"Однако прежде, чем девушка успела начать свою историю, я вынужден был её прервать.
"Послушайте, откуда вы знаете моё имя? Разве мы раньше встречались?"
Нервно поведя плечами, девушка ответила резко и с непонятным раздражением:
"Нет, не встречались, насколько я помню. Но вы довольно известный художник, я видела некоторые ваши картины, они ведь подписаны настоящим именем, не так ли?"
"Да, настоящим, но отчество..."
"Бросьте, – досадливо махнула она рукой. – Думаете, в современном мире так трудно добыть информацию? Вы хотите послушать мой рассказ или нет?"
Я вынужден был отступить. Признаюсь, в тот момент меня разбирало сильнейшее любопытство. К тому же мне нравятся разные истории, из них можно почерпнуть немало материала для творчества.
"Я весь внимание! Только сначала скажите, как вас зовут. Неудобно всё же, вы меня знаете, а я..."
“Меня зовут Маргаритой. Ну вот, и довольно с вас. А история, которая мне вспомнилась, когда я увидела этот дом, произошла давным-давно. По человеческим меркам, конечно. Я была тогда совсем маленькой... Странно, это действительно когда-то было. Мои родители очень меня любили... как говорят, души во мне не чаяли. И я, кажется, отвечала им взаимностью, хотя теперь трудно уже вспомнить, да и чувства ребёнка – они ведь совсем другие, их и описать-то трудно. Да, я определённо любила своих родителей, пусть теперь мне и кажется по-другому. И то, что с ними случилось, стало для меня потрясением, которое... В общем, лучше рассказать по порядку.
Мы жили тогда в N., в то время – да и теперь – это был довольно тихий, уютный город. В нём редко что-нибудь происходило, даже реже, чем здесь. Каждое маломальское событие обсуждалось не по одному месяцу... Конечно, ребёнком я об этом совсем не беспокоилась, у меня, можно сказать, было беззаботное детство. Но всё резко изменилось в один летний день… Знаете, странно, я даже не помню, какой тогда был месяц, кажется, июль, а впрочем… впрочем, разницы нет. У нас в городе было одно странное место. Мне оно представлялось зловещим, хотя теперь я понимаю, что это лишь богатое детское воображение. Представьте себе большую квадратную площадь, плотно заставленную торговыми стендами, а в самом конце её – старую пожарную каланчу, которую все называли Ратушей. Она нависала над окружающими зданиями и слегка кренилась, но, если вы входили на площадь с противоположной стороны, у вас создавалось впечатление, будто Ратуша выглядывает из-за угла, точно так, как вот этот дом выглядывает из-за деревьев. Каланча была очень старой, её давно не использовали по назначению, превратив в своего рода музей. Туда даже водили импровизированные экскурсии, хотя, по большому счёту, смотреть там было не на что. Но в тот день – я всегда избегаю называть его роковым, потому что терпеть не могу штампы, – мои родители решили подняться на Ратушу самостоятельно, без гида, и полюбоваться на вид, открывавшийся сверху. Они делали так раньше, во времена своего знакомства, и хотели, как я сейчас понимаю, оживить воспоминания о тех временах. Меня оставить было в тот день не с кем, поэтому я пошла с ними…”
Маргарита умолкла и некоторое время словно раздумывала, стоит ли продолжать. Я не прерывал молчания, хотя в голову мне приходили самые разные мысли. Видно было, что рассказ даётся ей нелегко: лицо её, и до того бледное, стало почти восковым. Мне оставалось лишь ждать, когда она заговорит снова. Прошло несколько минут, и Маргарита медленно перевела взгляд на мою едва намеченную картину.
