Посвящается моей бабушке,
Серафиме Николаевне
Семья Старогорских мало напоминала семьи тульских дворян того времени. Род был старинный, но обедневший, так как папенька нынешнего главы семьи Николая Александровича совершил когда-то необдуманную сделку, в результате которой лишился почти всего своего состояния. И умер, оставив сыновьям Николаю и Сергею только дом небольшой в городе да маленькое поместье в Черненском уезде. Братец старший Сергей Александрович болен был, язвенные колики желудочные мучили его с младых лет. Он все на воды ездил заграницу, но не помогли ему ни воды, ни доктора заграничные, и скончался он в возрасте пятидесяти двух лет, не оставив потомства, так как и женат никогда не был. Так что Николай Александрович стал елинственным владельцем небольшого наследства. Имение дохода не приносило. Его использовали как дачу, в летнее время наезжая туда на неделю, другую, чтобы подышать свежим возлухом, да крыжовника поесть вволю, кусты которого занимали почти все пространство усадьбы. А поскольку никаких источников дохода у них не было, а семью надо было содержать достойно, то Николай Александрович служил в Контрольной палате, целыми днями пропадая на службе. Супруга его, Наталья Дмитриевна, занималась домом и детьми. Старший сын, Сергей, названный так в честь дяди и крестного, Сергея Александровича , в восемнадцать лет окончил гимназию с отличием и поступил в Московский университет, изучать юриспруденцию. В Туле, во время учебы в гимназии, подружился он с Алексеем Овсянниковым. Юноша не принадлежал к дворянскому сословию. Дед его держал лавочку, отец был учителем математики в четырехклассном училище для мальчиков, а сестра Алексея, Валентина, училась в гимназии вместе с Симочкой Старогорской. Они не были подругами, но относились друг к другу с симпатией. Наталья Дмитриевна, бабка которой происходила из княжеского рода, дружбу сына не одобряла. Но муж придерживался либеральных взглядов и о людях судил не по происхождению, а по достоинствам. Тем более, ему казалось, что спокойный и уравновешенный Алексей благотворно влияет на вспыльчивого и импульсивного Сергея…
Еще был один товарищ у них, Марк Ротман. Его отец был из разночинцев, получил хорошее образование и служил врачом. Оба товарища Сергея Старогорского с интересом поглядывали на его семнадцатилетнюю младшую сестру, Симочку. И не удивтельно. Девушка была необыкновенно хороша собой. Тонкие черты лица , серые огромные глаза, опушенные темными ресницами и волосы густые, длинные, необычного каштанового оттенка… Когда Симочка распускала их, они темным блестящим покрывалом накрывали ее всю до кончиков туфелек. Гордо поднятая головка заставляла думать окружающих, что Серафима Старогорская с презрением взирает на всех. Но это было не так. Симочка была маленького роста. И очень страдала от этого. Хотя сложена она была прекрасно, и ее тоненькая изящная фигурка выгодно отличалась даже среди высоких подруг. Поняв, что сын Сергей, и дома-то не очень внимавший маменькиным воспитательным беседам. выпорхнул из родительского гнезда, Наталья Дмитриевна все свои силы сосредоточила на воспитании дочери, мечтая сделать из нее барышню, подобную ей, в ее юные годы. Страстная любительница любовных романов, маменька рекомендовала прочитать их дочери, чтобы потом обсудить героиню и заодно что-то разузнать, о чем думает и о чем мечтает девушка. Маменька пыталась научить дочь вышивать, но все ее попытки непременно наталкивались на стойкое нежелание Симочки читать сентиментальные, слезливые истории. Она категорически отказывалась учиться вышивать и вязать крючком. Маменька во всем винила время; в новом веке вдруг дохнуло свободомыслием, безжалостно разрушая привычные стереотипы. А, может быть,- печально думала она, -это оттого, что дочь росла с братом подражая ему и восхищаясь им. Он всегда был для нее кумиром.- Вместо романов на столе у Симочки всегда лежал учебники химии, биологии и стопка медицинских справочников. Симочка страстно мечтала стать врачом. Маменька не одобряла ее мечту, но втайне надеялась, что дочь повзрослеет и расстанется с этими странными мечтаниями, как когда-то рассталась с куклами. Ее подруги по гимназии, Лиззи Широкова и Аннета Никитская, были типичными провинциальными барышнями. Они знали, что смысл жизни молодой девушки, это удачное замужество, и учатся они не для того, чтобы применить свои знания в жизни, а просто так принято, чтобы девущка их общества получила образование. Из товарищей брата Симочке больше нравился Марк. Высокий, темноволосый и темноглазый. он любил шутить и пел приятным баритоном романсы: «Гори, гори, моя звезда…». И у Симочки сладко замирало сердце. А Алексей был тоже во всех отношениях приятным юношей, Он много читал, писал стихи, но был очень скромен и застенчив, болезненно переживая из-за своего невысокого роста, за что друзья его в шутку называли «мальчик-с-пальчик»
В один из, на редкость, теплых декабрьских дней, когда маменька уехала к портнихе, папенька был на службе. а Поля ушла на базар, Симочка решила пойти в комнату к брату и выбрать что-нибудь из его книг, так как всю классику из библиотеки отца она перечитала, а любовные романы маменьки ее не прельщали. И хотя Сергей категорически запрещал входить к нему в комнату и очень сердился, когда она проникала к нему в детстве, но сейчас его не было, и девушка решила не только полистать его книги, но и посмотреть тетради, лежащие на столе. Ничего интересного для себя она не увидела и, испытывая легкие угрызения совести, подергала ящик стола, хотя и знала, что это «святая святых», и брат категорически запрещал это делать. Симочка и сама не любила, чтобы кто-то входил в ее комнату и трогал ее вещи, но любопытство пересилило. Ящик был закрыт, но маленький ключик лежал в фарфоровой карандашнице, и через минуту Симочка уже перекладывала тетради с непонятными записями, а потом наткнулась на пачку каких-то бумаг. Внезапный озноб охватил ее, когда она поняла, что это прокламации.
- Господи! Что это? - Прошептала она, без сил опускаясь в любимое кресло Сергея. - Подпольная организация - «Правое дело», - прочитала она на одном из листков. Дальше были перечислены фамилии участников. Кое-кого Симочка знала, это были бывшие гимназисты, которые учились с братом. Но были и фамилии незнакомые. Напротив нескольких, были пометки: «Оружейный завод» или «Ваныкинская самоварная фабрика».
«Обращение к русскому народу», - дрожащим шепотом читала Симочка, - «Политическая грамотность рабочих», «Совершенствование государственного строя», «Требования свободы слова, печати, собраний и союзов…» А еще там же были вырезки из газет «Голос», «Вестник Европы» и «Русская мысль».
Хлопнула дверь. Симочка услышала Полин голос и замерла. Она еще не придумала, что надо делать с Сережиными бумагами, но понимала одно, что брату грозит опасность, и его надо спасать Ведь отец каждый день за ужином рассказывал страшные истории о бунтовщиках, арестах и обысках. Схватив с полки первую попавшуюся книгу, Симочка вложила в нее найденные бумаги и тихонько приоткрыла дверь. Поля гремела чем-то на кухне и по своему обыкновению разговаривала сама с собой, - Что делается, что делается… А? Это подумать только, за фунт масла дерут пятьдесят шесть копеек. А на прошлой неделе я по сорок пять покупала…Фунт телятины двадцать семь... Что б у них руки отсохли! Ведь неделю тому назад пятнадцать копеек своёй рукой платила… Ох, отрыгнется им все на том свете, за жадность свою в котле адском кипеть будут… Севрюга соленая восемьдесят копеек фунт, где это видано… - Поняв, что прислуга занята подсчетами, Симочка проскользнула в свою комнату и замерла там, раздумывая, куда можно спрятать бумаги так, чтобы их не нашли, даже если вдруг будет обыск. И не придумав ничего лучше, засунула их в ящик комода под свое белье. Прислушалась, поняв, что Полин монолог превратился в диалог. –Подумайте только, Наталья Дмитриевна, сливки –пятьдесят копеек бутылка, а яйца-то, яйца, пять копеек штука, как будто они сами их несут, красная цена им две, ну, три копейки…- Хлопнула дверь маменькиной комнаты; видно и у нее закончилось терпение слушать Полю. Поля жила в их семье с Симочкиного рождения, была на редкость чистоплотной, очень честной, была привязана к господам, как к родным, но обладала одним недостатком. Она была необыкновенно говорлива. И ее бесконечные монологи умел пресекать только Николай Александрович. Мягко, чтобы не обидеть, он говорил ей, - Полинушка, так болит голова сегодня. Хочется посидеть в тишине. И заварите мне, пожалуйста, ваш волшебный чай с мятой. - Поля Николая Александровича боготворила, и после его просьбы в доме наступала тишина.
