ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Бабушке моей, Елизавете Константиновне Поздневой,
свидетельнице Ялтинского землетрясения в 1927 году,
посвящается
Вечер отбрасывал на дорогу длинные тени штакетника и дорога становилась полосатой, как зебра. Возникало невольное желание пробежаться с палкой вдоль него и услышать давно забытую стучащую мелодию детства. Но и палка была уже не та, и пробежаться Дмитрию Ивановичу уже было не по силам, так как дорога вела в гору. Ему и без того было тяжело дышать. По мере того, как дорога переходила в лестницу из необработанных камней, между которыми годами уплотнялась земля, тени от штакетника искривлялись под углом и уходили в заросли можжевельника по другую её сторону. Нужно было одолеть еще две разбитые площадки, с каждой из которых открывался дивный вид на море.
Через целый лес сосен и смешанного кустарника просвечивала синева воды, сливающаяся на горизонте с небом. Цвет и состояние моря удивительным образом влияли на настроение от умиротворения и томной неги до необъяснимой тревоги и тоски. И сколько бы Дмитрий Иванович ни ходил по этой дороге, он не мог не смотреть в сторону моря, ставшего частью его жизни.
Впервые он оказался здесь совсем молодым. Крым очаровал его своими горами, скалами, водопадами, соснами и кипарисами. Кипарисы всегда росли вдоль дорог, стройные и подтянутые, как бравые солдаты, и были усыпаны множеством плотных круглых шишечек, которые блестели на солнце, как крупные капли росы. Тогда на нём был легкий чесучовый костюм, в руках тоже была палка, скорее, тросточка из кипариса. В отполированную поверхность тросточки была инкрустирована латунная лягушка, которая одним своим движением вверх усиливала ощущение легкости шага. Справа от него бежала любимая собака, прибывшая сюда с хозяином из Москвы. Собака была смешанных кровей. Дмитрий Иванович думал, что в ней было что-то от охотничьего пса, и даже не подозревал, что примесей было гораздо больше. В собаке играли пастушьи отголоски, в чём Дмитрий Иванович с ужасом убедился несколько позже.
На одной из полян им встретилось небольшое стадо коз под присмотром сухонького старичка в татарской тюбетейке. Пёс, никогда в жизни не видевший стадных животных, насторожился, и вдруг кровь предков преобразила его. Кому, как ни ему, нужно было организовать этих рогатых, привести их к ранжиру, подчинить и дать им навек запомнить, кто есть хозяин? Он намётом побежал по краю поляны, оттесняя коз к центру. Испуганные козы, убегая от собаки, образовали круг, и вскоре всё превратилось в сплошное движение, направленное против часовой стрелки.
Мирные козы, не знающие иного понукания, как окрик старичка, потеряли рассудок, и теперь уже не было понятно, пёс ли их гоняет по кругу или они сами завели этот чудовищный механизм и не могут остановиться. Маленькие линзы их круглых глаз с продольным зрачком вмещали в себя всё безумие козьей души. Некоторые козы в бессилье падали и становились совершенно беспомощными, подняв кверху все четыре, перекрещенные между собой, ноги. Пёс упивался своей властью и не думал реагировать на запретительные крики Дмитрия, который тоже гонялся по кругу навстречу движению спирали в надежде поймать и остановить собаку. Пёс ловко, с неописуемой радостью, обходил его на бегу и не думал останавливаться.
По другую сторону мятущегося круга старик пытался ударить собаку палкой, но то ли дед был немощным, то ли пёс был более прытким, у него ничего не получалось. Он бил, промахиваясь, по своим же козам, заставляя их бежать еще быстрее. Перепуганный старичок тоже что-то кричал, но больше в адрес Дмитрия, потрясал палкой и грозил расправой со стороны хозяев коз.
- Шайтан, убери собаку! Коза молоко юк, секир башка тебе будет!
Наконец пса удалось утихомирить. Козы ещё дрожали от испуга, а Дмитрий доставал из кармана деньги, чтобы задобрить старика. Никогда ещё он не видел такой паники, хоть и представленной среди животных. Дмитрий даже не подозревал, что не пройдет и года, как ему придется столкнуться с другой – человеческой, страшной и такой же неуправляемой паникой.