“У вас красиво получается небо… – отметила она как бы между прочим. – В тот день небо было очень ясным, стояла ужасно жаркая погода. Помню, пока мы шли, я успела изрядно устать. Хотелось пить, и отец то и дело давал мне глотнуть из большой пластиковой бутылки, которую мы взяли с собой. Когда же мы подошли к Ратуше… знаете, как бывает иногда: появляется какое-то тяжёлое гнетущее чувство, будто вот-вот должно произойти нечто страшное? С каждым шагом, приближавшим нас к каланче, во мне нарастало это странное и совершенно непонятное для маленького ребёнка ощущение. У входа нас встречал смотритель. Помню, он ласково улыбнулся мне и попытался погладить по голове, я же отпрянула от него, как от привидения. Смотритель смутился, а родители попробовали обратить всё в шутку, но у них не слишком-то получилось. А потом… даже сейчас мне тяжело об этом говорить… потом меня охватил совершенный ужас. Понимаете, я я с н о , а б с о л ю т н о ч ё т к о , как будто мне показали короткий фильм, увидела, ч т о должно было произойти дальше. Я увидела, как погибнут мои родители… какой страшной, какой мучительной будет их смерть. Мне захотелось закричать, но даже этого я не смогла сделать… Пыталась что-то выговорить – напрасно. Меня в тот момент охватило полное оцепенение, я только смотрела наверх, в раскрытый зев Ратуши и не двигалась с места. Никто, конечно, не понимал, что такое со мной случилось, меня тормошили, тянули за руку, пытались что-то спрашивать, а я… я просто стояла. Но вместе с ужасом, вместе с болью за судьбу отца и матери у меня возникло и иное чувство. Я совершенно чётко поняла, что н е х о ч у погибнуть вместе с ними, что моя судьба – не их судьба, что, раз я всё равно не могу их спасти, то мне остаётся только упереться и ни под каким видом не подниматься наверх…»
Маргарита снова замолчала, и на этот раз пауза затянулась надолго. Солнце медленно опускалось за деревья, набрасывая на мой холст пёструю сеть теней. Я посмотрел на дом – он уже не казался мне живописным или загадочным, в нём как-то незаметно проступила литая тяжесть трагедии, окна мрачно нахмурились и потемнели. Безлюдность Старой усадьбы, столь милая моему сердцу раньше, стала зловещей, и я невольно поёжился, несмотря на теплынь. Молчание становилось невыносимым. Нужно было во что бы то ни стало услышать продолжение истории.
«И что же произошло потом?» – тихо спросил я.
«Потом… – протянула девушка, – потом… Мне и теперь непонятно, откуда в той маленькой девочке, которой я была, нашлось столько силы. Я наотрез отказалась подниматься, никакие уговоры помочь не могли. Просто встала столбом, и сдвинуть меня, не применив силы, было невозможно, а силу ко мне родители никогда не применяли, это стало одним из их принципов воспитания... У меня была надежда, что необычное и необъяснимое моё поведение наведёт их на мысль отказаться от восхождения на Ратушу... Но нет, желание вспомнить прошлое оказалось слишком велико, и они пошли, оставив меня на попечение смотрителя... Этот пожилой и, вне всякого сомнения, достойный человек, рассказывал потом обо мне много разных небылиц – уж очень большое впечатление оказало на него моё поведение в те ужасные минуты. Я его не виню, такова людская натура. Вопреки его заявлениям, маленькая девочка вовсе не с ледяным спокойствием слушала крики своих родителей, гибнущих в разыгравшемся пожаре. О, это было что угодно, но только не спокойствие! Когда я поняла, что мои давешние видения начали обретать черты реальности, когда огонь и вправду охватил несколько последних пролётов лестницы, по которой поднялись отец с матерью... во мне как будто всё обрушилось. Я не могла двигаться, не могла говорить, думать, не могла даже дышать. И самым ужасным была даже не гибель родителей (знаю, это прозвучит цинично), а осознание того, что я узнала будущее, которое оказалась не в силах изменить...».
«Их не спасли?» – автоматически произнёс я, понимая всю скорбную безнадёжность этого вопроса.