Сергей должен был приехать на рождественские каникулы, и вся семья с нетерпением ждала его приезда. И не только семья. Подруги Симочки по гимназии, Лиззи и Анетта, втайне тоже ожидали приезда красавца Сергея Старогорского и строили различные планы: катание на санях по улицам города, возможно, совместный поход в театр Томского, там, как раз, давали «Без вины виноватые», или игра в «фанты» и чай с Полиными пирогами в гостеприимном доме Старогорских.
Последняя неделя перед Новым годом промелькнула в суете. На помощь Поле была привезена из Тепляково Даша, выполнявшая там, в старом господском доме, обязанности и горничной, и кухарки. Да еще Тихон, дворник, относившийся к Николаю Александровичу с большим почтением, выполнял охотно все поручения барина.
Наконец, братец приехал, но после первых объятий и поцелуев, родные были разочарованы. Гость редко появлялся за общим столом, а больше пропадал где-то подолгу, или закрывался в своей комнате, говоря, что ему надо позаниматься и просил не мешать.
Перед уходом переодевался в косоворотку, поддевку и картуз (так одевались рабочие на тульских фабриках). А если маменька, сердясь, спрашивала, что это за маскарад, посмеиваясь, отвечал,- Я слышал, что что у вас здесь воришек много. Так вот и одеваюсь так, чтобы видно было, что взять у меня нечего.
Всех его ответ удовлетворял, и только Симочка, с замиранием сердца, смотрела ему вслед. Брат, очевидно уже понявший, что кто-то не только побывал в его комнате, но и взял из стола бумаги, молчал и только испытующе поглядывал на сестру, не задавая вопросов. Иногда приходили молодые люди, бывшие его соученики, закрывались ненадолго в комнате и уходили, стараясь быть незамеченными.
Наступило Рождество, с церковным звоном, елкой, подарками и запахом ванили от Полиных пирогов. К Сергею приходили Алексей и Марк, а Симочка приглашала подруг. И они катались на санях по Милионной, и по Киевской. Заезжали в кофейню на Воздвиженской, а потом, по берегу заснеженной Упы возвращались обратно. Весело было. Лиззи откровенно строила глазки Сергею, Марк развлекал девушек шутками или распевал проникновенно, - Живет моя отрада в высоком терему… - Алексей читал свои новые стихи, и все понимали, что посвящены они Симочке.
Ты от меня опять вдали,
Как вынести с тобой разлуку?
Поверь, что нет страшнее муки,
Так хоть привет мне свой пошли.
Гоню коварные мечты
И счастье сладких сновидений.
Ведь ты предмет моих молений,
Моя любовь, мой Ангел-ты!
Чтоб счастье наше не могли
Сгубить навеки злые люди,
Верь, что с тобой мы вместе будем,
Хоть мы с тобой опять вдали.
Все мило подшучивали над его влюбленностью, и на какое-то время Симочка позабыла о своих страхах. Праздники пролетели, а она так и не смогла поговорить с братом. Перед отъездом он обнял ее и грустно сказал, - Я все еще считал тебя маленькой, а ты выросла. Надеюсь, что ты будешь мне не только сестрой, но и другом.-
А потом наступило время подготовки к выпускным экзаменам, и все остальное как-то перестало быть важным. Маменька уже объезжала модные магазины и лучших портних города; пришла пора заказывать дочери платье на выпускной бал.
Весна была в разгаре, снег таял, по улицам бежали ручейки, но это не радовало жителей. В городе, где не было канализационных сооружений, весной стоял смрад, и каждую весну городское население страдало от заразных болезней; тиф, холера косили людей, как косой.
Поля, приходя с рынка, рассказывала всякие ужасы о том, что на Косой Горе вымирают от холеры целыми семьями. На улицах города все чаще провозили на телегах гробы, без всяких провожающих. За ними шли только странные люди в белых балахонах.
Николай Александрович, понимая, всю серьезность и опасность ситуации, решил отправить Симочку в деревню. Она возражала, говоря, что у нее совсем скоро экзамены, что она скучать там будет, что надо ехать всем вместе, так как им тоже грозит опасность, но папенька был тверд, и в ближайшее воскресение Симочка отправилась в старую усадьбу, в Тепляково. Вечером, накануне отъезда, она собрала все бумаги, которые вынесла из комнаты брата, и, потихоньку пробравшись в кузню, бросила их в печь. Поля, заставшая ее за этим занятием, поинтересовалась, что это она сжигает.
- Небось записочки от кавалеров? - посмеиваясь. спросила. –Не иначе, как Алешенька все про любовь пишет. Угадала?
- Ну, конечно, он, - ответила Симочка. –И откуда ты только все знаешь?
- Вижу. Не слепая. А парень-то хороший. И глаза у него добрые. Не то, что этот Марк; ему все хиханьки, да песни распевать. А душа –то темная. А твой-то, сурьезный, и любит по-настоящему, поверь моёй души.
- Да, ну, Поля. Зачем он мне нужен, такой смешной и маленький?
- И што с того? А ты-то велика, что ли? Недаром говорят: «Мал золотник, да дорог, а велика фигура, да дура»
Девушка засмеялась и убежала к себе.
А утром Симочка уехала.
Потом, вспоминая поспешное прощание, проклинала себя, что не сказала ни маменьке, ни папеньке каких-то особых добрых слов о том, как любила их, как дорожила каждым днем, каждым часом, проведенными с ними вместе.
Три недели, проведенные в усадьбе, пошли ей на пользу. Деревенский воздух разрумянил щечки, парное молоко, которое приносила каждое утро из деревни Даша, укрепило здоровье, но она, не получая третью неделю никаких вестей от родителей, начала волноваться и решила отправиться в город. Проезжая по городу, с изумлением заметила, что он был совершенно пуст: ни людей, ни экипажей, как будто вымер. Спросила у возницы, но он к разговору был не расположен и только буркнул в ответ, - Так, ить, холера, вота и берегутся.
Много раз потом Симочка вспоминала этот миг, видела его во сне, как подъехав к родному дому, увидела простые дроги, на которые люди в белых балахонах устанавливали два гроба. Несколько полицейских сдерживали небольшую толпу любопытных. В отдалении стояло три экипажа. Симочка спрыгнула с подножки, чтобы подойти ближе, но из одной коляски торопливо вышел жандармский полковник. Это был отец Анетты. Он взял руки Симочки в свои и торопливо заговорил, - Дитя мое, такое горе, такое горе…Ты прости, мы решили тебе не сообщать, чтобы уберечь тебя. Они умерли с разницей в одни сутки. - Сунув деньги вознице, который привез Симочку, отпустил его, и повел Симочку к своему экипажу.
- А Поля? - дрожащим голосом спросила она.
- Поли не стало уже две недели тому назад, - ответил он, помогая ей сесть в коляску.
