памяти поэта Леонида Губанова (1946-1983)
(журнал "Юность", 1964, №6)
Неизвестные поэту издания
И мне плевать на ваше «зря».
Там, где венец, там и свинец,
Но мы увидим опосля,
Кто был поэт, а кто подлец.
Леонид Губанов, 12 ноября 1964
Через 20 лет после смерти, Леонида Губанова стали издавать. Вышло всего пять томов, подготовлены к изданию Ириной Губановой. Когда я сейчас читаю отзывы, которые поступили на эти книги, удивляюсь, что их было так много, и одновременно, - мало. И самое удивительное, насколько вразнобой приветствуют этого признанного «непризнанного гения», «филона бессмертия». Позволю себе произвести кратенький обзор этих рецензий.
Андрей Немзер с неистовством ополчается на мемуаристов, они не нравятся ему по трем причинам. Первая, - «где вы были раньше?» И вторая, что все в один голос вопят – «погубили поэта», и льют крокодиловы слезы. И, в-третьих, очень грозно, - «так ли встречают гения»? И, вот он сам встречает как положено.
«…в книге «Я сослан к Музе на галеры...» страниц двадцать отведено под «джентльменский набор» - с портвейном, полицейским произволом, недугами и срывами, большими надеждами, цензурой, историей глумливого погрома, учиненного над теми единственными восемью строками которые поэт увидел напечатанными. И со всякими пафосными словесами, в разговорах о погубленных гениях столь же обязательными, как формулировка «политически грамотен, морально устойчив» в партийно-профсоюзной характеристике».
Действительно, перебор с патетикой в воспоминаниях превалирует над реальными сценами жизни, и анализом самой поэзии. Конечно, не 8, а 12 строк, (и даже не 12, а намного больше. Ко времени публикации в «Юности» у Губанова были публикации в «Пионерской правде» и альманахе «Час поэзии») но это не суть.
Владимир Радзишевский в «Дружбе народов» (№2, 2004) пишет безапелляционным тоном, что в СМОГе никого достойного внимания не было, кроме Губанова. Спасибо и на этом, но, боже, куда же он дел, Алейникова, Батшева, Кублановского, Пахомова, Сашу Соколова. Переводчика Борхеса, социолога Бориса Дубина – лауреата огромного количества премий в России и за рубежом. (Дубин, награжден премией Андрея Белого «За гуманитарные исследования», Международной премией Ефима Эткинда, национальным орденом Франции «За заслуги»). Одним словом, отправил в небытие лауреатов всевозможных литературных премий. Александр Морозов – лауреат Букера, тоже смогист. Владимир Батшев уже двадцать пять лет выпускает журнал и альманах «Литературный европеец». Здесь, и в других изданиях, вышел его документальный диптих «Записки тунеядца», и «СМОГ. Поколение с перебитыми коленями». Эти книги, в жанре героики, прочитываются залпом, снимают все вопросы по поводу истории СМОГа. И, конечно, они вышли не у нас. А в чужой стране.
Владимир Радзишевский пишет, что вечер в библиотеке Фурманова (первый вечер СМОГа, 12 февраля 1965 г.) прошел тихо, как детский утренник. Смогисты выходили к стулу и по очереди читали, держась за спинку. Поинтересовался бы что пишут мемуаристы, которые так не понравились Немзеру. Их воспоминания опубликованы в конце тома. Далеко не надо ходить, только пролистнуть до 697 странички. И сам Губанов ответил бы, что «соорудили помост, похожий на плаху», взбирались на него. Батшев надел длинную рубашку, которую всю обколол булавками. Приезжала милиция. Потом КГБ. Смогистов выпустили через черный ход. «Отмечали вином». То есть – напились. Все вечера смогистов проходили в атмосфере скандала. А некоторые скандалили до конца жизни.
Это что, в той же «Дружбе народов» Лев Анненский (№7, 2009) пишет о какой-то Самой Молодой Организации Гениев. А не о Самом Молодом Обществе Гениев. В этой же статье, которая без изменений стала предисловием к огромному тому Губанова, издательства «Вита Нова», он пишет, что не было «массовых гонений» и что стихи Губанова не могли быть религиозными. Диву даешься, откуда все это? Все смогисты без исключения, подверглись репрессиям. И Бог был на их стороне!
