Голова сильно кружилась, горло было обложено крепко, всё вокруг плыло в сизом тумане, поэтому в ответ на вопрос командира взвода я просипел нечто совершенно невразумительное. Кое-как добравшись до своей койки, я упал на нее лицом вниз и снова провалился в ужасную ломоту и жар.
Касатонов принес мне из столовой еду - картофельное пюре с парочкой аппетитных котлет и стакан сладкого остывшего чаю.
- Спасибо, товарищ сержант.
- Как ты?
- Плохо, подняться не могу.
- Обязательно поешь.
Чай я выпил, а пюре и котлеты просто не полезли в горло. Голова моя упала на подушку, и болезнь снова властно потащила меня в свои миры, наполненные лишь болью, бессилием и полным безволием, которое раздражало более всего.
Я снова впал в кошмарное забытье, из которого меня вывел голос мамы.
- Боже мой, что здесь творится! - Она склонилась надо мной и положила свою прохладную бархатную ладонь мне на лоб. - Валерик, что с тобой? У тебя жар!!..
- Высокая температура, мам, и горло жутко болит, глотать невозможно.
- Да что же это такое! Я же вот только утром видела вашего капитана Рыкова, разговаривала с ним, он комплиментами сыпал, как галантный офицер на царском балу, а о том, что ты заболел, ни слова не сказал. Он же знает, что у нас с тобой сегодня в десять вечера самолет!
- Наверное, считает меня в полном своем распоряжении.
- Почему?
- Потому что я двойку по теории государства и права схватил.
- Да ничего ты не схватил!.. Этот ваш Неводов слышал звон, да не знает, где он, решил перед своей двоюродной сестрой, мамочкой Пчелинцева, хвост распустить, показать, какой он крутой, и как он умеет восстанавливать справедливость. Она, не разобравшись, напела ему, как ты жестоко унизил ее ненаглядного сына. Короче говоря, Нина Григорьевна хорошо Неводову мозги вправила, и теперь он снова милый и пушистый.
- Неужели ждёт на пересдачу?
- Какая пересдача!.. Он исправил в ведомости «неудовлетворительно» на «хорошо», хотя ты отвечал на «отлично». Все-таки он, мне кажется, какой-то странный! Оценку в зачетку поставит после каникул. Сейчас не до этого. Время почти полдень, как ты полетишь? Срочно едем домой и сбиваем температуру. У нас всего несколько часов в запасе. Одевайся!..
Я с трудом оделся и поддерживаемый мамой вышел из расположения школы, не забывая отдавать честь пробегавшим мимо офицерам. Затем мы тряслись на левый берег Иртыша в как всегда битком набитом автобусе, и мне казалось, что он вытрясет из меня всю душу.
Дома мама пичкала меня таблетками и отпаивала теплой водой с лимоном и медом, однако все было бесполезно. Хотя температура немного снизилась, ужасная разбитость не позволяла даже пошевелиться.
- Нам главное добраться до самолёта, Валера. Лететь надо обязательно, официального отпуска у нашего папы не будет, и если мы не вылетим в Ташкент, то сможем увидеться лишь через полтора года, а может быть, вообще не увидимся, ах, не хочу даже думать об этом!
За окном давно стемнело, время поджимало, и мы выехали в аэропорт на такси. Регистрацию я прошел, хотя перед глазами плыли зеленые круги, и иногда я вообще не понимал, где нахожусь.
- Молодец, Валерик, ты держался мужественно!
Однако посадку на борт задержали почти на три часа, не объясняя причин. Пассажиров загнали в неотапливаемый тесный тамбур, и они стояли вплотную друг к другу, как пингвины на антарктической льдине.
Силы вдруг покинули меня. Скоро я потерял чувство реальности и очнулся лишь на руках мамы. Она чуть ли не волоком тащила меня к автобусу, который, наконец, подъехал, чтобы везти нас к самолёту. Небо прояснилось, и ударил сильный мороз. Может быть, крепкий ночной морозный воздух привел меня в чувство, не знаю, но я вдруг встал на ноги и пошел сам.
Стало немного легче, и мы забрались в заледеневший автобус.
- Ты весь зелёный, Валера, просто зелёный, - испуганно глядя на меня, повторяла мама. - В тамбуре ты потерял сознание. Хорошо, что все вплотную стояли, зажали тебя со всех сторон, иначе ты с размаху на бетонный пол затылком грохнулся бы, точно говорю. Я просто не смогла бы тебя удержать!
Мама, милая моя мама, она как раненого бойца с поля боя вытянула меня из моей казармы в заветный салон самолёта. Как ни странно, когда мы взлетели, мне стало гораздо легче, я даже сумел улыбнуться приятной стюардессе и съел обед, который нам предложили.
