Я уже много раз писал о моей бабушке, бабе Соне. Чем дольше живу, тем чаще ее вспоминаю. И, чувствую, писать буду все чаще и чаще.
У бабы Сони была родная старшая сестра – Тамара, баба Тома. И еще сестра двоюродная – баба Аня. Они очень сильно дружили и часто собирались втроем. Как сейчас помню, не реже двух раз в месяц. У нас, обычно по субботам. На нашей кухоньке, шесть метров.
Баба Тома была очень худая и много курила. Баба Аня весила за сто. Такой веселый синеглазый Колобок. Любила сладкое. А баба Соня была средней комплекции и больше всего уважала любительскую колбасу, которую называла «веснушками». «Веснушки» шли исключительно с бородинским хлебом.
В юности баба Тома серьезно занималась балетом, но получила травму и оставила танцы. Потом долго работала костюмером в театре. Балет остался неотъемлемой частью ее сознания. Сестры называли ее Батманом. А лет через сорок, когда она стала бабушкой, Батман сам собой превратился в сокращение от «бабы Томы».
Бабу Аню легко округлили до Бабани.
А баба Соня стала Бабсо. Это я ее так называл в детстве:
- Бабсо, а Бабсо, дай мрамраладку…
Так она и осталась «Бабсо». Реже – «Мрамраладка».
И вот они собирались на нашей кухне, по субботам, часа в четыре, и пили чай. Понятно, что непременно «три слона». И ясно, что это их чаепитие именовалось «три слонихи».
На столе – клеенка с корабликами. Посередине – чайник с узбекской грелкой. Надпись: «Бухара». Там Батман и Бабсо были с их мамой (и моей прабабушкой) Матреной в эвакуации во время войны. И чайная грелка оттуда. Сейчас пишут по-местному «Бухоро». А тогда была советская Бухара. Все с теми же пронзительно синими, как глаза Бабани, куполами и стройными, как Батман, минаретами.
Три граненых стакана в мельхиоровых подстаканниках. Три мельхиоровых же ложечки. Узбекская пиала с вишневым вареньем, сваренным Бабсо.
Рядом с Батманом пачка «Явы явской». Хрустальная пепельница. Которую привез из ГДР ее сын и мой дядя Вячеслав, Вячик. Он там служил майором-связистом.
Поближе к Бабане – шоколад. Она предпочитала «Вдохновение» и конфеты «Белочка». «Аленку» Бабаня не жаловала, потому что так звали первую жену ее Вячика, с которой они шумно развелись.
Рядом с Бабсо – аккуратно нарезанные любительская и бородинский на тарелке с надписью «Битва титанов» и изображением двух хоккеистов, белого и красного. Это дедушкина тарелка. Дед очень любил хоккей, а футбол терпеть не мог:
- Ходють, как калеки по степи. Пока до мячика докостыляються – три раза высписси. Скучно, что на юбилее. Ползуны в трусах. То-то дело Харламов. Жик-жик – и бзда канадцам!
У деда было три авторитета: Михаил Калашников, Джек Лондон и Валерий Харламов.
А я, кстати, видел Харламова. И не только видел, но и играл с ним в хоккей. Мне было лет восемь-девять. По выходным мы по целым дням
пропадали на стадионе Мягково. И туда же иногда приходил Харламов. Запросто. Жил он где-то рядом, кажется, на проспекте Мира. Стоит, улыбается, смотрит на нашу мышиную возню. Спрашивает:
- Вас сколько?
- Двенадцать. И еще Светка Теребилкина. Но она не считается.
- Как это?.. Теребилкина больше вас всех вместе считается. Вас, значит, двадцать пять, я один. Поехали.
Через десять секунд мы все лежим на льду, как пьяные тюлени. А шайба в наших воротах. (Ворота – два валенка). Падали мы оттого, что Харламов очень-очень быстро делал жик-жик мимо нас. Пока пытаешься понять, где он, три раза вокруг себя обернешься – и падаешь, так и не узнав, где Харламов. Это была не торпеда, не молния, а что-то вроде еле уловимого сквозняка. Через пять минут нам всем полная бзда, как канадцам. 16 – 0.
- Ну, пока, бойцы!..
А бабушки сидят за столом и пьют чай.
Собирались они, конечно, поговорить. Но главная цель, как я понял потом, была другая. А именно: почихать и поржать.
Дедушки к тому времени уже не стало. Эхо войны. Но он оставил в наследство Бабсо несколько пачек прекрасного нюхательного табака. Настоящего, старомосковского. О котором писал Гиляровский и другие.
Вот бабушки поели, попили. Бабсо:
- Ну, девчонки-сестренки, ублажим Чебурашку?
Бабсо достает из буфета табакерочку:
- Пожалуйте. Нафырок или насоколок? Полный демократический централизм. От каждого по понюхать, каждому почихать.
Бабаня:
- Я в прошлый раз насоколок нюхала, сколько я раз чихнула-то?
- Девять, - уверенно говорит Батман.
- Здравствуй, математика моя… Тринадцать раз! А вот ты нафырок - семь.
- Вот тебе и сказка за сказкой… Я шестнадцать начихала.
- Ладно, сестрички, - говорит Бабсо. - Поедемте.
Батман нюхает нафырок, то есть с ногтя большого пальца. А Бабаня и Бабсо – насоколок, то есть с середины большого пальца, выгнув его ногтем вверх. Несколько секунд молчания. Бабаня:
- Ой, чую, летят лебедя… Ща-ща-ща!.. А…а…а… Ой, щас будет баргузин… Аааапч…ххорошо в стране советской жить!
Бабсо:
- Будь здорова…аапч…ххижина дяди Тома!
Батман:
- Ой, из носопырки по зубам пошло… Ну, девочки-сестрички… будьте здоровеньки. Ааапч…ххунту Пиночета под суд!
Бабсо:
- Ааапч…Ххарламова на лед!
Бабаня:
- Водружаю стяг!.. абчху-ты ну-ты, ноги гнуты! Недолет!.. Ща-ща-ща…
Дальше – затишье на полминуты, и новые чихи начинают сопровождаться смехом. Бабушки чихают и ржут, ржут и чихают. Иногда похрюкивают от бессилия. Понюшка у них всего одна на весь вечер. Им много не надо.
Жалко, что я не умею это делать. Слабы мы на чих. И не только на него.
Жалко, что я не помню всех подробностей того, что слышал на нашей кухне полвека назад и что сейчас бы, наверное, назвали какой-нибудь чихатерапией, а непроизвольные бабушкины апчхислоганы – чихомантрами.
Но бабушкины «апчхорошо сидим» останутся со мной навсегда.