…вы найдете
меня лицом в траве с листом,
что исцарапанный в блокноте
откроет вам, что я с Христом!
Отлучить Губанова от Христа никому не удастся, даже самым высоколобым интеллектуалам.
А Николай Климонтович (та же «Дружба Народов», 1995, № 5) похоронил Лёню на Востряковском кладбище. Хотя он лежит на Хованском. В интернете мне приходилось встречать и другие варианты – Кунцевское, например. Жил в Кунцево, на кунцевском похоронен, - логика ясна.
Сбываются пророчества. Губанов так писал об этом в 1975 году.
Когда-нибудь на этой земле потеряется кладбище,
На котором я буду зарыт.
Потеряется, как единственный адрес в спокойствие.
Гвоздики будут мяться, тереть ноги и не знать, куда же идти.
Эх, Коля, Николай, тоже мне друг. Пришел бы хоть раз навестить могилку. Не наврал Лёня, ничего не наврал. Умер в сентябре (8 числа, хотя точную дату не знаем. Мама, приехав с дачи, нашла его сидящим в кресле и следы разложения уже коснулись его тела. Погода стояла жаркая.) в 1983 году, в 37 лет, как и обещал. («Холст 37х37») И лежит на Хованском кладбище, 309 участок … Николай, найти могилу можно так.
Доехав до Хованского кладбища, нужно выйти на остановке "Крематорий". Далее пройти вперёд по ходу автобуса, до конца забора из красного кирпича и гранитной мастерской. Справа от дороги серый забор, за ним кладбище, вы увидите железную калитку. Зайдите в неё. Справа от вас 312 уч. Идите до конца этого участка. Поверните направо, идите прямо, в самый конец кладбища, до 309 уч. (он справа). Продолжая идти вперёд, отсчитайте от начала 309 участка 6 рядов. 2 могила от дороги в 6 ряду - могила Леонида Губанова.
Вот куда надо идти гвоздикам, и нечего мяться. И мы с друзьями, посещаем ее регулярно. Каждый год.
Впрочем, Николай Климонтович, тоже не с нами. Вечная память.
"Юность» и «Крокодил»
И последней сволочи я брошу на карту
каких-нибудь десять-двенадцать строчек…
Леонид Губанов
Итак, журнал "Юность", 1964 год, с зеленым листочком,17 лет, июньский, шестой номер, накануне Дня Рождения... Уже третья публикация юного поэта. "Пионерская правда", альманах "Час поэзии" позади. И третья публикация уже в настоящем литературном журнале стала роковой и последней.
Один номер "Юности" Лёня подарил Марии Марковне Шур, которая вела поэтический кружок в библиотеке им. Фурманова. В дарственной надписи он цитирует строчку из своего стихотворения "А у меня, как у России, всё впереди, всё впереди!" И обводит цифру 37 в кружочек. Я знал Марию Марковну, Лёня был ее любимчиком, это она разрешила в библиотеке им. Фурманова, на Беговой. где она работала и вела литературный кружок, провести первый вечер СМОГа. Но оказалось, что впереди ждали запреты, репрессии и молчание.
Оказывается, скандальной публикацией Губанова в «Юности» мы обязаны некоему Варшаверу, (так пишет Владимир Радзишевский) "он первый выудил из редакционной текучки журнала - «Полину», показал Вегину, Вегин – Евтушенко. Евтушенко – Полевому. Полевой (главный) – редколлегии". Полевой печатать отказался, но редколлегия с Вознесенским надавила, на нерешительного главного, пригрозила отставкой, и вот… сварганили самого молодого гения. Из поэмы "Полина" были выдернуты 12 строчек и брошены в неравный бой.
Публикация-то безобразная была.
