«Хватит умничать.. Напиши
что-нибудь простое
и душевное»…
Максим Стрельцов
Такие слова сказал мне сын, когда узнал о моей работе над биографическим очерком «Исповедь отщепенца», где захотелось под лупой духовной науки рассмотреть главные события своей жизни. Это исследование оказалось кропотливым и долгим - но спешить некуда, закончу, если будет угодно судьбе. Не только эта ещё не написанная работа ему не нравится: он постоянно критикует и другие мои уже опубликованные очерки, статьи и эссе, но пытается их читать… Надеюсь когда-нибудь пробиться через скорлупу неприятия.
А пока по просьбе сына хочу представить здесь несколько отрывков из этой работы, три маленьких рассказа-миниатюры, имеющих как мне кажется самостоятельное значение. В них вспоминаю и благодарю людей, которые своими делами и своим участием украсили мою жизнь и помогли на моём жизненном пути. Почти все они сегодня на том свете, но, надеюсь, мои слова благодарности они услышат и там… Таких людей было много - родители и другие создатели моего генофонда, маяки, опоры, просветители, научные руководители, благодетели, спутники, всех их стараюсь упомянуть в «Исповеди» - здесь только некоторые из них...
Слово о бабушке Агнии
Подсчитал недавно: за время жизни я сменил 10 мест жительства, все в городе Москва. Первое место, где родился и прожил с родителями три первых семилетия своей жизни была Вековая улица дом 3, квартира 5. Это было московское родовое гнездо семьи Сосипатровых, откуда была родом моя мама Сосипатрова Елизавета Степановна (1921-2014). Вековая улица находится в старой части Москвы в районе бывшей Рогожской слободы, потом Рогожской заставы, где до революции жили в основном старообрядцы. И хоронили их недалеко на Рогожском кладбище. Сейчас на месте нашего дома общежитие студентов находящегося неподалёку Строгановского художественного училища. Для пожилого человека Москва местами становится трудно узнаваемой, но вековые липы на Вековой улице по-прежнему стоят и благоухают в положенное время…
До революции, видимо, в этом доме проживали мещане, скорее всего старообрядцы, а потом в него во время революции каким-то образом попали подмосковные крестьяне братья Сосипатровы - мой дед Степан с братом Иваном, Оба были из крестьянской семьи из деревни Голыгино Лопасненского уезда Московской губернии (недалеко от Серпухова). Их родители, крестьяне ещё крепостное право застали, в деде Степане его следы можно было легко разглядеть, да и сейчас это тяжелое наследие можно увидеть в менталитете русского народа...
Братья заняли весь второй этаж двухэтажного дома. Детей у того и другого было много, поэтому в двадцатые-тридцатые годы он оказался перенаселенным. Семья деда Степана занимала половину второго этажа дома и жила в отдельной двухкомнатной убого обставленной квартире с большой кухней окном во двор (мой любимый наблюдательный пункт: во дворе всегда происходило что-то интересное). В большой проходной комнате жили родители мамы, в дальней комнатушке с одним окном во двор (в сторону Добровольческой улицы) ютилась наша семья.
Мой дед по материнской линии - Сосипатров Степан Иванович (1894–1955) до войны, во время войны и по окончании её работал на металлургическом заводе Серп и Молот помощником сталевара около мартеновских печей с лопатой. Таким рабочим во время войны давали бронь, в армию их не призывали: стране и армии была нужна сталь. В аду не так жарко, как около мартеновских печей. За смену дед выпивал ведро подсолёной воды! А дома, возвратившись со смены, добавлял к этому ведру самовар чая! В последние годы жизни работал там же, но на более легкой работе.
Серп и Молот – это бывший завод Гужона, известного французского предпринимателя. Жестко обращался со своими рабочими. Известно высказывание Гужона о рабочих: русские рабочие в свободное время все равно ничем кроме пьянства не занимаются.
Дед Степан и бабушка Агния. Разве мы можем быть судьями своих близких?.. В каждом человеке есть своя загадка и разгадка её для ближних очень важна для понимания происходящего в кругу его родственников, для понимания своих поступков и дел. Не могу здесь не повторить - хотя и писал об этом в «Правде моей семьи» - своего открытия бабушки Агнии (довольно редкое имя).
