День рождения мамелюка
Посреди пустынного залитого солнцем двора, как бы отмечая эту середину, барахтаясь и надрывно крича, лежал навзничь голый ребёнок ... Вдоль чахлого редкого забора шли двое, рослые в белых спортивных костюмах, с оранжевым мячом. Явно спешили сквозь полуденный зной к жёлтому полю, голубеющему за ним морю. Чужие ..
«Надо сказать матери о ребёнке, - подумал он, - не дай Бог, схватит воспаление лёгких!» Матери он ничего не сказал, отошёл от распахнутого окна, вернулся к столу. Писал письмо, к ней, перемежая изысканный русский текст с англицизмами. На семнадцатой странице писал о том, как это у Наполеона: «Один всадник-мамелюк всегда сильнее двух-трёх французских кавалеристов, потому что искуснее, храбрее». «Если только он курд!» - ухмыльнулся он про себя.
Неделю назад из тюрьмы вернулся брат. Все деньги ушли на его встречу и свадьбу, ему уже была уготована жена - пятнадцатилетняя, слабенькая, худенькая. Она лежала в тёмной внутренней комнате на топчане. Вчера вечером её избил муж. Его самого не было дома. Отец на вокзале подрабатывает носильщиком. Мать возилась со стиркой ...
Сегодня его день рождения.
Покаялся?
Прогуливаясь по проспекту Руставели, я увидел живописную группу молодых людей. Явно приезжих да ещё с интересным лозунгом на их майках: «Евреи за Христа!» Они заговаривали с прохожими, были приятны в общении. Ещё то, что в руках у них были целлофановые пакеты. Они собирали в них мусор и выбрасывали его в урну. Среди них была девчушка, лет двадцати. Темненькая, с гагатовыми глазами. Она пинцетом подбирала окурки с тротуара. Как бы извиняясь, я заметил ей, что население неопрятно, и вот гостье приходится наводить чистоту. От неё узнал, что они приехали из Украины. В это время к нам подошёл её соратник. Юноша с ходу заговорил о догмах учения, которое представлял. Говорил, как проповедовал – нараспев. Потом остановился, посмотрел на меня испытующе и спросил, а не еврей ли я, может быть его идеи мне не нравятся. Я сказал, что в любом случае их дело служит добру, что они по-своему множат позитив. Тут я обратил внимание на сцену...
Посреди тротуара стояли двое – один из приезжих вёл доверительную беседу с парнем из местных. Молодой человек, грузин, был в смятении. Его взор потуплен, на лице отображалась внутренняя неурядица. Он был намного выше миссионера, сильно сутулился, может быть под тяжестью переживаний или свершенного греха. Ветиа завладел его рукой и произносил что-то душеспасительное. Я подумал, как может быть неладно в душе этого парня, доверился уличному исповеднику, смысл учения которого не до конца понимал. Того гляди, в другой раз падёт ниц при всем честном народе. Или, какой триумф для того миссионера из Украины с его своеобразным кредом - достучался до души смятенного прохожего, где-то в чужом городе...
У памяти есть такая особенность. Запоминаешь смысл в череде событий, но не всегда отдаёшь себе отчёт в том, какое из них просходило до, какое после. Так и с тем парнем получилось. Видел ли я его до или после его покаяния? Помню, что однажды, проезжая на автобусе мимо цирка, я рассматривал кучкующихся девиц лёгкого поведения. Известная в городе биржа. Потом в глаза бросилась удаляющаяся в сторону рощи пара. Она была ничего собой. Многим выгодно отличалась от дурнушек, что паслись в тех краях. Её клиент сильно напоминал мне того каявшегося парня. На его лице не было приличествующей ситуации похотливого выражения. Черты лица казались тяжёлыми от долгой тягомотной думы.
Толстушка
Я работал в институте. Мой кабинетик располагался на 4-м этаже. Он выходил окнами на грязный, пустынный внутренний двор. Каждое утро, отговорив утренние дежурные темы с коллегами, я в одиночестве поднимался на этаж. В последнее время сотрудники перестали приходить на работу. Те, кто наведывался, застревали этажом ниже, чаще в приёмной директора, играли в домино, сплетничая и попивая кофе. Я писал последний годовой институтский отчёт, которому суждено было пылиться на полке.