Я часто бывал у Леонида Губанова на улице Красных Зорь, в Кунцево, где он жил. У него своя комната и нам никто не мешал общаться. Диван, стол в углу, окно. Никаких полок с книгами. Где-то в столе сложены амбарные книги, куда он записывал стихи.
- А ты вообще, печатался когда-нибудь? - моя ирония.
Леня вместо ответа, достает с полки журнал «Юность» (журнал лежит на виду, словно вчера положили) и подает его мне в развернутом виде. Там его фотография, а рядом стихи. Я читаю знаменитую Евтушенковскую (Варшаверовскую) публикацию, о которой столько уже сказано.
- Ну, это прекрасные стихи, - одобрительно восклицаю я. На правах как бы более рассудительного. И тут Леня словно пронзенный стрелой, вскрикивает:
- И на каждую строчку по фельетону.
Выясняется, что отклики на это стихотворение были многочисленные. И сплошь издевательские. Дело происходит в 1975 году, и со дня публикации прошло 11 лет. Но рана до сих пор не зажила.
Художник
Холст 37х37
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака,
И не от старости совсем.
Когда изжога мучит дело,
И тянут краски теплой плотью,
Уходят в ночь от жен и денег
На полнолуние полотен.
Да! мазать мир! Да! кровью вен!
Забыв измены, сны, обеты
И умирать из века в век
На голубых руках мольберта.
Вот они, эти 12 строчек, брошенные на карту.
- 37 – это 37-й год? - Первое, что я спрашиваю у него. Он кивает утвердительно, Хотя и подразумевает что-то еще.
- И 37 лет твоих?
Опять кивок.
- Ты был женат в 1964 г.? В семнадцать лет? – считаю я в уме.
- Нет.
- А это что? От кого уходил? – улыбаюсь я, тыкая пальцем в строчку.
Волосы заходили на его голове ходуном. И я слышу неприятный шелест его ногтей.
- У тебя изжога бывает? – качаю иронически головой.
Шелест усиливается, и к нему прибавляется невыносимый скрип зубов.
Были такие привычки нехорошие у Лени: скрипеть зубами, шевелить волосы на голове и ломать ногти, издавая при этом ужасный звук.
Когда я сейчас, проработав много лет в газетах и журналах, думаю об этой публикации, то вижу, насколько непрофессионально она была сляпана. Рядом с этими строками была помещена фотография мальчика, с детским выражением лица. Совсем ребенка, если вглядеться. И с биографическими данными, - что он учится в 9 классе вечерней школы рабочей молодежи, работает в художественном комбинате.
Руки бы оторвать за эту публикацию. Ведь это надо же такое состряпать, - советский школьник уходит «от жен» и главное – денег, и его тело «мучит изжога». И хотя там нет первого лица, а есть общее – «мы», Лёня среди них, он входит в это «мы», уходящее от жен, денег, изжоги. (Я тогда даже не обратил внимание на то, что там не «тело», а «дело» «мучит изжога». Мне показалось, что это просто глупая маскировка слишком прямого высказывания.)
Ничего более провокационного, более издевательски смешного и придумать было невозможно. И то, что на это появилось 12 фельетонов, вполне закономерно. Лакомый кусочек для любого шутника. На самом деле, конечно, только два. Остальные были устными. И первая строфа с разоблачительными антисталинскими аллюзиями в таком контексте тоже работала против автора. Не только против автора, но и против всей антисталинской кампании. Когда даже школьник, по наущению старших, бросает камень в прошлое, нелегкое, кровавое, трагическое, и одновременно священное прошлое; это возмутительно.
Получился настоящий «ляп». За такие «ляпы» на моей памяти давались выговоры. Увольняли за профнепригодность. А в данном случае, вроде бы и медаль надо дать журналу, Варшаверу и Евтушенко лично, за такую смелость.