"Не спасли, – коротко ответила она. – Это было невозможно, не в тех условиях, и... я ведь в и д е л а , как они погибнут. Нет ничего страшнее, чем узнать, как всё произойдёт, и понимать, что твои действия бессмысленны, что тебе всё равно никто не поверит, даже если ты и сумеешь выразить словами свои предчувствия. А куда уж там выразить маленькому ребёнку! Надежды не было... Дальнейшее я помню очень смутно. Все эти люди, их лица, озабоченные, сочувствующие, испуганные... Потом появились мои приёмные родители, быстро удочерившие меня, и началась новая жизнь. Точнее сказать, так думали все остальные, но не я сама... Ведь я знала, что в тот день, когда отец с матерью погибли в Ратуше, их дочь перестала быть прежней, в ней поселилось нечто такое, о чём никому не следовало знать. Я носила это в себе почти двадцать лет, но сейчас силы мои на исходе. Мне невыносимо больше молчать, мне нужно с кем-то поделиться. Вы показались мне человеком, который способен меня понять, Николай Владимирович. Или, если не понять, то хотя бы внимательно выслушать. Потому что то, о чём я собираюсь сказать, напрямую касается вас..."
"Меня? – встрепенулся я. – То есть... в каком же смысле? Как это может касаться меня? Я вас вижу впервые в жизни, и..."
"Не спешите, Николай Владимирович, не спешите, – спокойно заговорила Маргарита, глядя как будто сквозь меня. – Поверьте, я желаю вам добра, потому и заговорила с вами. Видите ли, с того самого дня, когда погибли мои родители, у меня появился... дар, особая способность, называйте как хотите, в общем, я стала провидеть будущее».
«Вы… вы это серьёзно?..» – признаюсь, это прозвучало глупо, но ничего лучше мне в тот момент в голову не пришло.
«Более чем серьёзно, – кивнула Маргарита, – правда, предвидение моё было особого рода: я знала, какие испытания выпадут на долю человека и как ему предстоит умереть. Другими словами, мне были приоткрыты лишь то зло, те страдания, та боль, через которые ему предстоит пройти, а всё хорошее и радостное оставалось вне поля моего знания. Можете вы представить себе этот ад, Николай Владимирович? Смотреть человеку в лицо и знать, что на следующий день семья его погибнет в автокатастрофе; общаться с полной надежд на прекрасное будущее девушкой и видеть, что смертельная болезнь уже живёт глубоко внутри её организма; смотреть на счастливых молодожёнов и знать, какие страшные взаимные оскорбления и попрёки они будут бросать друг другу через каких-нибудь несколько недель… Нет, не стоит мне вам всё это рассказывать. Какой смысл? Я хочу сказать лишь о том… о той, что вам дорога. О женщине, с которой вы познакомились в прошлом году».
Нужно ли тебе говорить, какое волнение охватило меня в тот момент, когда Маргарита произнесла эти слова? Ведь ты хорошо знаешь, какое важное значение я придаю сохранению нашей общей с тобой тайны. И вот теперь вдруг оказалось, что некая девушка, которую я видел первый раз в жизни, находится в курсе наших отношений и, кажется, ещё многих вещей, которые ей знать не положено. Поэтому ты, конечно, поймёшь, почему моя реакция была достаточно резкой.
«О женщине? О какой женщине? Понятия не имею, что вы такое говорите! И вообще, кто дал вам право…»
Но Маргарита не дала мне закончить мою гневную тираду. Она махнула рукой, словно отгоняя надоедливую муху, и этот её жест как-то очень легко прервал мои излияния.
«Бросьте вы возмущаться, это неостроумно, – устало сказала она. – Видите ли, Николай Владимирович, вы плохо умеете лгать. Есть такие люди, и я их уважаю. По тому, как вы покраснели, можно сразу понять, что вам отлично известно, о ком и о чём идёт речь. Вы вступили в связь с замужней женщиной… нет-нет, не возражайте, вы же видите, что мне всё известно. Я вовсе не собираюсь вас судить, я давно избавилась от этой вредной привычки. Но, как уже было сказано, у меня есть способность провидеть будущее. И в этом будущем Татьяне грозит большая опасность… если точнее, смертельная. Уже через несколько недель она может стать жертвой убийцы…»
Наверное, при этих словах я страшно побледнел, потому что Маргарита прервалась и вдруг взяла меня за руку. Ладонь у неё была холодной, как лёд. И этот странный мертвенный холод неожиданно оказал на меня успокаивающее действие. По крайней мере, я сохранил способность рассуждать здраво – насколько это слово вообще применимо в подобной ситуации.