Чтоб как-то поддержать институт, начальство сдало в аренду разным офисам пустующие комнаты на четвёртом этаже. Из соображений экономии был отключён лифт, так что наверх приходилось подниматься пешком. Моя отдышка уже давала о себе знать.
Я сразу ощутил перемены. Жизнь на этаже забила ключом. Воцарилась какофония, живая энергия хаоса. По коридору в беспорядке сновала молодёжь. В круговороте лиц и образов хиппи мешались с йиппи. Сюда заглянули даже кришнаиты. Зачастили иностранцы.
В соседней со мной комнате уместилась неправительственная организация, которая занималась ни больше ни меньше как стратегией морального жизнеустройства, чуть дальше - филиал партии «зелёных», напротив –представители какой-то экзотической полу-религиозной секты. Кажется, к ним приходили в гости кришнаиты.
Ко мне постучались. Заглянула девчушка, почти подросток, большие серые глаза, энтузиазм во взгляде. Наверное, она утомилась, поднимаясь на четвёртый этаж. Не могла отдышаться. Она спросила, где на этаже располагается общество любителей творчества Марселя Пруста. Заинтригованный, я попытался продлить удовольствие от столь неожиданного «визита». Вспомнил, что моя жена как раз читает один из томов этого автора на русском. Сероглазая выказывала нетерпение, а я нудно продолжал выкладывать ей всё, что знал о Марселе Прусте. Об обществе же ничего путного сказать не смог. Чуть позже узнал, что в конце на этаже располагалось общество Оскара Уайльда. Видимо, кто-то перепутал авторов и по ошибке направил девочку на наш этаж.
Но главная перемена состояла в том, что пропала моя отдышка. Я легко поднимался пешком на этаж. Жена однажды заметила, что я стал предпочитать молодёжный стиль одежды, и что это её радует, так как ещё совсем недавно я не знал что такое стиль вообще. В другой раз она в ужасе воскликнула:
- Ты на карнавал идёшь или на работу!?
Но вот однажды...
В тот день я вымучивал одну формулу в докладе, когда моё внимание привлекли звуки суеты и паники. В коридоре явно что-то происходило. «Воды! Воды скорее! У кого есть лекарства?» - расслышал я в тревожном гомоне. Вышел в коридор. На полу навзничь лежала очень полная девушка. Бедная находилась в обмороке. Над ней склонился молодой человек, он пытался открыть ей рот и достать язык. Рядом на корточках сидел мужчина средних лет. Видимо, её отец, бледный, руки тряслись от испуга.
- Расходитесь, дайте воздуха, - крикнул я обступившим девушку молодым людям.
Но вот последовал идущий из глубины большого тела несчастной болезненный выдох. Девушка выходила из обморока. Видно было, как полегчало отцу. Он даже позволил себе раздраженно, с укоризной обратиться к дочери. Мужчина чуть ли ни кричал, что не надо было им подниматься пешком на четвёртый этаж. Знала ведь, как ей трудно будет это сделать. И главное из-за каких-то безделушек. Потом он смолк, и я увидел в его глазах слёзы.
Наверное, вспомнил, как долго готовилась дочь к визиту на этаж. Как крутилась перед зеркалом, подбирала наряды. Делала звонки подружкам. Ей не хотелось отставать от сверстников. Она упросила отца проводить её. Он не мог ей отказать, хотя приговаривал, что его присутствие может быть некстати.
Девушку подняли, усадили на стул. Она растерянно смотрела вокруг и виновато улыбалась.
Я зашёл в свой кабинет и попытался углубиться в свои бумаги... Но не получалось. Встал, подошёл к окну... Двор был по-прежнему запущенным. Я думал о той толстушке и её отце. Потом вдруг вспомнил, как я сам часто хворал в детстве, бывало, сидел на подоконнике и наблюдал за игрой детей на улице. Мать почему-то шпыняла папу за такое моё состояние. Он подходил ко мне, садился рядом, и мы вместе обсуждали происходящее на улице. Поглощенный наблюдениями, я ненароком поднял глаза и посмотрел отцу в глаза. Они были грустными.
Интерес к психиатрии
Я работаю журналистом. Однажды наведался к академику-психиатру. Он только-только вернулся с всемирного конгресса. Надо было дать информацию о его поездке. Получив её, я позволил себе несколько вопросов о фобиях. Просто полюбопытствовал. Учёный муж посмотрел на меня с нескрываемым подозрением и гадкой улыбкой.
