Приложите лед к моим ступням - им нужно согреться,
вложите солнце в мою грудь - ей нужно остыть…
Глава 1
Неуверенно разгоралась свеча – единственный источник света в ее доме. Час был поздний и страшный… За окном тосковало черное сердце ноября, трепетно укрываемое белым саваном первого снега, и фонари, оживленные беспорядочным движение, уже не выглядели так сиротливо, как накануне. Непроглядность ноябрьской ночи понемногу отступала, повинуясь белому десанту, спускающемуся на обреченный город…
Запоздавшие прохожие и дети, прилипшие к окнам домов, в этот час с радостью сердца предчувствовали чудотворную белизну зимы. Только она не могла смотреть в окно, и глаза ее были закрыты, но под темной завесой ее опущенных век властвовала уже такая метель…
Скоро все заметет, - думала она, - густой мрак ноябрьских ночей отступит перед сверкающим жемчугом декабря, рассыпанным щедрой небесной рукой, на каждом углу вспыхнут огни новогодних елок, и их блеск отразится в глазах людей, ждущих чуда…
Несколько дней город засыпала белая благодать, и она с каждым днем все бледнела, будто кто-то и в нее подмешивал белил. Так, первый день зимы город встретил в полном убранстве. В этот день она вернулась с работы поздно. Дрожащим ключом расковыряла замочную скважину и ввалилась в квартиру. Не зажигая света, она прошла на балкон и посмотрела на большую коробку, которая, слабо освещенная соседским фонарем, напоминала гроб… Гроб, в котором она, казалось, навек похоронила все свои новогодние елки а, может, и часть своей души… Она закрыла глаза и слезы, горячие и живые, просачивались из-под ресниц.. Прошлогодняя елка во всех мельчайших подробностях своего наряда стояла перед ней, нарисованная беспощадной памятью..
«Никаких елок… никаких всяких случаев..» - дрожащим голосом сказала она сама себе в слух и острая боль, как удушье, подступила к ее сердцу…За последние несколько лет у нее сложилась традиция - ставить елку 1 декабря, прошлогоднее дерево оказалось наиболее удачным, завершив эту традицию, видимо, навсегда…
В этот вечер она долго сидела без света, то закрывая тонувшие в темноте и слезах глаза, то глядя сквозь облако шторы на освещенный фонарем снежный десант, подступающий к ее окнам. Нужно было как-то дожить до весны… как? - она не понимала.
Ночью она почти не спала… почти как в другую, самую страшную ночь - ее годовщина еще впереди - спасайся, кто может… В бессонную черноту впивались короткие сны - наверное, так человек перебежками преодолевает опасное расстояние (а ночь вполне себе сомнительная дистанция)… Это были даже не сны, а их фрагменты - будто кто-то собирал пазл и от злости все перемешал - потому что не складывалось - не сны, а странные, непонятные и всё сплошь белые куски небытия.. Всё в них было белое: лягушка, лошадка, птица, фонарь и даже ее черный пиджак - я не поверила себе, - рассказывала она утром кому-то в пустой кухне, - но вы подтвердили, что он белый (вам я верю)… Видимо, так душа безысходно подчиняется зиме…
Через три дня у нее поднялась температура то ли от внешней вирусной обстановки в мире, то ли от внутренней войны. Просто разом рванули все черепные транзисторы, не выдержав напряжения, и жаром наполнили кровяные трубы.
Врач открыл больничный (и на том ему спасибо). «Друг мой, я очень и очень болен»… Официальный диагноз - ОРВИ, но она-то знала, что это ее просто кто-то великодушно спас… Какая-то высшая мудрость, Бог или вселенский разум знали, что в «мире мер», в «мире, где насморком назван плач», дают больничный только с ОРВИ, и подарили ей этот подставной диагноз…Подарили эту передышку, выдох - чтоб ее не разорвало (не вырвало), чтобы спасти еще то малое , что от нее осталось… «Значит - нужно, чтоб осталось..» - заключила она, гладя через грязное стекло в солнечное морозное небо… Солнце неистово хлестало ее через мутные стекла. «Какой-то световой потоп во вселенной что ли? - со злобой думала она - Почините уже солнцепровод, Небесные силы! Зачем столько голубого неба в декабре?…» И потом пряталась, чтоб не захлебнуться этим светом, за непроницаемостью штор, как крот, пока Светило не уползёт мучить кого-то в другом полушарии…
Ее глазам приятнее была ночь - уж о душе и говорить нечего.
Наутро опять повалил снег. «Видно, починили»,- с облегчением подумала она и написала письмо Воображаемому - тому, которого в сущности не существовало, но кому она нескончаемо посылала свои монологи, особенно когда оставалась одна:
«Это летел не снег, а мои белые сны, вырвавшись из плена небытия, неприкаянно кружились над безучастным городом… Потом устали и легли на тротуары, на голые ветки клена под моим окном, на плечи случайных прохожих, на тропинку у того дома, где в ночи проскользнет ваш торопливый шаг… Дворники и тракторы собирали их в пушистые горки, где они будут баюкаться, пока не придет им время возвращаться домой, когда, расплакавшись от грусти или радости, потекут они, обгоняя друг друга, поочередно растворяясь и превращаясь в ничто…»