Печальная процессия двинулась в сторону Всехсвятского кладбища. Полицейские разогнали любопытных, и только три экипажа ехали за дрогами с гробами. В одном ехали они, в другом два чиновника с папенькиной службы, в третьем-священник. За колясками клубилась пыль, из подворотен лаяли собаки. Симочка не видела умерших и потому не до конца верила в то, что произошло. Она молча сидела, закрыв лицо руками. Вдруг она поняла, что рядом нет никого из близких людей.
-Сережа... Почему нет Сережи? Разве он не приехал проститься? - спросила она.
Господин полковник вдруг раскашлялся и кашлял на удивление долго и еще дольше утирался огромным платком.
У Симочки вдруг замерло сердце. - Неужели она потеряла и брата?
-Что с ним? - прошептала.
- Он арестован. Но ты не беспокойся. Это может быть недоразумение. В доме был обыск. Ничего не нашли. Во всем разберутся.
На кладбище их не пустили. Симочка стояла за оградой и смотрела, как мужики в белых балахонах понесли гробы к открытой могиле. Эти похороны совсем не были похожи на те, на которых она однажды присутствовала, когда хоронили старую директрису гимназии. Тогда было много народу; целая процессия из экипажей. Дамы в шелковых платьях и накидках, в черных кружевах и перьях, бархатных шляпках с вуалетками, господа с траурным крепом на шляпах, море цветов… А сейчас… Она слышала, как стучат комья сухой земли о крышку гроба, и каждый такой стук невыносимой болью отдавался в ее сердце. Перед тем, как окончательно закончить свое скорбное дело, могильщики, похожие на призраков, в своих белых одеждах, высыпали в могилу мешок извести. Старичок –священник быстро проговорил молитвы, здесь же, за изгородью, помахал кадилом и, получив плату от полковника, торопливо полез в коляску. С кладбища они поехали к Никитским. Анетта обняла ее и увела в свою комнату, Симочка покорно последовала за ней, и только потом вдруг вспомнила, что у нее нет никаких вещей. Подруга успокоила ее, сказав, что у нее будет все необходимое. Несколько дней она просто лежала, у нее не было даже сил, чтобы встать и выйти к обеду или ужину. И только иногда, когда в комнату к девушкам заглядывал отец Анетты, спрашивала его, не узнал ли он чего-нибудь нового о Сергее. Но пока новостей не было.
Занятия в гимназии были отменены, но девушки начали потихоньку готовиться к выпускным экзаменам.
Дворник Тихон принес и передал два письма. Одно, коротенькое, от брата, где он просил прощения, что в такую тяжелую минуту не смог быть с ней рядом и выражал надежду, что скоро они увидятся.
Второе письмо было от тетушки, младшей сестры покойной маменьки, Веры Дмитриевны. Они с мужем жили в Москве, муж служил в министерстве путей сообщения, был намного старше жены и обладал преотвратительным характером: был скуп, ревнив, придирчив и раздражителен. Тетушка без позволения мужа даже булавку не смела купить. Детей у них не было.
«Ангел мой, Симочка! Сиротинка моя бедная! Ты прости, что мы с Вольдемаром не смогли приехать на похороны. Он был занят в министерстве, а меня одну не отпустил, так как это небезопасно. Пишу тебе, чтобы пригласить тебя к нам. Вольдемар, конечно, не любит в доме посторонних, но я умолила его, ведь я единственная твоя родственница. Муж еще очень зол на Сержа, что он из-за этих своих забав попал в неприятную историю, и Вольдемар опасается, что это может повлиять на его репутацию. Ты напиши, дорогая, когда приедешь, и тебя встретят. Но, разумеется, сначала надо сдать выпускные экзамены. Я написала Никитским и поблагодарила за то, что они приютили тебя. Прощаюсь, mon cher, обливаясь слезами о наших несчастных Натали и Николя. Храни тебя Господь. Вера.»
Несмотря на тяжелое душевное состояние, Симочка сдала все экзамены на «отлично», несмотря на уговоры подруг, категорически отказалась идти на выпускной бал и стала готовиться к отъезду в Москву. А перед отъездом побывала в своем доме. Никитский послал с ней слугу. С трепетом вошла девушка в осиротевший дом. Там было все перевернуто и пахло уксусом и серой. Видно еще не выветрился запах от окуривания. Она медленно обошла все комнаты… Все ценное из них исчезло. Маменькина шкатулка с драгоценностями была пуста. Сдерживая слезы, Симочка. взяв свой дневник и книгу по медицине, торопливо пошла к выходу, еще не зная, что уже никогда сюда не вернется.
Ранним утром слуга Никитских отвез Симочку на вокзал. Ехала она в купе третьего класса с жесткими сидениями. Полковник Никитский посчитал, что ехать не так уж долго и не стал покупать ей билет в первый класс. Всю дорогу она смотрела в окно, думая о том, что ждет ее впереди. Поезд прибыл точно по расписанию, но у вагона ее никто не встретил, несмотря на то, что Никитский телеграфировал дядюшке, Вольдемару Генриховичу, о приезде племянницы. Москва ошеломила девушку шумом и суетой. Пока она шла к выходу, ее толкали корзинами, баулами и мешками спешащие пассажиры. На площади, у вокзала толпы людей, экипажи, автомобили, чуть поодаль звенели трамваи… Симочка подумала, что она может потеряться в этой огромной толпе, и ей стало страшно. Но в эту минуту к ней подошел немолодой мужчина в форменной одежде.
- Вы, барышня - Старогорская Серафима Николаевна?
- Да, это я.
- Позвольте? - Он взял у нее вещи и повел ее, ловко лавирую между толпящимися людьми. Симочка поспешила за ним. Там их ожидал автомобиль. Ей раньше не доводилось ездить на авто, и она, с некоторой робостью опустилась на кожаное сидение. Водитель за всю поездку не сказал ни слова. Волнение не давало ей в полной мере насладиться поездкой, и красотой города. Скоро они остановились у красивого особняка, и спутник Симочки, все так же, молча, взял ее вещи, но повел ее не к парадному входу, а через арку к какому-то флигелю. Войдя, девушка сразу же попала в объятия тетушки. Симочка едва узнала ее, ведь они не виделись лет пять, не меньше.
- Mon cher! mon cher! Ангел мой! Как я рада, что ты приехала! Пойдем, я покажу тебе твою комнату. Ты, надеюсь, не будешь возражать, если будешь жить во флигеле. Здесь очень удобно, я выбрала для тебя самую лучшую, самую светлую и теплую комнату… Видишь ли, Вольдемар… он не любит… Надеюсь, дружок, ты не будешь в обиде… - Монолог тетушки Веры прервал лакей, появившийся в дверях и сообщивший, что барин, Вольдемар Генрихович. ждут Веру Дмитриевну и Серафиму Николаевну в своем кабинете. У тетушки Веры сразу сделалось виноватое и испуганное лицо, и они торопливо отправились в господский дом. Тетушка робко постучалась в кабинет мужа.
- Войди! - раздался неприятный и раздраженный голос.
Вера Дмитриевна вошла и встала у двери, опустив голову. Симочка попыталась спрятаться у нее за спиной, но хозяин кабинета тем же неприятным голосом скомандовал, - Серафима! Подойди сюда. - Симочка, как обучали в гимназии, присела в книксене. Но Вольдемар Генрихович подошел и, едва прикоснувшись холодными губами к щеке, что, по-видимому, означало родственный поцелуй, сказал, - Приехала? Ну, что ж, живи. Мне жаль твоих родителей, но, что делать- судьба. А этого, братца твоего, чтобы близко не было. Узнаю, что видишься с ним, поедешь обратно в Тулу, или в Сибирь вместе с ним. – И захохотал, обнажив крупные зубы, -Ха! Ха! Ха! - Потом повернулся к жене. -Ну-с, сударыня, сколько раз вам повторять, что вы своей глупостью можете навредить моей репутации? Это же вообще надо не иметь головы, чтобы племянницу-сироту поселить во флигеле с прислугой! Что будут говорить обо мне в обществе? Что у меня каменное сердце?! Запомните, что вы без моего разрешения не принимаете ни одного шага. Вам это понятно? - И повернувшись к Симочке, застывшей от страха и обиды за тетку, процедил сквозь зубы, - Ты будешь жить в доме, в комнате моей тетки, под лестницей; она умерла в прошлом году… Там тесновато, но, я думаю, что тебе места хватит. Все. Можешь идти. А вы останьтесь, - повернувшись к жене, сказал дядюшка. – Следует обговорить порядок ее поведения у меня в доме.