Бабушка Сосипатрова (Габова) Агния Васильевна (1897–1967) – называла себя зырянкой (древнее название народности коми, относящейся к финно-угорской группе), родилась на севере России в краю, населенном коми в уездном городе Усть-Сысольск (с 1930 года город Сыктывкар). В настоящее время финно-угорская группа народов по всему миру насчитывает около 25 млн. человек: венгры, финны, мордва, коми и др. В переводе с греческого Агния – непорочная, чистая. Такое лицо у нее и есть на свадебной фотографии с дедом в далеком 1916 году, но и красивое простой красотой человека, выросшего на воле. Красивое, чистое и невинное.
Из Усть-Сысольска в молодости переехала в Москву. Корней ее открыть мне не удалось: в беспамятстве жил простой народ, без роду, без племени. Даже о ее родителях ничего не смог узнать. Поздно проснулся во мне интерес к людям, с самой бабушкой не удалось по душам поговорить, упустил я её... Но видимо, из крестьянского сословия она тоже была. Грамоту знала, но не более…
В Москве бабушка начала работать в книжном магазине Сытина уборщицей, наверное, на Старой площади или Никольской улице, где и познакомилась с дедом, служившим в том же магазине приказчиком. Хозяин магазина любил ее, звал Галей и отмечал за старание и честность: бабушка не раз возвращала хозяину найденные ею при уборке в магазине золотые монеты, которые тот специально подбрасывал в укромные места.
Интересно, как Парки, древнегреческие богини судьбы (Нона, Децима и Морта) прядут её нить, невидимой рукой направляя жизнь в нужную им сторону. Прядут собственно первые две, а Морта её обрывает, когда человек должен умереть. Выходит, что древние греки, имевшие прямую связь с богами это хорошо понимали. Иван Сытин, известный русский предприниматель и книгоиздатель стал судьбоносным человеком для маминой ветви нашего рода. Кроме мамы у бабушки Агнии и деда Степана было ещё четверо детей, но о них мы здесь не говорим. Получается, что создав своё дело и открыв книжный магазин в центре старой Москвы, подготовил тем самым место встречи Степана и Агнии. Если бы не он, эта встреча не состоялась и мамы, меня, моей сестры и наших детей не было бы на белом свете, объединения этих двух родов не произошла и вся эта история пошла бы по другим путям: Степан - по своему, а Агния - по своему с совершенно другими неведомыми последствиями. Поразительное открытие! Я сам потом подобным образом, сам того не ведая, выступил в такой роли, поучаствовал в судьбе моей дочери Лизы…
Бабушка Агния отличалась очень спокойным, доброжелательным, но похоже и своенравным характером и, как вспоминает мама, никогда не наказывала своих детей. И мама Елизавета Степановна пошла в нее. Приняла от нее эстафету чистоты и самоотверженности. А от мамы потом моя сестра Любашка и ее дочки… О неверности, об изменах я не слышал в наших семьях.
В этом имени магия и секрет женщин нашей семьи. Голова и лицо у нее были очень красивой формы - чистый овал, волосы темные. Довольно типичное лицо для женщин-коми. Бабушка всегда чисто одевалась и была очень опрятной в жизни. Глаза темные, карие, очень спокойные, но со скрытым страданием… Терпеливицы были. Смотрю сейчас на фотографии женщин-коми, особенно на старых фото - привлекательные, родные лица…
Деревня Новиково
Доброты Анна Яковлевна была необыкновенной. Ехали на поезде до станции Рассудово, а потом 10 км шли до деревни пешком. Очень хорошо помню ее спокойное доброе лицо, ласковый голос. Моя мама говорит, что она была очень похожа на мою бабушку Агнию Васильевну. Русскую печку, запах свежеиспеченного хлеба. Сваренные в самоваре куриные и гусиные яйца необыкновенной вкусноты.
Сохранилась фотография ее большого бревенчатого дома-пятистенки с палисадником. Простор вокруг: дом стоял на вершине покатого косогора. Хорошо помню двор этого деревенского дома с гусиной травкой, тропинку в огород и в поле, проселочную дорогу за огородами к речке со старой деревянной плотиной, где было хорошо купаться. Помню глубокий колодец на противоположной стороне деревенской улицы, куда я ходил за водой. Мимо колодца между домами тропинка спускалась вниз к деревенской речке. Узнал недавно ее название - Сохна, приток Пахры.
