Любителям получать информацию в более-менее чистом виде – советуем пропустить первую главу (кроме последних двух абзацев), так как в ней будет много размышлений и неподтвержденных версий, посвященных самому древнему периоду существования Синая. Эта глава подойдет тем, кто не боится бродить по путанным лабиринтам чужих рассуждений, открывая фрагменты истины одновременно с автором.
Обрывки древнего Синая
Именно так. Из обрывочных и путанных данных о древнем Синае нам не удалось слепить единую картину… Вы уже могли привыкнуть к нашей традиции прибедняться в начале любой статьи. Дескать, не хватает сведений, не хватает, а потом – бац: очередная простынь вполне категоричных суждений… Это ни какое не кокетство, и данных действительно маловато, просто некоторые из них открываются по ходу изложения, и порой одного недостающего фрагмента хватает для формирования вполне себе цельного представления… Но в данной работе уповать на это не стоит, ибо количество неизвестных в любом случае оставит описание древнего Синая в виде некоего уравнения, где роль интерпретаций окажется выше, чем обычно. Так что будьте готовы, по крайней мере, в самых первых главах столкнуться не столько с рассказом, сколько с размышлениями и версиями, ни одна из которых не является аксиомой.
Чтобы не казаться голословными, с места в карьер заявляем, что нам неизвестны не только цели первых демиургов синайского архипелага, но и даже истинные имена большинства из них. Впрочем, с целями разобраться возможность имеется – они обычно не заходили за рамки двух ключевых задач: развлечься и провести эксперимент. И хоть некоторые элементы синайской цивилизации способны натолкнуть нас на мысль, что ее демиурги реально развлекались по полной, при ближайшем рассмотрении версия с глубоко экспериментальной природой их труда – кажется более-менее убедительной.
Что мы знаем о древнем Синае?.. Что после Большого Сдвига здесь начались эксперименты богов, и поселились люди. Эти люди назывались айнами, или айну (мы будем использовать термины равнозначно), не имели никакого внешнего сходства с уже созданными ханьцами, а в своих легендах упоминают о сотне богов, детьми которых являлись. Боги в их рассказах смертны, мало отличаются от людей, однако умудряются с помощью великих артефактов влиять на природу в глобальных масштабах.
Из других источников мы узнаём, что айны отличались от многих народов своей сознательной и какой-то немного фанатичной встроенностью в природу. Понятно, что в те времена многие народы находились далековато от вершины пищевой цепочки, но там хотя бы имели место попытки цивилизационных скачков. Айны же были словно запрограммированы на удержание одной цивилизационной высоты в течение всего времени своего существования. За последние века удалось найти на островах следы деятельности высокоразвитых существ, относящиеся как раз к эпохе айну, но уровень применяемых технологий явно отсылает нас ко все тем же богам… Ну, и нельзя не отметить почти уникальную для Вендора религиозную парадигму, удивительным образом схожую с той, что присуща эльфам, и согласно которой весь мир вокруг нас наполнен живыми богами-духами ками.
Вот, примерно, и все ключевые данные. Ясно, что до нас дошло внушительное число синайских мифов, изобилующих деталями и образами, однако в них чудовищно сложно отыскать рациональное зерно. Особенность синайских мифов в том, что очень уж уважительно относящийся к традициям народ пронес сквозь века самые дремучие истории, полные психоделического шаманского бреда и совершенно не складывающиеся в хоть какое-то подобие единого паззла. Мифы других народов эволюционировали, переосмысливались, обновляли рациональное зерно, согласно подросшему уровню развития. Нередко в этом процессе терялось что-то очень важное, зато по ступенькам эволюции мифа можно было отследить отблеск реальных событий, легших в его основу. Синайцы же честно впитали и сохранили самые древние мифы в той, максимально неудачной точке их интерпретации, когда суть историй уже перекодировалась в образный ряд, но этот ряд оказался заморожен на уровне осмысления самых дремучих поколений айну. Эта черта синайцев, несомненно, добавляет им шарма – мало какая развитая цивилизация сохранила свое мировосприятие на близком к первозданному уровне наивности и доверия. Однако для исследований дает не особенно калорийную пищу, трактуя ключевые события древних веков, согласно образной системе дремучих шаманов и низводя космогонические истории до бытовых баек. Более поздних этапов это почти не коснулось – мигранты-ямато достаточно стройно зарисовывали и классифицировали окружающую их действительность. Но мифы древней эпохи импортировали у айнов не пережеванными, поэтому нет ни малейшей возможности понять даже, о всем Вендоре идет речь в первых мифах, история это конкретно Синая, или же вообще попытка пояснить структуру Вселенной.
Так что попробуем оттолкнуться от того, что у нас есть, добавляя по ходу кое-какие сторонние знания и подозрения.
В «сотне богов-ками, похожих на людей, но обладающих мощными артефактами» – чуть ли не единственном полезном для нас айнском мифологическом фрагменте – довольно легко угадываются гиперборейцы. Уточнение же о наличии среди них неких «особенно небесных» богов – рисует несложный образ освоения острова группой гиперборейцев под управлением некоторого количества богов или даже титанов. Усложняет схему тот факт, что в мифах этот процесс начинается вскоре после «создания земель», отсылая нас, скорее всего, во времена после Большого Сдвига, когда гиперборейцы еще не встали на технологические рельсы, да и в колонизации земель, вообще-то, едва ли принимали участие. Выбирая между этими маловажными занозами нестыковок, мы склонны простить айну вольное обращение со временем и отдалить начало освоения синайских островов от Большого Сдвига на несколько веков. Честно говоря, вряд ли даже стоило столько места уделять вторичным моментам – для нас важнее понять, в чем заключалась особенность именно синайского эксперимента.
И тут мы пойдем по стопам Шерлока, предложив сначала версию, а затем уже ее пояснив, иначе первая глава растянется до непростительных размеров.
Нам кажется, что синайский архипелаг был выбран как полигон особых условий, в которые был поставлен созданный для этого народ. И особенность заключалась в том, что людей поместили в непривилегированные условия, но в гармоничный мир, особенно отзывчивый к их образам. Поместили, чтобы проверить, насколько смогут эти люди, не обладая прямой поддержкой богов, и без высокого стартового уровня развития, удержать и приумножить гармонию этого мира, генерируя вокруг себя свое же мироощущение.
То есть помесь каких-нибудь дикарей с гиперборейцами поселили на изолированных островах, предварительно истребив самых злобных местных монстров. Поселили и оставили, не дав никаких цивилизационных ориентиров или «взрывных» вспомогашек, вроде риса или кукурузы, а более того – вложив в сознание четкое стремление сохранять и чтить тот уклад, который был дан изначально. Этот народ, имеющий минимальную свободу действий и максимальную свободу мысли – должен был, вероятно, разрешить актуальнейшую в то время дилемму: образ или технологии?
У данной гипотезы только одно откровенно слабое место – все описанные условия как-то слишком уж близко дублируют более ранний эльфийский эксперимент. Но, с другой стороны, зачем отказывать богам в честолюбии и уверенности в своих взглядах? Если в ту пору несколько десятков кланов и отдельных демиургов, опережая друг дружку, пытались создать общества цивилизационного типа, то почему Мефала и Альмалессия должны были быть единственными ретроградами, считавшими, что Золотой Век себя не исчерпал? В конце концов, сама Лилу чуть позже обратится к истокам, создавая откровенный филиал Золотовечья в Ведруссии, так почему те, неизвестные нам боги не могли попытаться выразить на природе собственное видение оптимального варианта Золотого Века?..
Тем более что отличия от эльфов имелись, и одно было очень явным. Те, кто знаком с особенностями развития Мефальи – в курсе, что сердцем острова очень быстро стал Лес, с которым эльфы, при помощи обрядов, вступали в энергетический симбиоз. Его следствием стало то, что Лес вскоре практически ожил, наполнившись душами ушедших эльфов и многочисленными астральными духами иной природы. И самое интересное, что синайцы относятся к природе, будто живут именно в таком лесу, но с одним занятным отличием: отсутствием и Леса, и хоть сколько-то подобных ему аналогов!.. Грубо говоря, синайцы верят, что всё вокруг них переполнено духами-ками, всё, включая реки и камни – живое, а сами они после смерти остаются тут же в виде новых ками. Но при этом, как минимум, со средних веков эта вера не подтверждена, как у эльфов, весомыми реальными свидетельствами. Жители Мефальи преспокойно общаются с духами предков, словно с соседями, их энты пешком идут к месту воплощения в корабль или дом, а феи помогают в быту. В Синае же, пусть плотность мистических существ в нем и превосходит среднюю по Вендору, вполне себе можно дожить до старости, не встретив ничего из того, чем богата жизнь Мефальи. И что это? Чересчур развитая фантазия народа, или просто местный аналог Леса с годами зачах?
Мы не будем настаивать на строгом выборе, хотя склонны, как за нами водится, верить в частичный синтез обеих версий. Возможно, в эпоху одинокого существования айнов и даже, скорее всего, в первые века жизни здесь мигрантов-ямато – связь с тонкими планами острова была гораздо сильнее, и духов действительно было и видно, и слышно. А дальше связь постепенно подтаяла, но, верные традициям синайцы (ямато явно переняли от айну склонность строго чтить каноны прошлого), сохранили ровно такое же отношение к миру вокруг себя, несмотря на то что сам мир изменился и перестал быть настолько «волшебным», насколько к нему относятся. Этому могла помочь плавность процесса, в которую мы склонны верить потому, что, случись разрыв с тонким миром одномоментно – и это событие наверняка нашло бы выражение в легендах и мифах, а этого не наблюдается .
В поддержку всей нашей гипотезы говорит ряд косвенных признаков. Во-первых, мир, согласно верованиям синайцев, очень гармоничен. Нет никакого дуализма и грехопадения: мир прекрасен, души изначально чисты и невинны, а зло – это нечто вроде болезни, которой мир может порой болеть. Во-вторых, острова долго были изолированы с той степенью строгости, которая присуща именно экспериментам и поддержанию их чистоты. В-третьих, айны категорически отказывались от цивилизационных прыжков, оставаясь охотниками-собирателями, даже через века после прихода «рисовых» мигрантов. Наконец, синайцы искренне верят, что их мысли – создают мир вокруг, и у истоков подобной веры может стоять недоказанная, но похожая на правду информация, которую мы приберегли напоследок.
Некоторых мистиков и летописцев смущал тот факт, что Майя, создавая свою Пелену, не включила в изолированные районы Синай. На этом, конечно, могла настаивать богиня Аматэрасу, в то время достаточно прямо управлявшая островом. Но если Синай во время АрДо был преспокойно отнесен к Самсунгу, то зачем было его отделять от дальнего востока невнесением в территории, покрытые Пеленой? Собственно, нам сейчас важно даже не столько это, сколько то, что, несмотря на отсутствие Пелены Майи – Синай мало отличается от Самсунга и Аджарии по силе энергетических потоков. То есть Синай не изолирован от тонких полей Вендора, однако, вероятно, имеет такой же энергетический усилитель, каким выступает Пелена Майи. В поисках ответов, мы набрели на малоизвестную легенду явно древнего происхождения, где говорится, что на заре времен ками Маяши выдохнула на Идзумо (старое название Синая) нежную пыльцу, которая наполнила воздух и сделала всех ками видимыми для людей, а заодно – сделала видимыми и человеческие мысли… Вряд ли нужно обладать особым размахом фантазии, чтобы разглядеть за этой легендой участие Майи в синайском эксперименте, где она явила острову демоверсию своей пелены: еще не изолирующую, но уже усиливающую связь между плотным миром и тонкими планами (правда, скорее астральным, чем ментальным, как в случае с Пеленой).
Подводя итог, признаем, что наша версия достаточно сыра и не слишком-то склонна хвастаться наличием прямых доказательств. Но как рабочая – пойдет. Большинство других гипотез не выдерживает критики , так что пока остановимся на том, что имеем. А имеем следующее… Апологеты Золотого Века, пользуясь кое-каким опытом эльфийских демиургов, решили провести собственный эксперимент с несколько иным набором условий и задач. На базе усовершенствованных гиперборейскими генами местных дикарей они создали народ, который должен был жить «внутри» природы, никак не совершенствуя технологии, но пользуясь весомыми способностями духовно-образного характера и относительной гармонией изолированных и зачищенных от монстров островов. Осложняли задачу отсутствие прямой помощи богов и довольно низкая стартовая ступень развития народа, который должен был продемонстрировать способность своими силами выбраться на тропу духовного роста, оставаясь при этом на стартовом технологическом уровне.
Эксперимент не особенно удался, или боги сами раньше потеряли к нему интерес, но в какой-то момент Синай перестал считаться изолированным полигоном, и местное население, показав на фоне прибывших мигрантов исключительную ретроградность – через несколько веков было истреблено или ассимилировано. Нельзя, кстати, отбрасывать версию, что ямато были лакмусовой бумажкой успешности эксперимента, и, если так – то подтверждаем: задумка демиургов не удалась, и айны не смогли противостоять на дистанции даже ограниченной кучке мигрантов. Впрочем, в каждом опыте есть польза, и то, что айны передали ханьским переселенцам ряд любопытнейших генов, традиций и энергий – факт. Во всяком случае, итоговый народ получился чрезвычайно самобытным.
Выжимки слияния полутора культур
«Откуда есть пошло название земли синайской»
Перед тем как приступить к дальнейшему рассказу, хотелось кратко остановиться на происхождении названия описываемых островов. Тем более что в этом вопросе мы опять не проявим нужной уверенности и однозначности, зато затем сможем погрузиться в темы, где данных имеется более-менее достаточно.
Единой версии, почему именно слово Синай стало обозначать группу островов между Самсунгом и материком – так и нет. Оно вообще появилось достаточно поздно, а до этого, на протяжении веков, ходило немалое количество разных самоназваний, вызванное раздробленностью территорий. Мы упоминали древнее название Идзумо, пришедшее из мифов, причем если у айну оно обозначало примерно весь архипелаг, то затем сузилось до имени второго по величине острова, на котором дольше всех продержались независимые аборигены. Зато Ямато – из имени небольшого клана разрослось донельзя, сначала «покрыв» все поселения мигрантов, а затем заявив о себе как о целом царстве и народе, его населяющем. Ханьцы своих соседей называли коротко и скромно – Ва. Наконец, уже подмяв под себя весь архипелаг, ямато сочинили красивое название Нихон, означающее примерно «источник солнца» (есть более поэтическое прочтение «Колыбель солнца»). Но на беду авторов, ханьцы к тому времени уже остановились на прорвавшемся откуда-то снизу слове Синай и, пользуясь своим несравнимо большим торговым влиянием, подсадили на это название весь Вендор.
Несмотря на поэтическую привлекательность Нихона, его жители тоже странным образом поддались скрытой магии слова Синай, и со временем стало принято называть архипелаг именно так, а Нихоном именовать только государство (или их совокупность во времена раздробленности империи). Впрочем, первое самым наглым образом потеснило второе и тут; так что Нихон к МП – это официальное наименование империи, но что в мире, что на самом архипелаге нормой стало употреблять везде, кроме документов, слово Синай и все его производные.
Филологам же осталось гадать, откуда конкретно пришла такая ассоциация. Ведь «синай» - означало гибкость. Была версия, что под гибкостью ханьцы подразумевали образ «гнущихся» во время частых землетрясений островов. Кому-то нравилась ассоциация с мягкими и гибкими внешне, но неломающимися внутри характерами. Любители женщин выдвинули гипотезу, связанную с особой гибкостью местных фигур, но ее легко опровергнуть ничуть не меньшей гибкостью ханьских дам. Ценители сражений предложили считать, что в основе названия лежит тренировочный бамбуковый меч, называемый точно так же, однако не смогли пояснить, каким образом эти мечи стали играть такую важную для ханьцев роль, чтобы называть в их честь целую страну. Нам, кстати, гипотеза мечников близка, и, в отличие от них, мы не стесняемся увидеть в таком названии немалую иронию со стороны ханьцев – дескать, страна любителей бамбуковых палок, то ли дело мы – с «мечами из девяти солнц»!..
За приписанный нами кузнечный шовинизм ханьцы вскоре будут наказаны удивительным расцветом синайской ковки, а возвращаясь к версиям, нельзя обойти и самую, на наш взгляд, вероятную, связанную с банальной топонимикой. Самая длинная река острова Хондо (который больше суммы остальных раз в десять) – носит название Синано (видимо, из-за эпической извилистости). Через устье именно этой реки ханьские торговцы любили захаживать вглубь Хондо, и нет ничего удивительного, если из Синано и родился Синай. В конце концов, наша с вами Америка куда эпичнее появлялась…
Противостояние аборигенов и переселенцев как обогатитель будущей нации.
Это, кстати, не вполне официальный тезис для синайской традиции. После колебаний то в одну, то в другую сторону, маятник общественного мнения зафиксировался в той точке, в которой синайцы склонны считать себя потомками ямато, и вклад айну в свою культуру и генетику мягко игнорируют. Но мы как люди не ангажированные, постараемся сохранить объективность своего краткого рассказа о заселении Синая народными волнами, идущими от Самсунга.
По версии ямато, айны были дикарями, но нам хочется скорректировать эту оценку, при всем уважении к попыткам ханьских «конкистадоров» оправдать устроенный ими «мягкий геноцид». Понимая возможную погрешность, мы предположим, что синайцы – это что-то вроде «ханьцы + айны», и, имея под рукой контрольную пробирку в лице ханьцев, можно вычислить остаток – то есть айну. Наряду с этим, крупицы объективных свидетельств и фильтрация необъективных – позволили нам воссоздать примерный облик и характер аборигенов страны Идзумо.
То, что они были континентального генотипа – это понятно, и весомые внешние отличия синайцев от ханьцев тому подтверждением. По большинству описаний, перед нами вырисовываются коренастые белые люди, расписанные татуировками и всячески культивирующие рост волос в разных местах головы… Образ жизни, основанный на охоте и собирательстве, нами уже упоминался. Подобный уклад не позволял кормить большое количество ртов, поэтому айну проживали малыми группами. Одним из отличий от обычных дикарей было куда более прочное вписывание в природу и ряд мистических способностей, позволявших, не находясь на вершине пищевой цепочки, не слишком страдать от агрессии хищников или оставленных на острове монстров. Наверняка и в духовном плане айны порядком отличались от примитивных бушменов, если судить по переданным ямато традициям. Они не боялись природы в любых ее проявлениях, заранее чувствовали скорое землетрясение, могли, судя по всему, легко контактировать с духами-демонами, влияя через них (а наверняка и напрямую) на разные явления природы…
Но не стоит рисовать идиллическую картинку, нарушенную гадкими мигрантами. Айны, по всей видимости, не один век находились в стагнации, отказываясь демонстрировать не только технологический прогресс, но и духовный, на который ограничений вроде как не делалось. А там, где нет духовного прогресса – неизбежна постепенная деградация. Если в ранних мифах, дошедших через народ хаято (см. дальше), еще звучат темы общения с ками, взаимопомощи и гармоничности мира, то в более поздних – все чаще присутствуют козни вредных духов и злых богов , внутренняя вражда и открытое истребление животных. Отследить, не присоединились ли все эти нотки уже после появления мигрантов, сложно, но, думается, айнский тупик был не следствием этого, а одной из причин, по которой мигрантам и позволили поселиться на островках архипелага.
***
В статье о ханьцах мы заметили, что этот народ весомо обделен резервами внутренней кровавой ярости, а потому в боях предпочитает дистанционное оружие, в отличие от синайцев, искренне наслаждающихся суровой рубкой на мечах. Играя в предложенную ранее арифметику, можно лишь подивиться воинственности айну, если знать, что обе волны ханьских мигрантов составляли наименее милитаристски настроенные жители. Первая волна пошла в пятом веке эры титанов, устав от затянувшейся «Войны четырех поколений», вторая – датируется первым веком эры богов и связана с интенсивной войной собирающихся царств, закончившейся созданием империи Цинь. И в обоих случаях, как несложно догадаться, покидали Самсунг те, кто меньше всего радовался бушующим на нем сражениям.
Собственно, мигранты, особенно первая волна – ямато – очень долго отказывались поднимать брошенную им айну перчатку и не желали вовлекаться в то, из-за чего и покинули родной остров. Это был пример образцовой мирной экспансии, основанной на тотальном социокультурном и цивилизационном превосходстве. Ямато сначала поселились на острове Киу-Сиу, где уже проживала одна из небольших веток айну, слегка отпочковавшаяся от общего древа и носившая название хаято. Гостей приняли радушно, те ответили взаимностью, и, возможно, именно радушие хаято запустило механизм создания полноценной волны миграции, когда рассказы о плодородных и все еще почти стерильных в плане монстров островах, на которых живут милые аборигены – зазвучали на раздираемом войной Самсунге.
Не желая заполонять угодья хаято, ямато стали заселять и другие острова, однако быстро выяснилось, что не все аборигены одинаково приятны, и остальные ветви айну по отношению к пришельцам ведут себя куда агрессивнее. На первых порах это отпугивало и мешало, но ханьцы – народ терпеливый и упорный. Они селились кучно, возводили заборы, создавали отряды обороны и медленно вытесняли агрессивных хозяев земель с помощью колоссального демографического превосходства. Обеспечивалось оно двумя ключевыми элементами: рисом и рыболовством.
Особенность риса в том, что он позволяет прокормить огромную массу людей, живущих на довольно ограниченном пространстве. А если его еще и умело дополнить морепродуктами, то наштампованные сытыми родителями детишки вырастут сильными и здоровыми… Не прошло и века, как мигранты расплодились в таких количествах, что крохотные племена охотников-собирателей перестали быть для них угрозой. Засевшие в своих лесах, они не упускали возможности напасть на одинокого путника или небольшую их группу, однако это было уже в рамках естественных потерь, сравнимых с гибелью от нападения акулы, лесного хищника, злого ками или змеи.
Бедолашные айны, повинуясь вложенному в них неприятию технологических новшеств, упрямо отказывались брать на вооружение и рис, и организованное рыболовство, и строительство поселений. Ямато без ложной скромности расползались все шире, осваивая территории уже всех крупных островов архипелага и мимоходом сокращая охотничьи угодья аборигенов. Те начинали голодать, и дальше было три пути: уходить подальше, голодать и отчаянно сражаться, либо вступить с пришельцами во взаимовыгодные отношения. И последний выбор делали все чаще…
Айны айну – рознь. Рассеянные по территории всего архипелага, они, какие бы в них программы ни закладывали – развивались разными темпами и в разных направлениях. Хаято не были единственными развитыми племенами – многие айны, вопреки лесным традициям, увлеклись гончарным делом, некоторые научились неплохо обрабатывать камень, и среди подобных племен все чаще возникало желание сблизиться с продолжавшими только обороняться пришельцами. Наивные, они не подозревали, что сближение с многократно превосходящим тебя в развитии народом почти неминуемо приводит к ассимиляции. Впрочем, имело ли смысл цепляться за самосознание ушедшей в тупик тропинки айну, если можно было влиться в более широкую дорогу ямато? Вопрос спорный, но ответом на него является практически полное отсутствие в Вендоре тех, кто называет себя айну не из желания быть оригинальным, а потому, что является им всем сердцем и умом.
***
Правда, без последнего и решительного боя аборигены не сдались. Нашлись те, кто не желал менять свое право продолжать дичать в лесах на вкусный рис, полезную рыбу, теплые дома, стройные талии ямато и послушных деток с забавными узкоглазыми личиками. Более того – впервые за несколько веков эти несогласные объединились в достаточно серьезную силу, выступающую одним фронтом. Это произошло сразу после катаклизмов Нулевого года, нанесших островам значительный урон и в особенности не пощадивших как раз предпочитавших береговые линии ямато.
Относительно близко расположенный к Гиперборее, Синай оказался под ударом вулканов, землетрясений и диких цунами, смывших немало прибрежных селений буквально под ноль. Айны, которые в силу уклада и привычек пострадали несравнимо меньше, резко воодушевились и объявили случившееся карой богов, павшей на головы непрошенных гостей и местных предателей традиций. Но к их разочарованию ямато удивительно быстро пришли в себя и, отправив наиболее пугливых подальше от берегов, еще сильнее сократили ареал обитания айну.
Тогда-то, на волне единения от «поддержки богов» (ну откуда глупеньким было знать о гибели Гипербореи?) и в безвыходном состоянии из-за очередного обрезания территорий – айны совершили чуть ли не первый, но точно последний социальный рывок. Они объединились в сеть отрядов, которые стали координировать действия во время нового витка атак на поселения ямато. И только тут выяснилось, насколько опасными становятся люди, способные работать в коллективе.
Последующие десятилетия стали для ямато самыми сложными... Не так-то и просто было перезагружаться после удара стихий, а тут еще айны, объединившись в союз, названный эмиси, принялись терроризировать поселения, нападая уже не малыми группами, а внушительными отрядами. Их оружие было кошмарно отсталым, но, пользуясь превосходной физической подготовкой, воины эмиси регулярно побеждали и без того сокращенные (для восстановления поселков приходилось вкалывать) отряды самообороны ямато. Когда выяснилось, что угроза серьезнее, чем казалось, и эмиси безжалостно вырезали не один десяток селений, ямато сделали две вещи: временно откатились подальше от реки Синано (да-да, именно там окопались строптивые аборигены) и выделили, наконец, отдельный социальный класс – воинов. Не просто охранников-дружинников, которые вставали на дежурство, отложив в сторону мотыгу, а тех, кто посвятит себя только защите остальных, но сможет делать это на высшем уровне. Именно так в Синае появились первые буси – профессиональные воины.
Первые двадцать лет уйдут на подготовку воинов и организацию стабильной обороны. Еще двадцать понадобится, чтобы путем длинной серии военных операций вытеснить эмиси из сердца острова Хондо на его окраины. Зачистка этих окраин займет в два раза меньше – осознавшие всю сложность ситуации, эмиси переберутся на второй по величине остров архипелага, назовут его, в память о своей земле, Идзумо, а перед тем без малейших угрызений совести истребят всех живущих там ямато, охранять которых осталось слишком мало буси.
После этого ситуация зайдет в тупик. Одно дело было гонять отряды эмиси по всему Хондо, а совсем другое – захватить остров, где эти отряды расположились куда более компактно, готовые отразить нападение единым фронтом, благо вожди уже догадались распределить функции, и армию, во время ожидания и так промышлявшую охотой, щедро подкармливали остальные слои населения, готовые ради выживания и поголодать.
Окончательно ход противостояния переломит вторая волна переселенцев с Самсунга. Ее ядром выступят чосоны, немалая часть которых, обидевшись на природу и отчаявшись восстановить смытый Асадаль , решила начать все с чистого листа. Чосоны привезли с собой новые технологии, заточенностью под которые отличались уже тогда. С их помощью удалось вывести экипировку буси на новый уровень и добиться такого преимущества над эмиси, чтобы зачистка Идзумо не стала пирровой победой.
К чести ямато, это была, возможно, самая гуманная зачистка в истории. Под прикрытием буси, на Идзумо высадились колонисты и, как ни в чем не бывало, основали на берегу поселение, которое стало интенсивно впитывать в себя новых жителей, особенно после того как отлично подготовленные и экипированные воины отбили череду отчаянных атак эмиси, не допустив ни малейших потерь среди мирного населения.
На рожон буси не лезли – в густых горных лесах эмиси были чрезвычайно опасны. Но никто и не собирался бегать за ними по лесам – туда медленно и планомерно продвигались поселения целиком. Кучно расположенные, они охранялись по внешней границе перемещавшимися вместе с этой границей защитниками, вытесняя лесных мстителей все дальше и дальше в голодные горы… Многие не выдержат этого безжалостного и неуязвимого давления цивилизации – одни сбегут с Идзумо, занимая все еще многочисленные лесные пустоты на других островах, другие начнут присматриваться к соседям, оценят их нежелание устраивать геноцид и пойдут путем тех айну, что уже успели не просто ассимилироваться, а стать полноценной частью нового народа. Небольшая часть продолжит борьбу, но единственной ее заслугой станет поддержание буси в боевой форме, и надо заметить, что, возможно, именно этих, самых строптивых, эмиси должны благодарить поклонники будущих буси и самураев. Ведь кто знает – не сошла ли бы волна культа профессиональных воинов, удайся им достичь быстрой победы? Могли рассудить тогда, что армия сделала свое дело и может отдыхать…
Так же, буси будут еще не один век защищать поселения ямато от разрозненных теперь отрядов эмиси, совершенствуя мастерство и превращаясь из отрядов самообороны в императорскую армию.
Да. Вы не ослышались… У ямато появился император. Более того, произошло это еще в середине второго века, когда добрая половина Идзумо оставалась под контролем эмиси, в которых перестали верить даже боги. По крайней мере – самая яркая и чуть ли не единственная из богов, чье имя и участие в синайском проекте достоверно подтверждены. Ее звали Аматэрасу, по верованиям народа, она была богиней солнца и дольше всех следила за тем, кто лучше себя покажет в противостоянии народов. Оценив всестороннее превосходство народа ямато, богиня послала своего сына лично короновать достойнейшего из правителей этого народа и объявить императором.
Императору присягнут все поселения архипелага (стоянки эмиси сюда не относятся) и с этого момента начнется путь единого народа, называемого поначалу все так же – ямато (как и империя), и уже позже совершившего ребрендинг, когда возникнет понимание, что вливания новых волн с Самсунга и мощные инъекции генов айну и хаято – создали поистине новый народ, серьезно отличающийся от тех ямато, которые на лодочках пересекли море почти тысячу лет назад.
Время собирать ками, или Богатый внутренний мир мистического зазеркалья
Разбирая основы синайской религии, мистики и веры, легко заблудиться среди тысяч понятий и явлений, которые либо вообще не структурированы, либо структурированы с чисто синайской логикой, по которой, наверное, даже двойняшки имеют шанс оказаться в совершенно разных ячейках. (Ну а как иначе, если у одного красные ленточки в манжетах, а у другого – синие? Вот пусть и относятся: один к группе красноленточных, а другой – синеленточных…) Поэтому, честно говоря, когда речь идет обо всем, что связано с синайской мистикой, удобнее использовать лишь простейшие обобщающие категории, признавая за любыми синайскими духами и существами право на уникальность.
В основе этой уникальности лежит упомянутая ранее «пыльца Маяши», в которой мы небезосновательно видим некий локальный усилитель Энергополя, позволяющий жителям архипелага в буквальном смысле создавать реальность вокруг себя силой своего образа. Подобный дар был дан всем жителям Вендора, но в Синае пыльца Маяши значительно сократила отклик тонких планов на образ, позволив в итоге появиться самым невообразимым плодам человеческой фантазии. Правда, уже в средние века эффект кардинально ослаб, но за это время не только успела оформиться оригинальная синайская религиозная система, но еще и тонкие планы архипелага наводнились безумным количеством уникальных существ.
Комплекс синайских воззрений на мир носит название «синтоизм» и подразумевает гармоничное единство мира, в котором чуть ли не все явления плотного мира наполнены энергиями мира духовного. И если немалая часть стандартных энергий – это просто тонкая масса, овевающая столь же стандартные плотные объекты, то всё значимое в материальном мире – связано с более организованными структурами – ками, довольно точно соответствующими привычному слову «духи». То есть одна из особенностей синайского взгляда на тонкий мир заключается в относительном отождествлении реальных существ (включая богов) с простыми энергоинформационными структурами астрального плана и даже с эфирными полями.
Столь недифференцированный подход наверняка связан с отсутствием высших учителей на этапе познания мира. Предоставленные в рамках эксперимента сами себе, сначала айны, а затем и ямато пытались объяснить сложные энергетические процессы примитивными понятиями, а затем не стали «ломать устои» и сквозь века пронесли свой реликтовый взгляд на бытие практически без изменений. Надо просто поставить себя на место синайцев эры титанов. Для них между искристым эфирным полем камня и порхающей феей витального уровня – не было принципиальной разницы: это все было ками. Более того, хоть Маяши-Майя наверняка и постаралась дать усилителю осознанно нестабильный характер, дабы народ не воспринимал тонкие явления как неотъемлемую часть материальной жизни – есть подозрение, что до «опадения пыльцы» люди-таки сливали видимое и осязаемое в тонком плане с тем миром, в котором жили и ели; и только упоминаемая плавность этого опадения – позволила спокойно пережить утрату дополнительного пласта «органов чувств». Интересно, что в классической традиции синтоизма об этой утрате нигде не сказано, и только в апокрифических источниках можно встретить фразы, вроде «в те времена, когда ками не прятались от взора людей» или «пепел вулканов постепенно закрыл глаза слоем пыли, за которым стало не видно богов». Но, как мы и говорили в первой главе – везде речь идет о постепенном угасании, вполне вероятно, осознанно заложенном Майей в ее усилитель.
Лишившись возможности более-менее стабильно наблюдать за проявлениями тонких планов , синайцы отнюдь не оказались за плотной стеной, через которую нет никакого доступа. Отсутствие «пыльцы» в других областях Вендора не мешало видеть и слышать многочисленных астральных существ в тех условиях, когда они сами проникают в плотный мир сквозь щели между планами. Логично, что и в Синае такое работало, причем для местного населения, по всей логике, это должно было нести дополнительный страх. В других регионах обычно просто не знали, насколько густо заселен астрал, поэтому спали спокойно, а тут ситуация осложнялась тем, что синайцы-то прекрасно знали, кем и как населен параллельный плотному мир, но теперь лишились возможности следить за перемещениями его обитателей. Как воду пьешь в темноте, и не замечаешь дохлых мошек, пополняющих желудок, а тут свет ненадолго включили – ты увидел, что пьешь, но тут же выключили, и пей теперь с пониманием, что мошки есть, но ты их не отодвинешь в сторонку, ибо не видишь.