Об истории этой публикации существует множество письменных, опубликованных и неопубликованных еще, рассказов, и еще больше устных, но никто не отмечает, ее нелепости, ее изначальной провокационности. Даже сейчас, при всей развращенности нашего общества, если опубликовать фото школьницы с бантиками и со стихами рядом: «Меня мучит изжога по утрам, а я ухожу от мужей по вечерам». Это вызовет вопросы. Ну, хотя бы у родителей. И возможно даже в суд подадут. А тогда Леня был бесправен. И беззащитен. Он сам пытался защищать себя. Злее всех, и бессмысленнее всех фельетонов, был фельетон в сатирическом журнале «Крокодил». (А. С. «Куда до них Северянину!», «Крокодил», 1964. № 28. с. 8.) Где стихотворение было полностью перепечатано с идиотскими комментариями.
“Снилось Северянину что-нибудь подобное? Не снилось. Не тот век. Не те сны. Это могло присниться только в наши ночи. Только нашему Лене Губанову, 1946 года рождения. Ученику 9-го класса нашей школы. Вот и выходит, что не гений был Игорь Северянин. Далеко не гений”.
Бред, но обидный. И стихотворение для иллюстрации.
Журнал «Юность» и не думал оправдываться, и, тем более, защищать своего дебютанта. И это наводит на самые мрачные мысли. По крайней мере, с другими «своими», «прикормленными», авторами журнал поступал иначе, их печатали из номера в номер, заказывали критикам нужные статьи. Организация творческих вечеров, выдвижение на всевозможные премии. Рекомендации в издательства, вступительные статьи. Дома творчества, бесплатные путевки, зарубежные поездки. И, конечно, грандиозные гонорары, и миллионные тиражи. К Лёне мы видим совершенно иное отношение. Подставить подножку, и не подать руки, оставить лежать в грязи. Вряд ли это случайность. Лёне вместо зарубежных издательств, концертных залов, телевидения, стадионов и славы, достались отечественные психушки, ментовки, прослушка и слежка КГБ. До конца дней Лёня находился под негласным надзором КГБ. А в советские праздники 7 ноября 1 и 2 Мая он сидел под домашним арестом.
Конечно, какой-то молодежный журнальчик не смог бы устроить такую литературную судьбу, а тем более, слежку, тут постарался сам Лёня. Вот что он творил.
«Русская мысль»: «Аресты молодых поэтов в Москве: Арестованы Л. Губанов, В. Буковский и Ю. Вишневская». (Русская мысль. Париж, 1965, 25 дек., № 2404, С. 2.) И на следующий год та же песня: «Антиправительственная демонстрация в «День Конституции»; Сообщение об аресте Л. Губанова, В. Буковского и Ю. Вишневской». («Посев».Франкфурт-на-Майне, 1966, 1 янв., № 1 (1024). С. 1.)
«Зачем же делать замечанья, когда выводят на расстрел?!» - еще яснее скажет Губанов. «Зря ты так, Лёня» - не раз говорил я своему другу, потому что считал себя более разумным и осмотрительным. «А мне плевать на ваше «зря»…» отвечал Губанов всем осмотрительным советчикам.
На поддержку литературного сообщества надежды не было, Леня сам пошел в «Крокодил», требовать справедливости, взяв с собой для надежности какого-то крепкого кореша из дворовой шпаны. Морду бить неизвестному автору, скрывшемуся за инициалами А.С. Может и гонорар дадут? Ведь это его стихи напечатали, не чьи-нибудь!
Здесь мы вынуждены отправиться на 15 лет вперед, на берег Черного моря, где я нежусь под лучами солнца и рассказываю своему новому знакомому, Виктору Викторовичу Гульдану, доктору психиатрии, наркологу, (всегда пригодится) который интересуется поэзией андеграунда, о Губанове. (Лени уже давным-давно нет в живых, а, «друг Губанова», это пожизненно). Рассказываю, читаю стихи. И вот рассказ доходит до укуса «крокодила».
«Берет с собой Лёнька какого-то кореша из дворовой шпаны, между прочим – боксера, и идет в редакцию разбираться» - втираю я ему легенду, сам конечно не веря, что такое на самом деле возможно. Их бы просто не пустили в центральный орган. Я-то, как бывалый графоман, не раз простаивавший в проходных разных печатных «органов», знаю, как они охраняются...
Виктор Викторович вдруг сбрасывает с себя приятную дрёму. И останавливает мой рассказ.