Комната в господском доме, которую выделили Симочке была намного меньше и темнее, чем та, что во флигеле, но не спорить же было с дядей. Маменька, помнится, как-то говорила, что Верочка очень несчастна в замужестве, что Вольдемар ужасный человек, жалела ее, но тогда Симочка не поняла, о чем идет речь и только удивлялась, что маменька с сестрой видятся крайне редко.
Через несколько дней следовало поехать в Московский женский медицинский институт подать документы. Она спросила дядю, как добраться, на что Вольдемар Генрихович ответил, что машину дать не может, и она прекрасно доберется на извозчике. Тетушка тайком дала ей немного мелочи, сказав, что у нее денег своих совсем нет, так как то, что муж выделяет на хозяйство, все тщательно проверяет до копейки и устраивает скандал, если вдруг не досчитается даже двугривенного.
До Кудринской улицы ехать было не близко, и Симочка с удовольствием разглядывала храмы, дома, люд, гуляющий или спешащий по своим делам. В институте, к радости своей, она встретила Валентину Овсянникову, младшую сестру Алексея, свою соученицу по гимназии Та тоже чувствовала себя стесненно среди столичных барышень, и они договорились держаться вместе. У них приняли документы и сообщили, когда следует явиться для сдачи экзаменов.
Симочка чувствовала себя почти счастливой; сбывалась давняя ее мечта. Она будет учиться и станет врачом. Огорчало ее только то, что от Сергея не было никаких известий. Но Валентина, которая часто виделась со своим братом Алексеем, узнала, что Сергея пока отправили в Самару под надзор местной полиции, и, пока неизвестно, оставят его там или отправят в Сибирь.
В начале октября начались занятия в институте. Профессора, читающие лекции, не делали никаких скидок на то, что студентки-девушки. Строго требовали глубоких знаний и не делали никакого снисхождения. Симочка очень старалась, ее хвалили и часто ставили в пример другим слушательницам. А весной начались и практические занятия. Когда их впервые повели в морг, некоторые девушки падали в обморок, кого-то рвало, и стало ясно, что врачами они стать не могут. Симочка тоже в первый раз переступила порог морга с трепетом. Как-то вдруг сразу вспомнились рассказы Гоголя и все Полины сказки про встающих покойниках и приведениях. Но ей удалось взять себя в руки, а потом стало так интересно, что уже было не до сказок.
Однажды, когда она после занятий вышла из института, кто-то окликнул ее, она оглянулась и увидела Сергея. Вскрикнув, повисла у него на шее. Он гладил ее по голове и что-то говорил, прося прощения за то, что не был с ней в такое ужасное время, а она ничего не могла говорить, а только плакала, плакала, как будто за раз хотела выплакать все слезы и за потерю родителей, и за тревогу и страх за него, и за то, что ей приходится жить в доме человека, которого она не любит и боится. Но она не жаловалась, просто плакала молча. Потом сказала, что ему нельзя появляться у тетушки Веры в доме, так как Вольдемар предупредил ее об этом, но Сергей сказал, что завтра уезжает в Самару, где и вынесут решение о его дальнейшем пребывании. - Да, вот еще что, - сказал брат, когда они остановились у обувного магазина «САПОЖОКЪ», и Симочка приостановилась, рассматривая в витрине изящные дамские туфельки и теплые сапожки на меху. - Я заработал немного денег, вот, возьми, купишь себе новые ботиночки.
Пора было расставаться. -Если ты сможешь приехать, то давай лучше встречаться здесь, - предложила она. Так и договорились. Но в тот вечер, Симочка, гуляя с братом по лужам в тоненьких ботиночках, простудилась и слегла с температурой.
Вольдемар Генрихович, плюс ко всем своим недостаткам, еще панически боялся заболеть, а потому запретил ей выходить из своей комнаты, а жене запретил навещать ее. Так что приходила к ней и приносила еду только кухарка Капитолина, которая, по доброте сердечной еще и лечила ее сама, принося ей то клюквенный морс, то сало топленое с медом от кашля. Симочка быстро выздоровела, но очень огорчалась, что пропустила занятия в морге. Впрочем, преподаватель ее успокоил и сказал, что она способная и наверстает пропущенное. А дома у них в последнее время, еще до ее болезни, все чаще и чаще дядюшка заводил разговоры о том, что племянница уже взрослая девица, и что пора ее выдать замуж. Симочка слушала эти разговоры, шутки, намеки спокойно, понимая, что они ведь не на Востоке живут, где невесту можно просто продать и купить. Но тетушка Вера, видимо, знала своего мужа лучше, потому что она вдруг заволновалась и стала говорить, что, может быть, у девочки уже есть избранник. Симочка посмеялась и сказала, что пока не окончит институт, никаких избранников не будет, и что, вообще, хочет остаться старой девой. Но дядюшка заводил этот разговор снова и снова, говоря о том, что они с тетушкой теперь в ответе за ее судьбу, их долг выдать племянницу за приличного человека, и что такой человек есть. У них в министерстве, в казначействе, недавно овдовел один очень достойный человек, который сделает ее счастливой. Будет выполнять все ее желания и капризы. Правда, неизвестно, как он посмотрит на то, чтобы она могла продолжать образование, т. к он ярый противник эмансипации и женского образования. Симочка тогда ответила, что так могут думать только первобытные люди. Услышав это, дядюшка злобно скривился. А потом она заболела, надо было догонять то, что пропустила, и она забыла об этих разговорах. В тот вечер она выпросила в институтской анатомичке ногу трупа, так как у нее был долг по суставам и сухожилиям. Завернула в клеенку и привезла домой, надеясь, что вечером напишет работу на заданную тему. Нога была забальзамирована, запаха не было, и оставалось только подождать, когда хозяева отужинают и отправятся в спальню. Но вдруг к ней постучалась взволнованная тетушка Вера и сказала, что у них сегодня гости, и чтобы Симочка оделась и спустилась в столовую. У девушки было только одно приличное платье, которое ей отдала Аннета. Симочка оделась и спустилась к ужину. За столом, кроме тетушки и Вольдемара Генриховича сидел толстенький приземистый господин неопределенного возраста, но было ясно, что он или ровесник дядюшки, а, может быть, и постарше. Огромную блестящую лысину обрамляли редкие рыжеватые волосинки.
- Моя племянница, Серафима, прошу любить и жаловать, -представил Вольдемар Генрихович. На лице его сияла предобрейшая улыбка, какой Симочка никогда не видела прежде у своего родственника. Толстяк вскочил, поцеловал ручку Симочке и шаркнул ножкой. Подали ужин. Мужчины, в основном, говорили о делах в министерстве, дамы изредка оценивали качество подаваемых блюд. Время от времени, Симочка чувствовала на себе оценивающий взгляд гостя. Ей это было неприятно, и она уже была готова попросить разрешения отправиться к себе, как вдруг двери широко распахнулись, и в столовую ворвалась русская борзая Альма, любимица хозяина. В зубах она несла какой-то сверток, завернутый в зеленую клеенку. Все засуетились, стали вставать из-за стола, Вольдемар закричал, -Что это за гадость? Альма, брось! - Но собака продолжала трепать сверток, пока не разорвалась веревочка, обвязывающая клеенку, и к ногам изумленных хозяев и их гостя вывалилась нога с синеватой пяткой и лиловыми ногтями. Тетушка вскрикнула и потеряла сознание. А у Симочки замерло сердце. - Господи! - подумала она, - Я не плотно закрыла дверь. Что теперь будет? - Альма, потеряв интерес к свертку, побегала по столовой, а потом выскочила за дверь. А Вольдемар Генрихович вдруг стал медленно багроветь, обводя взглядом всех сидящих за столом. Наконец, его взгляд остановился на племяннице.