И вот тут синайцам следует отдать должное. Они сохранили все то же восприятие мира как целостной гармоничной системы, в которую легко вплетались что монстры, что демоны. Вряд ли те становились от этого сильно уж добрее (хотя и не исключено), однако общий фон жизненного настроения испортить синайцам как народу – не могли. Они как будто просто становились частью Дао, идея которого на практике была близка к реализации именно здесь, в Синае, где в силу позднего импорта самостоятельно культивировалась лишь в нескольких монастырях, однако абстрактным облаком мировосприятия настолько влилась в дружелюбный синтоизм, что наполнила пониманием Гармонии Пути даже самые суровые сердца . Многие исследователи отмечали, что ранний синтоизм все же был более рваным и хаотичным, и как раз вторая волна мигрантов, пропатчившая раннедаосские настроения ямато первой волны (которые уплыли еще до Лао Цзы, но уже с общим пониманием основ) стройными тезисами «Дао Дэ Цзин», подлатала ими и синтоизм, отшлифовав проявления хаоса и страха.
А ведь задача перед народом стояла непростая. Шутка ли? За века наваяли такое количество самобытных духов и позволили расплодиться стольким бестиям, что попробуй впиши их всех в гармонию мира. Но в целом-то удалось!.. Создавая – отпускали на волю фантазию, вписывая в мир – проявляли смекалку. В этом все синайцы – рациональные, как ханьцы, жестокие, хлеще саксов, и поэтичные, словно эльфы – такое вот сочетание уродилось на самобытном экспериментальном архипелаге.
Однако вернемся к духам, которых этот интересный народ старательно вписывал в свою жизнь… Надо сказать, гармонично они вписывались именно в синайскую жизнь, и нам со стороны гораздо сложнее увидеть абстрактные, словно местная поэзия, нити причинно-следственной связи. Поэтому, кратко пробегая по основным категориям мистических синайских существ, мы не будем опираться на их традиционные классификации, объединяющие «красное с удочкой». Разве что предварительно еще разок отметим стремление народа пояснить поведение каждого из них, особенно напирая на нравоучительный характер кармических отношений в стиле «мачеха, не кормившая пасынка, станет духом с двумя ртами, обжирающими друг друга, вызывая голод». Наверное, на каждый совершенный проступок в синайской традиции найдется подходящий пример демонической кары, и забавно, если народ окружил себя изобилием реально жутковатых существ, стремясь поучать друг дружку.
***
Итак, среди ками первым делом нужно выделить тех, кто по статусу равен богам других народов. Кое-где упоминаются, правда, и более продвинутые, но там вообще никакой ясности, так что не понять, о чистых энергиях речь идет, о Творце и небесных богах или о земных демиургах. Зато все просто с Аматэрасу. Богиня солнца очень любима и почитаема, считается верховной ками местного значения – владычицей островов и неформальной матерью императорской династии. Мы точно не знаем о роли Аматэрасу в гипотетическом синайском эксперименте, но приятно думать, что она участвовала в нем с самого начала, а не растолкала локтями братьев, когда дело запахло стоящей цивилизацией . Вскоре после коронации императора Аматэрасу отошла от дел, не то слившись с тонкими планами, не то просто уйдя подальше от людских глаз. Иногда образ прекрасной богини является посетителям ее храмов, а совсем уж изредка везет и тем, кто в храм не ходил, и в обоих случаях веления богини обычно выполняются беспрекословно, а советы становятся девизом жизни.
Посложнее история братьев Аматэрасу: Сусаноо и Цукуёми. Они вроде как тоже претендовали на хороший кусок территорий, однако высшей волей старших богов (с родителями этих ребят история совсем мутная и больше подойдет для книг) Цукуёми досталась Луна, а Сусаноо – морские воды вокруг архипелага. По-хорошему, обидеться должен был бы Цукуёми – луна-то, хоть и красивая, но далеко, и что с таким наследством делать – поди разберись. Но он, судя по мифам, был рад и этому, быстренько исчезнув из поля видимости и, вероятнее всего, уйдя на тонкие планы или в другой пантеон. Зато Сусаноо, перед которым распахнулись широкие горизонты морских просторов и глубин – дар не оценил и настоятельно требовал себе суши . Он начал строить козни сестре , втираясь в доверие и яростно пакостя, пока всем это не надоело, и Сусаноо не был отправлен в изгнание. Судя по ярости морских атак на берега – таки в выделенную ему вотчину…
Одним словом, имеем начисто неполноценный пантеон: крохотный и рассоренный. Однако не всё так плохо – ведь есть ками попроще: астральные демоны, которых боги и люди уже давно сотворили в помощь себе и ускорения энергопроцессов ради. Неизвестно, каким образом были сотканы эти духи в Синае: может быть, Аматэрасу лично плела своим образом свиту, может быть, это было еще в то время, когда ей помогали братья или пресловутая Маяши . Важно, что этих – «природно-тематических» – ками было предостаточно, чтобы стабилизировать жизнь на островах и заменить тогда еще айнам прямое наставничество мудрых богов . А там народ и сам подтянется помогать – тогда-то тысячи новых ками и заполонят астральные просторы Синая, где удачно, а где не очень, отыскивая себе подходящий по частоте домен или иной источник энергии.
Не слишком миролюбивые айны, особенно во времена войн с ямато, породили порядочно мрачных духов, те, в поисках соответствующей энергии, стали провоцировать людей на всплески низкочастотного характера, связанные обычно с агрессией и всем тем, что входит в категорию неблагопристойных поступков. Это ничем не отличалось от других регионов, где работали похожие схемы. А вот появление на островах особого типа существ – материальной природы, но астральной сути – стало следствием сравнительной близости с Самсунгом, на котором эти существа и были рождены.
Если не брать отдельных уникальных существ, то демонические монстры – одна из особенностей именно востока. Конечно, на Руси водилась нечисть, в Олимпии и окрестностях – вовсю разнообразили природу нимфы, порождая порой таких «хреночучел», что ни одна фантазия не представит. Но так, чтобы массово расплодились несущие антропоморфные черты бестии, способные изредка перевоплощаться, а самое главное – уйти на астральный план, сохранив и плотное тело – это чисто восточная фишка, причем с явным оттенком Самсунга, немного Синая и совсем чуть-чуть Аджарии. Причина сокрыта в знаменитой праматери ханьцев Нюйве, которая находила время для всех и вся, яйца складывала в разные корзины, а в генетических экспериментах меры не знала. В результате деятельности этой змеедамы на Самсунге появились похожие на «мать» гибриды, способные размножаться и взявшие от Нюйвы и драконьи, и человеческие, и божественные гены. Этот условный вид (очень уж широка амплитуда отличий) был назван альфа-нагами, а позже отнесен к демонам, из-за склонности большинства таких существ выбирать для обитания по умолчанию астральный план.
И вот некоторое число таких альфа-нагов прибыло на Синай в начале эры богов. То ли ямато попросили помочь освоиться им на новом месте, то ли на Самсунге скучно (или тесно) стало, но, так или иначе, альфа-наги приплыли, остались и достаточно успешно расплодились… Основная масса, как и на родном острове, выбирала астрал, превращаясь, по сути, в смертных, но долгоживущих демонов, а остальные – познавали материальную природу жизни и обеспечивали минимальное, но стабильное продолжение рода.
Так что, встречая в сравнительно старом мифе демона, имеющего плоть – можно не сомневаться, что речь, скорее всего, идет как раз о госте с Самсунга, нашедшем здесь свой дом. Однако вскоре Ариман изобретет демонит, и получать тела смогут и обычные астральные духи. Причем если на континенте быстро придут к относительной, но все-таки унификации основных демонических обликов, то буйная фантазия синайцев и повышенная отзывчивость тонких планов острова – позволят местным демонам выходить в плотный мир не просто ограниченной серией, но уникальным творением.
Интересно, что призраков и привидений в древнем Синае практически не водилось – тогда энергетические каналы работали более-менее стабильно, и души улетали в Вечный Мир, не сбрасывая балласт в виде слишком прицепившихся к земле астральных тел. С точки зрения логики, существовать могли разве что псевдо-привидения – те же астральные духи-ками, появившиеся послушно людским домыслам, когда айны какое-то время считали растворяющуюся эфирную оболочку (а глядишь, и другие урывками наблюдали) духовной сутью человека и попытались верить, что души умерших остаются среди живых. А возможно, и даже этих псевдо-призраков не было, а наличие похожих на них существ в легендах – это их (легенд) позднее обновление; ведь в эру богов и привидения, и призраки реально появились, и народ, как водится, задним числом мог вплести их в старую канву.
Если очень грубо обобщать синайские взгляды на мистических существ, то можно выделить четыре с половиной основных вида… Самым широким станет, конечно, ёкай. Если ты не человек и не обычный зверь (рыба, птица), какие в лесу пачками водятся, но имеешь, при этом, плоть – значит, с высокой долей вероятности, ты – именно ёкай. Исключение могут сделать ради какого-то особого вида существ, вроде крылатых драконов (они – вне категорий), либо для отдельных уникальных созданий, но в целом в ряды ёкай записываются и бестии, и гибриды, и демоны, и гуманоиды, и альфа-наги и прочие. Ко всей этой компании синайцы относятся уважительно и по мере возможности стараются не беспокоить. В ответ почти все ёкай (кроме демонов, вынужденных питаться человеческими энергиями) стараются обитать подальше от людей, живут своей жизнью и на рожон не лезут. Впрочем, вывести ёкай из себя сложно лишь в отдельных случаях, а так – многие из них не откажут себе в мести, нередко промахиваясь с уровнем соответствия преступления и наказания.
Второй популярный вид – это юрэй. О них рассказывать проще, потому как юрэй – это довольно стандартные привидения и призраки, привязанные к миру яркой (мучительной) смертью или другими эмоциональными впечатлениями. Слегка облачковидные внизу, выше вполне похожие на оригинал, мужчины юрэй – это, чаще всего, погибшие воины, а дамы – страдалицы от любовных мук. После смерти эти астральные оболочки (обычно уже без Искры сознания, но изредка и с ней ) пытаются компенсировать свою боль схожими эмоциями у других (особенно ценится доведение до смерти), либо, что чаще, питаясь уже одним только страхом – это хоть и диета для привидений, но зато стабильная, ибо людей хлебом не корми, дай кого-нибудь побояться.
Кстати, к юрэй не относятся те, кто, вместо хаотичного (пусть иногда и настойчивого) блуждания в поисках жертвы, четко и строго мстит своему конкретному обидчику. Такие мстители именуются онрё и котируются повыше несущих хаос юрэй. А особые чувства у сентиментальных синайцев вызывают привидения о-бакэ, чья особенность в том, что бедняжки никак не поймут, что уже умерли, и продолжают честно трудиться в поле, посещать храмы или напевать колыбельные, распугивая и без того травмированных детей…
Вот такой вот пример классической синайской классификации. Три категории посвящаем едва отличимым вариациям на тему привидений, а в оставшуюся впихиваем весь островной бестиарий. Ну, и вишенкой на этом торте – та самая половинка к четырем видам. Которая является просто напоминанием, что всех существ, которых наш язык повернется назвать духом – синайцы относят к ками. И неважно, демон это, который вот-вот примет плотский облик, призрак, бродящий за убийцей, либо богиня Аматэрасу, сидящая на кресле. И так как кресло, на котором сидела божественная попа солнечной красавицы – уж явно может считаться особым предметом, любой нормальный синаец обнаружит ками и в нем…
***
Для понимания глубины синайской фантазии стоит пробежаться уже по конкретным разновидностям существ, отдельные из которых вообще уникальны и существуют в единственном числе, что для других регионов – редкость. Там, чтобы появился демон-дух – нужна мысль, более-менее устоявшаяся и уж явно успевшая свить гнезда в головах не одного десятка людей. В Синае же, с его пыльцой, даже одинокая мысль порой была способна сотворить существо, если оказывалась очень сильна или рождена в особо энергетичном месте острова. По мере опадания пыльцы Маяши, эффект ослабевал, однако отнюдь не в такой пропорции, в какой ослабло «тонкое зрение». И если бы вдруг кому-то пришло в голову объявить между странами конкурс, кто больше демонов наштампует – Синай был бы среди явных фаворитов, несмотря на отставание в территориях и населении по сравнению с большинством крупных оппонентов.
Начнем с юси-они – выпивателей… тени. Это загадочные существа, облюбовавшие себе некоторые водопады и пруды. Они бесшумны, поэтому могут втихаря выпить тень человека, что почему-то должно привести к болезням и смерти. Выглядят юси-они не особенно симпатично, напоминая быкообразную химеру, однако, в зависимости от количества выпитых теней, овладевают способностью принимать облик красивых девушек. Зачем – сказать сложно. Но, вероятно, особая цель есть, поскольку данная опция доступна лишь с помощью демонита, а его астральные существа тратить понапрасну вряд ли станут… От столь опасного проказника можно спастись с помощью парадоксов – прямолинейное мышление юси-они начинает подвисать, и у «философа» появляется возможность сбежать в охапку с тенью куда подальше.
Наш старый знакомый «Манга-Манга» насмешливо предлагает версию, будто люди сами выдумали юси-они. Что началось все со случайного совпадения, когда из-за игр света у кого-то сжалась тень, это отметили, а бедняга по какой-то причине вскоре взял и помер. Тут-то и вспомнили, что у покойничка недавно тень пропадала. Наверняка кто-то выпил!.. Как пить дать – демон постарался. Покопавшись в памяти, отрыли в воспоминаниях мычание коровы, совпавшее с исчезновением тени… Ну, а дальше – как обычно: дофантазировали, запустили образ, усилили верой любителей лапши на ушах, и первый юси-они взял и появился… Несмотря на иногда откровенно богохульный характер пьес скандального киотского театра, в данном случае их версия выглядит безупречной.
А вот ину-гами – можно создать самому, причем совсем другим способом. Для этого нужно привязать собаку так, чтобы еда дразнила ей своей близостью нюх, но оставалась недоступной. Продержав песика подольше, нужно было дождаться эпически голодной стадии и, улучив момент, отрубить изнемогающую от близкой жрачки голову. Говорят, из души собаки получается злобный и жестокий дух, которого можно натравливать на врагов. Правда, справедливость существует, и вероятность того, что ину-гами до седины запугает своего милого хозяина – весьма велика. По крайней мере, первый же случай, когда ину-гами удалось еще и соткать себе плоть – завершился логично: смыканием демонитовой пасти на лице живодера…
Есть, кстати, устойчивое убеждение, что ину-гами не имеет ничего общего с духом самой собаки, и на деле является одним из жестоких демонов астрала, отозвавшимся на страдания пса и нашедшим способ побуянить. Больно уж велик бывает потенциал ину-гами для мелковатой животной души.
Для минутки экзотики выберем из сотен синайских порождений иттан-момэн. Формально – кусок ткани, летающий в небе и нападающий на людей. И ладно бы просто пугал, притворяясь привидением, так он окутывает и душит несчастных клаустрофобов до смерти. По легенде, первый иттан-момэн возник, когда в шелковой простыне задушили полюбившую какого-то ниндзя императорскую жену. Синайцев тот случай очень возбудил (в нормальном смысле, успокойтесь), чья-то фантазия сгенерировала непременную месть души покойной (онрё, помним же?), и надо ведь такому случиться, что начальник стражи , задушивший императрицу – вскоре был убит точно тем же способом…
Любому понятно, что это ниндзя мстил, но попробуй убеди в этом синайцев – они поверили в летающий кусок простыни… А раз поверили – то спроецировали, и послушный их воле астральный план воплотил фантазию в реальность. Хуже, что иттан-момэн как-то сразу отказался быть «паладином священной мести» и принялся душить кого попало. Случаи единичные, конечно, но в пикирующем с темного неба одеяле – приятного мало.
После такого, деревья дзюбокко, якобы подсевшие на кровь из-за близости к полям регулярных сражений и научившиеся добывать ее из живых людей, прикорнувших рядом – смотрятся не так уж и экзотично. Тем более что деревья и сами по себе мутные – вполне возможно, что там одной ботаникой обошлось, ибо дзюбокко с меню не заморачиваются и высасывают всех подряд, причем что у полей сражений, что в глубокой чаще. В чаще даже чаще…
Словом «они», уже звучавшим как часть термина, в чистом виде обзывают уродливых великанов, поселившихся в некоторых местах Синая после гибели Гипербореи. Дикие, тупые, с дубинами – они очень напоминают западных троллей и огров. Из-за прожорливости, глупости и склонности вести себя, как мудаки, особенно с людьми – им охотно отвечают взаимностью, и группы самураев, зачищающие острова от избытка опасных тварей, они истребляют без малейшей жалости.
Те, кому посчастливилось найти камэоса – тоже стараются максимально их уничтожать, правда, в несколько ином смысле. Камэоса – это сквозной в разных культурах артефакт, воспроизводящий алкоголь с помощью образного подключения к нужным доменам. И только в Синае его считают отдельным ками, а не предметом, возможно, и имея на это какие-то свои основания. То, что камэоса исправно попадает в руки именно пьяниц – частично убеждает в правоте синайской версии. В конце концов, генерируемый ими саке – на вкус не особо, в отличие от аналогов-артефактов.
Тэнгу называют опционально крылатых демонов с до забавного длинными носами. Но эти ребята совсем не смешные и даже как-то с перебором серьезные, опасные и крутые нравом. Иногда ни с того, ни с сего начинают обучать какого-нибудь отшельника, монаха или самурая своему особому искусству сражаться. Не сказать, что их методика сравнима, скажем, с Поталой, но пользы, в любом случае, вагон, ведь бойцы тэнгу отличные.
Юки-онна, несмотря на имя, на троллей совсем не похожа. Эта дамочка совершенно неизвестного происхождения, судя по всему, уникальна. Во всяком случае, с потомством и его заведением – у нее сложно, ибо все связанные с этим делом процессы заканчиваются замораживанием партнера сразу в нескольких местах, имеющих губы… Но падкие на внешнюю красоту этой обитательницы высокогорья – все равно находятся. Может быть, каждый думает, что он умнее всех и попытает счастья сзади, не попав под ледяное дыхание Юки-онна?..
Непростая дилемма встает перед теми, кому удалось выловить знаменитую синайскую русалку нингё. И у этой дилеммы нет ни малейшего эротического подтекста, ибо нингё на редкость уродливы, сочетая в себе не лучшие черты обезьян и карпов. Все дело в мясе русалки, которое мало того что безудержно вкусное, так еще и полезно настолько, что гиперборейским яблокам не снилось – по легендам, несколько веков жизни способно добавить. Вот только считается такая трапеза настолько дурным тоном, что последствия перекрывают возможность прожить за себя, детей и внуков. И дело даже не в том, что на твоих глазах все они состарятся и умрут, а в том, что, скорее всего, умрут, не состарившись, ибо на весь род прожорливого русалкоеда падет целое море проклятий. Возможно, все это и выдумки, с помощью которых боги латают дыру в балансе жизненной игры, не давая людям получить столь эпическое долгожительство. Но проверять на нашей памяти никто не рискнул. Втихаря, разве что, поймал кто, да слопал.
Но если и слопал – все равно молчит гад, а кто нам может дать истинный ответ или подсказку, так это Хаку-таку: мудрый и добрый красавчик с девятью глазами и шестью рогами. Хаку-таку, мало что разговаривать умеет (это многим под силу), так еще и говорит обычно на редкость полезные вещи. Советы этого ёкай точны и верны, а истории – правдивы и занимательны. Жаль, найти эту полную нам противоположность не так легко, а раскрутить на беседу по душам – и того сложнее. Есть мнение, что Хаку-таку – это видоизменившийся синайский сфинкс. И в пользу этого мнения выступает схожее поведение сфинксов, способных извергнуть кладези важной информации, но лишь перед тем, кто готов, умен и ментально чист. Имеется, правда, загвоздка: сфинксы беседуют с помощью одних лишь наводящих вопросов, а Хаку-таку говорит, как хочет… Но мало ли какие мутации произошли в мистической ауре Синая в прошлые века? Вдруг за века сфинкс и модернизировался?..
Киринами в Синае называют характерных восточных бескрылых драконов. По-хорошему, это разновидность альфа-нагов, к драконам имеющая лишь опосредованное (через Нюйву) отношение, но больно уж стильно выглядят синайские кирины. Так и хочется приравнять их к крылатым владыкам поднебесья, в Синае нечасто встречаемым по причине отчуждения, высокомерия или иногда обетов, если речь о драконе, взявшемся опекать один из монастырей или храмов.
В нормальных количествах драконы появились на островах в конце второй волны миграции, когда у многих не сложились отношения с одной или другой империями ханьцев. Здесь драконы находили покой и приятную ауру более отзывчивых (пока, ведь Пелену Майя еще не сделала) тонких планов, поэтому решали остаться навсегда и сделать острова домом для своих детей тоже… Популяцию подсократят войны второй половины тысячелетия – драконы будут довольно активно вмешиваться в конфликты монастырей, школ и даже сегунатов, что на их количестве скажется не слишком положительно. После этого как раз и пойдет мода держаться от агрессивных людишек подальше – да-да, на фоне синайцев с их постоянными сражениями, ящеры, созданные для войны (правда, думающие, что для охраны человечества) – будут выглядеть пацифистами. Пусть и не такими, как некоторые кирины, которые, словно компенсируя иногда совершенно идиотское поведение сородичей, буквально устанут мирить между собой враждующие кланы людей, но не забросят эту миссию до конца.
Кстати, первое упоминание о драконах Синая звучит еще в одном из очень древних мифов, в котором Сусаноо убил восьмиголового и восьмихвостого дракона. Убил без особого геройства – спящего, опоенного саке. То, что из хвоста дракона он достал себе дико крутой меч (см. ближе к концу статьи) – как бы намекает, что этот дракон, как и многие другие его собратья из мифов – мог быть виманой, с хвоста которой удалось свинтить какой-нибудь боевой лазер. Правда, саке вроде как оставляет дракона драконом и не дает совсем уж разгуляться технократическим догадкам. Спорить не будем, но добавим, что, в случае с классической версией, «бой», очевидно, состоялся в рамках очистки островного полигона от особо опасных существ, и участие в этом Сусаноо – позволяет отнести его к богам, достаточно зрелым.
А напоследок – о незрелости… Некоторые читатели, возможно, с удивлением поморщились, не увидев в описании существ фей, которых, по общепризнанному мнению, в Синае просто обожают. Это чистая правда, и крылатых очаровашек мы просто оставили на десерт. Можно только представить уровень упомянутого обожания местных фей, если знать, что даже куда более примитивных бабочек на востоке чрезвычайно любили, считая «ожившими цветками». Синайцы уверены, что все вендорские феи-пикси произошли как раз отсюда – с Синая. Дескать, именно в местной, опыльцованной энергиями ауре был совершен переход астральных фей в материальный мир, где они приняли вид крылатых девочек (и изредка мальчиков), способных размножаться. Несмотря на наличие косвенных улик в пользу такого мнения, мы можем настаивать на том, что Синай очень уж вряд ли стал местом обитания первых пикси. Более того, доказанное их присутствие на островах датируется лишь второй половиной первого тысячелетия, когда их, судя по всему, завезли сюда с помощью опыленных цветов.
Интересно, что в Даоссии пикси прижились слабо – очень уж поздно всунувшиеся в экосистему, лишенные поддержки , они заняли слишком низкое место в пищевой цепочке, став промежуточным звеном не между животными и людьми, а между насекомыми и птицами. И хуже всего, что именно такими их и стали воспринимать люди – глубоко зависимые от людских образов, феи послушно изменились «в угоду» ханьским стереотипам и через пару веков действительно мало отличались от насекомых, успев растерять и мистические способности, и элементарный интеллект. Правда, взамен этому пикси приобрели чисто животные инстинкты, позволившие им выживать в условиях, где избалованные континентальные фейки были бы уничтожены под корень.
Вполне возможно, подобная судьба ждала бы и синайских пикси, окажись они на соседнем острове. Очень уж глубоко они встроились в местную систему энергетических взаимодействий – вырванные из нее, они навряд ли успели бы приспособиться к стандартным условиям раньше, чем стали чьей-нибудь пищей. Однако это всё пустые домыслы, и едва ли имеет смысл рассматривать синайских фей вне контекста родного архипелага, с которым они за века слились во всю глубину. Нет ничего удивительного в том, что местные пикси отличаются эпическим разнообразием и расширенным потенциалом волшебных способностей. Остатки пыльцы Майи служат превосходным усилителем мистических талантов крылатых обаяшек, не забывая также помогать образам синайцев быстрее и эффективнее доходить до адресата – если в большинстве регионов Вендора образы людей проявляются уже в последующих поколениях пикси, то здесь это порой происходит прямо во время одного воплощения. Грубо говоря, родилась фейка хихикающей малышкой, но поймала образ озабоченного синайца и еще до конца своей короткой жизни успела видоизмениться до какой-нибудь похотливой хэнтайки , первенство появления которых у Синая уже никто не оспаривает.
К МП феи Синая ведут себя очень по-разному. Пикси почти повально попрятались подальше от людей, стремясь сохранить определенную независимость от их причудливых фантазий. Астральные феи, наоборот – открыли в людях богатый источник энергий, поэтому предпочитают быть поближе к ним, имея статус довольно почитаемых ками. Говорят, на одной из далеких горных полянок пикси чуть ли не в симбиоз вошли с одним из драконов, а современную свиту Аматэрасу составляет десяток астральных фей – проверить это у нас возможности нет, так что просто поверим на слово.
Краткая хронология светских событий
Светская история Синая не отличается разнообразием и избыточно полна войн. Именно по этой причине мы не станем совсем растекаться мыслью по сакуре еще и в данном вопросе, а просто перечислим и прокомментируем известные нам события, которые можно отнести к ключевым моментам или знаковым этапам синайской истории.
Коронация императора, освоение земель, окончательная ассимиляция айну: 150-350 гг.
За исключением первого события, все перечисленное происходило в стиле игры огня на ветру. То есть вроде и не хаотично, но без каких бы то ни было четких векторов. Для многих беженцев второй волны Синай воспринимался как вольница – они покидали Самсунг из-за войн и значительного ужесточения законов в новообразованной империи Цинь, и на полупустом архипелаге надеялись найти много свободной земли и минимум руководящих тобой голов. Их чаяния долгое время сбывались, и империей Ямато была чисто номинально. Потому и присягали охотно поселения в разных уголках архипелага, что принадлежность к единой Ямато никак не ограничивала и ни к чему не принуждала: буси кормили и вооружали на местном уровне, налогов не было – каркас власти банально не успел обрасти слоем паразитов, элиты только формировались… В общем-то, синайский случай интересен как раз на редкость ранним появлением единого императора. В других условиях общность мигрантов созревала бы до статуса империи еще много веков, здесь же это было сделано, словно авансом, благодаря одному лишь волевому, может, и не решению, но, скажем так, уверенному предложению со стороны богини Аматэрасу.
Помогло, что сам народ уже обладал политической грамотностью и опытом: на Самсунге, откуда уплывали первые волны переселенцев, дебютный император появился уже больше половины тысячелетия назад. И придание подобного статуса адекватному и толковому роду Ямато, лишь своими заслугами добившемуся уважения среди изначально равных ему соратников – не казалось чем-то из ряда вон. Вторую волну убедила огромная вилка разницы между скромным набором привилегий, которые полагались Ямато, и тем нечеловеческим пьедесталом собственного величия, на который себя воздвиг в Самсунге Цинь…
И никакого тайного умысла искать не стоит – Аматэрасу здраво оценила ситуацию и сама (по легендам, через сына или внука Нинигу) предложила клану Ямато, давно уже неформально возглавлявшему костяк переселенцев , оформить свой статус официально. Именно императорское звание было выбрано с далеким прицелом – разбросанные по островам поселения рано или поздно станут городами, возомнят себя царствами, и тогда очень пригодится изначально высший титул императора – повелителя царей и соборного владыки самых отдаленных земель. И богиней особенно подчеркивалось, что император – это не привилегия, а обязанность. Император становился посредником между людьми и всеми ками, начиная, разумеется, с самой Аматэрасу. Посредником, а также одной из скреп формирующейся нации. Аматэрасу, император, вера в ками, почитание предков и традиций, ну, и в меньшей степени, рис с морепродуктами, да профессиональные воины-буси – вот и весь изначальный ряд скреп. За века он разрастется до сотен единых систем, кодексов и традиций, что, впрочем, не помешает «скрепленным» всем этим сегунатам постоянно грызться между собой…
А в первые два века жизни юной империи, для социокультурного и политического единства хватало и перечисленного. Народ осваивал земли и переваривал в себе айну, стараясь делать процесс поглощения максимально безболезненным для всех. Дольше других противились агрессивные эмиси, а гармоничней всех влились хаято – те самые, что дружелюбно встретили первую волну. Они и от других айнов отличались готовностью силу и ловкость уравновешивать умственной деятельностью. В переселенцах хаято увидели тех, в слиянии с кем можно преодолеть опостылевший цивилизационный тупик, поэтому наверняка были уверены, что именно они в некотором роде используют «понаехавших», а не наоборот. Когда выяснилось, что многострадальный ханьский геном агрессивнее, и, как минимум, внешне общие дети идут не в аборигенов – это слегка смутило хаято, но не настолько, чтобы отказаться от идеи слияния народов. Ясно, что недовольные нашлись, но те, кто не уплыл с Киу-Сиу прибиваться к эмиси – сами увидели, что их собственный стержень тоже не теряется, и за несколько поколений завершили превращение двух народов в один, который позже и будет назван «ямато» в честь самого яркого клана первопроходцев.
Планы хаято в чем-то оправдались. Так вышло, что богатые носители их генов лучше других проявляли себя как буси, хоть и значительно уступали в талантах земледельцев и рыбаков. В ту пору это роли не играло – разве что гибли буси чаще представителей других профессий. Но зато через несколько веков, когда под влиянием северного монастыря Потала из буси будет сформировано особое сословие самураев – это сословие в социальном плане станет считаться уж точно более привилегированным, чем трудяги. Вряд ли сами хаято держали такой хитрый план в голове, но интересно, что сказали бы на этот ответ будущего те семьи ханьских мигрантов, что старательно хранили свою кровь в чистоте, не желая смешиваться с «дикарями». Их чистые роды в подавляющем большинстве стали отличными трудовыми династиями, подчиняющимися потомкам тех, кто наиболее активно смешивал кровь с айну…
Внутренние войны и реорганизация империи: 450-510гг
В причинно-следственной связи событий тяжело отыскать, с чего начались описываемые проблемы синайцев: с поиска занятости буси или с роста аппетитов удельных правителей. Уже поднадоевшие вам ребята из «Манга-Манга» вообще по традиции винят императора – дескать, это его агенты спровоцировали мятежи, чтобы путем их усмирения повысить градус полномочий центральной власти и поставить префектуры в положение, когда они почти напрямую управляются из столицы. Но последняя мысль явно отсылает уже ко временам самого театра, потому что прямого управления император Сузуму Ямато не вводил ни сразу, ни позже. Широкая автономия префектур поощрялась очень долго, считаясь важной традицией для столь разбросанной империи. Император воспринимался как камертон векторов в будущее и генератор девизов правления , в меру, но неформально ответственный за успешность воплощения этих девизов в жизнь. Девизом Сузуму, кстати, было нейтральное «Слияние водных торговых путей», однако, когда три префектуры сначала организовали войну между собой, затем отказались слушать императора, а потом и вовсе заявили о независимости – пришлось вносить коррективы. Сузуму изменил девиз на «Сохранение единой империи», однако этот ход «не зашел» – ощущавший социально-политические землетрясения народ ждал от императора чего-то успокаивающего. И когда, впервые за все годы, попирая традиции и устои, был на ходу изменен девиз правления, образ императора, вместо того чтобы стать в трудные времена некой константой – зашатался вместе с остальным миром…
Историки считают, что именно это станет первым шагом на пути, который приведет к краху династии Ямато. Не сразу, конечно – распри и раздор затянутся на полвека, причем остальные шаги Сузуму окажутся довольно ровными. Он не начнет наводить «конституционный порядок» впопыхах, а спокойно заручится поддержкой большинства префектур, после чего проведет сепаратные переговоры с тремя префектами-отступниками, вступит с одним из них в сговор, провозгласит его префектуру пострадавшей стороной, поддержит верными войсками в войне с двумя другими и поможет победить. То есть в задумке все, как надо: император над схваткой, помогает угнетенным и свысока восстанавливает гармонию, карая угнетателей. Однако на деле вышло не очень чисто, ибо префект-бенефициар (по имени Тэкеши) оказался на редкость невыгодным союзником. В решающем бою с объединившимися префектурами он загубил множество буси, приданных ему императором, затем устроил резню в захваченных поселках, после чего еще и сжег несколько храмов.
Такое поведение союзника бросило тень на императора – осадок остался капитальный, помножившись на недовольство сменой девиза. Кто-то из советников предложил казнить Тэкеши, переведя на него стрелки недовольства, однако Сузуму вновь поступает мудрее. Уже научившийся на своей ошибке, он понимает, что опять менять на переправе коня, предавая союзника – плохой сигнал остальным префектам, да и народу в целом. Вместо этого, он убеждает струхнувшего Тэкеши покаяться перед ками, восстановить храмы и вернуть награбленное в селениях противника. Префект выполнил приказ, это умилило синайцев, и, возможно, зашатавшаяся империя вновь выпрямилась бы и заняла устойчивое положение, однако мы ведь о Синае говорим… Какой-то фанатик традиций, выбрав, наверное, самый неудачный момент для своей мести, умудрился-таки убить императора внезапным выстрелом из лука (стражником был), когда тот на площади рассказывал народу столицы об удачном разрешении проблем. Под жуткими пытками фанатик (его имя поклялись забыть) признался, что мстил за смену девиза правления, а на вопрос «как можно мстить за одну традицию, нарушая другую – куда более важную: неприкосновенность императора?!» - ответить затруднился даже еще с языком.
Смерть императора Сузуму сначала очень сплотила страну, а потом, как часто бывает – куда более стремительно разъединила… Пользуясь тем, что наследники еще юны, а регент-тайро откровенно не решается делать резких шагов, префекты отбились от рук и снова начали меряться, у кого буси круче, а яри длиннее. Последующие лет пятьдесят будут посвящены не особо кровавым, но многочисленным противостояниям между префектурами. Причем если в первые годы во главе стояли префекты, то затем, поддавшись упоительной волне слома традиций, их достаточно синхронно поубивали с мотивировкой «если перестали слушать императора, то зачем подчиняться тем его ставленникам, которые его предали?». В некоторых областях, впрочем, убивали и просто так – за то, что богатый, наглый и гадит в дорогой горшок.