- Так это ты о Лёньке? – спрашивает он.
- Ну, для кого Лёнька, а для кого-то и Леонид Георгиевич, - не сдаю я своего друга за три копейки.
- Так это я с ним ходил, - ошарашивает меня доктор наук.
Я требую объяснений и подробного рассказа этой легендарной истории. И Виктор Викторович, ненадолго задумываясь, припоминая детали, неспешно повествует о подвигах своей бурной юности. Привожу его воспоминания дословно.
- «Это было где-то в 1965 году. Я тогда учился в Геолого-разведочном. (Потом окончил психфак МГУ.) Боксом я уже не занимался к тому времени. С Леней мы не были близко знакомы. Но он знал, что я из боксеров. Наверное, других боксеров в его окружении не оказалось, и поэтому понадобился я. Он вспомнил мой телефон и позвонил. Я от встречи не отказался, с чего бы это отказываться? И мы поехали в редакцию.
Внизу долго стояли. Леня добивался, чтобы нас пустили. Наконец нас пустили, и мы поднялись на лифте на какой-то этаж, и вошли в кабинет. Мы были трезвые, Леня вел себя деловито, и совершенно спокойно. Скандалить, «бить морды» не собирался. В кабинете за столом сидел один мужчина, только мы вошли, как он ни слова, ни говоря, прошел мимо нас на выход, а через минуту в кабинет вошло много народа. И нам стали угрожать милицией и требовать, чтобы мы покинули редакцию. Никакого разговора не получилось. И после нашего визита в «Крокодиле» появился еще один фельетон, где вроде бы и упоминается «боксер», то есть я».
Все оказалось былью.
Вот как это описывает Николай Климонтович.
«И эти три строфы так и остались единственной прижизненной публикацией Губанова на родине, а эти оскорбительные рецензии — так никогда и не зажившей раной Ленечкиной души.
Леня всегда считал, что вся эта история — от начала до конца — дело рук Вознесенского и Евтушенко, бывшими тогда членами редколлегии либеральной «Юности». Мол, они таким образом навсегда избавились от конкуренции с его стороны. Не думаю, что Евтушенко, одной рукой печатая Леню, другой обзванивал редакции и заказывал ругательные статьи. Но сам он никогда бы так не подставился. И, будучи мастером литературной интриги, не мог не понимать, что такая неподготовленная чрезмерно яркая публикация неотвратимо погубит официальную репутацию молодого неизвестного пиита. Более того, они и не вступились за юного «художника», когда началась травля, глухо промолчав. И позже неизменно избегали поминать его имя, когда давали интервью с неизбежным ответом на вопрос «о молодых».
Это рассказ с наибольшим негативом. Впрочем, и сам Леня без особой щепетильности вспоминает о них.
«… я буду жить, и жить, как тощий мастер,
к которому стихи приходят в гости!
И последней сволочи я брошу на карту
каких-нибудь десять-двенадцать строчек
про долгую жизнь какого-то заката,
у которого очень кровавый почерк».
Сволочи, палачи, кто же еще? Не мои слова, не мной сказаны 65 лет назад.
Я мог бы предложить несколько вариантов публикации двенадцати строк из поэмы «Полина». Все эти варианты не дали бы такого повода к зубоскальству фельетонистов. Вот вам вкус, профессионализм главного редактора и членов редколлегии тогдашних журналов. Это дантесы и мартыновы русской литературы. Опубликовали хотя бы так.
Полина, полынья моя!
Когда снег любит, значит, лепит.
А я - как плавающий лебедь
В тебе, не любящей меня,
Полина, полынья моя.
Ты с глупым лебедем свыкаешься,
И невдомек тебе, печаль моя,
Что ты смеркаешься, смыкаешься,
Когда я бьюсь об лед молчания.
Снег сыплет в обморочной муке,
Снег видит, как чернеет лес,
Как лебеди, раскинув руки,
С насиженных слетают мест.