- Вон! - Закричал он. –Вон. в свою комнату! А завтра, чтобы духу твоего здесь не было! - Симочка вскочила и побежала к дверям, слыша за собой стоны очнувшейся тетушки, рев разъяренного дяди и гомерический хохот гостя. Видимо его весьма и весьма позабавило случившееся. Еще она слышала, как дядюшка крикнул:
- Василий! Василий! Немедленно выбросить эту гадость на помойку!
Всю ночь она не сомкнула глаз. Так и просидела на кровати, обдумывая, что ей делать, и как поступить. Оставаться здесь она не могла больше ни минуты В Москве у нее знакомых не было кроме Валентины, но та сама жила где-то в пригороде, у дальних родственников, и вряд ли могла бы приютить Симочку. На рассвете Симочка собрала свои вещи и решила выйти из дома, пока все спят. В доме было тихо и только в кухне стучали ножами повар Семен и Капитолина. Симочка хотела пройти мимо. Но кухарка заметила ее и вышла, вытирая о фартук руки.
- Ну, что, милая, натворила делов? А я-то думала, выучишься, меня лечить будешь. Ты- то убежала ввечеру, не слыхала ничего, гость уехал, а барин с барыней ругалися до полуночи. Она плакала все и говорила, - Куды она пойдет, сиротинушка? - А барин рассердимши был сильно и все кричал, - Я не потерплю, чтобы у меня в доме кладбище устроили! Неблагодарная! Вся в своих бестолковых родителей. И брат у нее- бунтовщик! - А барыня опять рыдать начали. А когда они в спальню зашли, мне больше не слышно стало. Уезжаешь, значит? А деньги-то у тебя есть? Барин-то наш за копейку удавится. Давай-ка я тебе маленько…- и протянула ей немного денег, завязанных в тряпицу.
Но Симочка прервала ее, сказав, что у нее есть, брать деньги не хотела, но кухарка насильно вложила их Симочке в руки. Поблагодарив сердечно Капитолину, которая одна в доме относилась к ней по-доброму, Симочка навсегда покинула дом своих родственников. На извозчике доехала до вокзала, купила билет в четвертый класс, так как они были самые дешевые, и отправилась обратно в свой родной город. В вагоне была духота, народу было много, плакал ребенок, у кого-то в мешке визжал поросенок, подвыпившие мужики, курили и лениво переругивались, а она снова сидела у окна и едва сдерживая слезы, думала, - Куда я еду? Ведь никто, нигде не ждет меня. Маменька и папенька в сырой земле, Сережа, может быть, в Самаре, а, может быть, уже в Сибири… Так я ему даже письма не могу написать потому что, не знаю адреса.
Когда извозчик высадил ее у дома Никитских, ей навстречу вышел привратник, узнал ее и сообщил, что баре уехали всей семьей к родственникам в Петербург, «так как у барыни там брат живут, вот к ейному брату они и уехали».
Пока они разговаривали, извозчик уехал, свободного нигде рядом не было видно, и Симочка решила идти пешком, тем более, что Лиззи, ее подруга, жила не так уж далеко. Отец Лизоньки Широковой занимался продажей леса, был богат, но груб и неотесан, желая, однако, видеть дочь образованной дамой и мечтал выдать ее замуж за высокопоставленного сановника. Симочка видела его как-то раз, мельком, и почему-то не испытала к нему симпатии, хотя Лизонька была доброй и милой девушкой. На двери особняка Широковых висел на цепочке молоточек. Симочка, стараясь превозмочь свою робость, стукнула два раза. На стук вышел слуга, спросил, чего надо барышне. Симочка ответила, что она хотела бы видеть Елизавету Петровну Широкову; она ее подруга.
- Так Лизаветы Петровны нетути, - сказал он, - и Катерины Иванны, матушки ее, тоже. Они в Кострому уехамши. А вот Петр Евсеич дома, ежели хотите, я доложу.
- Нет, нет, - торопливо ответила девушка, я лучше в другой раз.
На город опускался вечер, и Симочка со страхом подумала, что скоро наступит ночь, а ей негде приклонить голову.
«Лучше бы я на вокзале осталась», - подумала. –Там люди кругом, полицейские дежурят, и не так страшно. - Но возвращаться на вокзал было далеко. Задумавшись она все шла и шла… И вдруг поняла, что стоит возле своего дома. На улице совсем стемнело. В окнах было темно, на дверях висел замок. Симочка поднялась на высокое крыльцо, присела на ступеньки и заплакала. Вдруг дверь дворницкой отворилась и с фонарем в руках на улицу вышел Тихон, дворник, который очень часто помогал им по хозяйству, а жена его, Настасья, была с Полей из одной деревни и по ее рекомендации часто приходила к господам убираться в комнатах. Стирала, гладила… Все делала аккуратно, и Наталья Дмитриевна была очень ею довольна.
- Эй! Кто там колобродит по ночам?!- крикнул Тихон и пошел к ней, освещая себе дорогу. – Чаво надоть у чужого дома?
Подойдя совсем близко, осветил ее фонарем.
- Барышня! Серафима Николавна! А вы чаво енто, тут, ночью… одна… Случилось чаво?
Не в силах ответить ему, Симочка разрыдалась.
- Ну, ну, чаво енто вы … Не надо, эдак-то.
И, взяв за руку, стал поднимать со ступенек.
- Пойдемте-ка, пойдемте-ка, вот сюды. Тихонько, здесь ступенечка. - так, приговаривая, он довел ее до двери в дворницкую.
Там, в маленькой кухоньке, жарко топилась печь и пахло едой. Симочка, со вчерашнего злополучного ужина не имевшая крошки во рту, почувствовала, что очень голодна. Настасья, увидев ее, всплеснула руками, - Барышня! Откуда вы? Ведь вы в Москве, на дохтура, говорили, учитесь. – Симочка ничего не ответила, и Настасья не стала больше расспрашивать, а проворно самовар поставила и стала доставать из печи чугунок со щами. -Давайте-ка, садитеся скорее, с дороги, небось, голодная. - Симочке, хоть и неловко было, но она охотно приняла приглашение, подумав, -Какое счастье! Она уже была не одна. Рядом были люди, знакомые, которых она знала с детства, и которые с добрым сердцем приютили ее у себя. -
- А я думаю, кто это там колобродит? С тех пор, как в дом воры забралися и пограбили, я присматриваю. А вы ночевать-то в доме будете, али как? У меня ведь и ключи есть. - сказал Тихон.
У Симочки замерло сердце от страха, когда она представила, что останется одна в доме, где умерли ее родители.
- Да ты что, старый! –набросилась на мужа Настасья. - Как она одна в пустом доме будет. Да ведь и не топлено и не убрано там. Нет, барышня, оставайтеся у нас. Вы не думайте, у нас чисто, я вам в горнице постелю.
Она ловко застелила кровать чистым бельем, взбила подушки и вышла из комнаты, притворив за собой дверь. А Симочка, быстро разделась и легла, как в детстве, уткнувшись носом в уголок подушки. А утром проснулась от вкусных запахов, быстро оделась и вышла в кухню.
- А чего это вы так рано? - Настасья, разрумянившаяся у плиты, доставала чугунок с кашей. - Кашу будете, барышня? Как у нас говорят: «Щи да каша, пища наша». Давайте-ка, умывайтеся, я вам полью. - Пшенная каша, распаренная в печке, и правда была хороша.