Тогда-то места префектов и занял новый управленческий класс – сёгуны. Это слово было искаженным ханьским «полководец», и сёгунами уже давно называли командиров отрядов буси. Логично, что именно они, обладая главным в данных условиях капиталом – бойцами – станут теми, кого поднимет на новую высоту волна перемен. Префектуры станут называться сёгунатами (можно с «е»), что как бы уже и номинально выведет их из-под контроля императора, однако, надо отдать должное – на префектуру Киото, где жил клан Ямато, никто не лез. Скорее всего, из слегка мистического отношения к императорскому роду, произошедшему (как в то время уже верили) от самой Аматэрасу.
Пока тайро Кэзуки продумывал свой хитрый план, расплодившиеся правители сегунатов продолжили делать то, что умели лучше всего – воевать. Большинство из них не были жадными – им просто нравилось сражаться. Эмиси давно закончились, из ёкай трогали только самых агрессивных, поэтому пришлось искать поводы повоевать с соседями. Главное, сразу отбросить ложный образ, который с немалой вероятностью начал саморисоваться перед глазами, изображая суровых самураев с катанами, сражающихся между собой, согласно принципам бусидо. Вообще ничего подобного!.. Хоть это и вполне типично – перенести знакомые элементы одной эпохи на события более ранней… В то время в Вендоре едва ли имелись по-настоящему прогрессивные армии, и Синай ничем не выделялся. Более того, по качеству оружия и доспехов жители островов еще и порядком отставали от усредненной линии, застряв на поколении линейки «яри – простые луки – цуруги – щиты – легкие доспехи». Из того, что в будущем вольется в классический облик самураев, были разве что грозные маски-шлемы, стойкая уверенность в своем праве проливать свою и чужую кровь, а также – некоторый пиетет к мирным жителям, которых насиловали и убивали чуть реже, чем это принято в гражданских войнах других народов.
И тем не менее, насиловали и убивали… Пусть и стараясь отыскать для этого повод, вроде косого взгляда или неторопливости наглецов во время экспроприации продуктового имущества. Пятьдесят лет буси упивались властью своих мечей над трудягами, создавая фундамент для будущего классового превосходства. И как они раньше не догадались поставить силу выше закона? Сколько поколений буси чувствовало себя некомфортно, живя на «подачки» земледельцев, рыбаков и ремесленников. А теперь отдают и радуются, что их не убили…
***
И вот, наконец, в хаотичный дезматч вмешалась первая конструктивная сила. Пятнадцать лет тайро Кэзуки потратил на организацию своего хитрого плана – за это время успели подрасти наследники императорского рода, сам Кэзуки окончательно состарился, зато были молоды его дети. Один из них, старший сын по имени Дэйчи, взял в жены дочь покойного императора Миюки и был объявлен императором Дэйчи Ямато, в то время как другие дети их кланов тоже соединились узами брака, но стали представителями новоназванной династии Тайро, которой отныне поручалось следить за безопасностью и покоем императорского рода.
Понятно, что столько лет у регента ушло не на сочинение нового имени своему клану или ожидание репродуктивного возраста Миюки. Появись он сейчас на арене синайской усобицы с новостью о появлении нового императора не божественных кровей, и добрая половина сегунатов тут же объединилась бы на время, которое понадобится, чтобы пустить кровь всем важным лицам Киото. Поэтому старый лис потихоньку заручался поддержкой боеспособных соседей, хотя больше всего времени заняло даже не это, а подготовка крепкой армии, которой, как прекрасно понимал тайро, придется невыносимо долго соединять расползшиеся префектуры.
Положа руку на сердце, Кэзуки как человек, далекий от воинского дела, этот пункт в свой план не включал, однако в необходимости переподготовки его убедил… кузнец – да-да, всего лишь один из многочисленных кузнецов, нанятых для армейских нужд. Как-то он принес с помощником очередную партию мечей прямо во двор казармы, где в это время достаточно безыскусно тренировались синаями буси, запылившиеся от бездействия в мирном Киото. Кузнец смотрел, смотрел, но потом не выдержал.
- Да такие воины только позорить будут мои мечи! – вырвалось у него, и это не осталось без внимания… Ну а дальше – как в типичной синайской книжонке времен МП. Кто-то оскорбился и потребовал немедленных извинений, вновь услышал слова о позоре, замахнулся стальным мечом и был насмешливо бит выхваченным синаем. Теперь обиделось еще трое, потом семеро, но все они, спустя короткое время сидели на земле и потирали шишки… На шум пришел еще довольно юный тогда Дэйчи и, начисто очарованный техникой фехтования кузнеца, прервал показательные выступления и повел знакомить своего нового кумира с отцом.
Кузнец представился как Мусаси, повторил свое мнение о боевой бездарности киотских буси, получил предложение их подготовить, и согласился, когда получил заверения, что это все ради наведения на островах порядка и всеобщего мира.
За десять лет Мусаси, время от времени надолго покидавший Киото, подготовил самое передовое и боеспособное войско, как минимум, на Синае. Правда, теперь ему не нравилось качество оружия, но приходилось выбирать, и воин победил кузнеца… Он бесследно исчезнет на следующий день после показательных выступлений перед новым императором, очень огорчив его, но лишний раз убедив, что это, видимо, какой-то могучий ками приходил помочь божьим помазанникам.
Как нередко бывает с конструктивными силами – войску Дэйчи придется начать с достаточно деструктивных действий. Час Икс наступит, и по сегунатам будет разослано сообщение о новом императоре, чьим девизом правления станет «Великий собор земель». Больше половины союзно-интрижных «карт» Кэзуки не сыграет, и на первых порах армии императора Дэйчи придется воевать чуть ли не против всех. И вот тут как раз скажется школа Мусаси – подготовленные им буси будут побеждать с таким тотальным превосходством, что количество желающих воевать быстро уменьшится. С учетом труднодоступности территорий и коварных особенностей войны против множества оппонентов , операция по восстановлению империи затянется настолько, что заканчивать ее Дэйчи будет уже пожилым дедушкой. Однако девиз будет выполнен, и практически все районы признают главенство императорского дома, сливаясь в новом союзе префектур-сегунатов. Только сегунат Рюкюнава, расположенный на одном из далеких восточных островков, Оки, ускользнет из-под влияния, еще задолго до победных маршей киотской армии присягнув Нефритовой империи. По правде говоря, большую часть населения острова Оки действительно составляли колонисты совсем уже свежих потоков, изначально ориентированные на Самсунг, так что синайцам вряд ли стоило обижаться. Однако не только обидятся, но приплывут и устроят резню, после чего радостно вовлекутся в так называемую Войну островов с Самсунгом… Потому что, когда есть оружие – очень хочется выстрелить или ударить, а буси к окончанию собора империи насчитывалось столько, что это было очень хорошее оружие. Особенно если всех их обучить сражаться, как Киотская гвардия…
Война островов: 550-680гг
Всего сорок лет длилась мирная пауза – единственная за шесть веков перманентных войн. Эти три десятилетия синайцы потратили на восстановление социально-бытовых отношений в рамках империи, ну и, разумеется, на тренировку буси по киотскому подобию. Императору советовали сохранить киотский стиль в тайне, чтобы его региональная гвардия и в будущем имела преимущество над остальными сегунатами, однако он отказался, продемонстрировав именно имперский размах мышления и решившись на усиление всей имперской мощи в ущерб собственной гвардии.
О перипетиях Войны островов нужно говорить либо очень долго, либо очень кратко, потому что полтора века противостояния Синая и Самсунга были под завязку набиты событиями примерно схожего по значимости уровня. Упомянув одни – придется говорить о других, и это растянется на отдельную монографию, ведь количество битв, осад, стычек, примеров героизма, предательства или резни – исчисляется сотнями.
Сохраняя взгляд с большой высоты, в первую очередь отмечаем, что агрессию начали именно синайцы, ищущие, с кем еще повоевать, раз усобицы ушли в прошлое. Рюкюнава была поводом, и, как только Нефритовое царство, включавшее в себя северо-западные земли Самсунга, жестко осудило резню, устроенную буси на острове Оки, подготовленные отряды синайцев объявили неформальную войну всему Самсунгу. Одобрения на высшем уровне начавшаяся охота на ханьские корабли долго не получала – император хотел убедиться в явном преимуществе своих солдат, поэтому до тех пор, пока сегун Хэджайм не разбил гарнизоны нескольких прибрежных городков Самсунга, официально войну не подтверждал.
На первых порах синайцы брали верх – они захватывали портовые города, причем в некоторых случаях закреплялись в них как оккупанты. Хорошо обученные, не жалеющие жизни в боях, буси превосходили ханьских оппонентов, испытывая определенные трудности только в боях с фанатичными чосонами, экипированными на порядок лучше. Лучшие ханьские воины традиционно жили в восточном царстве, которое в войну не вступало, поэтому никакое численное превосходство жителям Самсунга в боях с синайцами не помогало – сбалансированные отряды островитян били оппонентов примерно так, как крепко сбитый спортсмен бьет более высокого и габаритного, но рыхловатого обывателя.
Синайцев подвело странное сочетание самоуверенности и нерешительности. Упиваясь своим превосходством, они настраивали против себя все большее число ханьских провинций, включая Сиам (формально независимый) и Гуаньчжоу. При этом не решались по-настоящему закрепиться на чужой земле, сохраняя за собой лишь отдельные береговые линии, но даже не делая попыток захватить земли в глубине. То ли осознанно оставляли за врагом буферные земли, чтобы снова и снова грабить налетами, но не нести ответственность за их быт. То ли думали, что преимущество никуда не денется, и ожидали более благоприятных условий для начала глубинной экспансии…
Но просчитались… Жители Самсунга сплотились в борьбе против единого врага. Могучие и выносливые крепыши провинции Ганьсу, уставшие от набегов и оккупационной жестокости, массово записывались в армию Нефритового царства, рассерженные правители торгового Гуаньчжоу выделили огромную сумму для найма бойцов восточного, Яшмового, царства, отличавшихся прекрасной подготовкой. Чосоны, которых война подбила на пике научно-технически-ремесленной революции, совершили новый рывок в создании оружия и брони, обеспечив первоклассную экипировку. А тут еще в императорском архиве Запретного города удалось отыскать и оперативно переварить затерявшийся из-за неактуальности написания древний трактат «Искусство войны», в котором пятьсот лет как умерший Сунь Цзы умудрился оставить такое количество полезных тактических и стратегических советов, что военное мышление ханьских военачальников вскоре резко переросло однообразные взгляды и приемы синайских оппонентов.
Какого-то одного переломного сражения нам не выделить – инициативу жители Самсунга перехватывали постепенно, и понадобилось не одно десятилетие, чтобы сначала вымести оккупантов со своей территории, затем более-менее надежно прикрыть порты, а уже после этого перенести боевые действия на вражеские земли.
Это напоминало классический и простенький сюжет типичного поединка в армреслинге, когда рука, выстояв в защитной пизанской позе, идет в ответную атаку и не без труда, но с какой-то неминуемой поступательностью укладывает противницу на стол. Возможно, такой исход ожидал и синайцев – отряды ханьцев и их союзников все более смело десантировались на островах, устраивая там погромы и постепенно приходя к мысли, что рано или поздно целью единой скоординированной атаки может стать Киото. Привыкшие к тому, что воины – это сословие, и не имеющие никаких традиций народного ополчения, синайцы целиком полагались на буси. Буси честно отдавали жизни в боях с противником, но уступали ему теперь в числе, экипировке, а порой и тактике – гораздо больше, нежели превосходили в технике, что постепенно приводило к еще более весомому численному доминированию ханьцев. Этот замкнутый круг вел к неизбежному падению Нихона, и разорвать его могло лишь чудо.
И чудо случилось…
В разгар очередной волны поражений в Киото вновь появился загадочный незнакомец. Назвавшийся Кацумото мастер-кузнец молча принес во дворец сорок мечей нового типа. Изогнутые, длинные, они напоминали ханьские дао, обеспечивавшие противнику преимущество над классическим синайским цуруги, однако были еще более удобны, остры и прочны. Кацумото, в котором захотели увидеть того самого ками-помощника Мусаси, был принят с особым почтением. Ему подогнали сотню кузнецов, которым он передал основы создания мечей-тати и элементов доспехов нового типа. Параллельно с этим, Кацумото обучал инструкторов обновившейся тактике боя, учитывающей применение тати… Воодушевленные «помощью ками», вооруженные теперь не хуже ханьцев, буси с ходу одержали ряд побед, сумев выровнять обстановку на фронтах войны. Вполне вероятно, что это могло стать началом нового перелома, но тут вмешались политические дрязги…
Не будем демонизировать род Тайро – очень может быть, что череда смертей носителей крови Ямато была связана с какой-то эпидемией или происками ханьских шпионов, а не иррациональным стремлением подняться на виртуальную ступеньку повыше, когда и без того стоишь на вершине. Как бы то ни было, род Ямато прервался, и была объявлена новая императорская династия – Тайро. Народ успокаивали тем, что род Тайро был очень щедро смешан с родом Ямато, и кровь Аматэрасу из жил новых правителей никуда не исчезла. В целом, убедить людей удалось, и кулуарный ребрендинг правящей династии не привел ни к каким волнениям или бунтам. На беду Тайро, среди тех, кого убедить не вышло – оказался Кацумото. Разгневанный переворотом, он покинул Киото, не закончив обучение кузнецов и буси, что, несомненно, сказалось на дальнейшем балансе противостояния.
Полученные и внедренные новшества позволили выровнять силы – на несколько десятилетий воцарится примерный паритет, и волны взаимных нашествий будут хлестать Синай и Самсунг с переменным успехом еще очень долго. Можно предположить, что доведенная до ума ремесленно-боевая революция Кацумото позволила бы синайцам пусть и не одержать полную победу, но хотя бы вернуться к состоянию начала войны. Так же было достигнуто лишь равенство, и решающую роль в затянувшейся войне стало играть состояние экономик. Более сбалансированный и благополучный в этом плане Самсунг в конце концов начал обходить западных соседей, и, чувствуя, что рано или поздно это вновь приведет к доминированию врага, Синай предложил мир на не унизительных, но маловыгодных для себя условиях, которые ханьцы, воевать не слишком-то и любившие, охотно приняли.
Война островов показала, что боевая заточенность отнюдь не гарантирует победы над гораздо более миролюбивым противником, если у того современнее и мощнее экономика, а также значительно глубже ополченческий резерв. К началу войны каждый десятый синаец был буси, но, когда бесконечные стычки проредили обе армии – ханьских солдат равноценно заменили новые (еще и в соотношении три к одному), а места погибших буси занять было некому, ибо в это особое сословие был слишком долгий и сложный путь, чтобы на него массово становились вчерашние рыболовы и земледельцы. Ближе к концу войны, когда уже самым близоруким стратегам станет ясно, что одним спецназом войны не выигрываются, боевая доктрина синайцев впустит в себя понятие асагари – низкоквалифицированных бойцов вспомогательных отрядов. На ходе Войны островов это мало скажется, однако асагари еще скажут свое слово в ближайшем будущем – когда почти сразу после окончания этой войны начнется серия новых – внутренних…
Эпоха сэнгоку: период изоляции, противостояние сегунатов и смена императорского статуса: 680-1100гг.
Одним из важных пунктов мирного договора стало существенное сокращение числа синайских кораблей. Особенно жестко прошлись по крупным судам, что моментально снизило потенциал синайской торговли в разы – и без того вынесенные природой в наименее удобное для торговли место Вендора, синайцы практически лишались возможности вести дела с дальними странами, а с ближней – сами не желали торговать. Впрочем, вряд ли именно это стало причиной нового вектора синайской политики и культуры, направленного на путь изоляции. Такой поворот был вполне логичен – неудачная внешняя экспансия зачастую приводит к тому, что неудачник становится интровертом и замыкается на себе.
Вовремя подвернулись голодные бунты, на волне которых отдельные сегуны решили вернуться к мутному воцарению клана Тайро на императорском троне и задним числом отказались подчиняться Киото. Начавшаяся как восстановление порядка, война, после первых же неудач императорской армии, превратилась в гражданскую – еще несколько сегунов отказались повиноваться, что, по сути, отбросило империю в феодализм на долгие несколько веков.
Надо заметить, что отнюдь не все это время непрестанно лилась кровь – многие противостояния сегунатов и кланов были вялотекущими, фоновыми, не особенно влияющими на уклад жизни простых синайцев. Более того, ближе к концу тысячелетия, войны вообще почти не будут цеплять мирных жителей – кодекс Бусидо, принятый к тому времени, очень сурово относился к мародерам и грабителям, а убийство безоружных объявлял делом постыдным. Поэтому разборки буси, или самураев, как они стали называться под влиянием Поталы, велись будто бы в параллельном мире – понятно, что под раздачу могли попасть и случайные люди, но это в любом случае было очень далеко от тотально сжигаемых полей и деревень – нередкого спутника усобиц раннего средневековья.
К началу девятого века клан Тайро был близок к возвращению себе императорского статуса. Киотский сегунат в союзе с северным кланом Минамото одержал ряд побед, собрал внушительный набор земель, однако, когда объединение архипелага замаячило на горизонте, Тайро проявили заносчивость по отношению к Минамото, кланы рассорились и началась вражда уже между ними и их союзниками. Тайро, прибегнув к услугам ниндзя, почти истребили лидеров Минамото, но не дотянулись до юной Мичико, по слухам, нашедшей приют в Потале. Позже Мичико, пользуясь тем, что в ней текли императорские крови Тайро (наследство с времен, когда те собирались вплести дружественный клан в императорскую династию), объединила вокруг себя остатки самураев своего клана и ряд сторонних сил, включая даже киринов и драконов. Мичико в долгой войне взяла реванш у Тайро, оставила крошечных наследников, но затем совершила ритуальное самоубийство, перед которым объявила Синай свободными землями, а императорский титул вынеся в разряд религиозно-мистических.
Поступок Мичико вызвал широкий резонанс на островах. Люди уже привыкли к тому, что императоры правят лишь номинально, раздражались попытками Тайро вернуть всю полноту власти в свои не слишком чистые руки, а тут всё словно перезагрузилось. Красивое самопожертвование Мичико смыло с императорского рода примесь Тайро, вновь как бы воссоздав преемственность от Ямато и Аматэрасу, а добровольное отречение от политической власти – вызвало бурный всплеск популярности всех остальных аспектов императорского института. А так как все синайские традиции были довольно прочно завязаны и переплетены, общее влияние императорского дома с того момента возросло буквально в разы. И пусть формально каждый сегунат еще долго будет совершенно независим, регулирующая роль императорской династии Минамото окажется настолько весомой, что, не вторгаясь прямо в политические вопросы, император, на правах религиозного и социокультурного лидера нации, сможет решать самые ключевые вопросы любого уровня.
Сто лет мира: 1100-1200гг.
Именно императорское влияние в конце концов приведет к примирению всех сегунатов и воцарению золотого периода синайской истории. «Сто лет мира» – станут расцветом синайского искусства, образования, культуры и ремесел. К началу тринадцатого века синайский цветок распустится, обдавая своим ароматом весь Вендор – сохранявшие до этого определенную изоляцию, синайцы теперь целой серией волн захлестнут Вендор своей культурой, которая до самого МП будет оставаться в числе наиболее модных.
Единственные, кто пострадают от затянувшегося мира – это самураи-буси, внезапно потерявшие актуальность. Часть из них примется развивать в себе вечно страдавшую и остававшуюся больше номинальной культурную сторону. Часть – подастся в монастыри и додзе, чтобы сохранять и передавать все оттенки бусидо. Остальные в неравной пропорции станут аналогом внутренних войск (и стражи) или подадутся в разбойники (всего пару процентов).
Но всё рано или поздно заканчивается, особенно мир – в начале тринадцатого века на островах начались хитрые игры, в которые вовлекутся монастыри, кланы, ниндзя, сегуны, самураи и даже демоны с драконами. Кто-то явно хотел дестабилизировать обстановку в преддверье решающих дней, и преуспел в этом с лихвой. Самое интересное, что широкие массы в эти игры не вовлекались, и со стороны вполне могло показаться, что действия невидимого кукловода ведут к долгожданному объединению всего Синая. И только взгляд опытного стратега за этим объединением мог разглядеть колоссальную угрозу всему востоку, сопоставив происходящее с аналогичными процессами на Самсунге… Две империи, когда-то враждовавшие и не выяснившие, кто из них сильнее – с удивительной синхронностью реконструировались и выводились на пик экспансионистских настроений, чтобы вновь врезаться друг в друга всей массой своих амбиций.
Удастся ли подбить эти настроения на взлете – большой вопрос с ответами в книгах…
Самураи: служители Дао, или кровавые марионетки властолюбцев?
Слово «самурай» во времена, близкие МП, стало популярно как часть модной в Вендоре синайской культуры, однако чаще всего выражает отнюдь не ту суть, которую в него вкладывали изначально и исторически. И дело даже не только в том, что, как уже говорилось по поводу оружия, современное себе явление люди перенесли на куда более раннюю историческую эпоху, приравнивая самураев к средневековым буси. А в том, что первые самураи появились раньше, чем в Синае узнали усобицы, и на протяжении многих веков это звание носили буквально единицы – особый класс монахов Поталы.
Точную дату основания Поталы вряд ли под силу назвать хоть кому-то из вендорских исследователей. Ходят легенды, что этот монастырь вообще стоял чуть ли не всегда, немного чаще звучат версии, где он называется ровесником айну. Нам повезло – мы владеем кое-какой информацией, поэтому знаем, что основана Потала в первые века эры богов. Некий легендарный странник (в мифологии принято имя Амакуни) обнаружил, что на склонах потухшего вулкана Хаконэ гуляют особые энергии, неподалеку генерирует свои изумительно чистые воды щедрый источник Тестао, а чуть ниже – можно добыть особенно качественную железную руду: так называемый песчаник. В этом месте и была построена небольшая обитель, которая впоследствии разрослась до монастыря.
Интересно, что к синайским богам монастырь отношения не имел, при этом в его стенах царила высшая духовная свобода, позволявшая монахам исповедовать любую веру и практиковать любую систему, если они не несли явный деструктивный посыл. По умолчанию ядром Поталы была философия Дао, однако в поздние века здесь отлично приживется и популярная в Синае ветвь буддизма – дзен. Синтоизм будет обрамлять эти стержни ненавязчивой каймой местных легенд и верований, но на том, народном, уровне, когда в этом больше практических суеверий, нежели поклонения богам, вроде той же Аматэрасу.
Несложно догадаться, что в Потале издавна обитало изрядное количество монахов, и большинство из них никоим образом не были связаны хоть с каким-то подобием единоборств. Основой всего были длительные медитации, многие послушники проходили первую ступень (трудотерапия, подавляющая эго) в качестве подмастерьев на местной кузнице, однако искусству нести боль или смерть обучались лишь редкие единицы – те, в чьем дэ Мастер Поталы увидел неминуемую склонность к кровопролитию. Люди приходят в мир с разными задачами – некоторым нужно пройти путь воина, и Мастер Поталы старался увидеть таких как можно раньше, чтобы сделать их не просто воинами, а служителями высших законов, восстанавливающими гармонию Дао. Слово «самурай» являлось синайским переводом понятия «служитель» и впервые прозвучало, обозначая именно тех восстановителей гармонии, в которых Мастера Поталы обращали потенциальных убийц.
Прозорливость Мастеров подтвердилась позже – когда на Поталу был совершен ряд нападений со стороны неизвестного доселе монастыря, чьи лидеры и кураторы (звучало имя одной из знаменитых восточных богинь – Нинсианы) облюбовали столь удачное место уже для собственной базы. Короткая война завершилась разгромом монастыря, исповедовавшего философию ниндзюцу (вроде как основанную на боевом опыте богини), и решающую роль в победе сыграли именно самураи .
На протяжении веков самураи оставались чрезвычайно узкой кастой воинов Поталы, владеющих передовыми техниками боя, вооруженных лучшими мечами Поталы (а значит, и Синая) и считающих себя лишь орудием восстановления гармонии – служителями Дао и защитниками мирных братьев по монастырю. Готовые в любой момент отдать жизнь ради гармонии, эти воины не знали себе равных, и нет ничего удивительного в том, что Мусаси и Кацумото (по популярному мнению, как минимум, самураи, а как максимум – текущие Мастера Поталы) – смогли в одиночку форсировать боевое развитие всего народа, когда увидели в этом веление Дао.
…Правда, что во времена Мусаси, что во времена Кацумото – самураями их не называли, ибо Потала, лежащая довольно далеко от центральных областей, была для народа явлением чуть ли не мистического характера, а ее устои в основном оставались тайной и в культурные пласты не вливались. Термин «самурай» пойдет в массы уже после окончания Войны островов, когда Потала, стремясь снизить градус возникшего хаоса феодальных противостояний, проявит определенное стремление к социализации и прервет многовековую политику самоизоляции.
К тому времени уже произошло расширение значения слова «самурай», и так называли еще и новую прослойку монахов, чьей миссией станет социальное служение «достойным людям». Эти своеобразные «ангелы-хранители» должны были путем глубоких медитаций «увидеть» своего «господина», дайме – человека, по мнению высших сил, нуждающегося в помощи и поддержке. Далеко не всегда дайме становились важные шишки – нередко самураи Поталы шли в услужение незначительным людям с потенциально значительной ролью. Это мог быть совершенно любой человек: от крестьянина до поэта, от рыбака до сегуна – главное, что его выделяло Дао, и задачей самурая становилась помощь избранному, пусть миссия этого избранного могла сводиться к единичному (но обычно важному) действию.
О пользе такого услужения в позднем Синае велись споры. Некоторые считали, что людям не нужно вторгаться в пути судьбы и дублировать работу ками. Дескать, если суждено, то избранный совершит предначертанное, если нет – то не совершит, но тоже по воле судьбы. Эта фаталистская позиция особо популярной не была – синайцы впитали из Дао лишь близкие им оттенки, среди которых пассивному недеянию места нашлось немного. Склонные к созерцательным медитациям, синайцы определяют их как вид отдыха и духовных практик, не забывая уравновешивать кипучей деятельностью, характерной для народов, ядро которых составлено из переселенцев, осваивающих новые земли и горизонты… По мнению рядовых синайцев, если есть выбор, сделать или не сделать – лучше сделать, чем переживать, что не сделал. И ясно, что самураи, целью жизни которых становилась помощь тем, кто должен что-то сделать – вызывали в народе уважение. В конце концов, появление самурая служило неким знаком избранности – известны случаи, когда самураи ошибочно интерпретировали медитацию и шли в услужение к обычному человеку, но тот, воодушевленный своей избранностью небесами, затем реально совершал нечто значимое .
Благодаря человеческому дублированию функций ками, синайцы в поздние века действительно сделали больше значимых поступков, нежели раньше. Не всегда эта активность вела в идеальное русло общего пути развития, но в любом случае помогла выбравшему вектор самоизоляции народу не отстать от других. Кто знает, сколько прорывных открытий могло состояться в нашем мире, помогай нашим избранным не только ангелы-хранители, но и живые помощники из плоти и крови?
***
Слиянию понятий самураев и буси предшествовал короткий период, когда в Синае возникла мода на самовольное назначение себе самураев. Началось с пафосных зажиточных придурков, которые, дабы подчеркнуть свою важность, брали себе в услужение обычных буси (это в лучшем случае), наглым образом имитируя свою избранность в глазах окружающих. Истинных самураев это никоим образом не коробило, народ вводило в заблуждение, наемникам позволяло больше заработать, а псевдо-дайме – повышало чувство собственного величия. Понятно, что взаимоотношения «господин-слуга» интенсивно практиковались и десять веков назад, но только теперь они наполнялись сакрально-ритуальным смыслом, подспудно нивелируя значимость статуса самурая в широких массах.
Нам неведомо, было ли недовольство сложившейся ситуацией одной из причин появления кодекса Бусидо, но не исключено, что, когда Мастер Поталы Ямамото создавал кодекс поведения буси, который затем лично вместе с именными мечами вручил пяти наиболее прославленным сегунам, он держал в уме и необходимость приблизить самовольных самураев к истинным. По крайней мере, большинство аспектов бусидо явно основывалось на негласных кодексах самураев Поталы.
Сложно определить, что было яйцом, а что курицей, но именно этот квинтет сегунов в последующие годы выдвинется на первые роли и будет формировать социокультурную повестку Синая. Логично, что другие, следуя успешному опыту, довольно оперативно переймут новую военную доктрину, основанную на бусидо. Спустя два поколения, буси станут теми, кем их впоследствии и будет представлять весь Вендор – доблестными воинами, верными своему дайме до последнего вздоха, к которому готовы в любой миг своей жизни… Понятно, что бывало всякое. Реальная жизнь отличается от выхолощенных легенд, и даже банального предательства самураями господина хватало с избытком. Но в общей массе буси, которых теперь равноценно называли и самураями (следуя этому отождествлению в самом бусидо ), действительно перешли на новый уровень развития, став поистине элитным сословием – прочным скелетом всей нации.
В социальном плане это сословие (особенно поначалу) было очень широким: от верных, но не особенно развитых слуг – до большинства сегунов, от простоватых мечников – до великих бойцов, владеющих уникальными техниками фехтования любым видом оружия. Это ближе к концу тысячелетия самурайство обрастет дополнительными канонами и плавно превратится в чуть ли не полностью наследственную касту. А на первых порах правом считаться самураем наделялся каждый, кто решался остаток жизни послушно следовать кодексу Бусидо. И этот выбор не был таким уж легким – давая присягу самурая, человек фактически лишался собственной воли и становился послушным орудием славы своего дайме, орудием, осознающим, что собственная жизнь тебе больше не принадлежит, и без раздумий выполняющим любой приказ своего господина. Не сказать, что это так уж радикально отличалось от уже существовавшей системы подчинения буси сегунам (по сути, бусидо просто еще более строго регламентировало эти отношения), но все равно шаг в самураи простым не был. В конце концов, дело ведь не только в пожизненной присяге господину – следование кодексу воина накладывало на самурая большое количество самых разных ограничений и обязательств, выдержать которые дано отнюдь не каждому.
Суть самурайства покоилась на трех китах: чести, образованности и боевом мастерстве.
В понятие чести входил целый комплекс правил, привычек и обязательств. Самурай должен быть лишен любых проявлений меркантильности и мелочности, никогда не лгать и всегда выбирать наиболее прямой путь достижения цели. Верность дайме доходила до крайностей: в случае гибели господина самурай не обязан умирать следом, однако подобный выбор несомненно более уважаем, нежели путь ронина – свободного самурая без хозяина. Забавно, что некоторые вендорцы, знакомые с синайской культурой поверхностно, навешивали ее на крючки привычных взглядов и понятий, поэтому «свободных и независимых самураев-ронинов» считали более крутыми, нежели «самураев-слуг». На самом же деле, в Синае ронины котировались низко, чаще всего считаясь бездарями и трусами: первыми – за то, что допустили смерть хозяина, а вторыми – за то, что не сделали цуйфуку после этого.
Впрочем, когда войны сегунов стали привычным фоном жизни Синая, командиры-дайме стали гибнуть так часто, что послушные самоубийства всех их самураев очень быстро привели бы к самоуничтожению всего сословия. Поэтому в бусидо внесли неформальные поправки и дополнения, которые позволяли бы потерявшим дайме самураям с минимальным ущербом для чести присягать другому господину. А дабы почтить традицию, один-два фанатичных апологета бусидо совершали харакири, очищая этим не только себя, но и оставшихся жить соратников.
Подобные компромиссы пронизывали кодекс самураев во всех сферах, примиряя перфекционизм с реальностью. Идеалисты рисовали себе подчеркнуто опрятных и аскетичных рыцарей, перед героической смертью пишущих стихи и говорящих только правду. Скептики предпочитали видеть грязных рубак, предающих хозяев и насилующих баб. Реальность же заключалась в том, что между единицами, принадлежащими к двум этим крайним типажам – находилась огромная масса нормальных самураев. Старающихся быть опрятными, но прекрасно понимающих, что это возможно отнюдь не в любых условиях. Формально берущих плату лишь в виде традиционного риса, но не брезгующих трофеями или подарками. Изредка тянущихся к прекрасному, но каплям стихотворных чернил предпочитающих брызги крови. Не лживых, но замалчивающих невыгодную информацию… Понятно, что все это было очень индивидуально, и лестница приверженности бусидо насчитывала сотни ступеней, позволяя каждому видеть самураев такими, какими ему хотелось.
Несмотря на всю эту погрешность реализма, сама система образования и воспитания самураев держала планку на уровне, близком самым идеалистическим воззрениям. В отличие от прежних буси, чьей специализацией, по сути, была лишь война, самураев действительно делали цветом нации. Грамота считалась левой рукой самурая, и многие из них реально умели писать стихи, ловя миг прекрасного своим обостренным готовностью к смерти сознанием. И если на поголовной грамотности все же не настаивали , то хотя бы азы этикета в общих чертах знал каждый самурай, а те, кто не был в состоянии усвоить и это – быстро напарывались на подводные камни суровой синайской этики. Корявое заваривание чая грозило лишь подрывом авторитета, зато нарушение целого ряда мелких, казалось бы, запретов и правил – влекло смерть, причем отнюдь не всегда с разрешением почетного очищающего сеппуку.
Обучение боевым искусствам (а обычно и всему остальному) проходило в специальных школах, ставших особенностью именно Синая. Эта интересная смесь монастырской традиции с социальным уклоном образовательных программ – называлась додзё. Каждая додзе была в чем-то уникальна и несла чисто свой особенный код , акцент, который ложился в основу специализации выпускников, а также позволял сохранять и передавать в века ту или иную грань синайской традиции. Додзе располагались как в городах, так и в труднодоступных горных районах, и уже родители будущего самурая решали, где он будет проходить обучение. В идеале они должны были видеть его природную склонность и подбирать додзе, в котором эта склонность превратится в раскрытый талант. Но на практике так поступали нечасто, предпочитая следовать извечной и повсеместной традиции «Папка – каллиграф и сын будет каллиграф каллиграфыч», иногда разбавляемой столь же живучей «поближе к дому» . Избирательный подход практиковался обычно тогда, когда дар был слишком уж очевиден, либо ребенка сам выбрал один из сенсеев, которые в поисках учеников регулярно странствовали по стране.