Дороги полевые, лесные, тропинки это одна из любимых тем моей жизни… Они очень влекут меня. Я их воспринимаю, как соблазн уйти куда-то, узнать, что там за следующим поворотом, а дальше что?.. Бывало очень трудно остановиться в этом познавательном движении. Особенно мне милы полевые дороги с их ветром, обдувающим тебя со всех сторон, и открывающимися далями и просторами.
Много лет спустя это стремление ещё сильнее проявилось во время моих автомобильных поездок в Эстонию, где испытал необычайно сильное чувство чистоты и свободы, - описал его в очерке «Путешествие в Азери», - а потом нашло себя в моих поисках и занятиях на завершающей стадии жизни… Жажда свободы одно из самых сильных но затаённых качеств человека, духовная потребность, которую редко кому удаётся удовлетворить при жизни. Много можно открыть в себе, если своевременно прислушаться и попытаться понять такого рода чувства.
Жажда свободы одно из самых сильных но затаённых качеств человека, духовная потребность, которую в современных условиях редко кому удаётся удовлетворить при жизни. За многие тысячелетия жизни людей в рабстве, под гнетом государства и многочисленных социальных ограничений это стремление ушло глубоко в подсознание человека, но у некоторых натур оно пытается вырваться оттуда: сильные личности периодически пытаются сбросить эти оковы и лезут на трудно доступные вершины, плывут в одиночку на лодках через океан, занимаются другими экстремальными видами спорта: там они получают тот адреналин, с которым постоянно жили наши далёкие-далёкие предки… Любое путешествие, ненадолго освобождающее человека от рутины каждодневной жизни, дарит нам суррогат этого великого чувства… Много можно открыть в себе, если своевременно прислушаться и попытаться понять такого рода чувства.
У Анны Яковлевны была корова, телята, овцы, свинья, гуси и куры. Дом начинал жить рано утром, когда по деревне собиралось стадо, деревня в 50-е годы была еще живая, скотины в домах было много, утром все животные собирались в стадо и пастух, щелкая кнутом, гнал стадо на пастбище. Вечером стадо возвращалось: от стада по деревне летела пыль, мычали коровы, блеяли овцы. По-моему, нет звуков на свете приятнее. Животных разбирали и загоняли на скотные дворы. В стойле доили корову. Детям давали по стакану парного молока. Это был великий ритуал. И все это было очень близко и приятно моей душе.
Это был огромный мир, питавший и лелеявший детскую душу. Жалко, что этот период в моей жизни был таким коротким. Но я до сих пор завидую людям, родившимся в деревне и у которых в деревне остались какие-либо корни. Это чувство было настолько глубоким, что я часто говорил, что я тоже родился в деревне и называл местом своего рождения и своей родиной деревню Новиково… Во все периоды жизни тяга к природе, к деревенской жизни была огромной и сейчас она осталась…
И она все-таки реализовалась, когда мы с Клавой уже на моем седьмом десятке жизни в 2005 году приобрели землю в деревне Московка Серпуховского и построили там дом. Ландшафты в районе Московки очень похожи на природное окружение деревни Новиково: там и там деревня расположена на возвышенном месте, через деревню протекает речка, вокруг поля и дали, рядом несколько церквей, наш дом в Московке также расположен на краю деревни… Хозяйка, у которой мы приобрели этот участок, назвала его «благославенным местом», и это правда…
Московка недалеко от тех мест (между этими деревнями около 20 км), где родился мой дед по маме Степан Иванович Сосипатров (деревня Голыгино). В начале войны в 1941 году Москву начали бомбить немцы и меня полугодовалого ребенка оторвали от материнской груди и с бабушкой Агнией отправили в Голыгино и там она летом 1941 года меня окрестила … Но в Голыгино от деревенской кормежки, от манной каши и коровьего молока я быстро запоносил и меня через полтора-два месяца уже синюшного вернули на излечение в военную Москву.
