4.Зацеп
Клубясь пучками спутанной лески, ощетинившись крючками и блёснами, прижатый ко дну грузилами-«ложками», зацеп как бы чего-то или кого-то ждал, подстерегая. Он подкарауливал свою жертву, чтобы , схватив её, барахтающуюся и всё больше и больше запутывающуюся в стрекалах поводков с крючками, утопить. Он отращивал свои щупальца, с каждым обрывком захваченной им снасти становящиеся всё длиннее. Он вобрал в себя и принесённую течением , сбившуюся в комок, браконьерскую сеть и забытый на дне самолов с жалами изогнутых семёрками крючков и гирляндой пробковых поплавков на поводочках. Он даже, вроде как , имел воронкообразную пасть-горловину, в которую был способен засосать свою жертву. А может то просто была прибитая течением огромная мордушка, зовущаяся «вентерем». Говорили, что внутри этого исполинского комка из лески, сетей и вёрёвок кто-то из нырявших в маске видел давно обсосанный налимами , омытый водой скелет. Врун Ламон , то и дело рефреном уснащавший свои россказни фразой «А вот у нас на Сахалине!», описывал виденную им , запутавшуюся в обрывке сети утопленницу с выпученными бельмами. А нырявший отцеплять закидушку Чебак рассказывал про облепленного самоловными крючками протухшего осетра. Так что, затаившись на дне ямы, зацеп наматывал на себя не только обрывки и клочки снастей, но и всё больше и больше обрастал легендами. Он стал страшилкой для опасающихся за детей родителей, кошмаром мнительных мам и ужасом детских сновидений.
Этот поселившийся на дне вырытой земснарядом ямы «полип», этот речной коралл , наросший вокруг наполовину замытого илом, ржавого обрывка троса, которым когда-то швартовалась к берегу черпавшая песок плавучая махина, представлял собой смертельную опасность и для смельчаков, вознамерившихся нырять, чтобы вызволить из лесочной «бороды» зацепившуюся блесну, и для безмятежно купающихся на этом участке берега с золотым песочком «гэсовских» и приезжих.
Как-то Чёрный с Шустрым на двух «кразовских» камерах закуканили кошкой притаившееся на дне чудовище, подняли трос, но увидев - что это такое! -торопливо опустили зацеп на его прежнее место. Но лесочно- крючочный спрут подкараулил -таки Малька!
Занырнул Серёга, чтобы освободить от пут зацепа блесну «дорожки», а крючки-то и впились в него, словно того и поджидали. Выхватил Малёк острючий нож из ножен на поясе, поотсёк пару-тройку поводков, но другие крючья и якорьки крепко держали его за трусы. Обрезал он и поводок дорожки, оставив блесну зацепу, и выскользнул из трусов , как змея из кожи. Так с одним брательниковым ремешком на животе, прикрываясь ладошкой , с впившимися где в ногу, где в руку крючками и выбрался на берег под хохот купальщиков и рыболовов. Фиаско было полное. Мало того, что привыкший к восторгам по поводу его добычи, когда он выволакивал на берег рыбину чуть ли не в его рост, он вернулся на этот раз и без добычи, и без блесны, так ещё и голый!
- Ну Серёга, ты дал жару! – хохотал Шустрый, скалясь щербатым ртом с выбитым в драке зубом, морща конопатый нос и щуря зелёные глаза под выгоревшими на солнце белёсыми бровями.- Трусы -што Водяному оставил?Ты зачем в зацеп-то полез?
- Шкелет не видел или тётку утопленницу?-подначивал Ламон и тут же добавлял , топорщась оттопыренными , облезшими на солнце ушами:- А вот у нас на Сахалине…
И дальше следовало чудовищное враньё о гигантском кальмаре, потопившим рыболовецкий траулер вместе со всей его командой и капитаном.
Неглубоко засевший в ноге крючок, Серёга, поморщившись, вырвал. А якорёк с блесной в предплечье засел слишком глубоко. Пока Серёга натягивал на босое тело шаровары и тельняшку, обступившие его пацаны сочувственно топтались рядом.