Тот факт, что сражаться самураев учили в монастырях – радикально влиял на уровень их подготовки. Додзе мало отличались от лучших образцов монастырских боевых центров Самсунга и, собственно, самого Синая. Понятно, что до уровня Поталы или Шаолиня никто не дотягивался, однако обычный самурай в бою практически не уступал обычному монаху хоть даосской, хоть буддистской школы. В рукопашных видах и во владении экзотическим оружием монахи были посильнее, зато в боевом фехтовании и основах ратного дела уступали еще серьезнее.
По большому счету, синайцы поставили на поток создание элитных воинов, ведь если боевые монахи исчислялись сотнями, то самураем считался каждый десятый синаец, и, даже со скидкой на женщин, детей и просто неумех-бездарей – плотность элитного «спецназа» на душу населения буквально зашкаливала. Конечно, не все самураи выбирали путь действующих воинов – сословие разрасталось, охватывая разные сферы жизнедеятельности, и для функционирования социальных систем нужны были грамотные чиновники, управленцы, наставники и тому подобные профессиональные единицы. Именно самураи и занимали все эти ниши, вместо того чтобы проводить дни и ночи в боях. Другое дело, что армия, составленная из этих чиновников и управленцев, благодаря высочайшему уровню их боевой подготовки в юности (а редкий самурай не продолжал тренировки с мечом, даже став каллиграфом), могла бы победить едва ли не любую профессиональную армию Вендора своего времени.
Правда, во времена столетнего мира самурайство заплыло жирком. Подобное прошли почти все народы – элита становилась элитой с помощью меча, а затем, погрузившись в элитные дела, о мече забывала. Синай исключением не стал, хоть, надо отдать должное, этап «ожирения элит» прошел достойнее большинства. Когда войны перестали играть ключевую роль в жизни синайцев, курс воинских талантов постепенно обвалился до ничтожных пределов. Причем уровень подготовки в додзе, силами преданных сенсеев, сохранился, но пропала мотивация у самих самураев. Родители, прицелившие сына в очередную мирную должность, стремились сделать его хорошим специалистом в этой области, и умение размахивать клинками в списке приоритетов перемещалось в самый конец. Конечно, совсем вычеркнуть из системы подготовки столь глубокую традицию синайцы себе никогда не позволили бы, однако десять часов школьной физкультуры в неделю против одного часа – на выпускном будут видны налицо. Так и в Синае, близком временам повествования, уровень подготовки немногочисленных отрядов буси-самураев ни в какое сравнение не идет с сомнительным мастерством мирных собратьев по сословию. И отнюдь не факт, что это плохо – в вопросах чести многие самураи-чиновники продолжали следовать этическим нормам бусидо, а то, что сами сражались хуже, чем их деды, так это только их проблема, особенно если выкроенное время было потрачено на текущую бытовую специализацию.
К МП слово «самураи» совсем расплылось в смысловых оттенках. Ими называют профессиональных воинов-буси, богатых землевладельцев, родовитых дворян, чиновников разного уровня и даже некоторых ремесленников, вышедших из ронинов. При этом для каждого случая есть более точный термин, ведь, по-хорошему, суть сословия в целом историческое слово «самурай» (как и его значение «служащий») уже едва ли выражает – просто так и не придумали обновленное понятие, лучше соответствующее произошедшим с внедрения бусидо изменениям в обществе. Истинное же значение сохранили разве что немногочисленные самураи Поталы – единицы элитных бойцов, защищающих монастырь и изредка тех избранных, на кого укажет им медитация.
***
В разное время самураями называли совершенно разных людей. С веками это обозначение расплылось донельзя: от особых защитников избранных, штучно воспитываемых в Потале, до целого сословия, составляющего десятую часть всего населения страны. Впрочем, кое-что сохранилось… Даже во времена повествования те, кого могут назвать самураем, зачастую отличаются от других рядом качеств, полученных как на генетическом уровне, так и во время получения достаточно традиционного образования. «Отойдите, я сделаю это!» - ключевой посыл бусидо до сих пор читается в глазах самураев: от бойцов и чиновников до дворян и сегунов. Кое-где выродившись, в целом данное сословие продолжает оставаться цветом нации – образованные и грамотные, склонные действовать, готовые брать на себя ответственность, лояльные к руководству и не страшащиеся смерти, самураи тринадцатого века продолжают нести в себе впитанную еще их предками единую систему мировосприятия, царившую в Потале и переданную народу Синая с помощью бусидо.
***
На редко пустующей арене синайских сражений довольно мощную конкуренцию самураям составляли еще две силы: монахи и ниндзя. Причем их эволюция интересным образом синхронизирована с развитием самого самурайства – словно все эти три силы были разными ветвями неизвестной единой системы, взаимно влияющими на особенности развития друг друга. Если помнить, что бусидо вышло из стен монастыря, и самураи времен своего расцвета являлись, по сути, военизированными и социализированными монахами – то ничего удивительного в таком положении дел нет.
Светская сторона монастырской медали
Если в Даоссии практически все монастыри вытекали из единого источника, являясь вариациями на тему самого первого монастыря – Шаолинь, основанного аватаром титана Ли, то на Синае ситуация более запутанная. С одной стороны, Потала по праву считается родоначальницей местной монастырской традиции и образцом, как минимум, для первых поколений синтоистских монастырей, выраставших из горных обителей отшельников. С другой – богатый импорт ханьских традиций очень сильно повлиял не только на синтоистские монастыри и храмы, но и на саму Поталу, которая из кузнечно-философской обители за века превратилась в уникальный центр углубленного изучения и постижения самых разных религиозных, философских и боевых концепций или течений. Впрочем, Потала всегда шла особенным путем, и ее пример не слишком характерен, поэтому, чтобы кратко пробежаться по эволюции монастырской парадигмы Синая – удобнее проследить за опытом других монастырей и храмов, пусть и не забывая упоминать самый известный и знаковый из них.
Влияние Поталы на эволюционные скачки Синая мы уже рассматривали – оба раза ее лидеры выводили оружейное дело и боевую философию на новый уровень. Однако это не мешало Потале оставаться вещью в себе – удаленный от больших городов, расположенный в северных горах, этот монастырь жил своей жизнью, не вмешиваясь в дела народа. А вот синтоистские монастыри, казалось бы, много взявшие от Поталы в плане структуры, в социальном плане стали претендовать на куда более активные роли. Это логично – синайцы были очень богобоязненным и верующим народом, прочно встроенным в религиозно-философскую парадигму синтоизма, поэтому духовные деятели не могли не играть важной роли в жизни народа. К монахам и священникам относились с большим уважением, стараясь умаслить-ублажить землей и богатствами, и многие региональные правители в этом вопросе не всегда сохраняли чувство меры. Именно поэтому к началу первых междоусобиц монастыри и храмы подошли в статусе мощных и богатых центров силы. Некоторые из них, когда пошли столкновения префектур-сегунатов, активно включились в эти игры, о чем впоследствии пожалели – становясь союзниками светских лидеров, они теряли статус неприкосновенных центров, находящихся над схваткой. За время войн отряды буси успели по нескольку раз протоптаться по землям неприятелей, и богатые монастырско-храмовые комплексы от этих вторжений страдали гораздо больше условных крестьян.
Оттуда и пошла первая волна активной подготовки храмовых бойцов. По примеру Поталы, синтоистские монастыри и раньше имели некоторое число защитников, ставящих на место обнаглевших разбойников, но для защиты от ударных отрядов буси этих сил не хватало, поэтому пришлось в разы увеличивать количество бойцов. Где – путем банального найма самих буси, где – создавая боевые направления в обучении монахов, ранее, как правило, посвящавших свою жизнь медитациям и разновидностям гимнастических ханьских практик, позволявших развивать волю и выносливость.
Поначалу этим занялись только страдавшие от набегов монастыри, но затем и сохранявшие нейтралитет последовали их примеру. Участием в светских разборках монастыри лишили ореола неприкосновенности не только себя, но и остальные религиозные центры, поэтому, когда неразборчивые сегуны разграбили пару монастырей, святилищ и храмов, честно остававшихся над схваткой и сохранявших великодушный нейтралитет, подготовкой защитников занялись повсеместно. Несложно догадаться, что на этом этапе именно нейтральные монастыри выдвинулись на лидирующие позиции – почти не пострадавшие от набегов, а потому богатые и многолюдные, они могли и буси побольше нанять, и защитников воспитать в суровых количествах. Монастырям-страдальцам могло бы помочь, если сегуны-союзники, укрепив свои позиции, проявили бы щедрость по отношению к верным помощникам. Но тут как раз начался собор земель, Синай стал империей, и в равных условиях оставшиеся над схваткой монастыри легко выдвинулись на ведущие роли, став мощными центрами силы, независимыми от региональных властей и достаточно богатыми, чтобы затягивать на свою орбиту светских игроков. Эта вовлеченность в светскую жизнь роднила синтоистские монастыри с конфуцианскими аналогами Даоссии и в будущем еще скажется на роли, которую они будут играть в жизни Синая после окончания Войны островов.
Та война сурово потопталась по синайским равнинам, однако большинство монастырей, которые располагались преимущественно в горных районах, едва зацепила. Поэтому, когда послевоенный Синай охватила новая волна сепаратизма, выяснилось, что монастыри стали чуть ли не самыми мощными центрами силы, способными обломать зубы многим сегунам, рвавшимся к абсолютной власти в своих землях. Считаным единицам полководцев удалось ценой больших потерь завладеть богатствами местных монахов, но то ли потери были действительно невосполнимыми, то ли монахи напоследок насылали могучие проклятья – вскоре после своих пирровых побед сегуны становились жертвами аппетита соседей, и никому разгром монастыря ничего хорошего не принес. Это еще больше убедило народ в могуществе монахов, и сегуны следующих поколений предпочитали другие типы взаимоотношений. Одни – просто игнорировали, сосуществуя как бы параллельно и закрывая глаза на шероховатости, возникающие при локальных столкновениях интересов. Другие – искали способы сотрудничества, сливаясь в партнерский симбиоз на равных условиях: многие додзе вырастали на базе именно монастырей, либо как их городские филиалы. Третьи – вовлекались в сложные игры интриг, пытаясь мягко подмять под себя монастыри или храмы, но нередко уступали в этих играх и обращались послушными марионетками религиозных лидеров и проводниками их идей в светском мире…
Одним словом, в эпоху противостояния сегунатов монастыри стали играть разные, но, как правило, значительные роли в жизни Синая. Часть из них сохранила независимость и нейтралитет, чтобы и дальше жить в автономном режиме. Часть – соприкасалась со светским миром лишь в некоторых аспектах, а еще часть – встроилась в новые реалии расцветающего самурайства, став его сегментом. Но с разной степенью независимости большинство монастырей так или иначе оставались государствами в государстве – не подчинявшимися светским указам, а иногда и оказывавшимися некой надструктурой, определяющей светскую повестку дня в целых сегунатах.
Когда, вопреки политике изоляции, Синай захлестнет волна буддизма, процесс его интеграции будет в корне отличаться от ханьского образца. Если на Самсунге буддистские монастыри являлись отдельной сетью, которая вступила в конфликт с даосскими и конфуцианскими оппонентами, то в Синае буддизм чудесным образом врастет в дружелюбный синтоизм, уже успевший впитать в себя многие элементы даосизма и конфуцианства. Некоторые монастыри со временем станут называть себя буддистскими, некоторые синтоистскими, но в ключевых вопросах будут на удивление созвучны, а в подавляющем большинстве из них почитание ками будет мило соседствовать с буддистскими статуями, даосским религиозным мировосприятием, конфуцианским меркантилизмом и дзенской простотой. За века раздробленности монастыри Синая вдоволь навоюются между собой, однако это всегда будет частным конфликтом, основанным, как правило, на приземленном разделе сфер влияния, богатств и земель, но редко на религиозной почве и разнице в философских взглядах.
***
К МП роль монастырей будет постепенно угасать. Этому способствовало ограничение собственной территорией. Победив другой монастырь, монахи могли разграбить его или предать огню, но не сделать частью себя. Разгромив армию сегуна, они не могли закрепить успех – ну, дань возьмут, ну, власть сменят… Но сам монастырь в город это никак не превратит… В то же время сегуны, одолев соседа, вливали его земли в свои, делали его народ своим и одним махом выходили в новую весовую категорию. Чем в более крупные куски сливались сегунаты, тем мощнее становилось их давление на ближайшие монастыри. До прямого применения силы доходило далеко не всегда, но если у сегуна в распоряжении оказывалась огромная провинция и пару тысяч самураев, то лишь самый упрямый сенсей, имея сотню-другую монахов за спиной, станет перечить сегуну и отказывать в его настойчивых просьбах, постепенно приводящих к вассальным отношениям, где монастырь выступал отнюдь не в роли сюзерена.
Грош цена сенсеям, если бы они не предвидели такое развитие событий, поэтому именно монастырям принадлежит спорная заслуга столь длительной феодальной раздробленности Синая. Где интригами и комбинациями, где одноходовыми, но решительными действиями – монахи старательно сдерживали процессы слияния сегунатов, стремясь сохранить текущий баланс сил, однако в конце концов уступили естественному ходу вещей, и тогда многим монастырям припомнили их интриги. Если в середине девятого века их насчитывалось около сотни, то к началу столетнего мира сохранилось десятка три , да и в тех о былой численности и богатстве оставалось лишь грустно вздыхать. Когда-то государства в государстве, они потеряли влияние на ключевые процессы светской жизни, пусть и остались островками условной независимости в «полицейском самурайском государстве», привлекая к себе не столько религиозных духоборцев, сколько беглых преступников и недовольных жизнью неудачников.
Лишь Потала не только сохранила позиции, но и значительно их укрепила, однако и на нее к МП точат зубы могущественные кланы, не желающие терпеть никакой альтернативной силы, способной помешать их планам на будущее Синая.
***
Теперь пару слов о частностях и эволюции самих монахов.
Первых боевых монахов называли ямабуси – дословно, «горными воинами». Изначально это соответствовало действительности, потому как монастыри располагались высоко – поближе к обожающим горы ками, но затем термин прижился и расширился до обозначения бойцов и из равнинных монастырей. К ямабуси равно относили что воспитанников сенсеев, что одиноких паломников или отшельников, что наемных буси, и это в целом верно, потому что между ними тогда было мало отличий. Хочется, конечно, в очередной раз совершить исторический перенос явлений, представляя монахов того времени ловкими каратистами, однако против истины не попрешь, а она заключалась в том, что никакого условного карате тогда и в помине не было. Даже самураи Поталы в ту пору сражались мечами, отличаясь от буси лишь мастерством фехтования и особенной техникой движений, синхронизирующей тело и меч. Что уж говорить об остальных монастырях, в которых бойцы в лучшем случае имели неплохую гимнастическую подготовку, а гораздо чаще были простыми добровольцами, которых в монастыри зазывали уже в зрелом возрасте и чисто на роль воинов.
Кстати, именно неразборчивость некоторых сенсеев встала у истоков еще одного названия боевых монахов. Нередко, желая набрать побольше боеспособной массы, в монастыри завлекали откровенный сброд, который затем под прикрытием некой религиозной идейности бесчинствовал в окрестностях, переходя и на самый натуральный беспредел. Народ быстро окрестил таких деятелей «акусо» - «злыми монахами», что, разумеется, по правилам словесной вирусологии, распространилось и на тех, кто вел себя вполне вменяемо. Со временем негативный оттенок слегка стерся, и акусо почти приравнялось к ямабуси, обозначая любого боевого монаха, благо многих ямабуси можно было с чистой совестью назвать злыми.
Интересно, что в те времена боевые монахи владели лишь самыми минимальными мистическими способностями. Если их мирные собратья (по умолчанию их называли кэндзя и мико – мудрецами и медиумами), судя по сохранившимся свидетельствам, достаточно лихо манипулировали эфирными потоками, взаимодействовали с ками и обладали мастерством подавления воли, то акусо и ямабуси, кроме чисто бойцовских навыков, применяли разве что проклятья, эффективность которых прямо зависела от мнительности жертвы. То ли сенсеям некогда было учить воинов своей специфической восточной магии, то ли они нарочно не хотели давать в руки рубакам еще и духовное оружие – в любом случае, обычный люд был очень рад такому обстоятельству, ибо монахов откровенно остерегался и уважительно недолюбливал.
Новый виток развития монашества был связан с двумя явлениями: с проникновением и широким распространением буддизма, а также с созданием бусидо. Именно тогда образ воина и образ монаха стали расходиться в разных направлениях – воины стали самураями, вооруженными мечами, а монахи, за исключением небольших ударных групп, перешли на более экзотическое оружие и рукопашные единоборства…
По законам бусидо, право носить длинные мечи оставалось лишь за самураями. Монастырям, как мы уже подчеркивали, было под силу игнорировать такой запрет на своей территории, но отдельные монахи, бродя по дорогам с мечами, сильно рисковали – самурайский патруль имел право на самые жесткие действия в адрес нарушителя кодекса, вплоть до его моментального убийства. При всей влиятельности монастырей подобное случалось все чаще, и сенсеи решили принять навязанные им правила. Тем более что вместе с буддизмом на острова импортировался широченный ряд интересных боевых техник, которые умелые местные сенсеи оперативно дошлифовали, используя богатый собственный опыт. Следующее поколение монахов, к которым прочно приклеилось название сохеев, умело сражаться и на мечах, и на нагинатах, однако специализировалось на широко доступных и разрешенных инструментах убийства: от посохов до кам, от кистеней и коротких мечей до голых рук.
Каждый уважающий себя монастырь содержал ударный отряд, состоящий из сохеев, вооруженных нагинатами и длинными мечами – во время более-менее масштабных столкновений именно эти бойцы решали их исход. Но во время странствий, паломничества или рабочих командировок – основным оружием монаха становилось что-нибудь из разрешенного: чаще всего обычный посох, традиции владения которым насчитывали не один век . С учетом почти всегда отменной физической и ментальной подготовки (особенно дзен) и уже гораздо более глубокого владения навыками, имеющими мистический оттенок – сохеи едва ли уступали даже лучше вооруженным самураям, если, конечно, те не были выпускниками самых элитных додзе с боевым уклоном. Впрочем, если сохей сам обучался в одной из лучших монастырских школ (вроде Тэнсин Катори ), то тут и довольно элитному самураю не поздоровится. Еще более туго ему бы пришлось, окажись на месте сохея практически любой выпускник Поталы, причем неважно с какой специализацией – в прославленный монастырь уже давно взяли моду съезжаться лучшие мастера, и времена, когда склон вулкана Хаконэ покидали пусть и лучшие, но только мечники – остались в далеком прошлом. К концу тысячелетия Потала будет готовить элитных бойцов практически любого профиля: стрелков, борцов, рукопашников, фехтовальщиков, метателей и кого угодно еще. Ходили шутливые легенды, что если Мастер Поталы увидит в ученике талант метателя орехов, то он и под этот дар разработает уникальную боевую методику. И не так уж эти легенды и шутливы…
Ниндзя: прорвавшие тень
Если самурайство – излюбленное поле деятельности историков, то ниндзя – вожделенная тема для авторов художественных произведений. В этом нет ничего удивительного, ведь всё, связанное с самураями, настолько четко регламентировано и упорядочено пунктуальными синайцами, что любой исследователь очень уверенно себя чувствует на давным-давно уложенных информационных рельсах. В то же время о ниндзя сохранилось так мало достоверных данных, что это открывает широчайшие перспективы для всевозможных спекуляций, избегаемых историками, но обожаемых всеми, кто относит себя к сочинителям и фантазерам любой творческой отрасли. Этот наносной пласт домыслов, выдумок и мифов, в свою очередь, еще больше все запутал, создав беспрецедентную «дымовую» завесу, в которой истинное лицо ниндзя разглядеть практически невозможно и ко временам повествования.
Впрочем, в дотошном и многословном исследовании мы попытаемся отделить зерна от плевел хотя бы в ключевых аспектах и развеять иллюзорную завесу мифов над одним из самых загадочных явлений, как минимум, восточной культуры.
Недопотерянные поколения
На первый миф мы натыкаемся, как только решаем узнать, когда появились первые ниндзя. В тринадцатом веке стало модно приписывать им несколько лишних веков, уводя к самому началу эры богов, но это в корне неверно. Даже если бы мы не знали точно, что свой путь воины тени начали в первые годы седьмого века, здравый смысл подсказывает, что раньше им попросту не было места на исторической карте Синая, ввиду полного отсутствия социального запроса. Проще говоря – в обществе не имелось подходящей ниши: буси в ту пору сражались, не брезгуя коварством и хитростью, народ был довольно стройно структурирован, как и монастыри, неплохо вписанные в социальную карту империи. Определенные предпосылки могли появиться с первым распадом империи и возникновением сегунатов, однако и тогда для рождения нового явления не совпали пока все нужные элементы.
В общем-то, даже в начале седьмого века еще не все было готово для полноценной химической реакции, и первый монастырь, основанный лично богиней по имени Нинсиана – опередил время. Слава этой богини тогда гремела по всему востоку. Формально принадлежавшая к шумерскому клану, она обладала таким запасом кипучих энергий, что под разными ипостасями и именами имела целый ряд почитаемых народами культов. Другое дело, что волна ее успехов стремительно опадала, и, до глубины души разочарованная провалом проекта Ур-Ана в Баальбеке, Нинсиана металась в поисках хоть какой-то отдушины. Ее внимание привлек Синай, активно воюющий с Самсунгом – богиня уже настолько пропиталась низкочастотными энергиями подземного святилища Ур, что помимо воли тянулась к подобным явлениям и пропустить кровавые баталии, разыгрывающиеся на архипелаге – попросту не могла. Степень ее участия в войне неизвестна, но, скорее всего, незначительна – законы богов запрещали прямое вмешательство, и, хоть позже Нинсиана эти законы начнет игнорировать, на тот момент подобных грешков за ней зафиксировано не было. Зато ничто не мешало богине-воительнице собрать вокруг себя горстку ямабуси и передать им свой богатый боевой опыт.
Любопытно, что Нинсиану знали как очень прямую, честную и искреннюю личность, совершенно не склонную к шпионским штучкам и играм в разведчика-невидимку. Ее прямолинейность всегда была предметом доброй иронии со стороны куда более хитрых и изощренных коллег. Поэтому довольно удивителен сам факт создания ею школы именно диверсантов и разведчиков. Впрочем, сразу следует уточнить, что это первое поколение – мало походило на сформировавшийся позже образец классического ниндзя-синоби. Нинсиана, вероятно, просто открывала в себе скрытые грани, искала новый вызов или готовилась к непривычной роли оппозиционерки в мире, где доминировали уже другие силы. Но, как бы то ни было – она оставалась именно воительницей, поэтому и из своих учеников лепила не столько шпионов, сколько разведспецназ. Подняв из архивов памяти давний опыт сражений с могучими монстрами, победить которых ей удавалось лишь с помощью внезапности, стремительности и продуманных, тщательно спланированных комбинаций, Нинсиана перенесла этот опыт на новые реалии и за двадцать лет подготовила небольшой, но очень умелый отряд.
Кто знает, каким путем пошли бы ниндзя, не соверши они нападение на Поталу… Возможно, их путь слился бы с путем зародившегося вскоре движения самураев, взаимно обогатившись в единой струе. Но Нинсиана выбрала другой путь, и с тех пор ниндзя до последних дней Вендора будут оттенять самураев, считаясь их главными антагонистами. Причины короткой войны монастыря Нинсия с Поталой нам неизвестны. Может быть, таким нарисовала себе богиня выпускной экзамен своих подопечных, может быть, ею двигало завистливое желание захватить для своего монастыря удивительно удачное место на склонах Хаконэ; в конце концов, это мог быть простой бзик уже покатившейся вниз отступницы или результат личной ссоры с текущим Мастером… В любом случае, экзамен сдан не был – несмотря на внезапность нападения и личное участие Нинсианы в двух подряд атаках на Поталу, ниндзя были разбиты самураями, а их монастырь сожжен.
Оклемавшаяся богиня решилась на второй раунд. Она набрала новых ямабуси, восстановила свой монастырь уже на новом месте – в горах Кога, однако обучить новое поколение ниндзя в полной мере не успела, став жертвой заговора лидийских богов-близнецов… Осиротевшие ученики, потеряв единый вектор, постепенно разделились на мелкие течения, по-своему видя дальнейший путь развития практики ниндзюцу. Одни старались законсервировать полученное от наставницы знание, другие разглядели в себе силы развить и дополнить учение богини. Это привело к конфликтам и даже прямым (насколько ниндзя склонны нападать прямо) боевым столкновениям… В серии усобиц предсказуемо победили консерваторы, делавшие, подобно богине, акцент на воинских навыках. Впрочем, новаторы, пошедшие по пути скрытности и уклонения, использовали уже свое преимущество, сумев благополучно ускользнуть. Они покинули нагорье Кога и рассеялись по Синаю, весомой частью обосновавшись на столь же труднодоступном нагорье Ига.
Как же хочется ухватить не особо актуальную здесь бритву Оккама и разделить всех воинов тени лишь на две струи!.. Дескать, нагорье Кога с тех пор станет оплотом ортодоксальных ниндзя-бойцов, а Ига превратится в цитадель синоби – разведчиков-невидимок. Но, к сожалению, в реальности все сложнее и запутаннее – обе струи за век отстаивания разобьются на множество ручейков, и классифицировать все их – непосильная задача даже для нас, имеющих куда больше подтвержденной информации, нежели любой синайский историк. Мы попытаемся поискать единые знаменатели, однако сразу признаёмся, что все же жертвуем достоверностью ради доступности понимания.
Спасибо смутам за расцвет.
Итак, к началу эпохи сэнгоку, известной также как Времена сражающихся сегунатов, в Синае существовало около десятка небольших, замкнутых кланов ниндзя, треть которых старательно хранила ортодоксальное ниндзюцу, а остальные – растеклись на менее цельные системы подготовки, в которых акцент внезапной атаки смещался в сторону бесшумной разведки и бескровной диверсии. В количественном значении всех ниндзя можно было пересчитать на пальцах рук всех сегунов, и это были преданные идее энтузиасты, до поры до времени не видевшие своему искусству прямого практического применения. Но тут как раз и подоспели остальные реактивы…
Начались смутные времена. Сегуны сражались, монастыри давили и плели интриги, недовольный народ сбегал в горы, встречаясь в пути с монахами-отступниками, не вписывающимися в иногда довольно суровые парадигмы монастырей . На фоне враждующих сил появилось и быстро выросло число желающих вырваться из круговорота агрессии и не зависеть от прихотей больших игроков. Горы и раньше охотно впитывали в себя уставших от коллизий общества переселенцев, монастыри на протяжении веков служили пристанищем для беженцев и скрывающихся преступников, так что традиции социального эскапизма имели богатую историю, а теперь, во время тотальной смуты, это приобрело массовый характер… Одним словом, народ хлынул в горы, на этот раз избегая монастырей, уже успевших стать участниками усобиц. И эта волна не могла не встретиться с обосновавшимися в Ига и Кога кланами хранителей уникальной, но пока не вросшей в жизнь системы ниндзюцу.
Нам неизвестно, кто кого нашел раньше: учителя учеников или наоборот. Скорее всего, это был сложный процесс взаимного слияния. Небольшие, но хорошо организованные кланы ниндзя постепенно стали стержнями, на которые взялись нанизываться народные массы. Поначалу это наверняка были монахи – ямабуси, а позже и отдельные сохеи. Затем к кланам примкнули преступные элементы, склонные к поиску организованности. На низших уровнях создаваемые системы обросли ищущими защиты крестьянами… Все это сплеталось в некий симбиоз, и к моменту появления полноценных самураев, следующих бусидо, в горах Кога и Ига уже существовали сплоченные общины, живущие независимо от равнинных разборок сегунов.
Очень сложно отследить момент, когда из этих монастырско-кланово-преступно-крестьянских общин, стремившихся жить вдали от социально-политических коллизий, сформировались организации, начавшие принимать в данных коллизиях активное участие. Известно, что народ активно обучался основам ниндзюцу, дабы иметь возможность отстоять свое право на свободу. А когда обучен защищаться, но угрозы нет, не так и просто одолеть искушение понападать немного самому. Провоцировать сегунов набегами ниндзя не собирались, однако вскоре выяснилось, что сами сегуны стали нуждаться в воинах тени. Бусидо прочно охватило самурайские ряды, превратив большинство из них в поборников исключительно прямых путей, а так как во время сурового дезматча сегунатов обстоятельства возникали самые разные – спрос на коварных и хитрых помощников взлетел до небес. Именно это стало последним реагентом, катализирующим процесс создания тех ниндзя, о которых в последующие четыреста лет будут слагать легенды…
Единый путь и рост спроса.
Правда, называть их будут преимущественно иначе. Непонятно, на каком этапе и по каким причинам слово «ниндзя» уйдет в архив, сузившись до обозначения единственного клана, но пласт воинов тени будут называть дакко, уками, нокидзару и, наконец, чаще всего синоби. А из ортодоксального Кога вдруг пошел объединяющий импульс, унифицирующий носителей традиции ниндзюцу. Будет разработана и пущена по ветвям концепция Итимон («Единый путь»), ставшая фундаментом унификации ниндзюцу, на котором уже и разрастутся затем оригинальные течения, направления и специализации.
Пользу итимон в расцвете синоби нельзя переоценить. Это было своеобразное бусидо воинов тени, единый знаменатель, свод принципов и доктрин, рельсы, позволяющие тысячам будущих синоби не заблудиться на вопиюще извилистом пути. Как единое бусидо не мешало самураям радостно истреблять друг друга, так и итимон совершенно не предполагал мира, дружбы и фугу между разными кланами ниндзя. Но как бусидо сформировало целое сословие, живущее по единым принципам, так и итимон позволил воинам тени, пусть порой и под разными названиями, считаться отдельным социокультурным явлением. А то, что один синоби собирает информацию, другой разбрасывается сюрикенами, а третья – вкалывает соблазненному бедолаге смертельный яд, так и среди самураев есть лучники, есть мечники, а есть каллиграфы…
Еще одним чрезвычайно важным следствием итимон стало взаимодополнение практик и учебных систем, которое позволило большинству кланов расширить спектр возможностей. Почти сто лет в котлах Кога и Ига варился борщ симбиоза хранителей ниндзюцу и разношерстных добровольцев. За это время и в условиях, когда на одного хранителя-учителя приходится до сотни учеников, многие аспекты систем были растеряны. Их место занимали секреты, которыми в ответ делились ямабуси и сохеи, все это зачастую валилось в одну кучу, и именно итимон не только помог все это переварить, но и аккуратно разложил по слоям и распределил между кланами. Проще говоря, если до этого в одном клане делали акцент на бесшумном передвижении и маскировке, в другом – на акробатике и выносливости, а в третьем – на фехтовании, то теперь каждый клан старался подготовить специалистов разного профиля. Понятно, что базовый набор навыков каждого синоби нес в себе все эти (и многие другие) элементы, но теперь кланы перестали зацикливаться на любимой специализации и стремились иметь в своих рядах разноплановые единицы, дополняющие друг друга.
В широком смысле ниндзя стали делиться на три группы: шпионы, диверсанты и штурмовики . Первые занимались сбором информации, умело маскировались среди людей, втирались в доверие, подмечали любые детали, сеяли нужные слухи и т.п. В задачу диверсантов входила разработка и выполнение операций (обычно на основании данных от шпионов). Они различными путями решали задачу, после чего старались скрыться, всячески избегая контакта с противником, но готовые к возможным столкновениям. Традиции же штурмовиков брали истоки из наследия Нинсианы – это были умелые воины, без страха принимающие бой даже на открытой местности, однако все равно предпочитавшие нападать из укрытия, внезапно и стремительно. Всю эту триаду иногда называли «Глаза-ноги-руки», и даже такое простенькое обобщение вполне отражает истину.
…Когда в синайском военно-политическом пространстве возник социальный заказ на тайных деятелей, не связанных принципами бусидо, синоби внезапно стали очень популярны среди сегунов. Не обходилось, разумеется, без попыток жестко подмять под себя полезных горцев, однако быстро выяснилось, что микро-армиям разрозненных сегунатов полные воинов горные провинции не по плечу. Самураев встречали засады, узкие тропы, усеянные ловушками, становились непреодолимой преградой, а недальновидные правители, рискнувшие подчинить себе Ига или Кога, вскоре умирали при загадочных обстоятельствах. Понятно, что в чистом поле хороший самурайский отряд любого сегуна на полоски распустил бы любой из кланов, как правило, насчитывающий не более сотни активных членов, но, во-первых, синоби, пользуясь неизменным первым ходом (бонус от разведки), никогда в чистом поле не попадались, а во-вторых, в случае стороннего вторжения, кланы приходили на помощь друг другу даже при не самых теплых отношениях между собой.
Так что Ига и Кога чрезвычайно долго оставались независимыми территориями, неподвластными ни одному из сегунатов. Постепенно их отпочковавшиеся филиалы стали возникать и в других местах. Чем активнее монастыри и сегунаты устраивали гонения на светских или религиозных отступников, тем больше закрытых клановых общин появлялось в горах. Из ниоткуда появлялись синоби, готовые поделиться с беглецами опытом и знаниями, и спустя десяток лет на карте Синая возникал новый клан, с наглой легкостью сочетающий в себе религиозно-философский стержень, разведывательно-боевой потенциал и ряд манер организованной преступной группировки.