Из-за задержки рейса мы прилетели, когда наступило утро. Ташкент встретил голубым небом и весенней теплой погодой, непривычной для северного жителя в конце января.
Мы двинулись по летному полю к зданию аэропорта, возвышавшемуся неподалеку от самолетной стоянки.
- Смотри, где отец, - сказала мама.
Мы прошли ограждение, вышли к встречающим, толпившимся на открытом воздухе, и в этот момент какой-то юркий сухой парень в черном кожаном пиджаке и такой же черной кожаной кепке метнулся к нам. Мама испуганно отпрянула от него в сторону, и только через несколько мгновений, наконец, узнала в подозрительном пареньке, похожем на героя Василия Шукшина из кинофильма «Калина красная», нашего папу.
В отличие от мамы я узнал его сразу, и теперь воочию увидел, каким он был в девятнадцать лет, раньше видел его таким юным, понятное дело, только на выцветших фотографиях. За каких-то полгода он сбросил, наверное, килограммов двадцать, загорел, посвежел, однако в то же время натянулся нервами до предела, ежесекундно косясь через плечо назад, – нет ли чего-то угрожающего за спиной.
Пять дней мы жили в ташкентской гостинице, и каждый день радовал нас прекрасной погодой. Один день я пролежал на диване, а затем болезнь отступила, и ко мне снова вернулись силы. Ташкент, в самом деле, благодатный город!
Отец всё никак не мог поверить, что его коллега и боевой товарищ, с которым они вместе рисковали в Кандагаре, не выдержал проверку на деньги и оказался подлецом. Конечно, несколько тысяч рублей, которые он ему доверил, чтобы передать нам, были по тем временам просто заоблачной для советского человека суммой, на них можно было купить автомобиль, и всё-таки не верилось, что деньги смогли заглушить в нем не только совесть, товарищеские чувства, чувство долга, но и элементарные правила приличия.
Когда папа рассказал, что происходит в Кандагаре, мы с мамой пришли в тихий ужас. Вместо социалистического строительства при братской поддержке Советского Союза, как нам во весь голос вещали телевидение и газеты, в действительности там разгоралась самая настоящая гражданская война, и наши партийные советники, а также советники КГБ, армии и милиции вместе с нашими войсками участвовали в этой круговерти.
Удары сыпались с различных, зачастую совершенно неожиданных сторон. Много было потерь. Кто-то подхватывал местную инфекцию, потому что никаких прививок не делали, кто-то получал ранение, а некоторым было суждено вернуться на родину в цинковом гробу.
Обычно сдержанный и несколько отстраненный, папа вёл себя удивительно мягко и душевно. Казалось, что он чувствовал, что больше нас никогда не увидит, а когда мы провожали его в аэропорту, у него на глазах выступили слезы.
Отец на прощание сказал мне:
- Ты на рожон не лезь, Валера, не рви жилы, внимательно слушай командиров и старайся чаще улыбаться.
Из Ташкента мы вылетели в Алма-Ату, где остановились у маминой подруги. Здесь, в городе, где я родился и вырос, мне удалось встретиться с моей бывшей одноклассницей, которую я любил с первого класса и с которой мы переписывались с класса восьмого.
Я пришел с роскошными цветами, в парадной форме слушателя школы милиции, а она встретила меня нечесаная и в стареньком застиранном халатике. Лишь по настоянию родителей она причесалась и надела выходное платье, а они накрыли праздничный стол.
Короче говоря, особых ответных чувств я в ней не увидел, она вела себя так, словно делала мне одолжение, встречаясь со мной, и разговаривали мы в основном с ее папой, щуплым на вид мужчиной в массивных очках, имевшим, однако, звание заслуженного мастера спорта по акробатике. Именно благодаря его усилиям дочь не бросила художественную гимнастику и добилась звания мастера спорта.
Он оказался величайшим ценителем американской литературы и необыкновенным знатоком международной обстановки. Наверное, час или два он пространно рассуждал о творчестве Уильяма Фолкнера, которого я тогда совершенно не знал, и восхищался диктатором Ливии Муамаром Каддафи.
- Всего один человек, а вот, поди-ка, с его Джамахирией, исповедующей широкое участие народа в управлении общими делами, Соединенные Штаты ничего не могут поделать!
Я, задавленный казармой и нарядами, не сумел толком поддержать беседу (какие там Фолкнер и Каддафи!), был крепко собой недоволен и ушел разочарованный, поскольку вовсе не о такой встрече с моей девушкой я грезил все это время.
Тем не менее, эта встреча, как и встреча с отцом, оказалась пусть маленьким, но шагом к познанию себя и жизни. Эти встречи были подарком судьбы, однако осознание этого пришло нескоро, лишь спустя много лет.
25 октября 2009 года