- А мы с Чёрным видим-ты исчез и одни пузыри на поверхности, - говорил Чёрный, скрестив руки на груди совсем, как гордый "индеец" Гойко Митич. - Хотели уже на камере за тобой плыть…
Растолкав сомкнувшееся вокруг Серёги плотное кольцо загорелых тел, Серёга двинул в гору мимо хихикающих под ивовым кустом девчонок. Была среди них и хохотушка Оля, та самая, что белокурой малюткой -куколкой восседала на руках отца на фотке под настольным стеклом в кабинете участкового, а теперь вполне сформировавшейся девушкой смотрела на оставляющего босыми ступнями следы на песке Малька. Принимающие солнечные ванны девчонки были одеты по-пляжному. Ольга только что вышла из воды, мокрый купальник облегал её совсем как опустившуюся на дно Гутиэре с афиши. На плечах её было наброшено китайское махровое полотенце с драконом. И если бы Серёга был тем драконом, он обвил бы её и унес ввысь -туда , где над рекою многопарусными белыми каравеллами плыли облака.
-Ну что , матросик! Без трусов остался?- смеясь, обнажила девушка, белые ровные зубы, растянув в дразнящей улыбки губы в трещинках. Этот рот со всегдашними смешинками в уголках губ! Эти ямочки на щеках. Этот блеск небесной синевы глаз!И эти ресницы, тени от которых падали , трепеща мотыльками на вспыхнувшие стыдливым румянцем щёки!
- Ничего смешного!-огрызнулся Малёк, отводя взгляд, хотя его притягивало к её загорелым бедрам , прикрытого купальником мыску, "рожкам" под лифчиком, как магнитом.
- Без трусов ты был похож на Аполлона под куполом «оперного»…Только без кленового листочка!..
- Тебе бы так! - показал Серёга торчащие возле локтя крючки вонзившегося якорька и прикрепленную к нему блесну с обрывком лески.
-Ой! Я не знала! У тебя кровь! Тебе же к врачу надо…Давай пока подорожник приложим...
Сорвав возле тропинки ведущей к металлической лестнице несколько листочков и обмыв их в роднике, Оля приложила подорожник к ране на руке и на икре Серёги.
-Перебинтую !- решительно сорвала девушка с головы розовую косынку, разодрав её на две части, и принялась заматывать руку Малька. Склонившись к руке, она задела его лицо рассыпавшимися волосами. И ноздри Малька уловили волнующий запах её тела. Её запах!
-Сядь!-приказала Оля. Он повиновался, опустившись на песок. Она закатала ему до колена штанину и, прилепив к кровоточащей ране листик подорожника, обвязала его оставшимся обрывком платка. Оля перевязывала Малька , как медсестра на поле боя, а шпана , обступив их частоколом, наблюдала.
-Ну вот! То рыбин на блесну ловил, а то сам попался! – сказал кто-то за его спиной.
И пока Оля прилепляла подорожник, обматывала и завязывала узелком обрывки косынки, Малёк даже не поморщился. Не пикнул Серёга и когда хирург поликлиники, сделав надрез скальпелем, вынимал якорёк из раны и заливал кровоточащую дырку шипучкой перекиси водорода, не застонал и когда, прокалывая кожу иглой, хирург накладывал стежки. И было ему нисколечко не страшно.
Испуг настиг его посреди ночи, на палатях, куда забрались они с брательником по лесенке, как на капитанский мостик, чтобы погрузиться в океан сновидений.
Снилось Мальку, что сарай опутывает щупальцами гигантский кальмар. Что трещат дощатые борта рыбацкой шхуны, сыплются с палубы в кипень волн матросы. Волны захлёстывали через борт. Босой, Малёк скользил по доскам палубы. Скользкая, синяя рука утопленницы хватала его за ногу, и в том месте , где она сжимала щиколотку , он ощущал пульсирующую боль. Рывком стряхивал Сёрёга покойницу с ноги. Выпучив глаза, бормоча проклятия, она падала за борт. Но на её месте возникал погромыхивающий костями скелет. И его Малёк тоже отправлял за корму, но на него опять наступали скользкие вьющиеся отростки.