- Это читателей интересует, а не меня лично! - поспешил я его заверить.
По дороге в редакцию я подумал: "Ты иногда рискуешь, проявляя интерес к психике. Можешь показаться неадекватным. Уж очень деликатная тема!"
Сегодня у меня есть повод вспомнить тот случай.
По заданию редакции я направился в психиатрическую клинику. В актовом зале проводилась презентация книги о художниках, которые страдали душевными болезнями. В качестве приложения к книге на презентации раздавали буклет с репродукциями их картин.
Я не рассчитал со временем и прибыл на место рано.
... День был чудесным. Первые дни осени. Покой и умиротворенность нарушала перепалка у окна аптеки, которая находилась во дворе клиники у ворот. Два молодых человека, явно наркоманы, истошно вопили и требовали таблетки. Аптекарь, видимо, отказывался отпускать им лекарство без рецепта. Тут же рядом у окна стоял один мужчина с интеллигентной внешностью. Выражение и цвет лица выдавали его душевное нездоровье. Видимо, аптекарь и у него спросил рецепт. Увы, его не оказалось. Буяны-наркоманы повинились. Один из них сказал, показывая на мужчину:
- Разве не видите, что он – человек порядочный. Ладно с нами, ему хотя бы дайте лекарства.
Аптекарь был непреклонен. Наркоманы отошли от окошка. Из их разговора я узнал, что они собираются попытать счастья в главном корпусе клиники. Один из них подозвал мужчину и предложил услуги. «Деньги вперёд! – отрезал буян. Получив сумму, оба парня направились по дороге через парк к корпусу, окруженному молодыми соснами. Опять стало тихо. Я наблюдал за мужчиной. Он сел на соседнюю скамейку. Сильно нервничал.
- Вы случайно не здесь работаете? - вдруг услышал я девичий голос. Поглощенный перипетиями у аптечного окна, я не заметил, как на скамейку, на которой сидел, примостилась девчушка. Должно быть, она тоже наблюдала за происходящим.
- Я слышала, что здесь проводятся лекции-семинары по психиатрии, - добавила она.
Девушка, лет 16-17, была красивой. Благородная бледность лица, крупные карие глаза. В руке она держала блокнот для записей и авторучку.
- Нет, - ответил я и потом добавил, – вы уверены, что точно в это время в этом месте проводятся лекции?
Я задал вопрос с невольной усмешкой, но потом спохватился - поймал себя на том, что тоже подвержен предубеждению, которое выказал во время памятного интервью академик.
Она неуверенно улыбнулась.
- Я первый раз здесь. Пришла по своей инициативе... - сказала она.
Мне показалось, что прийти сюда стоило ей некоторых усилий. Решилась-таки. Почему? Я испытующе глянул ей в глаза. «У ребёнка совершенно здоровый взгляд», - подумал я. У "неадекватных" людей он бывает тяжёлым, или в нём есть ажитация, а контрастом к ней - неподвижный зрачок. Так мне, непрофессионалу, казалось.
- Твои родители имеют отношение к медицине? – спросил я её, пытаясь начать расспросы издалека.
- Нет, папа – физик, а мама преподаёт в школе английский язык.
Тут мы отвлеклись. Появились те самые наркоманы. Ожидавший их мужчина подошёл к ним. Один из них отсчитал 10 таблеток («орешков» как он сказал). Затем парни направились в сторону ворот. Тот мужчина остался стоять озадаченный.
- Вы точно диазепам принесли? – спросил он им вслед.
- Конечно, санитар-барыга нам сказал, что это твой «пам».
Они скрылись из виду. А мужчина остался стоять в нерешительности. Потом он вдруг подошёл к урне, выбросил «орешки» и быстро удалился.
Моя собеседница смотрела на всё это серьёзно и опечалено. Я глянул на часы. Ещё надо было ждать. Решил прогуляться по аллее. Предложил девушке разделить со мной компанию.