Когда ко мне в Новиково приезжал отец с мамой, мы часто ходили на Сохну утром купаться. За деревней ниже деревянной плотины разрушенной деревенской электростанции было живописное место для купания. С тех пор утренние купания в реках, прудах, озерах, в море одно из самых больших моих удовольствий…
Часто ходил на деревенскую конюшню: она была недалеко от дома на краю деревни. Меня тянуло к конюхам, лошадям, телегам… Мне очень нравилось гладить и трогать лошадей. Там среди полей с деревенскими ребятами и лошадьми была совершенно другая жизнь. С деревенскими ребятами я ладил. Там мне удавалось даже покататься верхом на лошадях. К слову о наследуемых родовых качествах: наверное мне эту любовь крестьянский сын дед Степан передал, а через меня она у моей дочери Лизы, живущей сейчас в Германии, проявилась, Вдруг лет десять назад, когда дети подросли, у неё там эта страсть пробудилась: стала лошадей держать, сначала одну, а потом другую купила, и почти каждый день с ними там занимается, ухаживает за ними, психологию их поведения изучила, верховую езду освоила...
Ходили с ребятами на гумно за деревней; там был свой особый мир, со своими запахами, звуками, особой тишиной, веялками с длинными приводными ремнями. Несколько раз за лето ко мне приезжали родители. Помню, один раз я выехал им навстречу с гумна в деревню верхом на лошади и так расскакался и расхрабрился, что прямо в виду родителей упал с нее. Вскочил с земли и, испугавшись, что лошадь убежит, схватил ее за хвост и стал удерживать. Родители за меня очень испугались: конь мог ударить меня копытом. Есть фотография, где около дома я в какой-то черной одежде и в кепке стою с моей любимой лошадью и держу ее за уздечку.
Мои родители так сроднились с Анной Яковлевной, что она предложила им вместе построить дом на ее участке, из двух половин на две семьи. Это был бы прекрасный проект, но у родителей тогда не было на это денег…
Деревня Новиково была довольно коротким периодом моей жизни, но след она в моей душе оставила неизгладимый. А атмосфера деревенской жизни и отношений между деревенскими людьми очень близка мне. Эта деревня стала для меня родной, очень расширила мой внутренний мир, определила одну из черт и стремлений моей личности.
***
Потом, изучая работы Доктора, узнал, что при правильном воспитании именно в это время (в 9-10 лет) у ребенка может проснуться чувство прекрасного, чувство удивления перед красотой окружающего мира и в последствии это может преобразить его жизнь. Удивление может породить стремление к его познанию и такая жажда действительно способна пробудить в человеке творческое начало и сделать жизнь насыщенной и интересной.
Похоже и со мной благодаря деревне произошло что-то подобное, она частично исправила урон, нанесённый мне в раннем детстве военным временем. Чувство прекрасного, красоты (извините за возвышенный слог) во мне присутствует, оно очевидно как постоянное стремление ведёт меня по жизни, многие это отмечали, а первый об этом сказал мой школьный друг Анатолий, подарив мне на день рождения альбом «Эрмитаж. Западноевропейская скульптура» с надписью: «Крошка, учитывая твою склонность к прекрасному и изящному. 11.03.61». Крошками мы звали с Анатолием друг друга в школьные годы…
Прекрасное, красота это не бытовые представления и категории, хотя они проявляться и в быту; в философии изучением всех форм проявления прекрасного занимается эстетика. Искусство и художники помогают человеку в их познании, являя нам в своих творениях живые образы прекрасного и красты. Это один из путей постижения божественного в природе и человеке. Наличие такого стремления в человеке говорит о присутствии творческого начала и склонности к постижению божественных тайн бытия и мироздания.
Если такого пробуждения не происходит, человек становится «оторвышем». Жизнь у таких детей-людей идет дальше, но они в ней ничего не находят. Это характерно для современной жизни, люди ничего вовне не находят; ведь будучи детьми они не научились находить в жизни прекрасное. Они стремятся найти лишь то, что обогащает сухое знание. Но они не находят скрытой во всем красоты, и связь с жизнью отмирает. За подтверждением этого наблюдения чтимого мною Доктора Штайнера, одного из учителей человечества, обладавшего даром духовного прозрения и видения сущности вещей, людей и явлений – основателя вальфдорфской педагогики, далеко ходить не надо. Таков путь современной культуры: отмирает связь человека с землей и природой.
Лёвушка и Зонтаг
Первые два года учёбы в институте очень сильно душевно всколыхнули меня. Самостоятельность, совершенно новая среда, новые друзья выпустили наружу всё, что дремало во мне. В это время много читал советских и зарубежных авторов, многое с подачи новых институтских друзей Льва Кербера Володи Зонтага. Лев был круглолицый, улыбчивый, компанейский и такой обаятельный и приятный в общении, что все близкие звали его Лёвушка. Он был на четыре года старше меня.