Выяснив, что силой синоби не подчинить, сегуны стали их банально нанимать. В этом заключался один из принципов итимон – не служить никому, но работать за плату. Позже, когда синоби получат широкую известность, данный факт для многих потенциальных нанимателей станет преградой. Зачем сходиться с этими продажными негодяями, если сегодня ты их нанял, а завтра им, по старой памяти, будет гораздо легче исполнить чужой заказ уже на тебя?.. Именно поэтому те, кто уже начал нанимать ниндзя, старался прикармливать их по полной, рассчитывая на хоть какую-то верность. Иногда такая тактика срабатывала, и клан становился наемным союзником щедрого сегуна, но некоторых от удара в спину не спасало и это…
Фундамент и извилистые стены ниндзюцу.
Система подготовки синоби была комплексной, включая в себя религиозные, философские, психологические и многие другие аспекты. Ниндзюцу в изначальном виде создавалось как искусство терпения и естественности. Причем если с естественностью Нинсиане не пришлось изобретать велосипед, ведь это прямо отражало ее собственную сущность и мировосприятие, то воспитание терпения в учениках наверняка являлось способом развить это же качество в себе. Забавно, что в данном случае богине удалось напоить других из пустого сосуда – события показали, что Нинсиана сдержаннее не стала, а вот ее воспитанники сквозь много поколений пронесут культ терпения, развив все аспекты этого понятия до гипертрофированных величин. Они могли стерпеть жуткие пытки, сутками сидеть, не шевелясь, в засаде, месяцами, если не годами, жить в образе нищего или трудяги, выжидая максимально удобный миг для выполнения задания.
Понятно, что эти способности вырастали не на пустом месте. И для физической выносливости, и для ментальной устойчивости требуется источник глубокой убежденности в высших целях своего существования и поведения. А у синоби такой источник имелся. Их религиозно-философский фундамент заливался постепенно, слоями, но, как это свойственно Синаю – сливаясь в единую, довольно гармоничную систему. На изначально развитое в среде ямабуси синтоистско-даосское восприятие мира как царства многозначной гармонии Нинсиана наложила собственные взгляды. Зная богиню, нетрудно догадаться, что своим ученикам она нарисовала картину мира, в котором частные проявления мнимой агрессии являются инструментом поддержания общей гармонии. Неразвитый ум, видя убийство хищником жертвы, печалится, а развитый осознает, что стал свидетелем частного проявления высшей гармонии, в котором хищник выступил инструментом поддержания баланса всех природных сил. Нужно ли удивляться легкости, с которой синоби лишали жизни других, осознавая себя хищниками, санитарами леса, орудиями поддержания баланса?.. Есть ли что-то запредельное в способностях ниндзя сливаться с природой при маскировке, если понимать, насколько глубоко в них заложено ощущение своего единства с этой природой во всех ее проявлениях?
Немного позже, когда в кланы хранителей ниндзюцу вольется изрядное количество буддистских монахов (в основном, направлений сюгэндо и дзен), к этому прибавятся новые оттенки философской глубины. Сюгэндо – путь горного отшельничества, рассчитанный на обретение сверхъестественных сил – соединил в себе синтоистские традиции первых ямабуси и пережитый опыт монахов Самсунга. Пополнив копилку хранителей ниндзюцу, сюгэндо добавил воинам тени немалой мистической глубины. В магов ниндзя, конечно, не превратятся, но способности из разряда сверхъестественных развивать будут очень даже, быстро повернув их максимально практичным боком и встроив в добрый десяток смежных искусств.
Дзен чрезвычайно глубоко сольется с синтоизмом во всем Синае, и синоби не станут исключением. Как это часто бывало с покладистым дзен, они возьмут от него то, что максимально соответствовало уже имевшимся убеждениям. Многим ниндзя по душе пришлось отсутствие этических догм, равенство добра и зла на высшем уровне, самодостаточность, созерцательность и концентрация на текущем мгновении. Первые положения как бы подтверждали их право быть хищниками, а последние – наполняли новым смыслом многие неизбежные действия и помогали развивать полезные навыки. Созерцательность в разы повышала способность подмечать едва заметные детали, умение концентрироваться на текущем моменте обостряло чувства, скрашивало нередко очень долгое ожидание и помогало уловить идеальный миг для нужного действия. Самодостаточность же, проявлявшаяся в поощрении труда, позволяла сохранять автономность клана, а во время заданий обеспечивала отличное прикрытие, когда нужно было выдавать себя за работягу… Не нужно забывать и то, что именно дзен стоял у истоков вопиюще легкого отношения ниндзя к своей возможной смерти, пусть благодаря Ямамото ровно этим же качеством будут наделены и почти все самураи.
Некоторые исследователи считают, что и конфуцианство наложило отпечаток на принципы синоби в вопросах лояльности подчиненного и начальника. Но тут как раз момент спорный – получается, что очень уж избирательно синоби отнеслись к этому учению, ведь ни один другой принцип в их фундамент не вошел. Да и лояльность в кланах имела слишком однобокий, как для конфуцианства, характер – патриархи охотно пользовались зашкаливающей преданностью подчиненных, но сами по отношению к ним были не слишком лояльны, предпочитая крайне суровую дисциплину и отсутствие плюрализма.
А вот влияние чтимых в Синае демонов-тэнгу, хоть оно и относится к совсем уж мистическим явлениям, сомнениям подвергать не стоит. Во многих источниках, независимо друг от друга, утверждалось, что ряд техник (нередко магического толка) синоби почерпнули именно от могучих горных демонов, изредка делившихся своим мастерством с выбранными ими монахами. Ходили разговоры о том, что отдельные тэнгу даже были союзниками некоторых кланов синоби, однако тут с подтверждениями похуже.
Как бы то ни было, в вопросах глубины взглядов ниндзя действительно ни в какое сравнение не шли с обычными бандитскими группировками, и, вероятно, именно в этом богатом наполнении и кроется один из секретов притягательности воинов тени. Разное, конечно, случалось, и не все кланы могли похвастать мощью своего философски-идеологического фундамента, но, надо отдать должное – за этим следили сами синоби, заботившиеся о своем имидже в глазах народа и пару раз без сожалений истреблявшие кланы, совсем уж отступившие от традиций Единого пути и скатившиеся до уровня банальных разбойников. Большинство синоби , хоть и работали за плату, жадности не демонстрировали, гордясь своей идейностью и позиционируя себя как элемент общей гармонии.
Позже, когда большинство кланов предпочтет замкнутую структуру, основанную на родовых принципах, философский фундамент станет играть еще более важную роль – новых ниндзя будут готовить с малых лет, воспитывая в них глубокую преданность ключевым ценностям как родного клана, так и Единого пути в целом. И хоть ценности кланов с каждым веком будут разниться между собой все сильнее, как и их пути, приверженность ряду общих идеалов позволяет, пусть и неформально, относить ниндзя к одному, если не ордену (все-таки единое управление отсутствовало), то уж явлению это точно.
Мифо-факты о синоби.
Теперь можно в меру кратко разобраться в некоторых спорных явлениях, связанных с ниндзя, и либо развеять очередной миф, либо подтвердить его, переведя в разряд фактов.
Беспринципные ниндзя были далеки от самурайских понятий чести, и, хоть свои обители и называли монастырями – от монахов отличались гораздо меньшей духовностью.
Предыдущий раздел частично опровергает этот тезис, но следует добавить конкретных доводов.
Правда, первая часть тезиса выстроена так, что опровергнуть ее целиком не получится: понятия чести ниндзя действительно отличались от понятий чести самураев. Но это не значит, что у ниндзя не было принципов и тем более чести. Просто принципы были иные!.. И это нормально. Так, кельтский рыцарь не считает достойным внезапное нападение, которое очень даже приветствуется в среде самураев. А самурай не считает достойным применение отравленной спицы синоби. При этом рыцари и самураи предавали свои кланы гораздо чаще, чем это делали синоби… То есть у каждого из них есть своя честь, и она заключается не в самих принципах, а в стойкости следования этим принципам. И тут ниндзя уж точно не уступали признанным более благородными оппонентам.
Вторая часть тезиса – тоже, как будто из черной риторики пришла. Да, если пытаться взвешивать направленность духовности, то ниндзя кажутся более приземленными. Ведь монахи занимались духовным развитием, делая его целью, а для ниндзя его элементы чаще являлись средством. Более того, технически ниндзя не являлись монахами… Однако фундаментальные религиозно-философские принципы многих кланов синоби по своей наполненности едва ли уступали большинству синайских монастырей. Самим ниндзя их деятельность, конечно, мешала сравниться в духовности с мирными монахами, при этом ямабуси и сохеев они нередко превосходили.
Просто в головах непосвященных тяжело увязываются глубокие медитации и наемные убийства, хотя, если подумать, почему хладнокровным убийцам-самураям и меркантильным сенсеям, веками стравливающим между собой сегунаты, можно медитировать, а синоби, добрая половина которых всю жизнь занималась одной лишь разведкой – в этом праве отказано, равно как в праве считать себя частью общей гармонии? Среди синоби (особенно дзенского толка) встречались совершенно просветленные личности, отличие которых от некоторых бодхисатв заключалось, как правило, лишь в более вольном отношении к этическим догмам. А уж сравнивать готовность множества синоби к аскезе с жадной меркантильностью доброй половины монастырей – и вовсе бить последние ниже пояса.
Понятно, что ниндзя действительно находятся на более низкой ступени моральной и духовной лестницы, нежели мирные монахи лучших синайских монастырей. Но, если судить не по абстрактной мудрости оторванных от жизни духоборцев, а по глубине активной встроенности в природу, традиции и общество – можно еще поспорить, чей путь гармоничнее.
Ниндзя были непобедимыми воинами, в одиночку расправляющимися с самураями.
Надо в очередной раз уточнить, что синоби в первую очередь являлись не бойцами, а разведчиками, рационально выполняющими поставленную задачу. Разведчиками – универсальными, владеющими и боевыми искусствами, в том числе. Однако их техника чаще всего была монашеской, а не воинской: из боевого наследия Нинсианы сохранить удалось лишь крупицы, и в основе ключевых техник лежал опыт влившихся в кланы ямабуси и сохеев, которым, как мы помним, плоховато удавались баталии и гораздо лучше – поединки. Правда, не поединки с самураями, и поэтому правильный ниндзя лучше обманет, спрячется, убежит, временно обезвредит, заманит в ловушку и только если ничего из этого сделать не удалось – примет бой.
И, скорее всего, будет убит… У шпиона в открытом бою с самураем, которого, как правило, годами затачивали именно на сражения, шансов выжить попросту нет. Диверсанту в редких случаях может повезти, если он успеет применить какую-то тактическую хитрость из своего обычно богатого арсенала. И только штурмовик, столкнувшись лицом к лицу с самураем, окажет ему достойное сопротивление, примерно в двух случаях из пяти выйдя победителем .
Так откуда же тогда взялся миф о синоби, способном уложить нескольких самураев?
Все дело в том, что сам факт открытого боя для ниндзя является результатом провала. И даже для штурмовиков приемлем лишь в тех случаях, когда самураев так много, что, после успешной атаки из засады, какое-то их число осталось в живых. И слово «засада» – ключевое. Неизменный фактор атаки синоби – внезапность. Причем после первого всплеска активности, штурмовик чаще всего постарается скрыться из виду, чтобы вновь напасть из тени: сзади, сбоку, сверху – неважно. Главное, чтобы стремительно и по мере возможности неожиданно. И вот именно во время таких столкновений возникали ситуации, когда один ниндзя умудрялся, пользуясь внезапностью атаки, расправиться с несколькими самураями – сонными, усталыми, обескураженными взрывом «бомбы» или едким дымом… Одним словом, находящимися в явно неоптимальном состоянии, подгадать или подготовить которое – ключевая задача любого ниндзя, прекрасно понимающего, что поиск слабости противника – это и есть его основная сила.
Фигурировали в истории Синая особенно одаренные ниндзя-фехтовальщики, способные шинковать самураев и без применения хитрости, но это скорее исключения, и гораздо чаще встречались самураи, которым было по силам в одиночку расправиться с полудюжиной штурмовиков. Другое дело, что такой шанс предоставлялся крайне редко – благодаря великолепной работе разведки и готовности в любой момент скрыться, именно синоби чаще всего определяли условия и правила боя. Грубо говоря, тот, кто лучше видит, тише ходит, больше знает и быстрее бегает – в конфликте с тем, кто только сильнее, почти всегда будет выступать под первым номером, вынуждая оппонента лишь реагировать на ситуацию.
Тактика ниндзя: нанести первый удар, затем желательно и второй, и третий. А дальше… дальше всегда можно скрыться. Если в этом заключается непобедимость, то можете считать миф – фактом, а мы просто перелистнем очередную страницу, посвященную выбору, кто круче: хитрый или сильный.
В своих операциях ниндзя используют лучшее оружие на островах.
А вот это уже вопиющие выдумки, ничего общего с реальностью не имеющие. Ниндзя, конечно, напоминают отряды специального назначения, но за исключением последних десятилетий находились вне закона, и это не могло не наложить отпечаток на ключевые элементы их боевой доктрины. Подавляющее большинство операций ниндзя были тайными, и, если вынести за скобки редкие штурмовые атаки, синоби пользовались подручным оружием, ориентируясь на два ключевых критерия: это оружие не должно выдать в носителе ниндзя до операции, и от него можно легко избавиться после нее. Поэтому об элитных мечах, совершенных кинжалах и прочих «титановых сюрикенах» даже речи не ведется – лишь то, что не выделяет из толпы и что не жалко выбросить\припрятать, с большой вероятностью, навсегда.
Второй фильтр был весомее первого. Частые самурайские патрули сквозь пальцы смотрели на наличие вакидзаси у прохожих, да и катану за поясом можно было оправдать своей принадлежностью к бродячим самураям, если синоби в должной мере умел вешать лапшу на уши, подделывать грамоты и находиться в образе. Однако к особо элитным версиям эти клинки не относились, чтобы не привлекать лишнее внимание разбирающихся в качестве оружия самураев. А особенно – дабы ниндзя не приходилось «сбрасывать» после операции мечи, чья цена вполне могла превосходить оплату за контракт в несколько раз.
При этом еще раз заметим, что штурмовые отряды действительно могли похвастаться качественной экипировкой, в отдельных случаях способной приближаться к хорошим образцам самурайской. Но не лучшей – так уж сложилось, что самурайская традиция, во многом основанная на фундаменте Поталы, сохранила культ кузнечества, и самые совершенные оружейные образцы ниндзя – почти без исключений были трофейными.
Много разговоров ходит о классических мечах ниндзя-то, похожих на катаны, но якобы чуть более коротких, с прямоугольной цубой и отличающихся разнообразием побочных бонусов. По доводам фанатов, меньшая длина обусловлена повышенной необходимостью применения в замкнутых пространствах, а заточенность под всевозможные шпионские штучки доходила до крайней степени, превращая ножны и рукоять в универсальные тайники. На самом деле, подобные мечи появились даже не в первом десятилетии тринадцатого века – выйдя из тени, ниндзя отнюдь не сразу осмелились на явный рестайлинг своих мечей, зато уже первые такие поделки моментально вошли в торговый тираж, создавая за пределами Синая миф об уникальных ниндзя-то.
Нетрудно догадаться, что основной вал длинных мечей синоби никак не отличался от катан своего времени, и укороченные экземпляры уж точно не использовались ложными самураями, ведь патрульному достаточно было померять длину подозрительного клинка, чтобы распознать в его хозяине ниндзя , да и в рукояти обнаружить полость для, скажем, отравленных игл – труда не составляло.
Именно поэтому ниндзя, работающие на враждебной местности (а таковой для них была почти любая), стремились никак не выделять свое оружие, в крайнем случае, маскируя его особенности . А так как под самураев косить было делом очень опасным – старались максимально избегать длинных мечей, ограничиваясь разрешенными вакидзаси или кодачи: умеренно короткими клинками, весьма удобными как раз-таки в узких пространствах.
Ниндзя нередко изображали фехтующими обеими руками, и в плане подготовки против истины не грешили – синоби действительно развивали обе руки. Другое дело, что стиль их боя предполагал одну из рук оставлять свободной, ибо пользы от интерактивных взаимодействий с окружающими объектами в случае с ниндзя было куда больше, чем от второго клинка. В конце концов, этой рукой можно было элементарно метнуть в противника хоть горсть земли, хоть сюрикен. Да и об усилении удара основного оружия не нужно забывать: как ни крути, синайцы физически не особо сильны, вот почти все их мечи и даже кинжалы рассчитаны на посильную помощь второй конечности при акцентированном двуручном ударе.
В общем, насчет лучшего оружия – явный миф. Для всех шпионов и диверсантов во главе угла стояла неприметность оружия, которое не жаль сбросить, сливаясь с толпой. И только штурмовики обладали хорошими мечами, пусть и крайне редко доходящими до элитного уровня самурайских аналогов.
Ниндзя принадлежит масса хитроумных изобретений и находок на все случаи жизни.
Это похоже на предыдущее утверждение, но главное отличие в том, что данный тезис ближе к правде, пусть и без той «горочки» домыслов на ложечке реальности, которую любят добавлять восторженные ротозеи.
С применением различных хитрых приспособлений, которые мы, принимая вызов поп-культуры, рискнем назвать гаджетами – ситуация одновременно и сложнее, и проще. Ведь с одной стороны, множество этих гаджетов было куда проще припрятать, нежели меч, но с другой, если что-нибудь из арсенала традиционных штучек синоби найдут при штатном обыске – тут уж дурака не включишь, и миссия шпиона закончится до обидного быстро.
Именно поэтому ниндзя постоянно совершенствовались как изобретатели в двух направлениях. Во-первых, они регулярно обновляли линейку гаджетов, играя с самураями в занятную игру, знакомую «нашим с вами» дилерам психоактивных веществ. Ниндзя придумывали гаджет, самураи в какой-то момент узнавали о его существовании и назначении, вносили в черный список, на что ниндзя отвечали новым гаджетом схожей функциональности, но отличной от засвеченного внешности. И так по кругу… И поскольку задача самураев была проще (обнаружить и оповестить против снова и снова изобретать) – синоби в какой-то момент расширили границы хитрости и пришли к модульной конструкции приспособлений. В разделенном виде эти новые гаджеты либо казались безделицами, либо маскировались под стандартные предметы, зато при умелом сочетании этих отдельных элементов – превращались в уникальные приспособления, упрощающие выполнение поставленной задачи (универсальные (можно и драться) кошки-кагинавы, скрытые кастеты, некоторые виды ежей-шипов с вкусным название арарэ, скобы касугай, вбиваемые в потолки и стены, огромное множество сыпучих веществ и жидкостей, превращающихся в запретную смесь лишь при соединении, и многое другое).
Дополнительным путем расширения своего арсенала синоби избрали популяризацию собственных изобретений. Агенты влияния ненавязчиво продвигали то или иное приспособление в широкие массы, как бы выводя его за пределы инструментов синоби и оправдывая его наличие при возможном обыске. В этом особенно помогали монахи, оперативно перенимавшие находки ниндзя: от боевого веера тэссена до знаменитых сюрикенов. Да и ремесленники быстро оценивали удобство и мобильность таких предметов, как складная лопата кунаси или нож-пила сикоро – даже некоторая вероятность показаться самураям синоби не уменьшала их популярность в народе, и линейка подобных инструментов с годами только расширялась…Впрочем, в обратном направлении движение шло еще более мощное и, если изобретения самих ниндзя могут исчисляться десятками, то количество стандартных предметов, которые ниндзя наловчились использовать в собственных интересах – превышает тысячу. Некоторые кланы вообще сторонились изощренных уникальных гаджетов, провозглашая одним из принципов своей деятельности максимальную практичность и разрабатывая операции таким образом, чтобы пользоваться исключительно обычными предметами синайского быта. И надо сказать, что на успешности выполнения задач это едва ли сказывалось. Меньше вычурности, больше эффективности – этот дзенский принцип долгое время вообще доминировал среди синоби, и только ближе к МП сторонники эффектности и изысканности вырвали победу в давнем споре, попутно еще и истребив почти всех апологетов простоты. А до тринадцатого века большинство кланов затачивало свою методику и технику под общедоступные и разрешенные орудия. В бою это были посохи, серпы-камы, цепы, трости и т.п., в работе – обычные ножи, топоры, сверла и всё то, что позволительно носить с собой рядовому ремесленнику.
Несомненно, на популярности изысканного инструментария синоби сказалась итоговая победа тех кланов, которые в большинстве своем проповедовали именно такой стиль . Разорвав многовековую тень загадочного полумрака скрытности, они даже поощряли взрыв собственной популярности, на разрастающуюся клюкву домыслов глядя сквозь пальцы. Интересно, что позже возникнет встречная волна – скептицизма. Когда мифы о невыносимо гениальных гаджетах ниндзя дорастут до абсурдного уровня крутизны – из скромных сомнений быстро родится откровенная насмешка (само собой, без нашего знакомого театра не обошлось и тут). Сначала – над восторженными дурачками, а затем и над самими гаджетами. Причем нередко с водой выплескивали и младенца и, смеясь над приспособлениями ниндзя, которым приписывались невероятные свойства, отказывали тем в более скромной функциональности их истинного предназначения .
Похожая судьба постигла классический штурмовой костюм седзоку. Где с помощью театра, где из-за нерадивых художников, он к МП из удобной маскировочной одежды воителей тени (обычно штурмовиков или диверсантов) превратился в стильную черную униформу, алогичность реального применения которой классическими синоби-шпионами стала бросаться в глаза даже не особо критичным исследователям. А ведь всего-то нужно было уточнить несколько деталей… Во-первых, шпионы действительно были столь же далеки от седзоку, сколь и император: полный бред – носить униформу запрещенного ордена на подконтрольной самураям земле, и ясное дело, синоби предпочитали подходящий под их легенду самый обычный шмот. Во-вторых, седзоку удивительно редко был однотонно черным, так как в реальных условиях это отнюдь не лучшая цветовая гамма для маскировки. Ну, а в-третьих, штурмовики использовали этот костюм довольно часто; просто там, где орудовали штурмовики – оставалось не так много живых, чтобы об этом рассказать. И для «боя из тени» седзоку объективно подходил очень неплохо: маскировал, скрывал лицо, позволял долго находиться в засаде , а также имел и весомый психологический эффект, показывая и без того напуганному внезапностью врагу, какая сила пришла по его душу.
Ниндзя обладали немалым арсеналом магических способностей.
Это третья порция схожих по своей сути мифов, и по степени правдивости данный тезис находится примерно посередине между двумя предыдущими. Если кратко, то кое-какими талантами мистического характера некоторые(!) синоби обладали, однако гораздо чаще за магию принимали вполне объяснимые эффекты иной природы – куда более приземленной.
Как известно, обывателю кажется магией все, что превосходит границы его понимания. И тут ниндзя было где разгуляться и без применения объективно мистических способностей, которыми часть из них обладала еще со времен ямабуси течения сюгэндо , либо волей отдельных тэнгу. Основная часть этих способностей брала истоки из древних аскез, сочетавших некоторые даосские практики с элементами отзывчивого тонкого мира Синая. От классической шумерской магии это лежало крайне далеко – никаких огненных шаров ниндзя не пускали; однако в случае острой необходимости могли немного влиять на чужой или независимый огонь – отклоняя огненные (порой и подожженные) стрелы врагов или не позволяя пламени ожечь себя и свою одежду. Схожие фокусы ниндзя-мистики могли проделать и с другими стихиями, хотя чаще ограничивались лишь одной.
Основная же часть «волшебных» навыков была связана с типичной для восточных мистиков эфирной чувствительностью. С помощью ряда практик синоби развивали в себе умение воздействовать на жизненную энергию ци (здесь ки), что могло выражаться в самых различных особенностях того или иного ниндзя. Кто-то отбивал стрелы, кто-то хуже протыкался клинком, кто-то неправдоподобно высоко прыгал или взбегал на стену – важно, что, понимая сложность работы с тонкими энергиями, большинство синоби в ущерб универсальности тренировали до предела одну-две способности, стараясь довести их до условного совершенства.
Самое время уточнить, что эфирной чувствительностью обладал в лучшем случае один из десяти синоби, но и остальным приписывали запредельные мистические таланты, не имея возможности поверить, что таких результатов, как у них, способно достичь вполне обычное тело путем долгих тренировок.
Как мы уже говорили, ниндзя были превосходными выживальщиками, чье слияние с природой являлось не грубым «я тебя, природа, поимею» или пугливым «я смогу к тебе приспособиться и выжить», а религиозно-мистическим «мы с тобой одно целое!». Огромные уши синтоизма продолжали торчать даже в самых радикально дзенских клановых школах, поэтому гармоничное слияние с природой и миром людей в том числе (везде ведь ками) – оставалось важным фундаментом любого течения ниндзюцу. Понятно, что для обывателей многие приобретенные ниндзя навыки взаимодействия с природой казались чем-то из ряда вон и уводились в область магии. Способность синоби буквально не оставлять следов , длительность пребывания под водой (в данном случае без дыхательных трубок), скалолазание (основанное на многолетней тренировке пальцев ломанием веток, разрыванием толстых листьев и собственно висением на камнях) – это лишь то, что первым пришло в голову. На деле же способности, связанные с природной составляющей подготовки ниндзя, можно перечислять удивительно долго.
Тем больше уважения вызывает тот факт, что синоби столь же хорошо приспособились к социально-бытовой части мира. Лес и горы были их убежищем и домом, однако на территории потенциального врага (коей был почти весь Синай) синоби чувствовали себя не менее уверенно. И дело не только в прекрасном владении множеством стандартных инструментов труда и борьбы… Едва ли не главным оружием синоби являлась информация.
Как уже было замечено, штурмовики составляли малую часть структуры кланов, и их применение, за исключением специальных операций, призванных держать бойцов в форме, или тех случаев, когда силами диверсантов решить задачу было невозможно априори – означало провальную работу других структур. Подавляющее большинство заданий выполнялось силами именно диверсантов-одиночек или их малых групп, становясь лишь финальным аккордом кропотливой работы главного элемента структуры клана – шпионов. Именно шпионы были фундаментом любого клана, и их непрекращающаяся деятельность по поиску и систематизации информации позволяла синоби чувствовать себя в синайском обществе, как рыбам в воде. Высочайшая преданность клану давала возможность создавать большие агентурные ячейки, не опасаясь, что попавшийся неудачник расколется под пытками и сдаст всю сеть. Некоторые шпионы годами работали в городах, именуясь «спящими» и умело играя любую оптимальную для себя и для клана роль. Это значительно облегчало роль адресных агентов, заточенных уже под конкретную задачу – нужно было просто выйти на связь со спящим, а дальше уже решалось: даст ли спящий только нужную информацию, обеспечит прикрытие, не выдавая себя, или же важность задания так высока, что можно вообще вскрыться и после выполнения миссии сменить дислокацию…
Агентурная сеть, пронизавшая за века буквально все слои синайского общества, позволяла синоби владеть такими объемами информации, что редко какие шаги со стороны хоть сегунов, хоть монастырских патриархов могли стать для них сюрпризом. Как мы говорили, кланы отнюдь не были единой организацией, поэтому в глобальном масштабе ни один клан не обладал всей информацией, но ведь и работал каждый из них в достаточно узком пространстве, ограничиваясь парой-тройкой сегунатов, а потому для успешного поддержания руки на пульсе событий хватало и того ограниченного числа шпионов, которое имелось у каждого клана.
Мы не забыли, что в подзаголовке речь шла о магии, а просто увлеклись, рассказывая об одном из источников мистического страха по отношению к синоби. Да. Им, кроме прочего, приписывались магические способности читать мысли, предвидеть будущее и внушать людям нужные убеждения. И хоть среди шпионов синоби добрая половина и в самом деле обладала кое-какими навыками психологического воздействия, в большинстве случаев все перечисленные «мистические» таланты являлись элементарным следствием вопиюще лучшей информированности. Вот ниндзя мчится по улочкам, безошибочно направляя шаги в оптимальную для побега сторону – а он либо заранее подготовил маршрут, либо на ходу ориентируется в созданной местными агентами системе начерченных или вырезанных знаков и отметок. Вот группа штурмовиков из тщательно приготовленной засады нападает на сегуна, словно предвидя его сегодняшний маршрут – а на деле точно зная о нем благодаря «спящему» в роли его слуги агенту. Вот одинокий убийца каким-то чудом преодолел цепь скрипучих («поющих») половиц и заколол спящего вельможу, не разбудив ни его, ни чутких самураев – наверняка ведь летал или прыгал по стенам?.. Нет. Он просто неделю запоминал расположение половиц, служа посыльным, а затем в нужный момент прошел по тихому маршруту; а там, где скрипели все половицы – применял особую скользящую технику движения, основанную на текучем перемещении центра тяжести, либо медленно переползая половицы, распределяя вес по всему горизонтально расположенному телу…
Дополнительный пласт псевдомагических способностей был рожден изобретательскими инновациями ниндзя. Они разработали десятки видов «бомб», имеющих самый разный эффект. В нужный момент синоби мог распылить ядовитое облако газа – отравляющее, ослепляющее, оглушающее, вызывающее рвоту или галлюцинации. А мог жахнуть огненным взрывом, из которого летят прилипающие к одежде языки пламени или острые осколки… Что это, как не особо сильное колдунство?..
Одним словом, на сравнительно узкий слой вполне магических талантов-аскез ниндзя нацепили широченную ширму вполне реалистичных способностей, которые, в силу необычности или гипертрофированности, кажутся простому человеку еще более мистическими, нежели скромные и сдержанные аскезы. Какие-то из них удавалось объяснить еще в прошлые века, однако склонные раздувать из мухи слона синайцы быстро доведут свое видение способностей синоби до такого уровня, что этому могли бы позавидовать и шумерские маги, и шаолиньские монахи, и даже некоторые боги… Ниндзя такой ореол вполне устраивал – на фоне всех этих выдумок было гораздо проще продолжать применять свои вполне приземленные, практичные навыки, основанные на многолетних тренировках и доскональном владении информацией.
Ниндзя постоянно сражались между собой за сферы влияния.
Опять кристальная истина в первой части тезиса и изрядная погрешность во второй…
Да. Если бы ниндзя были единым орденом, вряд ли стоит сомневаться, что они в какой-то момент стали бы теневым правительством всего Синая. Слишком уж простоваты были самураи и сегуны, слишком разобщены и ограничены избранным путем монастыри… На этом фоне сеть из пары-тройки тысяч агентов, за спиной которых стояло несколько сотен штурмовиков и великолепно структурированная организация – могла врасти во власть и, наконец, стать ею сама.
Однако синоби и сами были во многом ограниченными людьми, фанатично преданными клану, но не способными смотреть шире и воспринимать себя частью одной мощной структуры. Некоторая солидарность у синоби имела место (обычно региональная), но далеко не между всеми кланами и лишь до тех пор, пока одни ниндзя не становились на пути у других. В последнем случае дело заканчивалось смертью тех, кто был хуже подготовлен, а столкнувшиеся кланы начинали бесконечную вражду…
Важное отличие синоби от наемных убийц заключалось в том, что они были чрезвычайно далеки от набившего оскомину «только бизнес». Да, они работали за деньги, но если во время выполнения задания на их пути вставала какая-то другая сила, то это зачастую приводило к кровной вражде на долгие годы. Этим синоби больше напоминали мафиозные кланы, впрочем, немало отличаясь и от них. Во-первых, в отличие от большинства криминальных группировок, синоби обладали идеологией, считая себя хранителями выбранного пути ниндзюцу. Во-вторых, пусть это и следует из первого, они не стремились подмять под себя приносящие прибыль потоки. Точнее, потоки, приносящие прибыль ради прибыли, ибо полезной для развития школы контрабандой синоби вполне занимались, однако о крышевании бизнеса речи обычно не шло. Ну, и в-третьих, если лидеры мафии стараются влиться в закон, то лидеры ниндзя, как правило, обитали в труднодоступных горных монастырях, не проявляя ни малейших стремлений социализации. Эта, в некотором роде, мистическая, недоступная для понимания обывателей высшая цель лишь добавляла ниндзя загадочности и непостижимости. Если боссы мафии стремятся к усилению влияния и материальному благополучию, то что двигало лидерами синоби? Зачем было всё это: сети агентов, изнурительные тренировки, выполнение заказов за довольно умеренную оплату?.. Некоторые исследователи совершенно разочаровываются, когда понимают, что почти все кланы синоби отличало наличие мощного фундамента и едва ли не полное отсутствие стройного вектора в будущее…
Возможно, дело в том, что изначально кланы были заняты сиюминутным вопросом выживания и сохранения наследия предков – собственного видения ниндзюцу. Затем Единый путь нанес превентивный удар по способной начаться усобице, заложив некоторые основы единой солидарности синоби как класса. А когда пути кланов разошлись достаточно далеко, чтобы наличие итимон уже не сдерживало дезматч, оказалось, что кланы слишком равны по силам, и победителя в такой борьбе ждет лишь короткая гордость и скорое забвение в мире, где крупицам выживших синоби не удастся выстоять против самураев и монастырей. Тем более что к тому времени кланы уже более-менее распределили сферы влияния, разбредясь по сегунатам.