- А вы по делу приехали, али как? - спросила Настасья. Симочка не знала, что ей ответить и неопределенно кивнула. -А ежели хотите, можем на кладбище съездить и в церкву, свечечку поставить за упокой родителей ваших. Хорошие были люди.
У Симочки горло сжало, она, едва сдерживая слезы, подумала о том, что вот, простые люди, совсем чужие, проявляют участие, а родные никогда даже не вспомнили о ее горе и вышвырнули ее из дома, как ненужную вещь.
- Да, да, съездим, конечно, но сначала мне надобно сходить по делам, - ответила.
Симочка, подумав, решила отправиться в гимназию, так как вспомнила, что у них в классе сиротка была. Училась она за счет благодетелей, а жила с бабушкой на скромную пенсию, которую старушка получала за своего покойного мужа, служившего когда-то по почтовому ведомству. Бабушка с внучкой очень бедствовали, и директриса, сразу же, после выпускных экзаменов, дала ей рекомендательное письмо в земство Ефремовского уезда, чтобы она могла получить место учительницы в сельской школе. И Симочка очень надеялась, что ей, окончившей гимназию с отличием, госпожа Ветлугина тоже поможет.
Директриса встретила Симочку радушно, приказала даже принести в кабинет чаю, начала расспрашивать о жизни в Москве, об учебе… Но девушка отвечала односложно, и госпожа Ветлугина, поняв, что она не хочет рассказывать, прекратила свои расспросы. Тогда Симочка и обратилась с просьбой о помощи, и та тут же написала рекомендательное письмо в земство Богородского уезда. Поблагодарив и получив добрые напутствия и пожелания, Симочка отправилась в свое временное пристанище, к Тихону и Настасье. Ее уже ждали. Настасья застучала мисками и ложками, собирая обед. Симочка, рассказав им про свои планы, хотела в тот же день уехать, но хозяева стали уговаривать ее, не торопиться.
- Туды-то всегда успеете, а ведь надо на погост сходить, родителей помянуть, могилкам поклониться, - уговаривала Настасья. И Симочка согласилась. На следующий день отправились на кладбище. На обратном пути зашли в церковь, где поставили свечки «за упокой».
- Царствие вам, небесное, мои дорогие, - прошептала Симочка.
День опять клонился к вечеру, и Настасья снова уговорила девушку остаться.
- Куды, на ночь-то глядя, в таку дорогу. Не дай бог. С утречка и поедете.
А утром Тихон встал раненько, нашел извозчика, сторговался, чтоб довез подешевле. И они с Настасьей вышли проводить барышню. Настасья, подала ей большой узел.
- Что это? - спросила Симочка, - что вы, не надо ничего.
Но Настасья, положила узел на сидение, сказав, - Ничего, ничего, тама все пригодится, на чужой-то сторонушке. - Перекрестила ее, уголком платка вытирая слезы. Симочка обняла ее, тоже едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Тихон смущенно покашливал, и приговаривал, - Барышня, вы, енто, ежели что, то завсегда к нам. -Уложил ее вещи, подсадил и строго приказал извозчику, - Ты там смотри! Чтоб барышню в аккурате довез! - Извозчик дернул вожжами, и коляска покатилась по булыжной мостовой. Ехать было не близко, и Симочка, вставшая так рано, подумала, что подремлет в дороге. Но что-то не дремалось, а все думалось, как там все будет на новом месте, как сложится ее новая жизнь? Снова и снова вспоминала этих добрых людей, у которых провела две ночи. В земской управе седенький старичок, в пенсне, прочитав письмо директрисы гимназии, сказал, что госпожа Старогорская очень даже кстати приехала, так как в Горелово, небольшую деревеньку, требуется учительница, правда школе нужен ремонт, печку надо перекладывать, крыша течет, а денег нет, но, может быть, сельский староста договорится с жителями, чтобы можно было проводить уроки у кого-нибудь в избе.
Жалование ей было положено 260 рублей в год. Извозчик, привезший ее, уже побывал в трактире, что был напротив, выглядел повеселевшим и согласился отвезти ее в Горелово, но сказал, что надо бы добавить плату, так как дорога там уж больно битая и топкая. Симочка пересчитала оставшиеся деньги, их осталось совсем мало, но понимая, что ехать все равно надо, отдала вознице почти все, надеясь, что в деревне договорится с кем-нибудь, чтобы ей кормили в долг. Дорога и правда была в ямах и колдобинах, но, с горем пополам, все-таки доехали. Кучер. сказав ей, что у него здесь живет свояк, отправился к нему переночевать, а Симочка пошла к сельскому старосте, что бы и ее определили к кому-нибудь на постой. Старостой оказался суровый старик. Не выказав к ней никакого почтения и интереса, сказал, что ключи у Агафьи, которая убиралась в школе, и пусть барышня к ней идет, она ей все и покажет. Покосившаяся избенка Агафьи была рядом с школой. Она оказалась высокой костистой и крепкой старухой. Взяла ключи и повела новую учительницу в школу. Это была тоже обычная крестьянская изба, с маленькими окошками, забитыми досками. Открыла дверь, и, когда они вошли, Симочка увидела страшное запустение: пыль, грязь, углы, затянутые паутиной, мышиный помет и на полу, и на столе… Угол печки обвалился, на потолке зияла дыра, сквозь которую было видно небо, а на полу еще не высохла лужа после недавнего дождя.
- Как же здесь дети учатся? - спросила девушка.
- А оне и не учатся. Старая-то учительша померла, а потом не было никого. Кто же сюды поедет? - ответила Агафья и повернулась, чтобы уйти.
- А как же я? - тихо спросила Симочка - Где я буду жить?
- Енто не моя забота, староста должон на постой определить, - ответила Агафья и захлопнула за собой дверь.
Симочка устала, замерзла и хотела есть. Она надеялась, что завтра все изменится, что староста, или Агафья, найдут ей жилье, что. может быть, кто-нибудь починит крышу… Но эту ночь ей предстояло провести здесь. Хотя ночь еще не наступила, а был только вечер, совсем стемнело, и в дыру на крыше стали видны бледная луна и звезды. При этом призрачном свете Симочке удалось рассмотреть, что посреди избы стоял большой стол, сбитый из не струганных досок, а по бокам две длинные лавки, на которых, по-видимому, и располагались ученики. Надеясь, что добрая Настасья положила ей в узел что-нибудь съестное, девушка развязала его и начала нащупывать содержимое. Нащупала что-то мягкое, теплое… Носки, рукавички, теплый платок… Опять с благодарностью вспомнила этих добрых людей. Нащупав мешочек с съестным, Симочка извлекла его и по запаху поняла, что там хлеб, сало и еще что-то. Ножа у нее не было, и она отломила кусочек от краюшки. Но запах хлеба, видимо, почувствовала не одна она. Вдруг в углу раздался шорох. Она напряглась, подумала – «Крыса?» Крысу она видела однажды, недалеко от гимназии; мерзкая тварь перебегала дорогу, волоча за собой длинный голый хвост. С тех пор прошло немало лет, но Симочку и сейчас передернуло от омерзения. Быстро взобравшись с ногами на стол, прижала к себе узелок с припасами. Но шорох был совсем тихим, как будто сухой листок прошелестел от сквозняка. Присмотревшись, она увидела, что это мышка, торопливо перебирая лапками, бежит к столу, по ножке карабкается наверх, и вот уже она на краю стола замерла и со страхом поглядывает на Симочку своими глазками-бусинками. Многие подруги ее по гимназии рассказывали, как они боятся мышей, как падали в обморок, увидев их… Но Симочке почему-то не было страшно. Она даже подумала, что теперь не одна, и мышка эта - единственное живое существо, разделившее ее одиночество. Она отломила маленький кусочек хлеба и положила его подальше от себя. Мышь проворно схватила его, но есть не стала, а тем же путем спустилась по ножке стола и, тихо прошуршав, скрылась в норке. - Наверно, у нее там маленькие мышата, - подумала девушка и, поплотнее завернувшись в пальто, решила подремать. И ей это почти удалось, но вдруг в сенях кто-то затопал. Она даже испугаться не успела, потому что Агафья, а это была она, от дверей запричитала, - Так вы, барышня, чаво, всю ночь тут решили просидеть в холоду-то? Али мы не люди, али у тебя языка нету, сказать, что ты, мол, тетка Агафья, возьми меня к себе. - Все это говоря, она стащила Симочку со стола, схватила ее саквояж и, подталкивая в спину, повела к своей избушке. Девушка шла, недоумевая, что это вдруг случилось, и почему неприветливая старуха так изменилась. Откуда же ей было знать, что кучер, везший ее из города, рассказал своему свояку и его супружнице, что «привез новую учительшу, барышню, а дворник, который нанимал-то, успел поведать, что барышня очень несчастная, сиротинушка, родители у нее померли от холеры в прошлом годе, брат арестован, а в Москве, где она училася на дохтура, родственники, видно, ее шибко обидели, вот она в учительши и подалася, чтоб свой кусок хлеба заработать.» Приезд нового человека в такое захолустье, и так всегда событие, а если о нем еще что-то и узнали, то душа требует срочно новостью поделиться. И супружница, оставив мужа с гостем, побежала к Агафье; та была ей кумой, чтобы рассказать новости, а, главное, узнать и выведать что-нибудь еще. Вот поэтому Агафья, пожалев бедняжку, и пришла за ней. В избенке пахло чем-то кислым, но было тепло. Хозяйка предложила картошины, сваренные в кожуре, сказав, что ничего больше нет. Симочка выложила из узелка хлеб и сало, чем совсем раздобрила хозяйку, сама есть не стала и полезла на печку, где ей Агафья предложила разместиться. Там лежал старый тулуп, было тепло, и Симочка, свернувшись клубочком, закрыла глаза. Опять судьба пожалела ее и послала ей и добрую бабку, и теплую печку… А на то, что мимо пробежали два усатых таракана, она даже не обратила внимания: Подумаешь? Мыши, тараканы теперь не пугали ее.