«Через несколько недель… я не понимаю… откуда вы так точно можете это знать?»
«Это совершенно неважно, Николай Владимирович, просто прошу вас поверить мне, опасность вполне реальна. Вы ведь знаете, что в городе действует маньяк, убивающий молодых женщин».
«Да, я слышал об этом… кое-что слышал. Но Таня… простите, Татьяна… почему она… может его заинтересовать? Я совсем не понимаю!»
«Здесь нечего понимать, – покачала головой Маргарита. – Этот человек – если можно назвать его человеком – действует, исходя из своих весьма извращённых идей. И Татьяна Васильевна отлично вписывается в ту схему, которую он для себя определил. Если не предпринять мер, она станет очередной жертвой. Я вижу это так же ясно, как сейчас вижу вас».
«Но разве, – пришла мне в голову новая мысль, – разве вы не говорили, что будущее предопределено и вы видите, как и когда человек должен умереть. Разве это возможно изменить?»
«Я вовсе не говорила о предопределении, вы неправильно меня поняли. Видения, а точнее – образы, которые приходят ко мне, являются отражением
в о з м о ж н о г о развития событий. То есть, если ничего не делать и пустить всё на самотёк, произойдёт именно то, что и должно произойти. Но если мы… если вы вмешаетесь в ситуацию, Татьяну Васильевну, я уверена, можно будет спасти».
«Хорошо, но что же… что же от меня требуется? И когда? Вам известен точный день и час?»
«Нет, этого я обычно никогда не вижу. Но с приближением события подробности начинают становиться всё более чёткими. Давайте договоримся так. Когда я почувствую, что ваше вмешательство необходимо, я дам вам знать и скажу, что именно нужно будет делать. А до тех пор – постарайтесь не говорить с Татьяной Васильевной на эту тему и вообще не подавать виду, что вам известно о грозящей ей опасности. Знаю, это будет нелегко, но таков единственный способ сохранить в тайне то, что сохранить необходимо…»
И я дал ей обещание ни о чём никому не рассказывать. О, у меня было такое состояние, в котором я пообещал бы что угодно, только бы это помогло защитить тебя! Затем Маргарита как-то незаметно исчезла, растворилась в сумеречном воздухе, и я не успел её спросить о многом, об очень многом. Однако в те минуты мною владели столь сильные эмоции, что я даже почти не обратил на это внимания. Все мои мысли были связаны с тобой… с тем невероятным, немыслимым кошмаром, который так неожиданно обрушился на наше счастье. Думаю, ты бы сурово осудила меня за легкомыслие и привела бы немало доводов в пользу того, что не стоило принимать на веру ничем не подкреплённые домыслы, что никто не способен провидеть будущее, что на меня оказала влияние сама атмосфера Старой усадьбы и таинственность, которой окружила себя Маргарита… Не уверен, что я нашёл бы какие-то возражения… Скажу лишь одно: я поверил этой женщине, поверил на интуитивном, эмоциональном уровне. Она говорила искренне, в том нет сомнения. Более того, мне и самому приходили в последнее время в голову странные образы и видения, о которых я бы не решился раньше рассказать даже на страницах этого дневника. Но теперь, когда самые страшные слова были сказаны, нет смысла прятать голову в песок: я видел твою гибель по чьей-то чужой воле, ощущал ту бездонную пропасть отчаяния, в которую она меня погружала. Сознаюсь, что до сей поры воспринимал эти картины лишь как плод своего слишком богатого воображения, как искажённое отражение собственного страха, страха потерять тебя. Однако теперь мне ясно, что и ко мне приходили отрывки из будущего, пусть не такие ясные и однозначные, как у Маргариты, но всё же достаточно откровенно говорившие о возможной опасности. И теперь, когда я уже вооружён знанием, когда угроза, пусть и смертельная, обрела некие определённые черты, у меня нет права на отступление. Я обещаю сделать всё, что в моих силах, дабы уберечь тебя и не позволить этому человеку, кто бы он ни был, покуситься на самое дорогое, что есть в моей жизни”.