На территории лечебницы было пустынно и тихо. Будто покой первых дней осени навеял на всех сон. В окнах корпусов, которые можно было рассмотреть сквозь листву деревьев, никого не было видно. Тут я обратил внимание на оживлённый гомон. Он доносился откуда-то снизу. Не останавливаясь, мы глянули туда. Ниже уровня аллеи чуть поодаль находилось барачного типа строение c решётками на стеклянной галерее. Можно было увидеть панораму палаты. Она была заставлена койками. У открытого окна стояли трое мужчин и курили. Они были в развесёлом настроении. Явно было видно, что эти пациенты попали сюда с перепоя. Наверное, с белой горячкой. Было слышно, как один из них рассказывал, как блевал после неумеренного возлияния. Чуть подальше от них кучковались другие пациенты - люди с обезображенными от идиотизма и приёма лекарств физиономиями, бледными и небритыми. Вперемешку стояли разные уроды, деревенские дурачки. Среди них можно было рассмотреть тбилисского уличного убогого – потешного дауна. Он, как и вся его братия, робко поглядывал на курящих и не обращал внимание на то, как мимо санитары за руки и ноги протащили заартачившегося пациента. Тот, видимо, уклонялся от процедур. Худой молодой человек, весь обросший щетиной согбенный безучастно сидел на кровати лицом к окну. На одной из коек с головой покрытый одеялом лежал некто, только руки были видны, выпростанные у изголовья. Все в поношенные халатах, даже те трое. Только один был в спортивной пижаме. Он стоял чуть сбоку у окна, по виду интеллигент, в очках. Смотрел тревожно. В глубине палаты вне зоны видимости угадывалась атмосфера мрачного бытия – оттуда время от время доносились болезненные крики. Вдруг сверху из-за нависших над аллеей абрикосовых деревьев послышалось ладное весёлое девичье пение. Оно доносилось со стороны женского отделения. «Эту пациентку распирает от эмоций» - подумал я. Один из курящих, мужчина с усами и пунцового цвета лица, пижама на распашку, прильнул к решётке и во весь голос одарил певунью цветастым комплиментом.
Я и моя спутница прибавили шагу. Наконец, я дождался начала мероприятия. Она вежливо попрощалась со мной и направилась к выходу с территории лечебницы. Я некоторое время провожал её взглядом. Необычная была девочка!
На презентации, когда гостям раздавали буклеты я подумал о ней. Захотел даже взять ещё один экземпляр, чтобы подарить ей. Вдруг ещё увидимся.
Тополя
Здесь было село. После того, как в этих местах построили маленький винный завод, населенный пункт «повысили» в статусе - деревня стала городом.
Не исключено, что по такому случаю на одной из улиц были высажены тополя. С того момента в городке её считали центральной.
Как известно, тополя из породы быстрорастущих деревьев. Через некоторое время они уже были выше любого здания города. Один из них закрыл вид на горы, которые раньше виднелись из окон моего дома. Но однажды порыв сильного ветра согнул дерево, и на время я опять увидел спокойный горизонт, горы. Порыв ветра продлился, тополь силился воспрянуть, его листья в панике трепетали.
По весне тополя пускали пух. Невесомая пушинка подолгу зависала в воздухе. В самой сердцевине её прозрачной плоти виднелся белый сгусток семени. По дороге в школу я поймал пушинку и выпростал из неё семя. Из него прыснула черная и вязкая, как тавот, жидкость. Испачкал себе белую сорочку. За что получил дома взбучку.
Осенью, к октябрю, в желтеющую крону тополей набивались воробьи, которые деловито чирикали. В лучах яркого солнца таяли кроны тополей и нашедшие в них приют пташки. В это время по улице на арбах крестьяне с окрестных деревень везли на завод виноград. Караван тянулся медленно и молча. Только поскрипывали деревянные арбы. Убаюканные дорогой и воробьиным гвалтом, жмурясь от солнца, крестьяне в полудремотном состоянии погоняли вялых волов. Те монотонно жевали жвачку и иногда лениво хвостами били себя по крупам, отгоняя назойливых мух. Местные мальчишки подкрадывались к каравану и воровали из огромных плетеных корзин кисти винограда.
Под вечер смолкали воробьи, из городка уходила последняя арба, ворота заводика закрывались. Улица оставалась пустынной и безмолвной. В сгущающихся сумерках её осеняло золото тополей. .. Кучки навоза напоминали о караване.
В городке отсутствовала служба озеленения, которая делала бы обрезку, освобождала бы тополя от сушняка. Со временем те обезобразились. Зимой они, нагие, походили на монстров. Снег навёл бы марафет. Но снег у нас выпадал раз в год и то на день-другой. Зимой обычно у нас дождит. Монстры мокли и терпеливо ждали летнего наряда.