Здесь много неясностей, что объяснимо для учащегося вечерней школы рабочей молодежи, но есть стихи, нет ни «баб», ни «изжоги», ни более крепких слов, какие есть в «Полине». И без них можно обойтись и увидеть поэта. Из «Полины» можно выбрать штук 10 таких невинных и замечательных стихотворений по 12 строк. Но за дело брались профессиональные убийцы. И они свое дело знали.
В 1985 году, проснувшись однажды утром при новом генсеке, я совершил поступок. Дошел до ближайшей почты и отправил в журнал «Юность» стихи Губанова с небольшой статьей о нем. Я полагал тогда, что 20-летний юбилей со дня скандальной публикации – вполне достойный повод для реабилитации журнала, и опального поэта. И подремав еще 10 лет, уже при ельцинском беспределе, обнаружил, что редакция откликнулась на мою инициативу и напечатала несколько абзацев моей статьи, несколько стихотворений Губанова, и что самое неожиданное, отрывок из статьи Ю. Кублановского. («Юность» 1994, №2) Так был отмечен уже 30-летний юбилей со дня одиозной публикации. Так «Юность» поклонилась праху гениального поэта.
Десять лет в анналах журнала лежало мое письмо со стихами. В папке ответсека… в ящике главного... а может быть в отделе писем. Рукописи не рецензируются и не возвращаются, в переписку не вступаем… не отвечаем, не несем ответственности. И так все десять лет… И все 30 лет. Напрягаю свое воображение ... но представить не могу такой очереди чтобы напечататься.
Великолепно пишет Андрей Немзер. Не могу не доставить себе удовольствия, не процитировать его вновь.
«Интересно, … где были все вдохновенные мемуаристы, летописцы трагического карнавала, слагатели легенд о загубленном гении, адепты священного безумия, где были они последние десять лет? Ни одной полноценной книги, ни одного связного рассказа о жизни поэта...»
Ну вот, Андрей, я отчитался, за 10 лет (без права переписки). Вот где я был.
В юбилейной публикации «Юности» мы случайно литературно столкнулись с еще одним «бывшем» смогистом, о котором я тогда уже много писал. С Кублановским. С ним мы познакомились сразу после его возвращения. Он с разгона круто вошел в литературную жизнь столицы. Ему устраивались почетные чтения, на которых, правда, присутствовало совсем немного людей. Блаженные для поэзии 60-е, когда залы набивались битком, безвозвратно ушли. И вместе со свободой пришло безразличие. Только сами постаревшие шестидесятники, и такие как я, «примкнувшие к ним», интересовались стихами.
Самая яркая встреча с Кублановским произошла у меня возле музея В.И. Ленина в ноябре 1993 года. Мы столкнулись в очереди за первым номером, запрещенной газеты «Правда» и наконец-то разрешенной. Выхватив номера из рук разносчика, мы, не глядя друг на друга, жадно впились глазами в материалы газеты. А потом, насытившись жуткими свидетельствами бесчинства кровавой банды Ельцина, наконец, опомнились, поздоровались друг с другом. И расхохотались, поняв всю нелепость ситуации. Преследуемый КГБ поэт-антисоветчик, высланный за границу за стихи, жадно читает запрещенную «Правду» у музея Ленина. Вот кульминация всей диссидентской борьбы с коммунизмом.
А теперь о «Юности». «Юность» как была, так и осталась для нас похабным, непрофессиональным, антилитературным изданием. Таким же бездарным, как и череда других толстых журналов, которые считали себя единственно существующей литературой. Примером всего того безобразного, мерзкого, лживого, то так часто нам предоставляла жизнь. 30-летний юбилей публикации, журнал встретил так, что подтвердил все наши худшие опасения, сократив маленькую мою вступительную статью на три четверти. И не постеснявшись обрубить наполовину, статью уже знаменитого на весь мир поэта-смогиста. Естественно, без всякого нашего на то согласия. Так мы и были четвертованы с Кублановским по обе стороны от Губанова. Ошуюю и одесную.
«Но мы узнаем опосля, кто был поэт…»
Я вас уверяю, в будущем очень пригодится Губанов. "Надо гнать подонков с полок".