Первые столкновения между ниндзя предсказуемо начались, когда их стали использовать как дополнительный инструмент в масштабных играх сегуны разных областей, применяя там, где бусидо не позволяло использовать самураев. Хоть синоби и сохраняли определенный нейтралитет, в целом они попадали в зависимость от той территории, на которой работали. Если сегун не хотел рисковать самураями в сложной войне с соседом, он нанимал ближайших ниндзя, заказывая им его убийство. Но сегун-жертва мог предвидеть такой поворот, поэтому нанимал своих ниндзя для защиты, и вот тогда начиналось самое интересное… Не так и сложно для синоби обмануть самураев и убить сегуна, но, если того охраняют коллеги из другого клана – операция становилась чрезвычайно сложной, ведь умелые ниндзя, хорошо знакомые с классическими ходами итимон, перекроют большинство путей выполнения задачи. Это не только заставляло кланы все больше отдаляться от итимон, развивая собственную ветвь ниндзюцу и изучая при этом слабости конкурентов, но еще и привело к началу противостояния кланов. Ведь так или иначе операция начиналась, приводила к жертвам и ставила кланы в жесткую оппозицию друг другу… Позже возникнет еще большая путаница, когда сегуны смекнут, что для работы на чужой местности, выгоднее нанять тех ниндзя, которые там и работают постоянно, а потому куда лучше знакомы с местными реалиями, нежели те, что сидят под собственным боком . А раз те вполне могут быть в меру прикормлены местным сегуном, то нужно для начала выяснить, за сколько их можно перекупить и склонны ли они вообще к перекупке или слишком фанатичны в вопросах выполнения текущего заказа. Для этого в сеть чужих синоби внедрялись агенты своих, и начинались игры шпионов, приводящие к самым непредсказуемым последствиям…
После периода подобных взаимопроникновений наступила довольно продолжительная эра равновесия, когда кланы ниндзя распускались тремя-четырьмя лепестками вокруг бутона своего монастыря, наслаиваясь на сети соседних кланов, и все это смешивалось с политикой сегунатов, порождая ту степень запутанности, в которой синоби ощущали себя достаточно гармонично. Внутри каждого сегуната активно работало две-три сети разных кланов, и это, как ни странно, создавало равновесие, приводящее к регулярным стычкам, но не позволяющее одному из кланов повысить уровень своего влияния до запредельных значений. Отдельные исследователи даже видели в этом хитрый умысел сегунов, которые уравновешивали все сторонние силы своего региона параллельной работой со всеми ими и провоцируя их на противостояние, дабы не позволить им слиться в единую структуру. Мы не склонны считать всех сегунов столь великими тактиками, однако нет сомнений, что где-то было именно так. А где-то – за спиной уравновешенных кланов стояли патриархи монастырей. И наверняка в парочке регионов уже дзенин (лидер) одного из кланов синоби, умело управляя своими подопечными, стравливал сегуна с патриархами, дабы все они не решили в едином порыве отправиться в совместный поход на его обитель…
Это хрупкое равновесие постоянно нарушалось – эпоха сэнгоку была одной большой усобицей, когда никто не мог быть убежден в верности союзников. Синоби были одним из инструментов ведения войны на всех уровнях. Их нанимали, чтобы поджечь поля соседнего землевладельца или отравить чай в конкурирующей чайной. Их нанимали, чтобы выкрасть\уничтожить святыню ненавистного монастыря. Им заказывали убийство сегуна или, наоборот – спасение детей-заложников из его замка, а в идеале – и то, и то в одной операции… Еще больше миссий они выполняли, согласно каким-то собственным планам, но количество этих миссий меркло перед тем, как много им приписывалось народной молвой, склонной видеть козни загадочных синоби в каждом бытовом событии…
Отнюдь не все кланы переживут эпоху сэнгоку. Синоби в Синае едва ли хоть кто-то любил. В отдельных районах им приписывали какие-то робингудские наклонности, но мифы разбивались о суровую реальность, в которой за редкими проявлениями частного благородства следовали безжалостные убийства или громкие ограбления. Это иногда пытались списать на миссию «санитаров леса и улиц», но быстро выяснялось, что жертвами невидимых убийц часто становились уважаемые и любимые многими люди… Так что, как бы ни восхищались профессиональными способностями синоби обычные люди – любой серьезный выпад в их сторону, организованный хоть сегуном, хоть патриархом, вызывал общее одобрение, и даже страх перед ниндзя не мешал многим синайцам доносить на подозрительных вынюхивателей самураям. Там, где против синоби оказывались буквально все – им было чрезвычайно сложно выжить, и рано или поздно местный клан становился жертвой ударов со всех сторон. Народ доносил, помогая накрыть или хотя бы надорвать агентурную сеть, конкурирующие синоби создавали фон дезинформации, самураи истребляли попавшихся диверсантов, монахи отлавливали подозрительных лесных бродяг, а затем и на найденную обитель направлялся сводный отряд самураев и монахов. Почти всегда кому-то удавалось скрыться, но лишь в редчайших случаях счастливчики умудрялись возродить клан, как правило, уже в другом месте.
Лучшим оружием против синоби являются… нет, не другие синоби. Как ни крути, с самураями в деле умерщвления ниндзя никто не сравнится. Но хитрость в том, что для этого их надо было свести, и уже как раз тут действительно идеально справлялись члены конкурирующих кланов. Вопреки тезису, это чаще происходило не в рамках передела сфер влияния, а из-за взаимных кровных обид, которые синоби очень любили решать чужими руками. Обычно руками тех, из-за кого и начались первые столкновения между синоби – руками самураев, которые они когда-то не желали пачкать.
Девушки-ниндзя, также известные как куноичи – были сплошь прекрасны, однако при этом не уступали мужчинам в классических элементах боевой и шпионской подготовки.
Как прекрасен этот миф, отложенный нами напоследок.
Пожалуй, наиболее оригинальным и неожиданным ходом был бы подчеркнуто краткий рассказ о девушках-ниндзя, чей образ успели романтизировать в Вендоре МП до нередко пошлейших образцов. Но вряд ли нам по силам подобный подвиг…
Объективно оценить роль куноичи в жизни Синая мешает как раз-таки их избыточная романтизация. Если верить легендам и слухам – то получится, что каждая вторая гейша и храмовая прислужница мико – были хорошо замаскированными куноичи, и дня не способными прожить, чтобы кого-то не отравить или не порезать веером, время от времени изменяя последнему с длинной заколкой-кансаси, созданной, вероятно, исключительно для протыкания шей похотливых жертв… Если же послушать скептиков, то это все – болтовня и сказки, реальный вклад куноичи в дело синоби ограничивается единичными операциями, мифы о мико вызваны тем, что эти монашки реально могли за себя постоять, возбуждая фантазию романтиков своей гипотетической связью с синоби, а гейши-убийцы – были инструментом банального криминалитета, орудующего в городах и без ниндзя…
Истина, как и полагается, прячется где-то посередке, но где именно – придется анализировать, исходя из логики жизни синайского общества.
Итак, нет сомнений, что на начальном этапе, когда кланы формировались в нагорьях Ига и Кога – женщин не усаживали у колыбелей с веретеном, а очень даже обучали защищать и себя, и свой дом. Времена были неспокойными, а синайское общество недостаточно патриархальным, чтобы лишать опасающиеся вторжений общины дополнительных рук, способных держать меч, нагинату или хотя бы каму. Также охотно верится, что хранители ниндзюцу не испытывали моральных запретов на обучение ему женщин, уже хотя бы из уважения к Первой наставнице – богине, сражавшейся так, как не снилось подавляющему большинству мужчин.
Другое дело, что со временем, когда пошли ответвления и специализации – большинству женщин любого клана стали предлагать наименее агрессивную нишу. Их обучали техникам скрытности, гимнастики, сбора информации, психологических манипуляций и перевоплощения, помогали глубоко постичь искусство ягэн (создание и применение ядов, наркотических веществ, микстур с различными эффектами и т.п.). Наверняка не обходилось без хорошего знания анатомии и безоружного боя… Но вот в штурмовиков, прячущих под седзоку грудь – верится поменьше. Как ни крути, в боях дамочки мужчинам уступают, и разумнее использовать их сильные стороны, отправляя шпионить или совершать диверсии.
Куноичи были еще более строго специализированы, нежели мужчины. И дзенины старались найти для женщин своих кланов (хозяюшки не в счет) баланс между максимально вольными, сравнительно универсальными профессиями, позволявшими свободное перемещение (мико, артистки, гадалки, танцовщицы, проститутки), и адресными, вроде гейш, служанок, крестьянок и торговок. Когда фантазия рисует гейшу-куноичи, способную часами висеть на скале или шинковать врагов камой – стоит ущипнуть себя и окунуться реальность, где для подобных действий потребуется развитая мускулатура, которую и не утаить, и не объяснить. Умеющих чем-нибудь фехтовать куноичи чаще маскировали под мико, а атлетичных агентов «делали» танцовщицами или бродячими артистками-акробатками. В «чайных» же работали преимущественно «спящие» шпионки, способные обрасти связями и выступать скорее не исполнителями, а организаторами и операционными «серверами», связывающими нити информации воедино.
Впрочем, нет сомнений, что почти все эти девушки-агенты могли и убежать, и убить разными способами, и собирать информацию, и взламывать замки, и многое другое, что позволяло им чувствовать себя хозяйками положения, находясь вдали от дома. В этих умениях они вряд ли уступали синоби, просто методы и техники некоторых искусств отличались от мужских… Нужно ли учиться фехтованию или стрельбе из лука, когда куноичи имеет гораздо больше шансов застать цель врасплох? Для идеально точного удара заколкой или подливания яда – мускулатура не требуется. А та, что требуется для утонченных действий, вроде смертоносного надрыва основания языка или лишения сознания путем невыносимого сдавливания полового члена мышцами влагалища – от взглядов сокрыта… Одним словом, оружием куноичи чаще всего были незаметные или вовсе невидимые инструменты, предметы или собственные ресурсы организма.
То, что среди гейш и представительниц других профессий нередко затесывались куноичи – чрезвычайно логично. Было бы редкой глупостью не использовать столь удобный плацдарм для проведения тайных операций. Женщинам, особенно красивым и умелым – открыты двери, которые едва ли под силу взломать даже очень способным синоби. Другое дело, что на поток это явно не ставили. Во-первых, гейши были привязаны к своей чайной, обучались с малых лет, и внедриться в эту структуру простым делом не являлось. И если удавалось пристроить агента-малышку, то ей тупо некогда и негде уже было постигать иные аспекты искусств куноичи – жизнь юных гейш регламентирована слишком строго. А подминать под себя всю чайную – синоби редко рисковали. Ведь после убийства гейшей какой-то важной шишки – нити напрямую приведут к ее чайной, и после зафиксированных в истории двух разгромов подобных гнезд, тактику, видимо, сменили. Гейши-агенты, как и говорилось, стали агентами влияния и медиаторами информационных потоков, а для убийства гораздо проще было использовать «обычных девушек», с которыми жертва знакомилась при «случайных обстоятельствах». И вот тут-то в ход шли пресловутые заколки, языки и яды. Вот только так ли прекрасны ликом и телом были эти куноичи, как того желалось романтикам?..
Кстати, весомым аргументом в пользу немалого удельного веса куноичи в делах синоби считается тот факт, что среди ниндзя МП слабый пол попадается в примерном соотношении не меньше, чем одна к четырем, причем девицы орудуют и мечами, и нагинатами, и в атлетизме порой едва уступают… Но это поздние реалии, с историческими перекликающиеся не особо. Ниндзя МП – это, по сути, гвардия сегуна Кавагучи, метящего в императоры и опирающегося на тех ниндзя, что с его помощью перебили остальных. Так как среди гвардейцев доминируют представители ортодоксального клана Нинси (см. дальше), неудивительно, что его куноичи не только отличаются многочисленностью (как это было принято в данном клане), но также вовсю подражают Первой наставнице, и добрая их треть – вообще штурмовики. Впрочем, это из тех, что на виду… А ведь наверняка некоторые тайные агенты сегуна, теперь, когда руки развязаны статусом ниндзя, смело внедряются в чайные под видом гейш, и, сами не зная того, вдыхают новую жизнь в романтизированные мифы о смертоносных красавицах.
Краткий словарик терминов, не вошедших в основной текст.
Описывая понятия из мира ниндзя, мы осознанно избегали оригинальных терминов, чтобы не выступать вразрез с одним из главных принципов Энциклопедии: доступностью для людей, не особенно знакомых с темой . Но напоследок, пожалуй, пристроим небольшой словарик терминов, которым не нашлось места в структуре текста. Какие-то из них были описаны более известными словами, какие-то понятия – вообще были обойдены стороной. В любом случае, мы решили, что приложение не будет лишним: кому неинтересно – сразу пропустит, желающие слегка упорядочить прочитанное – пробегут глазами, а любители поковыряться – могут продлить знакомство с синоби Вендора, чтобы поискать ошибки или непростительные несоответствия синоби Японии.
Итак, подготовка ниндзя включала в себя долгое и дотошное обучение. Наряду с десятками локальных, узких техник и специализаций, даже краткое приведение которых займет не одну страницу, существовали так называемые искусства: чаще всего сравнительно широкие системы развития способностей, в разном, но зачастую очень похожем виде, предлагаемые во всех школах синоби. Эти универсальные системы мы и рассмотрим.
Кудзи-ин. С поразительной скоростью разлетевшаяся по Вендору как «уникальное искусство печатей ниндзя», эта техника на самом деле является обыкновенным импортом из Аджарии. В оригинале – это простые мудры, которые, пройдя сквозь буддистские ворота, оказались на Синае, где облеклись в изящную форму пальцовки, строго классифицировались, дополнились соответствующим дыханием и образом, после чего стали называться слогами концентрации – ключиком к разным видам работы над собой. По-хорошему, это отличается от заклинаний и жестов магов лишь тем, что действительно имеет некоторое ритуальное воздействие на энергию ци – если язык магов часто индивидуален, то в мудрах положение пальцев вполне соответствует тем или иным потокам энергии. Другое дело, что сами по себе мудры, как их ни называй – до Нирваны не доведут и на ровном месте исчезнуть не помогут. Это лишь удобный инструмент концентрации умельца на том, чем он уже владеет – вспомогательный шифр для собственного сознания или организма… Популярность же среди обывателей вызвана как раз-таки мечтами о том, что можно, играя пальчиками, сравняться с просветленными гуру или скрытными убийцами – кому что ближе, и иногда ротозею хочется и того, и другого сразу. Некоторые вообще создают свою «уникальную систему», добавляя к слогам концентрации еще и попугайничанье с вербальной абракадаброй заклинаний «шумерских» магов…
Синоби-ири. Это даже не искусство, а целое направление специфических техник, позволяющих скрытно действовать на территории врага. Сюда входит бесшумное перемещение, скалолазание, взлом, маскировка и имперсонализация.
Синоби-аруки – элемент синоби-ири. Бесшумное перемещение по всем типам местности: от неизвестной (покрытой высокой травой, например) до защищенной (пресловутые «поющие» половицы).
Хэнсо-дзюцу – искусство перевоплощения, или имперсонализация. Синайцы очень формализованы в одежде, зачастую служившей своеобразным ID. Синоби учили оттенки нарядов самых разных слоев общества, впрочем, еще больше внимания уделяя повадкам и манерам поведения. Благодаря этому, они отлично вживались в роль, а если не сплоховал мастер создания фальшивых документов (грамоты, рекомендации и т.п. – самурайская полицейская диктатура была довольно суровой), то «вторая жизнь» под прикрытием – у спящего агента могла быть куда длиннее «первой», если, конечно, не требовались срочные действия, заставляющие вскрыться.
Кроме этих искусств, синоби учили рассчитывать время, обращать себе на пользу естественные человеческие слабости, отвлекать внимание, использовать любые световые и шумовые эффекты, подавать сигналы, создавать тайную маркировку местности и многому другому.
Дзюнан-тайсо. Еще одно комплексное направление, в широком смысле связанное с разносторонним раскрытием телесных способностей. От выносливости до скорости – все входило в искусство дзюнан-тайсо, сочетавшее монашеские техники Самсунга и боевой опыт выживальщиков-ямабуси. Бег по вертикальным поверхностям, дыхательные методики, техники реанимации, воздействия на суставы, видение в темноте (у всего этого, естественно, имеется аутентичное название, но приводить еще и их – явный перебор даже тут)… Если боевой и шпионский профиль каждый затачивал под себя и нужды клана, то дзюнан-тайсо можно считать достаточно универсальным, базовым искусством, в целом очень полным и одинаковым в самых разных кланах. В более узком понимании дзюнан-тайсо войдет и в народ, обозначая расплывчатый синтез синайской версии йоги, гимнастики и силовой подготовки. Логично, что от многогранной подготовки ниндзя эта физкультура отличалась очень сильно.
Кендзюцу (искусство меча ) – как и масса других техник (нагината-дзюцу, содзюцу (копье), танто-дзюцу, кюдзюцу (лук) и т.д.), встраивалось в систему подготовки синоби на протяжении длительного времени. Импортерами обычно служили самураи и монахи, хотя кое-какие секреты сохранились и от первых поколений Нинсианы. Понятно, что ниндзя изрядно смещали акценты обучения, затачивая его под свою стилистику и боевую доктрину. Кроме того, им принадлежат и вполне авторские техники, позволяющие с завидной эффективностью использовать не только привычное оружие, но и то, что становилось оружием лишь в руках ниндзя или, в крайнем случае, монахов. Некоторые из этих техник, особенно очень широкое по спектру предметов кобудо (нунчаки, кама, посох-бо, подкова-кастет, мотыга, весло, саи и др.) и практичное касуки-буки-дзюцу (любые опасные предметы скрытого ношения) – были взяты на вооружение даже самими самураями.
История с тайдзюцу – искусством безоружного боя – иная. Хоть синоби и с маниакальным вниманием подходили к такому важному для шпионов типу боя, первенство в создании самих техник принадлежит им самим довольно редко, если не считать особые приемы, разработанные под типичные для синоби условия (удушение сзади, отсроченный удар, перебивание гортани и т.п.). Основным поставщиком рукопашных техник были монастыри, а в поздние века – чуть ли не исключительно Потала, где это будет выведено на недосягаемый уровень. Интересно, что самураи от ниндзя в мастерстве тайдзюцу чуть отставали, хоть и честно осваивали бой тела на случай обезоруживания. Ведь ими это воспринималось как очень запасной вариант, тогда как для многих синоби (особенно шпионов) являлось одним из ключей к выживанию.
Для объединения мистических навыков ниндзя термина найти не удалось. Вероятно, все дело в том, что конкретно синоби сильно в мистику не ударялись, выбирая из арсенала сверхъестественных способностей что-то одно. То есть целого направления мистики попросту не было. Зато узких спецификаций немало, причем некоторые почти совпадают из-за параллельного, но независимого их развития разными школами. Так, гендзюцу во многом перекликается с саймин-дзюцу и в чем-то – с кенен-но-дзюцу. Можно выделить первое как искусство конкретно иллюзий, во втором выявить стержень в гипнозе и управлении разумом, а третье обозначить как искусство страха. Стоит отметить, что все эти и некоторые другие направления – изначально были остро мистическими, однако позже выяснилось, что применять схожие техники, но уже на чисто бытовом, приземленном уровне могут и обычные ниндзя. Большинству проще не плести эфирную иллюзию демона, а создать его костюм, либо, еще проще – подбросить змею\насекомое\жабу. Не подчинять разум ментальными импульсами, а применять прикладные психологические техники, и т.д.
В итоге, гендзюцу и саймин-дзюцу уступили позиции, и искусство страха стало соприкасаться с едзюцу: мастерством фокусов, уже почти не несущих изначальную мистическую составляющую. На уровне ментального воздействия опустевшие места заняло киодзицу – искусство обмана, основанное на умственных и психологических манипуляциях истиной. Правда, клан Натори, веками считавшийся лучшим в вопросах подготовки мастеров киодзицу – был жестоко вырезан, когда в 13-м веке началась великая усобица кланов.
Кстати, о кланах. Их аутентичное название – рю – имело значение и клана, и школы одновременно, что отчетливо отражало реальность, где эти два явления сливались.
Совсем кратко промчимся по названиям наиболее известных кланов синоби.
Кога-рю, как и следует из названия, объединял значительное число синоби одноименного нагорья, отдавая предпочтение классическим традициям и продолжая использовать наработки сюгэндо. Особенностью Кога-рю, кроме ни с кем не сравнимой численности, можно считать рассредоточение власти – этот клан отличался ярко выраженно горизонтальной структурой и заниженным центром тяжести. Если в других рю вертикаль дзенин-чунины-гэнины – оставалась стройной, то в Кога-рю – разрослась пышными ветками чунинов, фактически не зависящих от воли неведомых дзенинов.
Наряду с Кога-рю, в одноименном нагорье обитало еще несколько кланов. Клан Натори, который мы уже упоминали, отличался открытостью самым необычным методикам, далеко ушел от мистических техник и в вопросах выполнения заданий исключительно подручными, стандартными средствами – был едва ли не лучшим. Натори сочиняли изысканные планы, в которых использовались банальные инструменты и личные таланты исполнителей, в частности, мощные способности искусства обмана… Клан Курокава был полной противоположностью – эти ребята слыли хитрыми изобретателями замудреных гаджетов, которые норовили использовать с избыточной жаждой, явно превышающей потребность. За это их не любили сторонники минимализма, имевшиеся и в клане Кога-рю, и особенно часто встречавшиеся в нагорье Ига. Последние долго пакостили оригиналам из Курокава, за что впоследствии поплатятся, когда именно изобретателей гаджетов возьмут в союзники могучие бойцы еще одного клана – самого закрытого из всех.
Речь о Нинси-рю – ортодоксальных хранителях традиций первых поколений. Расположенный в непроходимом скальном районе, этот монастырь выдерживал самоизоляцию, порождая завесой информационного мрака не меньше слухов, чем кланы, бывшие вполне на слуху. Просто если о последних судачил люд, то о Нинси-рю – сами синоби… Говаривали, что ортодоксы почти не занимаются шпионажем, пользуясь в этом вопросе услугами то ли монахов, то ли синоби других кланов, то ли самих тэнгу. При этом о штурмовиках Нинси-рю ходили легенды как о бойцах, сравнимых с самураями Поталы. Вроде как они иногда приходят на помощь бедствующим коллегам, оказавшимся лицом к лицу с самураями равнины, выручают, но на контакт не идут, еще и скрываясь обычно под масками тэнгу… На протяжении сэнгоку «ниндзя» называли только членов именно этого клана, а в массы термин вернется, когда Нинси-рю, прервав самоизоляцию, одержит верх в бойне кланов и прорвет теневую завесу над всеми синоби…
Как уже говорилось, кланы Ига повально предпочитали простоту, приземленность и надежность. Искатели самых легких путей, они выкристаллизовали свою технику до чудовищной рациональности. Это именно здесь шпионы стали играть ключевую роль, создавая информационную насыщенность такого уровня, что планирование операций, в других кланах являвшееся настоящим искусством тактического маневрирования со стороны расчетливых чунинов – превратилось в отбор среди простейших схем наименее сложной. Зачем разрабатывать рискованные многоходовки, если, владея максимумом информации, можно банально обчистить пустующий в нужное время дом, можно подсунуть яд или устроить засаду, можно войти в доверие или тупо подкупить нужного человека?..
По зафиксированным легендам, такой крен возник из-за того, что еще на заре активной деятельности молодой синоби Хансо, бывший сыном и преемником дзенина клана Хаттори и слывший удивительно удачливым и умным диверсантом – погиб во время операции, которую очень уж хотел видеть настоящим произведением искусства. После этого клан Хаттори сдал позиции, а другие кланы, увидев, что в многоходовках слишком много зависит от сторонних факторов, стали выбирать путь наименьшего сопротивления… Среди возвысившихся кланов Ига выделялись Кото-рю и Гикан-рю, но в целом все кланы Ига, пожалуй, позволительно считать независимыми, но солидарными в методах ветвями регионального объединения синоби. Между этими ветвями могли возникать трения (в отличие от единого Кога-рю), но в случае необходимости они выступали одним фронтом, хоть даже это их и не спасло в 13-м веке, когда, вслед за вторжением в нагорье самураев сегуната, остатки ячеек добили ниндзя из Кога.
Мы уже затрагивали сложность взаимоотношений между кланами синоби, но тогда не смогли втиснуть в общую картину еще и тот факт, что немало кланов возникало как своеобразные филиалы других. Так, среди рю отдаленных регионов добрая половина сохраняла неформальную привязанность к патриархальным центрам, откуда когда-то отпочковалась. Это не означало безоблачности отношений, но позволяло сохранить хотя бы нейтралитет, после столкновений. Кадзи-рю, специализировавшаяся на шпионаже и расположенная в окрестностях Уравы, сохраняла связи с Ига. Как и клан Бидзэн, орудовавший вообще на Идзумо и сохранявший широкий профиль, в виду отсутствия конкуренции. А вот знаменитые взрывники из Сайга-рю, как можно догадаться, были идейно связаны с любителями приспособлений из клана Курокава, что, правда, не помешало тем, вместе с ортодоксальными ниндзя, истребить их во время дезматча 13-го века.
Среди двух с лишним десятков других кланов можно выделить суровых монахов-аскетов из Хагуро-рю, в наибольшей степени сохранивших изначальное сюгэндо и делавших ставку на развитии навыков лесного выживания. Они принимали заказы только на засады вдали от городов, зато не боялись нападать на довольно внушительные отряды самураев. И вряд ли хоть одну подобную операцию провели синоби клана Накагава – отличавшиеся подчеркнутой скрытностью и излюбленной целью избравшие монастыри, отношения с которыми у них сразу не заладились. Собственный конфликт повлиял на выбор методов работы – синоби Накагава-рю затачивались под диверсии в отношении монастырей и со временем стали в этих делах лучшими. Этих чутких, ловких и превосходно маскирующихся в лесах диверсантов начнут нанимать чуть ли не всегда, когда нужно было сделать что-то нехорошее для одного из монастырей.
В общем-то, определенное равновесие между кланами стало возможным еще и потому, что многие из них не только выбирали и развивали собственные методы, но и постепенно начинали специализироваться на конкретных задачах. Синай – небольшой архипелаг, и на экваторе сэнгоку серьезные заказчики предпочитали нанимать профильных специалистов, а не тех, что были поближе. Такое распределение полномочий снизило напряжение между кланами, которые теперь могли накладываться сетями друг на друга в территориальном смысле, но существовать как бы параллельно, сталкиваясь лишь в случае неудачного совпадения заказов, когда одни были вынуждены столкнуться напрямую с другими. В этих случаях многое зависело от связей между кланами – чунины, владея достаточной информацией, могли разрулить проблему так, чтобы все остались довольны, могли допустить мелкую стычку, относясь к ней как к контрольному матчу престижа (иногда не без жертв), а могли и спровоцировать настоящий затяжной конфликт (который по умолчанию возникал, если связей попросту не было)…
Напоследок слегка коснемся уже затронутой структуры, в глобальном смысле (если не трогать сложнейшие переплетения уже внутри уровней) остававшейся на удивление стройной. Во главе кланов стояли дзенины – лидеры, ставящие стратегические векторы и управляющие кланом. Некоторых из них называли патриархами, однако чаще этот почетный титул носили умудренные опытом наставники, в текущую жизнь клана не сующиеся. Конкретные операции разрабатывало среднее звено – чунины: толковые тактики и управленцы, держащие в руках нити выхода на самый многочисленный и запутанный слой синоби – гэнинов. Это были уже исполнители: штурмовики, диверсанты, шпионы – все, кто непосредственно решает задачу, поставленную дзенином или чунином.
Вот, собственно, и все, что хотелось сказать о ниндзя-синоби в данной статье. И так многовато вышло для столь тайного движения. Впрочем, мы уже подчеркивали, что большинство сведений – мифы и слухи, и мы не можем с уверенностью сказать, что добрая половина сказанного – не дезинформация, посеянная в строгом соответствии с искусством обмана – киодзицу…
Островки синайского социокультурного архипелага
Мы уже неоднократно подчеркивали ту удивительную легкость, с которой синайская цивилизация впитывала в себя новые явления. Она могла бы стать свалкой разносортных элементов, но оказалась цельной картиной, в которой упомянутые элементы выстроились на редкость гармонично, повинуясь неуловимой гравитации архипелага, будто какое-то количество гармонии было изначально залито в его фундамент неизвестными демиургами. Религии, враждующие в других регионах – здесь сливаются, культурные и философские течения – рождают не всегда простые, но почти без исключений стройные синкретические концепции. Множественные импортированные явления из самых разных областей: от ремесел до мудр – систематизируются и вплетаются в местный уклад, нередко выходя на совершенно новый уровень прогрессивности.
В последней главе нашего рассказа мы затронем основные «островки» единого и гармоничного жизненного архипелага Синая.
Религия и философия.
О религии и философии Синая неоднократно говорилось ранее, так что здесь мы просто суммируем сказанное раньше, более-менее подробно останавливаясь лишь на дзен-буддизме, влияние которого на позднюю синайскую цивилизацию несравнимо с количеством упоминаний на предыдущих страницах.
В дружелюбную и расплывчатую парадигму синтоизма достаточно легко влились многие течения буддизма. Многочисленные новые будды и бодхисатвы своим существованием не противоречили культу ками , их скульптуры, статуи и алтари легко уживались рядышком, а четко распределенные функции позволяли народу не запутаться среди разросшегося сонма покровителей, часть из которых теперь служила еще и прямым примером для подражания. Это слияние религий чаще определялось как синтоизм с буддистскими элементами, нежели наоборот, хотя в высших сословиях моднее было относить себя к буддистам, да и монастыри предпочитали именоваться «буддистскими», растождествляя себя с подавляющим большинством храмов, остававшихся синтоистскими.
Синтез двух религий щедро разбавлен элементами двух философий : даосизма и конфуцианства. Причем обе стали притоками синтоизма настолько давно, что в независимом виде за пределами Поталы едва ли встречаются, зато с точки зрения сочетаемости дают фору даже временам древнего Самсунга, когда учения Лао Цзы и Кун Фу Цзы лишь дополняли друг друга, а их адептам и померещиться не могло, до какой степени вражды дойдут их духовные наследники в поздние века.
Синай же как раз показывает, как выглядит сочетание всех трех ханьских религий в одной мировоззренческой системе. Даосское единение с миром, буддистская тяга к саморазвитию конфуцианский культ предков, завидная лояльность своему дайме и комплексная система образования-воспитания – все это впиталось в синайское мировосприятие, по умолчанию называемое синтоистским, но на деле превратившееся в комплексную систему, соединившую в себе ключевые северо-восточные концепции. Некоторые из них на местной почве расцвели особенно пышным цветом, и в первую очередь это касается дзен-буддизма. Если оригинальный чань-буддизм для ханьцев остался где оттенком даосизма, а где – самостоятельным экзотическим учением, принятым лишь отдельными монастырями, то его синайский младший близнец дзен – влился в местную единую систему, как будто именно под него и возводилась вся эта конструкция.
Отдельные исследователи полагают, что дзен лег в основу ключевых синайских традиций. Но это не совсем верно, ведь многие традиции были уже сформированы, когда дзен только начал знакомиться с островами. Он скорее вдохнул в эти традиции обновленное содержание, красиво обвел их рыхловатые контуры и вывел на новый уровень осмысления и реализации. Проще говоря, созерцательными синайцы и так были, смерти не боялись, а труд почитали. Но дзен наполнил процессы созерцания высшим смыслом, сделав это одним из инструментов медитативного взаимодействия с миром. Подобную роль обрел и физический труд. Что касается отношения к смерти, то дзен предполагал завидную легкость бытия, в котором страх смерти оставался лишь биологическим атавизмом.
В меру корректно считать, что дзен и синайские традиции развивались в тесной взаимосвязи: дзен принимал свой классический вид под влиянием местных социокультурных реалий, одновременно шлифуя (а иногда и заново лепя либо перетачивая) многие из них. Все то же созерцание, к примеру, цветов – глубокая синайская традиция. В ее современном состоянии – это медитативный процесс, позволяющий взаимодействовать с реальностью и приближаться к постижению себя и мира. Уши дзен в таком подходе торчат столь явно, что хочется либо дату его появления на островах вытолкнуть чуть ли не во времена, когда в Вендоре еще не появился первый Будда, либо традицию считать моложе принятого (что нередко вполне верно). На деле же, традиция – действительно древняя, но истоки брала еще от даосской созерцательности: далекой от той стройности и наполненности, которую привнесет дзенское влияние, зато имеющей право считаться одним из факторов, который повлиял на сам дзен. То есть даосизм вызвал склонность к созерцательности что у людей, что в дзен-буддизме (тогда еще, технически, чань-буддизме), а уже последний, развив даосскую созерцательность в мощный инструмент мировосприятия – размножил и экспортировал в социокультурное поле различные виды этого инструмента: от созерцания цветов до созерцания луны или собственного пупка.
Как структурная единица и религиозное течение дзен-буддизм долгое время повторял путь своего ханьского брата чань: неагрессивное, но уверенное отвержение идолов, священных текстов, отказ от просьб внешним силам – этих дзенских принципов вполне хватало, чтобы успевшие освоиться на островах бонзы доминирующего буддизма считали приверженцев дзен прямой угрозой, а синтоисты смотрели на них с недоверием. Кто знает, что было бы с дзен-буддизмом, не поддержи его на первых порах Потала... Даосский стержень великого монастыря охотно впитал в себя положения дзен, во многом являвшиеся глубокой модернизацией как раз-таки даосских воззрений. Нам не хватает знаний о Потале средних веков, поэтому (как и в случае с традициями в прошлом абзаце) сложно сказать: то ли дзен-буддизм сформировал современное лицо этого монастыря, то ли наоборот – Потала приняла глубоко созвучную себе концепцию и стала главным шлюзом ее положений в синайское общество?
Скорее всего, второй вариант ближе к истине. Понятно, что дзен послужил генератором и в большей степени декоратором многих традиций Поталы, но даже осколков знаний из прошлого этого монастыря достаточно, чтобы понимать: Потала испокон веков жила по принципам еще не существовавшего тогда дзен, а в нем увидела инструмент усовершенствования и регламентирования этих принципов. От даосизма дзен отличался явной склонностью к действию, видя в нем инструмент приобретения духовного опыта. Причем, словно компенсируя уход от недеяния, вовсю культивировалось «незнание» - стойкое понимание того, что Вселенная непостижима словами и мыслями, так как состоит из пустоты (пустоты как аналога непостижимого Дао и его «неструктурности», что ли). Такое сочетание порождало деятельных, трудолюбивых людей, знаниям предпочитавших созерцание, живущих «здесь и сейчас», относящихся к жизни как к игровому и практичному способу саморазвития, а полагаться стремящихся только на себя. Почти точный портрет типичного выпускника Поталы, начиная с первых веков…
И если раньше влияние монастыря со склона Хаконэ было спонтанным, то теперь появлялся инструмент, способный тиражировать идеалы Поталы в народе как отдельное учение, еще и основанное на базе обретающего популярность буддизма. Правда, от укореняющегося буддизма ханьского розлива дзен отличался вопиюще. На фоне рыхлого собрата, обросшего наносной мишурой статуй, обрядов, святых и мыслеблудий – дзен смотрелся самодостаточным и молчаливым поджарым трудягой. Культ простоты, созерцание своей природы вместо упорных попыток втиснуть себя в Нирвану, спокойное отношение к плотским радостям, медитации не как уход от иллюзорного мира, а как метод контакта с реальностью… Дзен, несомненно, гораздо больше понравился бы Будде Гаутаме, нежели тот громоздкий обрядово-ритуальный комплекс, который будет известен как классический буддизм.