… Но вот появилась служба озеленения. Она спилила тополя. Большое местное начальство распорядилось. Дескать, весенний пух аллергию вызывает.
Диспетчер
Наркоманы в то время были большой редкостью. Тогда их называли «морфинистами». Другого наркотика, кроме морфина, у нас просто не знали. Мне было лет пять, когда я увидел его впервые – очень худого молодого человека. У него была сильная дрожь в руках, голова дёргалась. Особенно запомнился сильно выдающийся кадык. Я с мамой сидел в трамвае, когда увидел его на остановке. Он громко, «по-свойски» общался с ватманом и кондуктором нашего вагона.
- Смотри морфинист! - шепнул я маме. Она строго посмотрела на меня и сказала, что он – очень больной молодой человек.
Должно быть, парень страдал от последствий церебрального детского паралича.
Через некоторое время я увидел его на конечной остановке трамваев, на Колхозной площади. Он сидел в будке, видимо, работал диспетчером. Все дела его – вписать в журнал время прибытия и отбытия трамвая. Когда мешкал кто-нибудь из ватманов, диспетчер выглядывал из будки и громко кричал, призывая водителя занять место и отправляться. При этом его приметный кадык вибрировал, а голова дёргалась.
... Бойкое место, снующие пассажиры, лязг трамвайных колёс, скрежет на вираже, когда какая-нибудь таратайка отправлялась на маршрут, и голос диспетчера запечатлелись в моей памяти. У будки всегда толпились водители и кондукторы. Этакая биржа. Народ был простой, и шутки у него были вульгарные. Мужчины задирали местных проституток, собиравшихся стайкой поблизости. Иногда эти биржи объединялись. Обычно диспетчер молчал и важно восседал на своём табурете.
К весёлой компании прибивался один инвалид, у него не было ног. Потерял их в детстве. Он являл собой скорбную особенность городов, где ходит трамвай. Этот тип был с характером. Он мог быть высокого роста. Однажды я проходил мимо и увидел, как он ударил правой рукой одну особу лёгкого поведения. Мужчина с усилием дотягивался до её лица и что-то говорил на армянском языке. Девица, сама неробкого десятка, сохраняла сдержанность и достоинство и почти не сопротивлялась. Она смотрела на него сверху и что-то ему выговаривала, пыталась урезонить.
- Если хочешь, спросим у Сандро, - сказала она на грузинском языке и показала глазами на диспетчера.
С некоторых пор я перестал пользоваться трамваем. Этот вид транспорта у нас упразднили. Рельсы закатали в асфальт. На работу я отправлялся через метро, потом купил авто – «Жигули». Во время перестроечного кризиса авто продал. Вырученные деньги положил в банк, который потом лопнул. Потерял и работу. Но потом опять трудоустроился. На новое место службы ездил с вокзала на пригородной электричке. Снова купил авто. На этот раз поддержанный «Мерс». Я уезжал из страны. Потом вернулся.
Жизнь шла своим чередом. На Колхозной площади бывал мало. Разве что наведывался туда по делам. У меня была доля в двух забегаловках. Заезжал туда на машине под поздний вечер за своим паем.
Недавно я пригласил в одну из забегаловок новых знакомых. Горячие хинкали, посыпанные черным перцем, мы запивали холодным немецким пивом. Стоял приятный вечер. Гости и я решили пройтись.
Мы проходили мимо того места, где находилась конечная остановка трамваев. Я начал рассказывать гостям о тбилисских трамваях. О том, как я шкодил – прыгал и запрыгивал на подножку вагонов. Это – чтоб понравиться девчонкам. Они потом ябедничали моим родителям, после чего мне крепко доставалось.
- А вот здесь стояла будка диспетчера, - сказал я и картинно повернулся к тому месту, где она когда-то стояла, и осёкся...
Будки не было. Притулившись в углу на старой-престарой табуретке, восседал маленький старичок. Его руки и голова дёргались, кадык ходил вверх вниз, когда старичок глотал слюну. Он сидел, углубившись в своё молчание. Как когда-то... диспетчер Сандро! На старом столике «диспетчер» разложил несколько коробок сигарет. Видимо, торговал ими.
Гости обратили внимание на мою оторопь. Я рассказал им:
- Лет 50 назад я по детскому недомыслию принял этого человека за наркомана. Мама меня поправила и сказала, что этот старик тяжело болен. Пардон! Тогда он был парнем.
