – в Москве, там были русские, украинцы, прибалты, армяне, грузины… Были стойкие украинские политзэки. Шли дружеские обсуждения, иногда переходившие в дебаты. И был вопрос, по которому русская часть парламентской конференции оказалась в одиночестве. Спор был о том, что приоритетно в праве: права личности или коллективные права? Легко понять, какой точки зрения придерживалась русская делегация. Все остальные были сторонниками приоритета коллективного права. Они оживленно обосновывали это: ведь много людей – это не один. Не один какой-то там… Ну, прямо по Маяковскому: "Голос единицы тоньше писка". И никакие доводы их не трогали. Так вот, я должен сказать, что в наших разговорах с Евгеном при всем своем украинизме он держался в этом вопросе той же точки зрения, что и я. Он хорошо понимал, что ссылки на интересы и права большинства – любимое оружие тиранов».
И ведь дело не в том, что Сверстюк был глубоко верующим человеком, а Ковалев — агностиком, Сверстюк — гуманитарием, а Ковалев — мыслителем точных наук, Сверстюк — украинцем до мозга костей, а Ковалев — космополитом. Их многолетняя дружба — яркий пример того, как людей разных взглядов и культур могут объединять общечеловеческие ценности, широта знаний и высокие нравственные принципы.
Два бесправные зэка, охраняемые автоматчиками с овчарками за колючей проволокой в небольшой лагерной зоне на пустынном берегу реки Чувосой, десятилетия спустя стали: один — президентом Украинского Пен-клуба, главным редактором многотиражной газеты, видным деятелем национальной культуры, второй — Уполномоченным по правам человека в России, депутатом парламента трех созывов, правозащитником с мировым именем.
Но дело не в этом, а в том, что для таких людей тюремные стены — не стены, и колючая проволока — не преграда...
август 2021 года
(Текст был опубликован в журнале "Вестник в защиту прав заключенных" в 2021 году).