И именно на этом сыграли в Потале, запустив по островам волну осознания, что дзен – это учение, очень близкое принципам изначального буддизма Гаутамы. Так как оно в основных своих положениях было еще и довольно родственно даосскому фундаменту синтоизма – волне внедрения в жизнь элементов дзен помешать могли разве что буддистские монастыри, но они, вместо этого, проявили удивительную мудрость и напротив – стали искать компромисс, осознав, что действительно ушли в сторону. Не пройдет и века, а дзенские ценности и принципы будут равномерно рассыпаны по всему Синаю, и следовать различным из них станут в самых разных местах самые разные люди: от хозяйки чайного домика, убирающей в нем все лишнее, согласно принципу простоты, до буддистского патриарха, вместо купания в Нирване, созерцающего цветок сакуры.
Последнее – не относилось к редким исключениям. Принципы дзен захватили многие монастыри классического буддизма. Всего-то стоило смягчить места стыка некоторых положений, и дзен нашлось место в синайских монастырях – в конце концов, дзен ведь не строго отвергал писания, а просто полагал, что в них нет ответов (но есть намек на них), да и статуи будды для созерцания подходят не меньше сакуры. Правда, в отличие от классического буддизма, и не больше, ибо по дзен (с ушами синтоизма) будда – во всем и в каждом, но многих патриархов снижение пафосности очень даже устроило. И если в чистом виде дзен принадлежало не более пятой части синайских монастырей, то уж его элементы разлились по всем остальным в завидных для столь специфического течения объемах.
Традиции, культура и искусство.
Для плавного перехода, первой из традиций назовем любование, оформившееся как раз под влиянием дзенской тяги к созерцанию. Правда, нельзя не добавить, что, как и во многих других случаях, истоки этой традиции идут из глубины веков, и любование окружающим миром синайцам было свойственно еще по древним синтоистским убеждениям, согласно которым ками наполняли и одухотворяли каждый хоть чуть-чуть значимый элемент мироздания. Просто если раньше синайцы любовались чем-то как родственной частью единого мира, то теперь это приобретало дополнительный сакральный оттенок постижения собственной природы. Смотреть на бабочку, цветок или струйку дыма, ловя в себе ощущение «здесь и сейчас» – один из классических синайских способов уловить неуловимое дыхание бытия и почувствовать в себе течение жизни. А оригиналам никто не помешает постигать свою природу, любуясь трупом птицы или навозной кучей – по дзенским понятиям, столь же прекрасным проявлениям реальности, как и смех юной феи.
Насчет истоков традиции омовения сказать сложнее… Логично предположить, что у жителей островов к воде имелось особое отношение, однако массовый характер постоянных омовений удалось обнаружить лишь в средние века, когда это стали культивировать готовые каждый миг умереть буси. По крайней мере, только с той поры традиционные бани офуро упоминаются в письменных источниках, а найти более древние из них путем археологии – нереально, так как все они, подобно большинству синайских построек, явно не были рассчитаны на века и делались из дерева.
Синайская кухня отражает типичный местный взгляд на мир. Некоторые исследователи хотели видеть в особой тяге синайцев к сырой пище, в том числе, рыбе – отголоски традиций айну, однако тут речь идет скорее об опосредованном влиянии: через мировосприятие, впитавшее от аборигенов принцип естественности. Классическая местная кулинария стремится воссоздать на столе природную гармонию, поэтому многие блюда подаются в приближенном к естественному состоянии, но, не желая низводить трапезу до примитивного животного поглощения подножного корма, синайские кулинары отрываются с помощью изысканного декорирования. Это плавно привело к тому, что мастера кухни стремятся так обработать и подать продукт, дабы он был похож на натуральный «фрагмент природы», являясь при этом плодом тщательной кулинарной обработки, не содержащим ничего лишнего, вредного и несъедобного. Грубо говоря, хорошо, что рыба подается как бы целиком, но еще лучше, что умелый мастер-итамаэ своим ножом-сикиботе уже успел идеально выпотрошить ее, очистить кости и чешую, а затем воссоздал близкий к первозданному вид, как в конструкторе сложив тело рыбы уже из съедобных фрагментов…
Такое блюдо – настоящее произведение искусства, и ясно, что каждый день подобное ели лишь в богатых домах. Обычно же пища синайцев была довольно неприхотлива по содержанию, и, возможно, именно желание разнообразия помогло сочинить столь большое количество вариаций на рыбо-рисовую тему, в которых оттенки вкуса достигались путем сочетания дополнительных ингредиентов и соусов.
Забавно, но синайцы чисто физиологически не умеют пить алкоголь, при этом вполне любят это делать, в отличие от, скажем, жителей Номадера. Свои традиции создания спиртного ограничиваются не вполне авторитетным в среде алкогольных гурманов саке – милым гибридом, создаваемым, как пиво, по крепости близким вину, а подаваемым, будто водка. Так как ближайшие соседи синайцев – тоже еще те виноделы – пришлось веками хлестать свою рисовую бормотуху, спасая вкус ритуалами и традициями, однако стоило наладить торговлю с дальними странами, как спрос на саке просто обрушился, а синайцы принялись дегустировать крепкие шедевры бермудских островов и континентальные вина. Местных виноделов спасла лишь общевендорская мода на синайскую культуру, в рамках которой саке стали закупать зарубежные любители экзотики, а не вкуса.
Кстати, в отличие от некоторых других народов, синайцы крайне терпимо относятся к пьяным. Для них это состояние – чуть ли не форма ритуального транса, поэтому пьяного хама может порой простить даже суровый самурай, если запах спиртного услышит раньше, чем свист своего меча.
Чайная церемония, разработанная в Синае, отличалась от ханьской. Так вышло, что чайные традиции пришли на остров с дзен-буддизмом, и это наложило свой отпечаток: главными принципами чаепития стали простота, естественность (принцип ваби), гармония, тишина и созерцательность. Причем если сами дзенские монахи относились к этим принципам гораздо проще, то замороченные на регламенте синайцы возвели столь обычный процесс в разряд сложных ритуалов, где теперь нередко запутывались и не самые тупые из самураев. И хоть к «святой воде» чай относить постеснялись, своеобразные «храмы» для его употребления построить не забыли – чайные домики тясицу надолго стали главным местом совместных чаепитий, заодно превратившись в уютное место для прочих вариантов времяпровождения.
Жителю континента на Синае сразу бросалось в глаза два момента: синайцы постоянно улыбаются и обожают кланяться. И если улыбки на их лицах появились еще в давние времена, выражая открытость и дружелюбие мириадам ками, живущих во всем, на что падает глаз, то поклоны закрепились уже под влиянием дзен. Интересно, что эти поклоны означали примерно то же – готовность поклониться любому, ведь в каждом живет будда; это дублирование синайцев не смущало, поэтому они кланялись и улыбались то ли буддам, то ли ками, оккупировавшим просто всё, окружавшее человека, включая его самого.
Сложно пройти мимо традиции очищающего самоубийства, называемого здесь харакири, или сэппуку. Вряд ли стоит сомневаться, что синайцы разработали множество его вариантов, для каждого придумав причину и сценарий. Цель же, как правило, не менялась – это был последний шанс очищения, исправления ошибок и демонстрации своей лояльности дайме или высшим законам. Сеппуку активно практиковали самураи и их семьи, и далеко не всегда дело касалось именно ритуальной стороны – нередко это было элементарное нежелание попасть в неминуемый плен. Причем именно последний фактор сказался на правках в сценарии. Глубокое вскрытие живота прекрасно подходило как практически неизлечимая рана (что особенно важно в условиях развитой вендорской медицины), заодно демонстрировало высокую терпеливость самурая (ибо очень уж болезненно), однако слабовато годилось для тех случаев, когда желательно было окончательно помереть до появления врагов. Поэтому и появился «компаньон-проводник», который, убедившись, что очищение состоялось , и многочисленным в местной среде глистам дарована свобода – отрубал самоубийце голову, дабы поскорее и наверняка…
Гейш мы упоминали, говоря о синоби, но этого явно мало, ведь явление в синайской культуре – довольно значимое. «Веселые кварталы» имелись в больших городах, но даже во вполне скромных столицах крошечных сегунатов можно было найти один-два окия, или яката – дома гейш. Количество напрямую зависело от наличия в округе богатых мужчин, ведь услуги милых дамочек стоили очень дорого. Причем, вопреки синайским привычкам, тарифный план был гибким и хитрым, и немало зажиточных бедолаг разорилось еще до того, как были допущены к телу. С другой стороны, этот допуск и не считался многими главной целью – гейши предлагали не столько тело, сколько образ, мечту, фантазию, культурное таинство, причащение к искусству, если надо!.. Даже термин «гейша» означал принадлежность именно к искусству, и ширмой благородства, скрывающей банальных проституток это обычно не было: юные майко добросовестно овладевали творческими навыками, стараясь из списка обязательных, а иногда и вне его – найти самый близкий своей сути дар. Одна могла слыть великолепной собеседницей, другая – знатоком традиций, третья – ввергала в прострацию обольстительным танцем с веером, четвертая – завораживающе пела, пятая – была искусницей в тех делах, с которыми четко ассоциирует гейш континентальный обыватель… Мешал населению таких террариумов друг друга перекусать – строгий регламент поведения и незыблемая иерархия, порождающая суровую бабовщину. Срок службы считался единственно важным критерием, и опытные гейши вовсю тиранили учениц-майко и новичков-сикоми, словно кальку снимая с принципов воспитания парней в большинстве додзе. Синайцам хочется верить, что все это – не грязное хамство старших, а методика укрепления духа и стойкости, но кто сказал, что второе вычеркивает первое?
Самой сладкой косвенной местью майко могла стать особенно удачливая партия в обряде передачи мидзуаге – аукционе на право лишения девственности. Если девушка была исключительно хороша, то сластолюбивые богачи, норовя стать первыми, кто вкусит нектар этого цветка (да-да, мы помним, что к гейшам шли исключительно из любви к искусству), выкладывали порой такую сумму, что майко после инициации внезапно получала «вольную», оплатив свое дорогостоящее обучение, и теперь могла смотреть на обычных гейш, как на содержимое уборной. Но так везло редко, и основная масса то ли муз, то ли нимф – зарабатывала на свободу годами, втайне надеясь, будто найдется такой щедрый покровитель-данна, что вместо подарков одним махом выкупит их из рабства позолоченной клетки. Помочь захомутать такого транжиру могла бы эксплуатация собственной уникальности, однако с этим, надо сказать, в чайных домах была беда – каноны и стандартизация штука безжалостная, и три четверти гейш могли бы показаться клонами не только западному обывателю, а и самим синайцам. Крохотные ручки-ножки-ротик, громоздкие прически, трафаретный макияж, высокий голос – если убрать налет экзотики, то такие конвейерные куколки вряд ли бы прельстили представителя любого другого генотипа, будь у него на выбор еще гетера, «исполнительница желаний» или хотя бы фестивальная вираго. Но занудным синайцам нравится именно привычный шаблон, настоятельницы следуют традиции и спросу, а гейши с искоркой бунтарства, решающие проявить-таки свою индивидуальность – делятся на тех, кто больше других прославил свое имя в Ханамати , и тех, чей прах покоится в храме Дзекандзи .
Если сравнивать с ханьцами, то синайцы глубоко более озабоченная сексом нация. То ли морепродукты провоцировали, то ли от айнов некий первобытный запал достался, то ли иной социокультурный путь сказался, но телесные утехи для жителей архипелага значат довольно много. Причем вкусы зачастую очень индивидуальны – словно именно в вопросах близости народу оставили клапан свободы, делая эротическую область зоной, свободной от нудных регламентов. Сублимация сторонних психозов, вызванных социальной зажатостью – приводит к огромному количеству фетишей и фантазий. Синайцы – самые частые посетители сиамских «исполнительниц желаний», при том, что многие желания можно исполнить и на родных островах – тут главное, чтоб совпали фантазии с партнершей или партнером. А то вдруг попадется экземпляр без стыда, без совести, обожающий (страшно подумать!) не обычную имитацию насилия или привычные игры с осьминогом либо мелкой хэнтайкой, а, прости Аматэрасу, настоящие поцелуи!.. Рот в рот!.. Кошмар!..
Интересно, что утрата девственности до брака – не является билетом в объятия старика, бедняка или чудака: юные девы стараются держать себя в руках и не кидаться на всех подряд, но имеют право пробовать потенциального жениха на вкус еще до того, как состоится свадьба и выяснится, что ни темпераменты, ни фантазии, ни, скажем так, технические аспекты – совершенно не совпали. Конечно, неформально с девой синайцам приятнее иметь дело, но в целом традиции здесь на редкость либеральны. Особенно если учитывать, что большинство пар создаются не на небесах и рисовых полях, а в родительских домах…
На этом, пожалуй, и остановимся, ведь описывая синайские традиции, можно говорить буквально обо всем, ибо этот народ так устроен, что любое явление пытается регламентировать и закрепить. Возможно, это своеобразная попытка сохранить равновесие, компенсация неустойчивости самой жизни, зависящей от столь хаотичных и непрогнозируемых проявлений, как частые землетрясения и набеги буси. Когда все может в любой миг разрушиться – это вызывает не только склонность к дзен-буддистскому мировосприятию, но и желание хоть что-то постоянное противопоставить песчаному фундаменту своей жизни. И такой константой часто становятся именно традиции… Как бы то ни было, мы удержим себя в руках и остановимся на перечисленных традициях, не забыв, перед переходом к культурным явлениям, напомнить, что их на Синае – целая бездна.
Правда, культурные явления – не что иное, как одна из форм все тех же традиций. И яркий тому пример – синайские праздники-мацури. Фестивалить любят в самых разных уголках Вендора, но синайские праздники отличают как минимум два момента. Во-первых, этих праздников буквально сотни и по любому поводу, а во-вторых, в отличие от стихийных по содержанию и энергетике фестивалей других народов, здесь все, как водится, регламентировано и заморочено до мелочей. Со стороны может показаться, что укуренные синайцы под грохот барабанов радостно носятся по улицам с ритуальным палантином-микоси. Но на самом деле каждое движение тут символично и выдерживает суровые каноны, ритм находится под строгим контролем барабанщиков, а народ не укурен, а просто впадает в ритуальный транс, позволяющий особенно проникновенное соединение с соратниками по ритуалу и миром ками в целом.
На чем оторвались немногочисленные противники строгих традиций, так это на театральной среде. Классический синайский театр кабуки за века развития успел несколько раз перевернуться с ног на голову и наоборот… Изначально, как и в большинстве вендорских культур, театр был средством изображения религиозных сюжетов, а актерами выступали жрецы. Постепенно среди них формировалась прослойка тех, кто с особенным усердием постигал искусство песни и танца (это и называется кабуки), однако очень долго религиозную среду сие действо не покидало – народ и пел, и танцевал, но лицедейство оставалось прерогативой храмов, пусть зрителями этих постановок в религиозном синайском обществе становились фактически все жители островов.
Социальные темы театр взялся обрабатывать во время Войны островов, когда возник запрос на прославление воинских и гражданских подвигов обычных людей. Дефицит жрецов, владеющих кабуки, заставил обратиться к услугам других слоев общества, и таким образом театр вырвался на свободу, где царил в течение всей эпохи сэнгоку. Интересно, что на этом этапе подавляющее число актеров составляли женщины, а развитие форм и средств лицедейства сопровождалось хаотичными поисками и отсутствием канонов или догм. Последние появились уже позже – в начале второго тысячелетия, когда, не в силах сдержать свой исторический зов строгости и формализма, синайцы принялись наводить порядок и в театральной сфере. И так как это было делом вопиющей сложности, пришлось переформатировать все подчистую, не втискивая безразмерный хаос театра в рамки, а создавая рамки для театра нового типа.
С помощью запретов, канонов и правил, неформальный театр вытеснили за пределы городов, позволяя лицедействовать по старым традициям лишь бродячим лицедеям и провинциальным труппам. Кабуки же был регламентирован и реорганизован до мелочей, в самой суровой своей версии получив отдельное направление но, объявленное классическим театром. Там вообще было не продохнуть, но и обычный кабуки стал очень строгим. Актерами теперь могли быть почти исключительно мужчины (обычно юноши), тематика ограничивалась правильными сюжетами, а требования к одежде и маскам, наряду с длинным списком прочих обязательств, закреплялись в специальном кодексе кабуки. Все, кто не вписывались в этот кодекс, могли претендовать лишь на статус уличных артистов, и статусная разница между ними была, как между бродячими проститутками и городскими гейшами…
К началу реставрации империи гайки закрутили так сильно, что это вызвало законное противодействие, и на помостах появился нелегальный театр «Манга-Манга», провозгласивший себя истинным носителем кабуки. Отталкивающийся от несколько карнавального театра эпохи сэнгоку, этот коллектив неуловимых бунтарей интересен тем, что, с шутливой серьезностью пародируя нудные каноны современного кабуки и особенно но, не знает меры в уровне сатирического высмеивания самых разных, в том числе, совершенно табуированных тем. «Манга-Манга» смеется над богами, историческими личностями, современными ему правителями и выставляет напоказ то, что в синайской традиции надлежит прятать как от других, так и от себя самого…
Несмотря на это, «МиМ» очень популярен среди простого народа, сумев компенсировать статус нарушителя традиций юмором и мудрым подбором объектов сатиры. Правда, не меньшую роль в положительной популярности играет и ореол загадочности – никто понятия не имеет, где базируется студия, сколько в труппе человек (десять или сто?) и каким образом этим ребятам удается, проявляя чудеса ловкости, убегать от преследования даже ниндзя, во время своих внезапных блиц-постановок?
Кстати, название театра – это не столько отсылка к еще одному виду синайского творчества, сколько шутливая игра с изначальным значением его названия. Жанр иллюстрированных историй – манга (буквально «гротески») – берет истоки еще с эпохи сэнгоку, когда буддистские монахи, то ли от нечего делать, то ли с нравоучительными целями – стали создавать сюжетные иллюстрации. Их труд имел штучный характер, однако с появлением ксилографии начался расцвет манги как вида народного творчества. Забавные или поучительные, яркие или схематичные – любые рисованные истории получали шанс попасть в тираж и завоевать среди визуально заточенных синайцев солидную популярность. К МП сотни тысяч плоских поверхностей щеголяют самыми разными иллюстрированными сюжетами: от незатейливых сборников откровенно порнографического содержания до красочных родовых книг или пафосной исторической пропаганды…
Истоки происхождения национальной борьбы сумо – отследить уже не так просто. Если отбросить самые надуманные и наименее подтвержденные версии, мы остаемся лицом к лицу с двумя вариантами. Согласно первому, борьба появилась в начале эры богов, когда синайцам довелось соприкасаться с великанами, какое-то время буянившими на островах. Зная о проблемах своей расовой демографии, эти великаны, ссорясь друг с другом, нарочно не наносили ударов, чтобы не изувечить собрата, а вместо этого выталкивали его за пределы условного круга: чаще всего поляны или пещеры. Синайцы вроде как подглядели и с тех пор стали подражать могучим гигантам, а правила вскоре были строго зафиксированы и наполнены символизмом в соответствии с канонами синтоизма.
Вторая версия считается альтернативной и встречается куда реже. Под нее приводится несколько однотипных легенд, в которых богоподобное существо (обычно телесный аватар кого-то из ками) побеждает визуально более мощного противника с помощью сил земли. Герой перед боем просит у земли сил и как будто врастает в нее ногами – враг истощается в попытках сдвинуть его с места, после чего герой сталкивает его с какого-нибудь внезапно нарисованного у поля боя обрыва… Существование подобных легенд ничего не доказывает , хотя добавляет сакральной красоты специфической системе боя сумоистов (суматори), врастающих в землю. Впрочем, дальше связь с землей стала, видимо, похуже, и последователи легендарных героев принялись компенсировать это весом.
То ли некоторая схожесть таких откормышей с великанами, то ли присущее хрупко сложенным народам благоговение перед мощью (пусть даже преимущественно жировой, а не мышечной) повлияли, но уже к окончанию средневековья суматори делились на любителей (кто угодно, любой фактуры и для физического развлечения, не несущего риска опасной травмы для оппонента) и профессионалов (обычно тех еще боровов, сражающихся по строгим канонам и с подчеркнуто религиозным оттенком). Правда, нередко случалось, что очень уж крепкий самурай оказывался круче раскормленного суматори и на «его поле», и это считалось особой честью. Суматори же в таком случае с горы не прыгал и харакири не делал (не изобрели еще меча, способного на подобный подвиг) – их в любом случае почитали выше нормы, и некоторое снижение авторитета проблемой не становилось.
Заслуживает упоминания специфическая синайская поэзия. С точки зрения континентального стихосложения второго тысячелетия, она кажется несколько архаичной. Но как часть аутентичной местной культуры, основанной на созерцательной медитативности и поиске состояний – достигла высочайшего уровня. Техника синайской поэзии основана на сочетании пяти- и семисложных стихов, не имеющих рифмовки и призванных сыграть роль своеобразного зеркала, отражающего состояние души автора. Из 31-сложных (5-7-5-7-7) танка, популярных в эпоху сэнгоку, появились более востребованные к МП 17-слоговые (5-7-5), как бы урезанные хокку (хайку). Последние, начавшись как шуточные стихи, затем стали восприниматься как вызов модернизма. Рост популярности дзен еще больше усилил склонность к простоте и лаконичности, поэтому удачная попытка выразить состояние всего лишь 17-ю слогами – могла резко возвысить автора в среде единомышленников. Отдельного замечания стоит тот факт, что самоназванных поэтов на душу населения в Синае было гораздо больше, чем в любой другой стране, включая Олимпию (и даже отдельно Ахею). И верхом творческого мастерства среди них считалось личное создание манги, в которой капли текста являлись не чем иным, как хокку – эти поэтические манги порой стремились сохранять в единственном экземпляре как штучные произведения искусства…
Ну, и да! Даже эльфы не являются столь рьяными любителями составлять букеты, предпочитая оставлять их в живом виде. Этот специфический род деятельности берет истоки из практики любования, а поскольку в синайской традиции дух живет и в срезанных цветах, букет остается столь же богатым источником созерцательного самопознания, как и цветок сакуры на ветке. Мастерство же составления таких букетов – икебан – не только способ завоевать уважение других, но и отличное соединение классической трудовой медитации фусин и эстетического любования проявлениями непостижимой пустоты. Если присмотреться, большинство синайских искусств пронизано именно этим сочетанием: личным совершенствованием, любованием миром и стремлением вызвать уважительное одобрение соплеменников…
Архитектура.
Главным оппонентом синайской архитектуры испокон веков выступали землетрясения, и это не могло не сказаться на всей стилистике местного зодчества. Вторым фактором, оставившим на нем явный отпечаток – стал дзенский принцип ваби, предполагающий, что любые излишки нарушают гармонию, а потому стоит искать простые пути естественной красоты.
В словосочетании «синайская архитектура» первое слово можно перевести не как национальную принадлежность, а как изначальное значение – гибкость действительно является доминирующим ее признаком, наряду с простотой, причем последняя проистекала из первой и до внедрения ваби. Понимание, что любой каприз земной коры способен пустить насмарку многолетний труд строителей, привело к тому, что большинство местных обителей – это легкие домики со стенами, которые восстанавливаются без особых усилий. Поначалу – из шкур и тканей, а когда производство бумаги поставили на широкую ногу – классические стены стали картонными.
Религиозные строения и замки важных правителей требовали большей изощренности и величия, поэтому синайским архитекторам пришлось поломать голову и придумать хитрые способы нивелировать колебания почвы, когда речь шла о многоярусных постройках. О ханьской монументальности можно было только мечтать, однако местные зодчие умудрились обмануть природу и отгрохать немало пятиэтажных пагод, способных выстоять при достаточно мощных толчках. Способов было несколько, и из тех, что дошли до историков МП, можно выделить самый популярный, когда опора была жесткой (предпочитали кипарис и близкие по прочности деревья), а мягко посаженные на нее этажи – при землетрясении слегка ездили в горизонтальной проекции, значительно смягчая напряжение на всю конструкцию. Кстати, многие историки считают, что «поющие полы» изначально были заточены как сигнализация при природных катаклизмах, а не стороннем вторжении, а некоторые добавляют, что самые первые – скрипели и вовсе бесцельно, и лишь потому, что нарочно скреплялись послабее, дабы еще хоть немного снизить нагрузку на общий каркас.
Отдельно похвалим строителей за высокое мастерство обработки деревянных деталей, а зодчих – за изобретение хитроумных схем их скрепления без каких бы то ни было железных болтов или гвоздей: до начала второго тысячелетия обходились только идеальной подгонкой пазов и клиньев (шпонок).
Большинство своих архитектурных концепций синайцы, что вполне в их духе, наполняют сакральным смыслом . Они могут религиозно или хотя бы в рамках традиций обосновать, наверное, каждую стенку и каждую половицу своих домов, благо это позволяет унификация большинства элементов жилищ. Где-то на помощь строителям приходят композиционные изюминки, зависящие от окружающей природы, однако куда чаще синайский минимализм отдает однообразием и клонированием с элементами модульности: заблудиться в монотонных синайских городах проще простого, зато внутри строений можно чувствовать себя, как дома, ведь схемы расположения помещений нередко совершенно идентичны, строго следуя традициям.
Причем отчасти это относится не только к типовым жилищам рядовых граждан, но и к замкам самых богатых сегунов – к эпохе реставрации империи на островах насчитывалось более десятка красивых замков-близнецов, снаружи отличающихся разве что цветом, который исторически служил первейшим способом идентификации сегунатов. Сердцем каждого такого замка являлась главная башня-тенсю, вокруг которой располагались десятки строений поменьше. Их сочетание было уникальным, дабы затруднить ориентирование внутри потенциальных штурмовиков, однако выглядело это как работа генератора-конструктора однотипных компонентов, а внешняя стилистика подчинялась столь единым архитектурным канонам, что для гостей островов большинство синайских замков могли служить макетами игры «найдите десять отличий».
Интересна и печальна судьба наиболее живописного (благодаря особо удачному природному ландшафту) из всех этих комплексов – замка белой цапли (Химэдзи). Он был возведен одним из первых, считался неприступным, пережил несколько штурмов, а вот против акцентированной атаки земной коры не выстоял. Землетрясение сразу в нескольких местах разрушило стены, присыпало знаменитый сад-лабиринт, и соседние сегунаты, спеша воспользоваться ситуацией, объединили усилия для нового штурма. Их атака увенчалась успехом, однако из-за торопливости потери штурмующих оказались столь высоки, что они в сердцах подожгли завоеванный замок, и тот сгорел дотла.
А вот темное отражение замка Химэдзи – Мацумото дзе (замок черного ворона) – пережил и катаклизмы, и осады, и штурмы. К МП этот стильный черный замок является штаб-квартирой ордена ниндзя, служащих рвущемуся к императорскому титулу сегуну Кавагучи.
Кстати, храмовые комплексы в общую тенденцию модульности вписываются с натяжкой. Тут традиции синтоизма и буддизма сплелись в различных пропорциях в каждом отдельном случае, поэтому жрец или монах одного храма пройдет с закрытыми глазами по всем помещениям другого лишь в случае развития экстраординарной сенсорики. Сказалась, вероятно, и фанатичная жажда синайцев регулярно обновлять все свои храмы, послушно следуя древней заповеди богов, по всей видимости, основанной на сочетании не шибко высокого зодческого мастерства времен ямато и регулярной тряски островов, грозившей через век-два оставить на месте храмов груды строительного мусора. Эти локальные правки, даже с учетом архитектурной унификации, за века не могли не увести храмы довольно далеко от стартовой идентичности.
Так что, скажем, храм Сэнсодзи, посвященный буддистской богине-бодхисатве Каннон , совершенно не похож, например, на храм Исе, в котором, согласно стойким убеждениям синайцев, осталась обитать не кто-нибудь, а сама Аматэрасу. А ведь в первое время эти храмы отличались друг от друга не сильнее, чем замок белой цапли от замка черного ворона…
Торжеством разнообразия можно считать Святую долину – место сосредоточения целой россыпи буддистских монастырей и обителей. На это мощнейшее по энергетике место монахи веками слетались, давая фору мухам с медом, а так как многие из них торопились сюда издалека, минуя синайские города, то и убежища свои строили, согласно собственным представлениям об архитектурной гармонии. Благодаря этому Святая долина превратилась в религиозный Диснейленд, и среди нескольких десятков монастырей и храмов несложно найти почти любой зодческий типаж восточного образца: от аджарских и сиамских, до хань-буддистских и дзен-буддистских. По идее, за века постоянных усобиц большинство этих храмов должны были сгореть во благо последующей стилистической унификации, но все монахи долины, из уважения к ее энергии , не рисковали проявлять столь явную агрессию; поэтому, даже перебив оппонентов (это, видимо, агрессией считалось не особо), храм оставляли в целости и сохранности, и вскоре его вновь заселяли монахи-мигранты.
Что уж точно объединяет все религиозные строения Синая, так это тории – сакральные ворота без створок, которыми густо усеяны храмы, святилища, курильни и прочие места божественного характера. Считается, что во времена более тесной связи с тонким миром некоторые тории могли служить воротами в мир ками, а в легендах порой выступали в роли двусторонних порталов. К МП в это верят, но на практике, насколько известно, не используют, и функции тории больше символические: проходя сквозь них, человек как бы оставляет все суетное, мирское и наносное, очищаясь душой – когда в глобальном смысле, а когда просто для того, чтобы с чистой душой «пообщаться» с духами предков в храме.
Тории, хоть и являются символом синтоизма, очень даже освоены и буддистами. У тех даже специальный медитативный обряд есть, заключающийся в невыносимо большом количестве переходов сквозь эти врата. Вроде как это настолько спаивает тонкое тело с плотным, что усердный монах получает огромные способности, пользуясь энергиями и силами обоих миров. Лично проверить не удалось, но что порой творят некоторые монахи в боях или показательных практиках – трудно объяснить чем-то иным…
Ремесла.
У синайцев, как мы не раз подчеркивали, почти любая деятельность, не исключая трудовой, возводилась в ранг искусства и поиска высших граней мастерства выбранного пути. В то время как ремесленники Самсунга, вовлеченные в торговый круговорот, в первую очередь стремились к росту продуктового вала – мастера Синая, живущего в изоляции, подходили к своему труду совершенно иначе. Для них работа была формой медитации, и, не гонимые в шею скупщиками, синайцы с веками стали исключительными перфекционистами, способными посвящать одному изделию годы кропотливого труда.
На сотню керамических ханьских поделок в Синае приходится одно изделие, но зато оно – произведение гончарного искусства. Благо традиции этой отрасли берут истоки еще от айнов, для которых создание глиняных предметов было едва ли не единственной ремесленной отдушиной. И дело даже не в качестве условной вазы – тут принципиальной разницы в показателях достичь сложно – а в особом, индивидуальном подходе к каждой из них. Синайские мастера безжалостно утилизируют любой намек на брак (если только он не подпадает под категорию изъянов-изюминок), а затем доводят удачный образец до совершенства с помощью невыносимо большого для ханьцев количества трудодней. Этап «после чего обработать напильником» может длиться страшно долго, а затем наступает столь же упоительный и размеренный процесс украшения. Гончарные изделия синайской работы чаще всего способны оставить позади олимпийские аналоги, когда дело касается художественной росписи – в разы превосходя их в красочности, синайская керамика практически не уступает в изысканности линий и пропорций, достигая этого с помощью усидчивости и кропотливости мастеров.
Этот же трюк удалось провернуть и с тканями. Очень рано раскрыв секреты получения шелка и других изысканных тканей, синайцы не имеют себе равных в их украшении. Причем методики применяются разные: от классической шелкографии, предполагающей роспись готовых текстильных изделий, до оригинального принципа касури, подразумевающего окраску и соединение нитей еще перед этапом ткачества. Есть подозрение, что синайцы, отвергая любые проявления моды на сокращение объемов одежды, отталкиваются от того фактора, что, чем больше кимоно, тем более красивый узор можно на нем изобразить. И зачем любоваться бедрами, спинами или пупками, если для этого типа медитации куда больше подойдет цельный тематический (от сакральных образов до социальных сюжетов) рисунок на развесистой ткани.
Стоит ли добавлять, что такой подход властвовал и в столярном деле?.. Благодаря выдающимся успехам в работе с лаками, синайцы значительно продлевали жизнь деревянным изделиям, сохраняя их для далеких правнуков. Бытовой минимализм предполагал обходиться минимумом вещей, и, не имея возможности строить на века дома и другие монументальные конструкции, местные мастера отрывались на объектах, которые для ударов земной коры – слишком мелкая, а потому игнорируемая добыча. Определенный дефицит железа (основной вал шел на военные нужды) делал синайский быт подчеркнуто деревянным, и, сказать по правде, в мастерстве превращения древесины в изделия – синайцы почти не уступали эльфам, деля почетное второе место с русичами .
Когда изоляция сменилась открытостью, и Вендор увидел, какие ремесленные богатства накопила за века загадочная островная нация – на предметы местной работы началась настоящая торговая охота. Оригинальные куклы, сосуды, утварь, мебель, одежды и ткани – все это стало чрезвычайно популярным, и есть мнения, что мода на синайскую культуру вызвана не столько яркостью самой культуры, сколько ее тесной связью с великолепными изделиями ремесленничества. Мнение спорно, и одним этим «синайский бум» не объяснить, но то, что начался бум именно с изделий, а уже они потянули интерес и к самой культуре, которую выражали каждой своей гранью или узором – почти что факт .