Весной 1927 года Наркомздрав назначил Дмитрия Ивановича главным врачом одного из туберкулезных санаториев Крыма в Ялте. Санаторий был расположен на южном склоне Ялтинской яйлы, где воздух напоён одновременно альпийскими лугами, сосновым лесом и морскими испарениями. Фасад основного корпуса, террасу которого ограждала красивая балюстрада, переходящая на широкую, подковообразно охватывающую поляну, лестницу, представлял собой архитектурное чудо с колоннами и львами, и ничуть не увязывался с такой болезнью, как туберкулез.
Ощущение обмана усиливалось ещё и тем, что у большинства обитателей санатория на скулах рдел румянец и глаза на бледном лице лучились невиданным блеском, что рассматривалось врачами как признак тяжести болезни. Вся терраса была заставлена койками, так как пациентам предписывались целительный воздух, умеренное солнце и покой. Время для них текло неспешно, и за период лечения между больными создавались маленькие сообщества и компании по интересам. Неизбежно избирались персонажи для пристального внимания, догадок, анекдотов.
Дмитрий Иванович много работал. На нём лежали одновременно лечебные и хозяйственные заботы. Поэтому после утреннего обхода он выслушивал различного рода рапорты коллег - врачей, медсестёр, поварихи и прочего персонала, от которых зависела жизнь и комфортное существование санатория. Доктор очень скучал по своей семье, оставленной в Москве, так как перевозить в Ялту остальных членов семьи было ещё преждевременно из-за неустроенности домашнего быта. Домой он писал часто и с нетерпением ждал ответа.
«Дорогая Лиза, - писал он в середине июня жене, - приезжай, наконец, сюда подлечиться. Лучше в сентябре, когда будет не так жарко, как сейчас. А девочек оставь на попечение Веры Викторовны. Она прекрасно с ними справится, ведь дочери у нас совсем большие.
Ты не представляешь, какой удивительно целительный здешний воздух, не устаю поражаться. Народ здесь разный, но по большей мере общительный и вполне культурный. Землетрясения не бойся. Уже все позади. Да ты, конечно, читала об этом в газетах. Многие его здесь и не заметили вовсе, хотя было довольно забавно. Представь себе, я сидел в кабинете и делал записи в историях болезни. В какой-то момент вдруг почувствовал головокружение и поташнивание, что отнес, честно говоря, к перегреву на солнце. Сообразил истинную причину только когда зазвякали склянки в медицинском шкафчике. А потом заметил, что остановились часы. Разрушений, слава богу, никаких не было, так что землетрясение, оказывается, не так страшно, как мы его до сих пор себе представляли.
Так что ты, голубчик, приезжай. И хотя в море, скорее всего, я тебе не разрешу купаться, здесь есть, чем развлечься – прогулки по чудным местам, общество и целая куча собак, которых ты так любишь. Я тебя жду с нетерпением.
Поцелуй девочек и нижайший поклон Вере Викторовне. Твой Дмитрий.»
Лиза приехала в начале сентября на правах очередной больной. Она сразу влилась в здешнее общество, была общительна и жизнерадостна, кого-то подбадривала, кого-то утешала, выбирала попутчиков на прогулку, играла по вечерам на фортепиано и даже организовала ко всеобщему удовольствию театр. Словом, была душой компании и знала всех по именам.
Ночи, наступающие в Крыму всегда внезапно, были теплыми. Для Дмитрия Ивановича это были единственные часы свободы. Они с Лизой сидели над морем и наслаждались звёздной тишиной, тихим напевным шумом прибрежной волны, подмигиванием маяка, расположенного неподалеку, и говорили о скором переезде в Ялту всей семьёй и счастье быть вместе. Почти полная луна доброжелательно смотрела на них сверху и желала спокойной ночи.
В полночь Дмитрия разбудил странный звук, происхождение которого он не сразу понял. Это был нарастающий вой собак, доносившийся с разных сторон. В нём слышалась первобытная тоска по уходящей жизни и обречённость. Доктор вскочил с постели и бросился к окну. Под лунным светом всё казалось мирным и спокойным, но вдруг раздался громкий гул, а вслед за ним оглушительный грохот. Под Дмитрием задрожал пол.
На террасе царила паника. Больные, покинувшие свои постели, в ужасе бежали вниз по лестнице, не представляя, куда и зачем они бегут. Они останавливались на ступенях, перескакивали через упавших и продолжали бежать в сторону моря. Понятия «мужчина» и «женщина» вмиг стерлись.