Лёвушка был из семьи московских интеллигентов с корнями, уходившими в дореволюционную Россию, и благодаря маме был в курсе всех литературных новостей, часто приглашал меня к себе в дом, познакомил со своими родителями: отец - Леонид Львович Кербер, советский авиаконструктор, доктор технических наук, заместитель А.Н. Туполева по оборудованию, потомственный дворянин, мать - Елизавета Михайлвна Шишмарёва, дочь авиаконструктора, генерал-майора Михаила Михайловича Шишмарёва; правнучка адмирала Андрея Ивановича Никонова, переводчица английской и французской художественной литературы. Таких людей я раньше видел только в кино. Их дом стал для меня гуманитарным факультетом университета… Сколько прекрасных книг прочитал я благодаря Лёвушке, полюбил прозу американских писателей, Хемингуэем зачитывался, сколько выставок, концертов и спектаклей посетил, сколько грузинских вин перепробовал, сколько московских ресторанов посетил, сколько смешных анекдотов выслушал!.. Лев Леонидович Кербер и его семья стали просветителями в моей судьбе. Низкий им поклон и вечная память….
Самое загадочное и восхитительное в атмосфере таких московских домов - а мне посчастливилось довольно часто бывать там и сиживать за общим столом - было то, что там сразу появлялось какое-то благоговение перед их хозяевами - это была аура носителей высокой культуры, внимал я им с глубочайшим почтением и пиететом… Они ничего не доказывали и не показывали, они были, они дышали, они курили, они говорили, они ели-пили… И сразу было ясно - это люди огромной культуры, побыть рядом с ними, общаться с ними - счастье … Это было магическое воздействие русского языка, их речи, их манеры общения…Такое воздействие - это одно из проявлений действия благородства людей и красоты человеческих отношений. Так действует красота на психику людей во всех её бесчисленных проявлениях. При этом спектр переживания красоты достаточно широк: от эйфории благоговения и восхищения, до восторга, экстаза и катарсиса…
Володя Зонтаг, красивый блондин с густыми кудрявыми волосами был художником-любителем и заядлым туристом, его отец работал ведущим конструктором у другого известного авиаконструктора С.В. Ильюшина. В доме Зонтагов я тоже часто бывал: там была немецкая чистота и порядок. Володя (умер в 2017 году) был большим эстетом, с ним мы много беседовали об искусстве, рассматривали художественные альбомы, смотрели слайды наших путешествий, он показывал мне свои акварели, любил придумывать различные живые картины для наслаждения красотой: на большом блюде заливал водой морские камушки и выставлял его на солнце, в условиях городской квартиры это было прекрасное зрелище, напоминавшее о морских просторах и покрытых галькой берегах. Потом, когда я стал заниматься фотографией, у меня появилось много таких фотоэтюдов…
Володя в моей памяти остался как неутомимый и очень опытный путешественник по суше и воде, с женой они часто плавали на байдарке по подмосковным рекам и речушкам. С ним, а потом в компании с его женой Ириной мы совершили много походов с ночевками в палатках на природе. Он везде фотографировал и потом делал из негативов слайды: где-то много их в семейных архивах его семьи осталось. Самыми запоминающими для меня стали наши походы после окончания института по Нерли и сплав на плоту и лодке по северной реке Вычегде, притоку Северной Двины.
Тянуло меня почему-то на родину бабушки Агнии, в республику Коми. Тогда я об этом не думал, само так получалось... Потом ещё раз был там уже с бригадой сплавщиков леса. В отпуск поехал с другом Володей Меркуловым на заработки. Берега реки зачищали от бревен после сплава, сильно я тогда там отощал. На золотое колечко заработал для своей второй жены Галины, хотелось её порадовать…
Пишу сейчас и сам на себя удивляюсь - сколько в своё время ездил, бродяжничал по полям, по лесам, по водам, легкий был на подъем... Тема путешествий по родной земле оказалась очень важной в моей биографии, одним из её лейтмотивов.
***
В начале учёбы в институте (МАИ) увлёкся романтической прозой Константина Паустовского. Шеститомное собрание его сочинений было моим любимым чтением. «Блистающие облака» с красивыми, умными героями, свободно путешествующими по южным городам были для меня символом вольной жизни. А сколько простых, обаятельных и по в своей простоте и увлеченности людей в его рассказах!.. Я чувствовал себя своим в их компании. Сам писатель называл романтическую настроенность характерной чертой всей его прозы. И эта настроенность оказалась очень созвучной моей душе. Волна его романтизма захлестнула меня с головой. Вдруг начал писать стихи. Появилось желание куда-то ехать, странствовать и что-то искать в неведомых далях. Планировали с товарищем пойти как странники пешком с котомками по степным шляхам юга России и Украины.