А наутро, выпив кружку молока с хлебом, новая учительница отправилась к старосте. Старик, увидев ее, хотел было спрятаться в сарае, но Симочка ловко ухватила его за рукав и строго спросила, когда будет переложена печка и покрыта крыша. Он мялся, говорил, что «средствов» нет. На что девушка ответила, что никаких «средствов» и не надо. Дырку в крыше можно досками забить, теми, что на окнах, а сверху соломой завалить, а на печку глины надо принести; так она сейчас ребятишек обойдет по деревне, и все вместе они глины нанесут, сколько надо. А если он не станет ничего делать, то она на него жалобу напишет сегодня же. Староста посмотрел на нее с некоторым даже уважением и сказал, что завтра соберет мужиков. А Симочка, повеселев, отправилась по домам собирать учеников. Побывала в семи избах; везде была страшная нищета. Матери встречали новую учительницу приветливо, но отпускать детей в школу не спешили. Ведь в некоторых семьях старшие дети нянчили младших, а в других им просто нечего было надеть и обуть. Но ей все-таки удалось договориться, что на следующей неделе начнутся занятия. Уставшая, но довольная, отправилась она к Агафье, подумав, что забыла поговорить со старостой о том, где будет жить сама. Проходя мимо школы, увидела, что там стоят трое мужиков. – Слава Богу! - подумала. Ноги она, конечно, промочила, но, подумала, что теперь ей это не страшно. У нее были теплые носки и печь с лохматым тулупом. Поев Агафьиных щей, залезла на теплую печь и почувствовала себя почти счастливой. А наутро, встав рано, удивилась, что Агафьи уже нет дома и пошла в школу. Все те же три мужика, завидев ее и сняв шапки, поздоровались. Доски на окнах были оторваны, на телеге были навалены соломенные снопы и жерди.
- Вы, барышня, не сумлевайтесь, - сказал старший, - мы дни за три-то справимси.
-А я и не сомневаюсь, - ответила Симочка. - Да только, какая же я барышня. Я учительница. Деток ваших буду учить. А зовут меня Серафима Николаевна, а вас как зовут?
- Меня-то? Степаном.
- А по отчеству?
-Ну, енто нам ни к чему, - застеснялся мужик,- мы ведь не баре какие.-Нет, вы скажите. Человек вы немолодой, значит вас надо звать по отчеству.
- Батьку Иваном звали.
- Вот и хорошо, Степан Иванович, будем знакомы.
Из дверей выглянула Агафья. В руках у нее была метла. Увидев Симочку, закричала, - Николавна! Николавна! Подь сюды! Тута книжки на полке лежат, так их оставить, али как?. – Симочка в ту ночь не рассмотрела всего, а теперь, зайдя, увидела, что мусор Агафья вымела, паутину обмела, а на полке действительно лежит стопка книжек, по которым старая учительница учила детей. Просмотрев, обрадовалась, ведь у нее не было никаких учебников. Дыру на крыше заделали, глины мужики привезли сами, но печку перекладывать не стали, а только подремонтировали, а когда затопили, и дровишки весело затрещали, девушка радостно захлопала в ладоши.
А еще через день она встречала первых учеников. Их было семеро. Шесть мальчиков и одна девочка. Симочка с грустью подумала о том, что у девочек с малых лет больше работы и всяких обязанностей по дому, а родители считают, что и учить их ни к чему. Агафья ее не гнала, наоборот, как-то сказала, что у нее избенка тесная, плохонькая… Старая-то учительша у Бабакиных жила, у них дом большой, только невестка недавно двойню родила, но можно еще с кем договориться, любой согласиться, потому что учительше дрова положены. На что Симочка ей ответила, что ей и здесь хорошо, потому что школа рядом, а потом выложила на стол последние деньги, что остались в тряпице, данные ей тетушкиной кухаркой. Хозяйка осталась довольна, отказываться не стала и убрала их за божницу. Ребятишки были послушные и любознательные. Через месяц их стало уже одиннадцать. Симочке нравилась ее работа; радостно было видеть, как ребята одолевают грамоту, охотно читают и решают простые задачки. В деревне к ней относились уважительно. Кормила ее Агафья тем же, что ела сама: пустыми щами да картошкой, но изредка на их столе появлялось несколько яиц, кружка сметаны или даже кусочек сала. Это родители, довольные успехами своих детей, через Агафью благодарили «учительшу». Время шло, но про Сергея она ничего не знала, и это очень огорчало ее.
И не знала она еще, что Валентина, встревоженная тем, что Симочка так долго не посещает занятия в институте, отправилась к ее родственникам, но там ее и на порог не пустили. а привратник сказал, что барышня тут больше не живут. Не зная, что и думать, она написала письмо своим родителям в Тулу, чтобы узнали; не вернулась ли Симочка домой. Те выполнили ее просьбу, но на двери дома Старогорских висел внушительный замок и не видно было никаких признаков, чтобы там кто-то жил, о чем они и сообщили дочери. Валентине приходили в голову всякие дурные мысли. Она решила, что Симочки уже нет в живых и отправилась к брату. Алексей хранил в сердце образ любимой девушки, но понимал, что она никогда не ответит на его чувства, и поэтому старался как можно больше загружать себя учебой, по выходным подрабатывал репетиторством и только иногда с грустью вспоминал о ней. Когда сестра поделилась с ним своей тревогой, молодой человек решил тоже начать поиски с дома ее тетушки. Но он задумал встретиться с кем-то из слуг. И ему повезло. Кухарка Капитолина, так как день был воскресный, возвращалась из церкви. Алексей подошел к ней, вежливо поздоровался и спросил про племянницу хозяйки. Опасливо оглядываясь, чтоб не увидел Василий, все, до мелочей, докладывающий барину, она рассказала ему про причину Симочкиного отъезда и предположила, что поехала она домой. Поблагодарив, он бросился на вокзал. Прямо с поезда поспешил к Никитским, надеясь, что Анетта знает что-нибудь про свою лучшую подругу. Но Анетты дома не было, она все еще гостила у родственников в Петербурге. Не теряя времени, он отправился к Лизоньке Широковой, но и там его ждало разочарование. Слуга сообщил, что Лизавета Петровна в Костроме готовится к свадьбе. А наутро Алексей пошел к дому Старогорских, размышляя, что же делать и как поступить, если девушки и там не окажется. Дом выглядел нежилым, и молодой человек, постояв немного, повернулся, чтобы уйти. Но в это время из дворницкой вышел Тихон, узнав Алексея, поприветствовал его, сняв картуз, - Серафиму Николавну ищете? Так нет ее здеся, уехамши они. Учительшей решили устроиться.