Нельзя не добавить, что в остальных отраслях синайцы значительно уступали другим народам. Они слабовато работали с кожей, ни в какое сравнение не шли с другими восточными народами в вопросах ювелирного дела. Механика, обработка камня, строительство дорог, корабельное дело, шорничество, литье (что бронзы, что железа) – все это и многое другое на Синае было или едва развито, или находилось в зачаточном состоянии. Этот народ, веками находясь в добровольной изоляции, шел по узкой колее, не пытаясь расширить ее за счет отраслей, без которых обходились предки. Но зато эту свою узкую колею украсил так, что немалому количеству представителей куда более широко и многогранно развитых народов именно эта колея внезапно показалась идеальным путем близкой к идеалу нации.
Ну и как не поговорить отдельно о знаменитых синайских мечах!..
Самураи Поталы считали себя мечами своих дайме (позже это через бусидо перейдет и к остальным самураям), но и им самим зачастую требовались мечи. Благодаря кузнечной заточенности монастыря это не представляло особой сложности – выпускники Поталы всегда были вооружены самым лучшим оружием. Когда зерна Поталы стали давать ростки кузнечных династий в других уголках архипелага – количество качественных мечей многократно возросло. Причем, что характерно, бытовая сфера кузнечного дела продолжала серьезно отставать. Спрос воинственной нации на оружие превосходил любую другую область применения мастерства обработки металлов, лучшие кузнецы традиционно посвящали себя узкой специализации производства клинков, и, с учетом подхода к ремеслу как к искусству – выдавали слишком маленький общий вал, чтобы отвлекаться на какие-то там гвозди, подковы или чугунные горшки.
Другим сдерживающим фактором являлся дефицит качественного сырья. Так получилось, что при обилии гор, удобные в освоении железорудные залежи были редкостью, словно какие-то силы компенсировали этим наличие на островах нескольких десятков точек концентрации превосходных руд так называемого песчаника (или серебрянки), идеально подходившего для ковки мечей. Именно в этих местах основывали свои кузнечные обители побеги потальской школы, в некоторых случаях обрастая монастырями или селениями, а чаще – сохраняя и лелея скрытую уединенность, позволяющую не зависеть от настырности потенциальных заказчиков. Из песчаника производили материал амакунит, очень богатый молибденом, что, при условии строгого следования полученным из Поталы технологиям производства, делало металл особенно упругим и позволяло клинкам невероятно долго держать великолепную заточку.
Вал мечей из амакунита всегда оставался очень скромным на фоне общей плотности клинков на душу населения. Кроме самураев Поталы, таким оружием могли похвастаться лишь некоторые сегуны и самые удачливые буси. До кризиса Войны островов синайские воины не только не превосходили, но нередко уступали ханьским и особенно чосонским оппонентам в экипировке, и лишь после второго вмешательства «Кузнечного ками» началось поступательное развитие, которое, спустя пару поколений, привело к выходу на пик оружейного мастерства – созданию мечей нового образца: катан.
До этого, с точки зрения эволюционных ступеней, синайцы всегда были в роли догоняющих. Мечи цуруги – были ответом на старые ханьские клинки цзянь. Эти обоюдоострые, прямые клинки сменились на тати – чуть более усовершенствованный аналог ханьских же мечей дао. А вот как раз катана и ее более короткие аналоги – стали опережающим шагом и новой ступенью эволюции меча. И уже не столь важно, что сварная, многослойная технология производства катан, по мнению специалистов, была глубокой модернизацией ханьской же кузнечной технологии саньмэй, согласно которой между пластинами мягкой стали вставляли жесткую, а затем их сваривали… Очень хочется сказать, что теперь синайцы получили революционное оружие, не имеющее аналогов, но тут на помощь приходит недавний абзац с упоминанием общего вала истинно революционных клинков. Да, великолепные кузнецы потальских династий, следуя синайской традиции, могли дотошно проковывать и варить амакунит, превращая итоговый клинок в безумно упругий лист, состоящий из тысяч слоев!.. Но на это, с учетом заморочек и традиций , уходило такое чудовищное количество времени, что обеспечить настоящими катанами хотя бы каждого тридцатого самурая – было недостижимой фантастикой.
Так что подавляющему большинству воинов приходилось сражаться гораздо менее качественными клинками. Понятно, что катаны стали делать и в обычных кузницах, но проблема этих мечей в том, что, при низком качестве технологий, они уступают в прочности более примитивным и тяжелым мечам. Грубо говоря, лучше сражаться или отличной катаной, или, если не повезло, средним по качеству мечом другого типа: хоть тати, хоть дао, хоть гладием, но не плохонькой катаной, которая, в случае кустарности своего производства, становится слишком хрупким заложником своей специфической структуры.
На счастье синайцев, им в ближайшие века предстояло сражаться только между собой, так что проблема рядовых катан стала общей, а потому не особо заметной. В ее пользу на первых порах сыграла мобильность и стилистическая вариативность применения. Поэтому, продолжая в массовых рубках использовать длинные тати, своим основным мечом самураи выбрали именно катану. Это быстро вросло в традиции, закрепилось в бусидо, и есть подозрение, что даже если бы самураям следующих поколений пришлось убедиться в чрезмерной хрупкости катан по сравнению с мечами других народов – они остались бы верны традициям и оружие не сменили.
В дальнейшем же среднюю планку производства этих мечей постепенно удалось поднять, а под особенности формы и размеров было разработано столько уникальных техник, что это с запасом нивелировало относительную хрупкость клинка в прямом стыке с тяжелыми оппонентами. Главным достоинством катаны считалась ее универсальность: рубить, резать колоть – ею можно было с примерно равным успехом наносить удары любого типа, и в умелых руках даже стандартная военная (не монастырская) катана могла поставить в тупик что легионера с гладием, что абиссинца с саблей, что галла со спатой. Превосходно проработанные техники движений фехтовальщика позволяли сражаться без прямого стыка клинков, и вряд ли стоит сомневаться, что уникальный боевой стиль фехтования самураев без этого меча был бы куда более унылым и однообразным.
Так же, во времена сэнгоку стычки самураев могли порой смотреться как показательные постановки, и, несмотря на максимальную направленность техник на быстрый и эффективный смертельный удар, нередко длились удивительно долго. Многие самураи, вслед за Поталой и монастырями, освоили бой двумя клинками, и меч-компаньон (вакидзаси), до этого использовавшийся как укороченная катана в узких пространствах или ситуативных стычках – стал вспомогательным оружием для второй руки. У такого стиля всегда имелись противники, считавшие, что занятость слабой руки обедняет использование катаны, лишая возможности наносить мощные двуручные удары. Но доказать свою правоту апологеты «чистого стиля» не смогли даже в личных поединках, что уж говорить о групповых стычках, когда наличие второго клинка, при должном умении, заменяет полноценного напарника…
Такая пара мечей называлась дайсе: дайто + сёто. Причем особо поверхностные вендорские фанаты синайской культуры строго привязали эти названия к катане и вакидзаси, не зная, что на самом деле любой более длинный меч в паре называется дайто, а тот, что покороче – сёто. И что катана на заре своего существования относилась именно к сёто, ибо носилась в паре с батальным тати в роли вспомогательного оружия… Зато куда более широко известно, что носить классический набор дайсе из катаны и вакидзаси позволялось лишь самураям, а остальным поклонникам амбидекстрии приходилось довольствоваться парой из вакидзаси и танто…
Катаны стали символом самураев – их идентификационным кодом и даже «душой», если всерьез относиться к стихам, которые эти суровые лирики оставляли между боями на подходящих поверхностях, а иногда писали и собственной кровью, торопясь, следуя бусидо, оставить культурный след.
К МП настоящих катан образцового качества не более пары сотен. Аналоги среднего уровня встречаются гораздо чаще, но находятся на руках, а число их постепенно растет, ведь постоянные войны остались в прошлом, и клинки сохраняются в качестве семейных и сословных реликвий. Зато чего с избытком – так это «катаноподобных продуктов, идентичных натуральному». Идентичных, разумеется, только внешне, ибо о какой внутренней упругости и прочности может идти речь, если большинство этих «катан» штампуется в ханьских кузницах по пять в неделю на радость западным континентальным ротозеям. И надо сказать, что спрос постепенно падает – нормальные бойцы такую поделку не купят, а восторженные дурачки либо поломались вместе со своим «элитным самурайским мечом» в первой же стычке, либо, догадываясь о такой вероятности, берут их в качестве сувенира на стену или для рисовки перед дамами… Что касается специалистов, то большинство из них относит катаны к одним из лучших оружейных образцов Вендора в настоящем времени и к безоговорочно лучшим в историческом прошлом. Так вышло, что синайцы то ли случайно, то ли из гордыни использовали излюбленный прием ханьских летописцев, отнеся катаны к более древним временам века на два-три. Длительная изоляция и трудности изучения синайских летописей не позволили пока разоблачить эту историческую фальсификацию, поэтому, сравнивая катаны с оружием шестого-седьмого века, оружейники и историки уважительно причмокивают и признают вопиющую революционность этой разработки…
Кстати, самый чтимый конкретный меч в самом Синае – это банальный цуруги, грубо сделанный из куска великолепной стали непонятного назначения. По мифам, этот меч бог Сусаноо подарил Аматэрасу, а она затем сделала его символом императорской власти, который с тех пор хранится где-то в Киото в строжайше тайном месте (вроде в одном из храмов), и к МП является предметом активного поиска сегуна Кавагучи, метящего на престол. Самое интересное для нас то, что Сусаноо, как мы помним, нашел этот меч в хвосте сверкающего восьмиголового дракона, и, если-таки верить в технологическую версию мифа, то очень любопытно узнать, какой элемент из хвостовой части древней виманы послужил материалом для символа императорской власти. Хочется верить, что не банальный кусок арматуры…
Природные прелести.
С точки зрения живописности пейзажей, синайский архипелаг – настоящая находка художника. Когда традицию любования относят к наследию дзен, хочется обязательно добавить, что в этом случае упоминавшаяся нами инверсия причинно-следственной связи наиболее заметна, и, скорее всего, это именно дзенская созерцательность выросла до известного уровня на фундаменте синайского любования сумасшедше прекрасными видами природы, а не наоборот.
Причудливые очертания горных цепей и пикантно округленных холмов, покрытых ярко разноцветной каскадной растительностью, поднебесные озера, плачущие водопадами, извилистые струйки ажурных речушек, с журчанием бегущих в долины с приветом от облаков… Причем, что немаловажно, все это дышало какой-то утонченностью, самобытностью, отличающей синайские пейзажи от, скажем, несколько более простодушных высокогорных красот Колхиды, Олимпии или Картахены. Если в их пейзажах угадывался труд самой природы, то виды Синая казались рукотворными – словно местный ландшафт еще долго шлифовали и доводили неизвестные боги-дизайнеры, как это позже будут делать синайцы со своими изделиями.
К слову, синайцы изделиями не ограничились и постепенно добрались до природы тоже. Их странное сочетание преклонения перед высшими силами и капелькой нагловатой веры в то, что сами они вполне могут сделать чуточку лучше, чем эти высшие силы – было одной из национальных изюминок и проявлялось во всем. В том числе, и в природной гармонии, которую синайцы почитали до обожания, сохраняя нотку уверенности, что им по силам довести уровень этой гармонии до еще более совершенных значений. Возможно, это осознание себя одновременно частью природы и соавторами ее эволюции было следствием\условием изначального эксперимента, когда наполненность пыльцой Майи делала окружающий мир особенно отзывчивым, а жителям давала инструмент плетения вокруг себя той версии Рая, которая была им близка. Именно люди, посылая образы в отзывчивые тонкие планы островов, судя по всему, и были теми «божественными» ландшафтными дизайнерами, которые превратили природу Синая в цитадель живописности. Отсюда и ничем иным не объяснимое изобилие уникальных видов растений, встречающихся только здесь и, как правило, добавляющих особенной утонченности местным красотам. Причем чаще всего речь идет о чисто косметической уникальности: краснолиственный клен, гортензия-адзисаи, способная чуть ли не произвольно выбирать свой цвет, оригинальная вишня сакура и слива умэ, выпускающие нежные лепестки раньше листьев, могучие криптомерии, плодовитый в своем разнообразии бамбук и буйное множество других растений – все они отличаются от классических аналогов подчеркнутой визуальной изысканностью, словно их и в правду вывела образная селекция эстетствующих фантазеров.
Когда пыльца осела, синайцы потеряли инструмент оперативного моделирования окружающего пространства. Но вместо переживаний по этому поводу нашли новый способ продолжать творить мир вокруг себя: с помощью прямого вмешательства. Именно так на островах появились первые парки и дендрарии, показывая, что природные чудеса можно шлифовать и простыми человеческими руками… Надо заметить, что вмешательство людей в природную гармонию не всегда оборачивалось успехом – нередко пары видов флоры или фауны хватало, чтобы вдребезги разрушить экосистему. Но синайцы превосходно учились на своих ошибках, фиксируя каждый шаг и безжалостно перечеркивая любую неудачную попытку, дабы не повторить ее вновь. Им в помощь было изумительное видовое разнообразие флоры, вызванное широким климатическим спектром. Дыхание Геи идеально огибало архипелаг с севера, не мешая расти любителям прохлады, но опекая еще и теплолюбивые растения, раскинувшиеся южнее в подогреваемых вулканами почвах… Понятно, что пальмы рядом с хвойными чащами уживались не особенно здорово, но в целом синайцам в своих парковых зонах удавалось создавать удивительные сочетания.
Парки делились на два основных типа: городские и природные. Первые разрастались в городах, строго вписываясь в общий «фэньшуй» и позволяя жителям заниматься любимым ханами (любование цветами), не покидая места жительства. Природные парки – явление более комплексное. Чаще всего они становились парками в течение очень долгого времени – начиналось обычно с того, что монахи или жрецы, облюбовавшие очередное ландшафтное чудо природы , принимались ухаживать за прилегающей территорией, а дальше место попадало на карту паломничества, и превращали его в парковую зону уже многочисленные энтузиасты. В синайской традиции человек был очень близок флоре, посадить саженцы было под силу обычному жителю, а уж дальнейшее структурирование и гармонизацию природного парка могли взять на себя как сами монахи с местными феями за компанию, так и получившие их разрешение энтузиасты.
С окончанием эпохи сэнгоку парковое паломничество испытало настоящий бум – в мирное время дороги стали безопаснее, и каждый второй синаец испытывал приятную жажду путешествий, желая насытить глаза и душу новыми впечатлениями и видами. За парками и садами стали ухаживать с тройной силой, превращая в растительные святилища, как всегда в Синае, синкретического, религиозно-светского характера.
Считалось чуть ли не обязательным делом хотя бы раз в жизни подняться на знаменитый вулкан Фудзи («огонь»), отличавшийся подчеркнуто точеной формой удивительной красоты. Ходят легенды, что Фудзи появился в один день еще во времена айну, и некоторые буддистские мистики даже утверждали, что им приходила информация, будто этот вулкан – один из «вечных странников, спутников богов», способный в неизменном виде проявляться в разных мирах. Поначалу Фудзи побаивались, затем осмелели, стали селиться у его плодородных склонов, но во время череды катаклизмов нулевого года вулкан не остался в стороне и засыпал пеплом смелых бедолаг, показав, что им лучше любоваться со стороны, либо приходя из почтительно безопасного далека.
Остальные вулканы островов не столь изысканны, но тоже отличаются симпатичной внешностью. На их склонах любят строить обители начинающие дзен-буддисты, как бы подчеркивая свою готовность прочувствовать на себе хрупкость бытия. Серные источники и горячие ключи служат отличным бонусом для смельчаков, хотя не всегда являются благом – синайцы выделяют более десятка мест, относящихся к дьявольским обителям (в буддистской традиции, ибо в синтоизме такое понятие отсутствовало). Там вроде всё то же: пар, теплые озерца, серные испарения, ключи и плазмоиды, однако находиться долго в обителях дьяволов не любят даже стойкие монахи.
Зато в «божественных» местах жизнь кипит вовсю. Одним из ярких примеров стал природный парк Никко, возникший в зоне общего влияния сразу нескольких храмовых и монастырских комплексов. Никко расположен довольно высоко в горной цепи, в его условных пределах лежит озеро Тюдзэнзи, славное тем, что именно из него с высокого обрыва стекает целая череда водопадов, воде самого известного из которых (Кэгон) приходится мчаться в свободном полете более сотни метров. Вокруг водопадов неизменно раздается милый синайскому уху высокий писк восторженных фей, радостно снующих у журчащей воды и создающих ауру хрупкой гармонии. Созерцая этих однодневок, порхающих на фоне многовековых криптомерий, синайцы ощущают внутри себя тот самый неуловимый пульс Бытия, который, словно ниточка из волшебного клубочка, возвращает их на дорогу Дао…
Но не только горным районам, а и местным низменностям есть чем похвастаться. Чудная россыпь сосновых островков в одноименном заливе Мацусима долгое время служила убежищем приморских разбойников, но затем была вычищена в результате длительной и последовательной операции самураев. Дабы ситуация не повторилась, на островах построили приюты и обители для монахов, позже указом сегуна здесь же разместили додзе интернатного типа, а вокруг небольшого потухшего вулканчика заложили сад. Через век в природные парки превратилось более десяти островов, количество обителей, храмов и святилищ выросло, а крошечное древнее святилище на берегу самого Хондо разрослось до огромного комплекса, ставшего магнитом для паломников. Одной из причин популярности можно считать любопытную зодческую находку монахов, поставивших тории с таким расчетом, чтобы при отливе они находились на суше, а во время прилива – частично погружались в воду.
Целая аллея тории встречает гостей Синая около Киото. Смышленые синайцы придумали отличный психологический ход, выведя пристань для кораблей, привозящих туристов, за пределы основного порта с таким расчетом, чтобы посетители столицы пешком входили в город через длинную косу, соединяющую берега залива. Хитрость заключается в том, что эта коса служит символическими воротами в Синай, а так как называется она Асанохасидатэ (небесный мост), то возникает подсознательное ощущение, будто Синай находится на небесах, и, чтобы попасть туда – нужно подниматься со своей грешной родины. Понятно, что местные инженеры не обошлись одним лишь абстрактным названием, а по максимуму использовали хитрые задумки, усиливающие эффект. Идя по узкой кромке суши, среди ухоженных деревьев и цветов, гости Синая, по рекомендации встречающих, смотрят вниз, и отражающееся в воде небо создает иллюзию действительно моста сквозь облака, парящие в поднебесье. По пути визитера ждут символические рисунки и статуи, повествующие о великой и непростой истории архипелага, а двенадцать врат, сквозь которые приходится пройти – как бы намекают, что для попадания в небесное царство Синая нужно изрядно очиститься от земной грязи. Завершает путь искусственный подъем к последним тории, контрольным выстрелом говорящий, что путь в Киото – это путь именно вверх… Судя по восторженному отношению большинства туристов к Синаю и его культуре – задумка работает, хотя дело, может, совсем не в задумке и косе Асанохасидатэ вообще…
Чуть перца напоследок, чтобы снизить восторги… Еще одним интересным местом можно смело назвать лес Аокигахара, что переводится как «лес самоубийц». Лежащая под западным склоном Фудзи чаща – способна впечатлить и сама по себе, очень напоминая классические мрачные леса из сказок разных народов. Густые заросли перемежаются прогалинами, которые кажутся еще более страшными из-за клубов подземного дыма и трупов неосторожных зверей. Ко всем этому еще можно было бы привыкнуть, но плотность привидений, огоньков и плазмоидов настолько превышает обычную, что не каждый самурай выдержит здесь хотя бы одну ночь… Вероятно, ситуацию усугубляют серные испарения, вводящие посетителей в состояние измененного сознания, но привидения им в любом случае не мерещатся – разве что эффект от их появления усиливается за счет воспаленных фантазий слегка отравленного газами мозга.
Когда-то давно, во время массового голода, связанного с извержениями и войнами, в этот лес уводили детей и стариков, обрекая на быструю смерть. Позже здесь оставляли пленных, не заслуживших легкой казни… В последний век Аокигахара получил свое нынешнее название благодаря популярности среди самоубийц, решавших, что смерть здесь будет более логичной, нежели у подножия водопада Кэгон . Многие из них, умерев, оставляли здесь и астральное тело , которое пополняло призрачный лесной генофонд (вы еще помните все эти аутентичные термины: юрэй, о-бакэ и прочие онрё?)…
Молва очень настойчиво приписывает лесу еще одну тайну. Вроде как именно в нем целых два века существовала база синоби, пока то ли газы, то ли привидения не свели весь клан с ума, и синоби не перебили друг друга.
Общественно-политическая карта поздних эпох.
Нашу сравнительно импрессионистскую картину Синая под конец стоит едва заметно разлинеить политическими границами. Мы надеемся, что среди вас окажутся счастливчики, которым повезло посетить синайский архипелаг незадолго до МП, а стало быть, будет кому рассказать о местных городах, префектурах и не упомянутых нами достопримечательностях. Но совсем игнорировать политический аспект нам не хочется, так что краткий обзор современного повествованию Синая – станет завершающим штрихом этой статьи.
Итак, эпоха сэнгоку завершилась, когда после длительных территориальных разрывов, слияний и сращиваний возникло некое равновесие, и вместо десятков крошечных феодальных сегунатов на карте осталось всего четыре больших. Императорская династия, узрев в кратковременном равновесии шанс на прекращение усобиц, взяла инициативу в свои руки. Не претендуя на собственное возвышение, император Тэдэши лично стал созывать четверку сегунов на переговоры о мире. По дороге к четвертому сегуну император был убит синоби, но его юная жена Хироми продолжила дело мужа, переговоры состоялись, и во многом благодаря личному обаянию императрицы и помощи киринов (это во втором-то тысячелетии!), сегуны заключили знаковый для островов «Договор застывшего равновесия» о нерушимости текущих границ. Согласно договору, нарушитель границ объявлялся вне закона, и триумвират остальных сегунов обязан был его покарать. Прекрасно понимая, что изощренные в интригах правители способны на провокации с помощью синоби, нарушением границы считался ее прямой переход отрядом более пятисот самураев, отказывающихся возвращаться обратно после их идентификации. Таким образом, сегуны оставляли довольно широкий простор для приграничных стычек, но лишали себя возможности, инсценировав атаку оппонента, начать широкомасштабную операцию в духе «Справедливое возмездие». Грубо говоря, кусаться можно, но съедать – нет. Ссориться и сражаться самураям – можно, но отхватывать в результате стычки хотя бы клочок чужой земли – чревато войной с триумвиратом. А раз, подписав договор, сегуны безапелляционно отказались от любых притязаний на чужие земли и тем более трон, то и смысл тогда «кусаться»?.. Если нет стратегической цели победить, то кому нужны тактические ходы?.. Не пройдет и трех лет, как все убедятся, что сотрудничать гораздо интереснее, чем продолжать воевать…
***
Надо сказать, что баланс между сегунатами был, мягко говоря, очень спорным и к моменту заключения договора – ситуативным. Мощный сегунат с центром в Киото оказался очень потрепан в последних боях, отсталый провинциальный сегунат со столицей в древнем городке Нара (позже переместится в более крупную Янагисаву) – наоборот, накопил силы и тесно сотрудничал с самыми влиятельными кланами синоби. Островной союз Сикоку был слабее всех, но имел самый крепкий флот, способный защитить от вторжения, северные же земли поддерживали хорошие отношения с Поталой и рядом могучих монастырей, к тому же (благодаря предыдущим факторам) традиционно имели в распоряжении наиболее боеспособных самураев. Именно этот военный баланс позволил заключить договор между разными по уровню развития регионами, а дальше условное равновесие поддерживали как названные, так и другие механизмы. Скажем, спустя пару десятилетий, восстановившему боевую мощь сегунату Киото было бы вполне по силам завоевать Янагисаву, но зачем присоединять к себе депрессивный регион, даже вне контекста договора? Стоило пожить в мире, перестав воевать по инерции, как выяснилось, что война – один из худших способов развития собственных земель.
Так как сегунаты веками жили по принципу своеобразной феодальной автаркии, здесь было бы крайне неуместно пытаться для упрощения запоминания наделять главные города статусами условных столиц: культурной, религиозной, торговой, военной и т.п. Каждый центр сегуната понемногу сочетал в себе все эти признаки, и разница между столицами была лишь в общем уровне их развития. По-хорошему, Киото имел право считаться любой столицей Синая, кроме оружейно-ремесленной и торговой. Так что уместнее будет кратко рассказать о каждом сегунате и его столице отдельно, избегая сравнений с другими.
***
Северный сегунат назывался в честь своей столицы – Урава: довольно любопытного города, сохранившего не только свое древнее имя, но и историю его происхождения. Название это айнское, и дали его тогда еще деревушке в знак уважения перед небольшой общиной, живущей рядом с поселениями ямато. Члены общины на ямато не нападали, вели себя дружелюбно, даже помогали на охоте, а интегрироваться отказывались, ссылаясь на волю ками Уравы, который, по их словам, просил их сохранять старые традиции. Когда айны естественным путем вымерли, на их плодородной земле возникло новое поселение, которое и назвали в честь ками Уравы. А затем вдруг, что говорится, поперло: ямато Уравы нашли месторождение серебрянки, лечебные озера и кипарисовые рощи, в горы повалили монахи, строя обители и храмы, земля выдавала урожай один лучше другого… Поселение стало процветать, впитывать в себя куда более старые деревушки, но название ему менять не стали, веря, что это мудрый ками благодарит народ за терпение и миролюбие…
Северные префектуры и сегунаты всегда оставались несколько в стороне от остальных, между собой конфликтовали, но гораздо меньше, чем это было принято южнее. Собственно, последнее слияние сегунатов перед ДЗР вообще произошло бескровно, когда сегуны скрепили свой северный союз перекрестными браками чуть ли не всех своих детей, заодно признав сегуна процветающей Уравы своим дайме. ДЗР северяне восприняли легко, ибо и сами земли расширять не собирались, и вторжений не особенно опасались.
Дыхание Геи позволяло собирать хорошие урожаи, три четверти известных месторождений серебрянки привлекали кузнецов Поталы, создавших славные династии оружейников, россыпь горных монастырей, нередко становившихся отличными додзе – дала толчок росту мастерства самураев… Север был абсолютно самодостаточным краем, способным жить в изоляции, но отозвавшимся на предложение о сотрудничестве.
***
На этом фоне западный сегунат, спустя годы споров принявший компромиссное название Нара, но со столицей в Янагисаве – выглядит бедным и проблемным родственником. Именно на его территории находились нагорья Ига и Кога, поэтому нет ничего удивительного в том, что местные лидеры вечно грызлись между собой, ведя нескончаемую войну руками синоби. С одной стороны, это помогало крестьянам, так как топот самурайских набегов им доводилось ощущать редко. С другой – постоянная смена помещиков нарушала преемственность традиций и вносила хаос в жизненный уклад. С учетом того, что климат здесь, вдалеке от скрытого хребтами Дыхания Геи, был отвратительным и прямо сказывался на урожае, а землетрясения обожали выбирать эпицентры непременно где-то тут – картина рисуется совсем печальная…
Но нет худа без добра – именно в таких регионах появляется больше всего творческих людей. Вынужденные эскаписты, жители среднего запада могли вкалывать на земле с КПД паровоза, но чаще старались найти другой путь и шли либо в синоби, либо в бандиты, либо в творческие профессии. Да, классические техники живописи, музыки, танца, стихосложения и лицедейства обычно оформлялись в изысканном и культурном Киото, но их предтечи – более чем в половине случаев рождались здесь, где творчество было для одних единственным способом выжить, а для других – единственной же причиной жить… В конце концов, ведь именно отсюда было удобнее всего наблюдать за Фудзи…
***
Островной сегунат Ямато (да-да), объединяющий Киу-Сиу, Идзумо и еще два островка поменьше (поэтому раньше и назывался Сикоку – «четыре области»), от ДЗР выиграет больше других. Благодаря наличию большого количества кораблей и готовности плавать на них с грузами – столица сегуната, Гамба, сможет обогнать Киото по торговому обороту, что приведет к резкому росту благосостояния жителей. Торговля между основными центрами Синая традиционно велась водными путями из-за рассекающих территории горных цепей. Из-за них же порожистые реки для перевозок тоже годились плохо, так что оставалось торговое кольцо – путь вокруг островов с заходом в морские порты, откуда товары рассредоточивались по ближайшим окрестностям. Как мы знаем, сегунаты вполне обеспечивали себя необходимым, однако, стоило первым торговым кораблям из Нартекса привезти в Синай товары, с созданием которых тут имелись большие проблемы (помним раздел о ремеслах?), как выяснилось, что без всего этого жизнь не жизнь… Ага. Синайская культура и изделия очаровали Вендор, но можно только представить, как вскружил синайские головы сам Вендор!.. Лишь очередная суровая регламентация, настаивавшая на сохранении собственных традиций, спасла синайцев от участи эльфов Мефалы, которые, погнавшись за модой, испытали трагичный социокультурный феномен, известный как Лесной обвал.
Когда Киото ввел строгие ограничения на импорт товаров, правители Гамбы поняли, что это их шанс обогатиться. К их чести, они свои традиции на кожаные трусы и эльфийские луки не променяли. Просто именно в Гамбе родился удачный слоган, в плохоньком переводе звучащий как «Мы обеспечим вас плодами чужого труда, дабы вы продолжали тот, которым славны сами». Попросту говоря, Гамба первой догадается, что нужно ввозить изделия, но ни в коем случае не технологии, чтобы синайцы продолжали делать то, чем славны, и что отлично продается за пределами острова.
Тяжеловесный с точки зрения ушлости, очень уж серьезно относящийся к традициям, Киото снимет пошлины уже тогда, когда Гамба успеет закрепиться в сознании купцов как самый удобный торговый центр. Местные посредники не наглели, работая на оборот, а не навар, к тому же фарватер возле Киото был ужасно коварным для чужаков, а законы замороченными… В конце концов превращение Гамбы в товарный шлюз между Синаем и остальным Вендором – устроило всех. Киото ввел еще более суровые ограничения для чужеземных торговых судов, окончательно возвысившись как культурно-туристический центр и сохраняя утонченную замкнутость от неминуемого торгового хаоса. Гамба на посредничестве расцвела и наладила многогранные связи с Янагисавой и Уравой, а они были готовы немного переплачивать за то, что суету товарных перевозок взяли на себя другие…
Кстати, торговый крен совершенно не помешает сегунату Ямато развивать традиционные для Киу-Сиу ремесла, среди которых явно выделялось гончарное дело, берущее истоки еще от местных хаято. А самураи родом с Идзумо до самого МП будут считаться одними из наиболее одаренных – потомки элитных буси, которые закрепились здесь еще со времен перманентного покорения эмиси, они будут избегать чиновничьего вектора карьеры, тренироваться в отличных местных додзе и не давать забыть, что название города Гамба произошло от созвучного слова «сражаться».
***
О Киото говорить сложнее всего, если долго, но проще всего, если кратко. Мы, на удивление, выбрали второй вариант…
Этот самобытный древний город издавна был явным лидером в большинстве аспектов, законодателем ключевых мод и традиций. Таковым он остался и до МП… Многие города испортил длительный статус столицы. Киото в этом смысле очень повезло, что он на протяжении веков был всего лишь первым среди равных – региональным лидером, продолжавшим свое развитие, а не заплывая жиром столичности. Даже некоторый кризис перенаселения был обойден с помощью строительства вокруг основного города нескольких городков-сателлитов. Благодаря последней находке, вместо унылых бедных пригородов, выросли стройно расчерченные динамичные поселки, нередко с отраслевым уклоном: кузнечные, гончарные, шелковые, театральные и другие. Это, кроме чисто структурного удобства, создавало внутри них атмосферу соседства – все друг друга знали, и синоби испытывали немалые трудности, пытаясь преодолеть этот социальный заслон.
Полный храмов, додзе и замков, садов и парков, мастерских и помостов, чайных домиков и святилищ, Киото – предельно малоэтажен, но благодаря изысканному использованию ландшафта – удивительно симпатичен во всей своей каскадной древесной архаичности. Ему не сравниться в монументальности с Баальбеком, Ланистой или Нумидоном, однако в сочетании «энергетика-атмосферность» – Киото остается среди самых запоминающихся и привлекательных городов Вендора. Примерно то же можно сказать и обо всем народе, населяющем синайский архипелаг…
***
Мы можем лишь догадываться об изначальных планах неведомых демиургов, касаемо этого удивительного архипелага, но в любом случае стоит поблагодарить их за неуловимую ауру гармонии, которую они несомненно вдохнули в атмосферу Дрожащих островов. Ведь никак иначе не объяснить ту странную гравитацию, которая укладывала в одну многослойную гармонию всю массу противоречивых явлений, появлявшихся и проявлявшихся здесь в течение двух тысяч лет развития местной цивилизации…
Созерцательное любование и непрекращающиеся войны. Поклонение красоте и эстетика смерти. Богатая фантазия и строгие кодексы. Жажда паломничества и самоизоляция. Готовность умереть и желание оставить долгую память. Безмерное следование традициям предков и готовность впитывать новые явления, рождающие новые, переосмысленные и столь же регламентированные традиции…
Даже история тут – словно повернута вспять. Начавшись империей, дошла до феодализма, словно осознав, что от судьбы не уйдешь, и можно опередить время, но все равно придется пройти выброшенные было этапы большого Пути…
Здесь каждое дело воспринималось как искусство. Здесь сливались в единый путь непримиримые в другом месте религии и философии. Здесь придумали тысячу способов убить другого, но лишь один оставили для убийства себя. Здесь сохраняли узкий круг признанных предками ремесел, зато безудержными фантазиями рождали тысячи уникальных существ. Среди них попадались на редкость страшные демоны, но эти демоны, возможно, сами тому дивясь, вписывались в единую картину кажущегося неизменно прекрасным мира. Как вписывалось, вплеталось, вливалось в эту яркую и одновременно строгую, щедро и дотошно иллюстрированную поэтическую историю Дрожащих островов буквально все, что витало вокруг них...