Последние два года третьего семилетия моего жизненного пути были чрезвычайно богаты событиями. В результате всех этих завихрений и романтических идей я не сдал экзамены за второй курс института. Пересдавать экзамены не стал, а вместе со своей группой по призыву комсомола уехал со стройотрядом в Казахстан на целину, на строительство коровников в совхозе имени Ю. Гагарина. Вернулся оттуда с грамотой за самоотверженный труд, но из института к великому огорчению родителей был отчислен за неуспеваемость. Такое случилось в 1961 году, когда мне было 20 лет.
После этого события меня пытались забрить в армию, но на комиссии в военкомате меня чудесным образом спасла от этой участи женщине-психиатр, которой я с большим чувством читал свои стихи, стихи ей видимо сильно понравились и она приняла решение «спасти личность от армии», так она сама мне сказала. Как это ей удалось я не знаю, но в армию меня не взяли и оставили на попечении родителей. Возможно я ей тогда психом показался, правда, разговаривала она со мной с большим интересом… Что за стихи я тогда писал и читал сейчас не помню и что это тогда на меня нашло не знаю, но стихов после этого не писал, а все написанные из памяти стёрлись. Однако здесь видимо всё не так просто, потому что эта страсть во мне пробудилась уже на седьмом десятке и я стал писать, но не стихи, а статьи о поэзии.
На попечении родителей после всего произошедшего жить стало тяжело: маме обещали квартиру от завода в новом доме, но для её получения нужно было отработать n-ое количество часов на стройке. Вместе с отцом мы эти часы отработали, а потом уже в апреле 1962 года, на 21-ом году, чтобы не быть для семьи обузой, устроился во второй мартеновский цех завода Серп и Молот газорезчиком, на завод, где когда-то около мартеновских печей работал дед Степан.
Проработал там до поздней осени. Сам металл газовой горелкой не резал, только учился, а в основном подтаскивал и устанавливал в нужную позицию отливки железнодорожных колёс, для того чтобы опытные газорезчики могли отрезать с отливок излишки метала. Скрашивала там мою жизнь довольно красивая крановщица, парившая над цехом на мостовом кране, помню её глаза, сияющие из кабины в полумраке цеха, и роскошную как у Софи Лорен грудь, выпиравшую из спецовки...
Вытащил меня из этого довольно мрачного места, походившего на преисподнюю, отец, сходивший на прием к декану 3-его факультета МАИ с просьбой о восстановлении меня в институте. Что он декану говорил не знаю, но думаю, что мой самоотверженный труд на целине по комсомольской путёвке тоже был принят в расчет. Снова оказался на втором курсе института, уже в другой группе с более взрослыми студентами и на этот раз все испытания и экзамены, наученный горьким опытом, до окончания института проходил и сдавал успешно. Блистать не блистал, но проходные балы всегда получал.
Вся эта история с институтом прекрасное подтверждение моего любимого крылатого выражения: Нас куда-то ведут, мы куда-то идём, а куда нас ведут и зачем мы не знаем… Здесь отмечу - потом это соображение пригодится для объяснения поворотов моей жизни - МАИ всегда готовил специалистов очень широкого профиля, которые могли работать не только по полученной в институте специальности: в каких областях маёвцы только не встречались. Лёвушка Кербер по этому поводу довольно грубо шутил: плюнешь на человека, а попадёшь на маёвца...
Осенью 1962 года, когда с помощью отца вернулся в институт, наша семья наконец обрела своё жилище в новом доме. Общему счастью не было границ: просторные, светлые комнаты, горячая вода, ванна - чудеса! Папе было тогда 50 лет, маме - 41, мне - 21, сестре - 12 лет. Плюс к этому времени у нас уже был обустроенный садовый участок (8 соток) с домиком. По советским понятиям это было огромное достижение для семьи, говоря о котором современные успешные люди конечно улыбнуться. Моя жизнь тоже на три года вошла в институтскую колею с напряжённой учебой, со старыми и новым друзьями.