- А куда, не знаешь?
- Как же не знать-то, ежели мы сами с Настасьей ее провожали. В Богородское поехамши. Попрощавшись, Алексей побежал домой, чтобы срочно отправиться в дорогу.
А Симочка, дождавшись воскресения, пошла на речку постирать кое-что. День был холодный, ветреный, вода ледяная, но откладывать стирку было нельзя. Недалеко, на берегу, она увидела Варю, свою ученицу. Та была славная девочка, с толстой рыжей косичкой и веселым лицом, обсыпанном веснушками; сообразительная, она могла бы быть лучшей ученицей, но часто пропускала уроки, потому что в семье было шестеро детей, мал мала меньше, а Варенька была старшая, вот и приходилось ей и за няньку быть, и скотину пасти, и в огороде, и в поле помогать. Сейчас у девочки была большая корзина белья, которое надо было выполоскать в речке.
-Как же она дотащила сюда такую корзину? - подумала Симочка, - Надо будет ей помочь на обратном пути.-
Полоща рубаху, Варя наклонилась слишком близко над водой, поскользнулась на мокрой земле и, вскрикнув, упала в речку. Симочка оглянулась, но ни души поблизости не было. А девочка беспомощно била по воде озябшими руками, захлебывалась и даже кричать не могла. Крикнув «Помогите!» - Симочка прыгнула в воду. Холодная вода обожгла тело, на миг ей показалось, что она идет ко дну и уже не вынырнет обратно, но какая-то сила подняла ее наверх. Девочки видно не было, потом она показалась и снова ушла под воду. Девушка сделала рывок и схватила девчушку за косу. Одной рукой держала ее над водой, а второй гребла к берегу. Вытолкнув ее на берег. поняла, что сил больше нет и стала захлебываться. А девочка, с трудом села и стала звать на помощь. Что дальше было, Симочка не помнила, а когда очнулась, поняла, что это тот мужик, что крышу починил в школе, Степан Иванович, несет ее к Агафьиной избе. Он, оказывается, и вытащил ее из воды. Сознание то возвращалось, когда Агафья, Варина мать, и еще какая-то женщина, местная знахарка и повитуха, сажали ее в кадку с горячей водой, поили отваром, натирали чем-то, а потом закутывали в одеяло и в тот старенький тулуп, что лежал на печи. А потом она снова уплывала куда-то в темноту. Наверно туда, где были маменька с папенькой. Она даже слышала их голоса. Однажды услышала голос Алексея и подумала «Мы-то в раю, а он как здесь оказался?» А Алексей срочно привез фельдшера из соседнего села, который определил, что у Симочки воспаление легких. Когда он сказал, что дела совсем плохи, и девушка вряд ли выживет, Алексей не стал медлить, нанял извозчика, больную завернули в Агафьин тулуп, и он приказал гнать, что есть мочи, в город. Проводить молодую «учительшу» вышла вся деревня. Бабы плакали, мужики угрюмо молчали, и только Степан вытирал кулаком слезы хрипло повторяя,
-Ох, Николавна, Николавна! Она и робят любила, и к нам завсегда с уваженьем, и по отчеству. - А маленькая Варя дергала Алексея за полу пальто и, всхлипывая, повторяла - Дяденька! Дяденька! Она не помрет?! Спасите, ее, Христа ради! - Дорога была раскисшая, но, каким-то чудом, повозка быстро доехала до города. Алексей оставил Симочку у своих родителей. а сам помчался к отцу Марка, Семену Ароновичу, который считался одним из лучших докторов в городе. Врач и правда оказался кудесником; его лечение и заботливый уход матушки Алексея подняли девушку на ноги. Вся семья Овсянниковых относилась к ней, как к родной. Валя приезжала из Москвы, но говорила на отвлеченные темы, боясь расстроить подругу тем, что ее мечта стать врачом не сбылась. Бледная, похудевшая, Сима совсем не напоминала ту жизнерадостную и уверенную девушку, а скорее, маленького, испуганного ребенка. Всем, кто был рядом, хотелось обнять ее и защитить от всех невзгод. Но больше всех это хотелось сделать Алексею. Он так любил ее, но не смел ни словом, ни взглядом показать свои чувства. Отправившись в Москву, договорился с преподавателями Межевого Константиновского института, где окончил три курса, сдать экзамены по ускоренной программе. Сдал и почти сразу же ему предложили место в комиссии по землеустройству земской управы города Козлова Тамбовской губернии. Возвратившись домой, застал Симочку одну. Она обрадовалась ему, спросила, не узнал ли он что-нибудь про Сергея. Но Алексею нечем было утешить ее. А потом стала расспрашивать про его дела, и это вселило в него надежду. Он подошел, взял ее за руку. Тоненькие пальчики вздрагивали в его ладони.
- Симочка, мне надо сказать тебе что-то важное, - взволнованно начал он. Но она не дала ему продолжить. - Алеша, я знаю, что ты хочешь мне сказать. Ты предлагаешь мне стать твоей женой? - Пальчики сильнее задрожали, и она отобрала свою руку, - Что ж, я согласна, ведь ты столько сделал для меня. Ты спас меня от смерти…. - Но я не хочу, чтобы ты выходила за меня из благодарности! -Воскликнул Алексей. - Я так решила, - тихо сказала она и ушла в свою комнату. А вечером, за ужином, Алексей сообщил родителям, что Симочка оказала ему честь и согласилась стать его женой. Начались приготовления к свадьбе, но Симочка в них не участвовала и часто отказывалась выйти к ужину или обеду, говоря, что плохо себя чувствует. Это никого не удивляло, ведь совсем недавно она так тяжело болела. А на самом деле, она не хотела, чтобы Алексей и его семья, увидев ее покрасневшие глаза, догадались, как ей тяжело. Венчание проходило в храме Сергия Радонежского. Симочка попросила будущего мужа выбрать его, так как матушка при жизни часто посещала этот храм. На венчании был Марк. Но он вел себя странно, прятал глаза и скоро ушел. Валя пошутила, что он, наверно, тоже влюблен в Симочку и страдает от неразделенной любви. Но, она ошибалась. Анетта Никитская, которая не успела на венчание, так как вернулась из Петербурга только на следующий день, приехала проводить молодоженов, когда они уезжали в Козлов. Обняв Симочку, шепнула, что отец рассказал ей по секрету, как Марк, которому грозил арест, испугался и написал донос на Сергея, и поэтому ее брата отправили на поселение в Иркутскую губернию на пять лет. Потрясенная Симочка отшатнулась, - Нет! Этого не может быть! - Может, - грустно ответила подруга. Вспомнилась Поля. Мудрая женщина, мудрая и проницательная. Как она точно охарактеризовала друзей Сергея. Один оказался трусом и предателем… А другой… Симочка сняла перчатку и, взяв мужа за руку, слегка пожала ее. Он ласково взглянул на жену и тоже ответил легким пожатием. Паровоз прощально загудел, и вагоны покатились по рельсам, увозя Симочку в новую жизнь.