- Лиза, - промелькнуло в мозгу, - где она?
Лизы не было. Доктор был в ужасе. Он понимал, что должен срочно что-то сделать, но что? Подземные толчки возобновлялись с огромной частотой, один сильней предыдущего. Обезумевшая толпа продолжала бежать по вибрирующей лестнице в неизвестность. Уличные фонари погасли, и только лунный свет, искажающий реальность, был единственным источником, освещающим землю. В этом свете бегущие в белом ночном белье вызывали друг у друга мистический ужас. Со стороны моря тянуло сероводородом, и сразу весь мир провалился в ад.
- Лиза-а-а!
Здесь ли она? Но Лиза не отвечала. Внезапно в доктора вцепились чьи-то костлявые руки. В приблизившемся изможденном и искаженном от ужаса лице он узнал Синельникова, одного из самых тяжелых больных.
- Доктор, - хрипел Синельников, надсаживаясь от кашля, - доктор, спасите! Остановите все это! Я же должен умереть от чахотки, а не от этого…От чахотки! Слышите? Вы не имеете права! От чахотки!
Безумные глаза Синельникова, его костлявые и мокрые руки, не отпускающие пижамы доктора, кровь, хлынувшая из горла больного, несмолкающий гул из-под земли, топот ног и крики о помощи внезапно отрезвили Дмитрия Ивановича, напомнили о долге перед теми, за кого он был в ответе.
- Синельников, голубчик, успокойтесь. Все это скоро кончится, вы останетесь живы!
И доктор устремился наверх, в свой кабинет, чтобы дозвониться городскому начальству и узнать о путях отступления и, главное, спасти списки больных. Дверь кабинета была распахнута и качалась на петлях, а из глубины комнаты на него надвигался шкаф. Доктор подумал о Големе. Тупое, безмозглое и безглазое, как глиняный исполин, чудовище, изо рта которого вываливались журналы и истории болезни, не падало, а именно надвигалось, шагало прямо на него. Дмитрий отступил. Шкаф, наконец, остановился. Лампа была разбита, хотя, наверное, она принесла бы мало проку, если бы осталась цела. Из вороха бумаг, разбросанных по полу, Дмитрий Иванович лихорадочно выхватил то, что показалось наиболее подходящим, и через минуту, показавшуюся вечностью, выполз на террасу, усыпанную стеклами и штукатуркой. Вывихнутые рамы торчали смятыми ромбами в проёмах окон. Последовало ещё несколько толчков.
- Лиза-а-а!
Наступившее утро обнажило ужасное зрелище. Повсюду валялись обломки балюстрады, сдвинутые с места и опрокинутые кровати, осколки стекла и бачки для питьевой воды. Согнутый пополам столб уличного фонаря напоминал шлагбаум. Сторожки охранника не существовало. Угол кухонного флигеля осел каскадом камней. Рядом стояла, рыдая, повариха. Ступени лестницы вздулись, как будто под ними пробежал гигантский крот. Дмитрий Иванович всё ещё держал в руках список больных, но самих больных не было видно. Только Синельников сидел на нижней ступени лестницы и бил себя руками по голове.
Доктор начал спускаться к морю. На берегу толпились люди. Многие из них направлялись в сторону пристани. На лопнувшей и покрытой узкими извилистыми щелями набережной лежали выпавшие из стен многих домов камни, какие-то железки, разбитая мебель, обрывки афиш и стекло, стекло, стекло, хрустящее порой под босыми ногами. Набережная была запружена не только людьми, но и различными повозками. Гортанно кричали татары, зазывающие за бешеную цену людей в свою арбу. Но далеко не всякий мог эту арбу нанять, потому что при себе не было денег. Многие все еще были в ночной одежде, но это никого не стесняло, так как каждого обуяла только одна мысль – убежать подальше от переживаемого кошмара. В народе носились слухи один другого тревожнее. Говорили, что завалило дорогу на Симферополь, и ни один автомобиль не может проехать.
