ДЖЕЙМС ХЕЙ ИЛИ ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЕВСКИХ МУШКЕТЕРОВ
ГЛАВА I
СЫН РЫБАКА
Случилось это в начале ноябре 1634 года. Молодой человек и женщина лет сорока
вышли из скромной почтовой кареты и неторопливо зашагали к богатому дому.
Юноше было лет восемнадцать; судя по всему он был южанин. У него были черные волосы, карие глаза, твердые черты лица и нежная детская кожа. Смугловатый оттенок лица придавал ему некую яркость и мужественность. Сложен он был, впрочем, как нельзя лучше: изящный и сильный, гибкий, и крепкий. Правда одет он был просто, но за то со огромным вкусом. На нем ловко сидели дублет, иссиня-черного сукна, покрытый отложным воротником; из такого же сукна были плащ и штаны; черные кожаные башмаки, какие обычно носили пажи, были украшены золоченными бляшками; фетровая шляпа, с темным пером, оттенял его высокий лоб, на котором лежала печать не только спокойствия, но и душевной твердости.
Женщина, идущая с ним рядом, поминутно останавливалась, чтобы вытереть слезы. По своему виду она принадлежала если не к крестьянскому сословию, то, вероятно, к промежуточному слою между крестьянами и буржуа. Юноша несколько раз просил ее опереться на его руку, однако она всякий раз отказывалась, словно по своему положению считала себя недостойной такой чести.
— Что все это значит, матушка? — спросил молодой человек, чей костюм так разнился с родительницей. — Почему ты все время молчишь и плачешь, зачем нас сюда привезли и куда мы идем?
Алоиза посмотрела на него заплаканными глазами и, проведя ладонью по щуке, сказала:
— Я давно должна была вам рассказать, но у меня не хватало духа. К тому же эта женщина…
Тут Алоиза вновь расплакалась.
— Ну что же ты, матушка, — с беспокойством сказал молодой человек.
— Ничего, Джим, пойдем.
— Нет, матушка, уж если ты начала, то договаривайте.
— Хорошо, Джим, если ты этого хочешь… вернее, если вы этого хотите, ваше сиятельство…
— Ах, матушка, ты меня пугаешь, — перебил ее Джим, внимательно глядя ей в глаза. — Уж не сошла ли ты с ума, в самом деле.
— Нет, Джим, я пока еще в уме и твердой памяти, а плачу я от того, что я с тобою расстанусь.
— Что это значит? Я вовсе не собираюсь с тобой расставаться.
— Ах, Джим, видишь ли, ты этот дом?
Джим повернул свою голову на указанное Алоизой место и увидел большой красивый особняк из белого камня. Дорогу к нему преграждала кованая решетка.
— Ну?
— В нем живет графиня Карлайл, — ваша мать.
— Что! — с испуганно воскликнул юноша.
— Послушай-ка, Джим. Однажды ночью, а это было в 1616 году, в Портсмуте остановилась карета, из которой вышел мужчина, держа в руках сверсток, форму коего из-за темноты было невозможно разглядеть.
Подойдя к двери нашего дома он постучался в нее три раза.
Тот самый Гилберт, кого вы столько лет, милостиво называли отцом, отворил дверь и впустил путника. Путник поздоровался, откинул плащ, и стало видно, что на руках у него красивый ребенок, завернутый в голубое шерстяное покрывало. Ею круглое, свежее и румяное личико свидетельствовало о том, что это здоровый, крепкий, трехмесячный мальчик.
Старательно расправив помятый чепчик на его головке, путник положил ребенка так, чтобы его хорошенькое личико было хорошо освещено, и подозвал нас.
Мы подбежали к нему.
— Госпожа Бакер, — обратился он ко мне, — Вы известны во всей округе своей добротой и порядочностью. Именно эти ваши качества подсказали матери, вынужденной срочно покинуть Англию, передать своего ребенка вашим заботам. Я даю вам двести тысяч фунтов в качестве компенсации за неудобство, которые я буду присылать вам каждый год через одного моего пастыря.
Вытащив из-под камзола кожаный мешочек, полный золотых монет, он попытался вручить его Гилберту. Но тот отказался.
— Спрячьте ваше золото, сэр; нежность и хлеб в этом доме не продаются.