Серёга карабкался по вантам, чтобы спастись от вездесущих щупалец и , вскакивая, обнаруживал, что за шорох волн он принял шуршание крыс в соседнем сарае, где в специально вырытой землянке родители долговязого верзилы Чебака прятали кабанчика от запретившей держать скотину в частном прядке хрущёвской реформы. Шуршали и попискивали серые хвостатые твари, очищая свиное корыто от остатков варёных картофельных очистков. Похрюкивал кабанчик. Квохтали куры на насесте. И под эту умиротворяющую музыку снова засыпал Серёга не смотря на то , что саднили смазанные вонючей мазью и забинтованные раны. И видел, как вантовые лестницы превращаются в сеть паутины в углу, под досками потолка, гигантский спрут-в малютку паука, сам он-в прилипшую к патине муху.
-Ну хватит тебе ворочаться!-ворчал брательник, натягивая на спину сползшее одеяло, и снова проваливался в сон.
Растворяясь между сном и явью полубодрствовал-полуспал Серёга. Он снова и снова ощущал врачующие прикосновения Олиных рук, опять видел пробор освободившихся от косынки волос склонившейся к его руке головы.
Рассветные лучи скользили по слегка выцветшей афише над изголовьем и , соскальзывая с лощёной поверхности в обличии Ихтиандра Серёга устремлялся к лежащей на дне Гутиэре, чтобы поднять её на поверхность. Туда, где веером пробивались сквозь водную склень лучи солнца.
Он в самом деле попался! Попался на синющие Олины глаза. На её заразительный смех. На прикосновения её рук от которых образовывались на коже пупырышки.
Поднимаясь по зигзагам пристроенной к речному обрыву лестнице с перемотанными разорванной Олиной косынкой ранами, Серёга оглянулся -и увидел , как она машет ему рукой, словно провожает в полет над облаками. А они были совсем рядом.Дойдя до последней ступеньки лестницы, он сделал ещё шаг - и ступил на облако. Удивительно. Он не провалился в мягкое и рыхлое. Наоборот. Облако спружинило -и он воспарил. Он ощутил, как из лопаток проросли крылья. Он превратился в юркого стрижа. Эти быстрые птицы вили гнёзда в норах под обрывом и носились над водой среди чаек, похожие на маленьких облачённых во фраки денди с картинки в романе, в пятне солнечного света лежащем на полу рядом с диваном , на котором дремала тёть Зоя.Серёга стриг крыльями небесную лазурь и радом с ним взмывала ввысь -она, Оля. Она тоже стала птицей.
Его разбудил горластый соседский петух, выдающий с головой противозаконный схрон с домашней живностью, кудахтанье кур, довольное хрюкание и чавкание борова за стеной. Это теть Маня, мать Чебака, прославившегося вытащенным на берег исполинским глушоным налимом, брякая дужкой ведра заливала в корыто барду. Врывающийся сквозь щели крыши солнечный свет сверкал на чешуе сушёных лещей, которые теннисными ракетками свисали со снизок, играл бликами на боках вяленых язей и подъязочков-краснопёров. Окушки, чебачки, всё что отец черпал намёткой, как лапшу из тарелки, за брондвахтой во время смены друга и подельника по браконьерским подвигам Ёлкина составляло нечто вроде чучельных экспонатов музея речной фауны. На стене висела увязанная в аккуратный жгут сеть. В углу теснились удочки. Мазовская камера чёрным бубликом притулилась к лодочным вёслам.
Серёга всё ещё пребывал на грани сна и яви. Гутиэре и Ихтиандр не спешили возвращаться в афишу и парили в пронизанной солнечными лучами полумгле. И это были он и Оля.