К молу на пристани подошел пароход, но люди, томящиеся у мола, который был разорван продольной щелью, не могли на него сесть по разным причинам: не пускали на разрушенный мол, у людей не было ни денег, ни документов, пароход не мог причалить ближе и не хватало сходень. Давка у заграждения на мол усиливалась, раздавались крики и стон. Лизы в этой толпе Дмитрий не заметил. Её он обнаружил случайно на обратном пути в санаторий. Она сидела на груде камней, держась за опухшую ногу, и плакала.
- Лиза, Лизанька, я чуть с ума не сошел. Как ты здесь оказалась? Господи! Дай-ка ногу посмотрю…Нет, слава богу, перелома, только растяжение серьезное. Ну давай, понесу тебя.
Дмитрий поднял на руки свою хрупкую жену, которую так некстати пригласил в Крым, и стал медленно и осторожно подниматься вверх, обходя завалы камней, упавшие деревья и узкие трещины в земле. Лиза продолжала плакать.
- Меня как-то подхватило. Я не знала, что происходит. И эти люди…Я не могла вырваться из этой толпы, даже если бы я очень захотела.
Поднявшись в санаторий, Дмитрий Иванович обнаружил, что часть больных вернулась. Появились медсёстры и врач-ординатор, которые пытались привести территорию в порядок. Многие больные переоделись и слонялись по открытому месту, не рискуя больше входить в помещение. Синельников оставался все на том же месте и тоскливо смотрел на доктора. Через какое-то время появилось ещё несколько человек. Нужно было всех собрать и попробовать уточнить, все ли на месте.
- Главное, не поддаваться панике, - говорил Дмитрий Иванович как себе, так и сотрудникам. – Мария Петровна, - обратился он к поварихе, - попробуйте приготовить что-нибудь для людей. Только печку маленькую, походную, если она есть, вынесете наружу. И от кипятка держитесь подальше.
- Дмитрий Иванович, посмотрите, что с водой сделалось. Как я из неё что-нибудь варить буду? Совсем белая, как молоко…
- Это, наверное, известняк растворился. Поставьте воду отстояться, потом вскипятите. Другого выхода у нас нет.
Среди не находящих себе места больных обращала на себя внимание молодая женщина в красном. Она ходила по территории и кого-то искала, переворачивая камни и вещи.
- Кто это?
- По-моему, Фёдорова.
- А что она ищет?
- Своего ребенка. Дочь.
- Разве она приехала с дочерью?
- Нет. По-моему, одна.
Дмитрий Иванович уточнил в списке больных. Да, она приехала одна. Но так как дел у каждого было много, на Фёдорову внимания особенно не обращали.
За день повторилось ещё несколько толчков. Но, то ли они были менее сильные, чем предыдущие, то ли потому, что выстроился, наконец, порядок поведения в санатории, паника стала стихать, и больные даже радовались, что им предстоит ночевать на поляне, в объятиях лестницы, а не на террасе, не говоря уже о помещении. Люди стали разговорчивее, обсуждали планы, писали много писем. Кто-то решил твёрдо выбраться из Крыма, кто-то остаться и долечиться.
Подсчитывали деньги и пересматривали свою одежду и всё писали и писали письма, которые с большим опозданием прибудут по адресу. Пытались даже играть в карты, и только женщина в красном продолжала искать свою дочь. Под вечер она была в истерике. Дмитрий Иванович прописал ей бром и стал писать письмо ее матери: «…Я боюсь, что Ваша дочь серьёзно повредилась умом в этой ужасной обстановке. Поэтому очень прошу Вас организовать приезд сюда кого-нибудь из ближайших родственников с тем, чтобы увезти несчастную из Ялты. По-видимому, апогей землетрясения миновал, но для её состояния малейшего толчка достаточно, чтобы вызвать у неё сильнейшее обострение…»
Утром следующего дня выяснилось, что женщина в красном исчезла. Весь персонал и легкие больные были брошены на поиски, которые оказались безуспешными. Появились свидетели, видевшие её в городе среди развалин домов. На поиски ушло два дня, пока однажды, проходя по набережной, Дмитрий Иванович не увидел, наконец, женщину в красном на одной из уцелевших скамей. Она держала в руках изрядно потрёпанную куклу и расчёсывала её волосы рукой.
- Ну всё, Катенька, - донеслось до доктора, - завтра садимся на пароход и прямо к папе. Хорошо, я не стану ему рассказывать, как долго ты от меня пряталась, но уж ты, пожалуйста, больше так не шути…