— Как вам будет угодно, — ответил на это путник.
Слава моего мужа будто бы даже обрадовали его. Он убрал свои деньги назад, отдал мне ребенку, а сам, не прощаясь, ушел.
Больше мы его не видели в наших краях.
— Что сталось с ребенком? — твердо спросил молодой человек, в чьей душе появлялись дурные предчувствия.
— Мы оставили его себе и воспитали как родного сына; то были вы, дитя мое.
При последних словах Алоизы Джим вздрогнул.
— Так я не ваш сын?
— Увы, — в слезах сказала Алоиза, — но клянусь, что если бы вы были мне сыном, вряд я могла любить вас больше.
Джим упал перед ней на колени.
— О, матушка.
— Ах, право, сын мой, я хотела сохранить это в тайне, потому что была уверена, что твоя настоящая мать о тебе позабыла. И вот, пять лет назад, из Лондона прибыл курьер и вручил мне письмо и полный кошелек денег.
Меня это насторожило.
Вскрыв конверт, я по вине малограмотности с трудом прочла письмо, которое я помню наизусть.
« Дорогая хозяюшка.
В течении последних тринадцати лет, по причине моего пребывания во Франции у меня не было возможности отправить письмо в Портсмут, и вы не получали от меня вестей. Но хорошо зная ту, которой я доверила ребенка, я убеждена, что сын находится в надежных руках.
Вернувшись недавно по неотложным делам во Францию, я вынуждена оставаться на некоторое время в Париже, и, возможно, мое пребывание здесь затянется. Посылаю вам моим доверенным лицом десять тысяч восемьсот фунтов стерлингов, которые я Вам задолжала за долгие годы.
Отныне до моего возвращения, дату которого я не смогу сейчас Вам сообщить, Вы будете регулярно получать тысячу двести фунтов стерлингов на содержание моего сына».
С того дня я стала с ужасом ожидать когда госпожа Карлайл даст о себе знать. И вот месяц тому назад тот же курьер, помимо тех денег, что он ежемесячно мне присылал, сообщил, что через месяц госпожа графиня будет иметь честь увидеть своего сына у себя в замке. Купите на эти деньги господину Джеймсу Хейю приличный костюм и ждите 14 числа экипажа.
— Но зачем вы согласились, матушка? — спросил молодой человек.
— Как я могла не согласиться, ведь леди Карлайл — ваша мать.
— Моей матерью были вы, а ни та, которую я не знаю.
— О, бедный мой сын, ты сам не понимаешь от чего отказываешься. Что может дать тебе стареющая вдова рыбака. А там ты будешь счастлив. Ах, так и вижу тебя богатым и всегда счастливым; на местные праздники ты приводишь за руку прелестнейшую даму, которая зовет тебя супругом: она одета, как принцесса, и прекрасна, как роза, а ты, так и светишься от удовольствия и гордости!
Джим невольно засмеялся, а потом загрустил.
— Ну, а как же вы, матушка?
— Я буду ждать тебя, надеясь, что ты вспомнишь обо мне однажды и приедешь.
В этот миг перед ними открылись ворота.
— Добро пожаловать, господи Джеймс Хей, — проговорил дворецкий, — госпожа графиня ожидает вас в своем будуаре.
— А как же матушка? — в растерянности спросил Джим.
— Вашу матушку мы отвезем обратно в Портмут, — ответил холодно лакей открывая перед нею дверцу кареты.
— Прощайте, сын мой, — отступала он него на не сгибающихся ногах Алоиза.
— Скажите лучше до свидания, матушка, долго я не задержусь здесь.
Алоиза бросила последний взгляд на воспитанника, и поспешно забралась в карету: слезы душили ее.
Джим, застывший на месте, как несчастный повергнутый взглядом Горгоны, отныне превращенный в изваяние, в замешательстве смотрел, как карета уносится прочь
— Прошу вас, сэр, — повторил с учтивостью дворецкий.
Джим вошел в дом неуверенным шагом, который сразу давал понять дворецкому, что входящий быть может не очень то жаждет сюда заходить.
Дворецкий проводил его через длинную анфиладу комнат и остановился перед закрытой дверью. Он сделал Джиму знак, чтобы тот подождал его здесь.
Затем он открыл дверь и доложил о Джемсе Хэйе.