Звонок
Однажды, проходя мимо гостиницы «Мэрриот», я обратил внимание на молодого человека. Среди энергично снующих швейцаров и служек он выглядел понурым. Его некогда дорогой костюм явно поизносился. Кроссовки обветшали. Казалось, что парень подобрал их на свалке. Он подошёл к телефону, висящему с внешней стороны гостиницы. Снял трубку, поговорил с кем-то. Денег у него не было, поэтому ему пришлось уложиться в бесплатную минуту. Я расслышал фразу, какой он форсировал разговор: «Мне пора, менеджер зовёт!»
Повесив трубку, молодой человек стал медленно удаляться. На его чуть сгорбленной спине некоторое время фокусировалась кинокамера рыжеватого, как мне показалось, иностранца.
- «Иностранцевиям» такое нравится, - подумал я с ухмылкой.
Через некоторое время по ТВ я смотрел футбольный матч с товарищем. Во время перерыва он вышел на кухню, принести из холодильника пиво. Я же лениво посматривал на экран в ожидании возобновления игры. Показывали клипы о рисках незаконной эмиграции, о том, какие жизненные драмы испытывают наши соотечественники-нелегалы. И тут появилась знакомая картинка... Тот самый бомжеватый молодой человек у гостинице «Мэрриот», как-будто где-то в Европе. Я начал громко звать своего товарища. Тот прибежал из кухни, обеспокоенный моими криками. «Смотри, смотри!» - говорю я ему.
- С чего ты панику поднял, я подумал что-то случилось, - сказал мне товарищ, держа в руках холодные бутылки пива.
- Я был свидетелем съёмок этого клипа. Вернее его части, - отвечаю.
- Большая честь! – отреагировал он, но потом всмотрелся в экран.
В это время показывали тех, с кем недолго общался «мигрант»... Молоденькая женщина с годовалым ребёнком, «жена» того молодого человека. Она радостно улыбалась. Рядом, ёрзая на стуле, сидел парень, который ждал очередь на разговор с «братом». Хмурый «отец». Почему-то не было матери... Тбилисская семья в горестном интерьере 90-ых годов – ни света, ни отопления. Только горела свеча. Все плотно укутаны.
По телефону говорил «отец». В его тоне была лёгкая мужская назидательность, дескать, рад за сына, за то, что тот работает, и так много, но надо бы и пощадить себя, иногда давать себе отдохнуть. Отец просил его не беспокоиться об потерянных деньгах, который тот выслал с нарочным. Мол, без них пока обходимся, но – это хороший урок на будущее.
В этом время в эфире раздался характерный щелчок и после него фраза «мигранта»: «Мне пора, менеджер зовёт!»
Не опуская трубку, отец молчал и смотрел прямо перед собой, делал усилие сдержать предательскую слезу – он-то чувствовал, что происходит, и хотел скрыть это и от членов семьи, и от бедолаги сына-эмигранта. Жалость и беспомощность была в его взгляде. А в это время молодой человек, сидящий рядом, выговаривал ему, почему он опять не напомнил брату, чтоб визу прислал, давно бы вместе зарабатывали...
Потом возобновился футбольный матч, и мы полностью переключились на спортивные перепетии.
Через некоторое время правительства европейских стран потребовали от грузинских властей принять меры для управления миграцией. Были подписаны какие-то соглашения. Они предусматривали проведение разъяснительной работы. Одним из её образчиков стал тот самый клип. Я его увидел опять-таки случайно по ТВ. Сюжет сопровождала смешная музыка, «мигрант» вообще показался похожим на клоуна. Мораль была такой – «Поедешь за рубеж нелегально - вляпаешься в историю!»
Из ремейка были убраны кадры с отцом, его пауза, исполненная внутренней печали. Видимо, её продленность не укладывалась в ритм новой версии.
Ехидный оскал конкуренции
У нас начали строить рыночную экономику, и в почёте оказалось такое явление, как конкуренция. Раньше её сравнивали не иначе как с законами джунглей. Народу также разъяснили, что такое непотизм и призывали бороться с ним. Идеологи рынка настаивали на его «изничтожении», и всё это ради торжества конкуренции.
На теле-шоу, которое я смотрел со своим дядей-пенсионером, эта сентенция вызвала неоднозначную реакцию. Один политик-традиционалист заявил:
- Нам ближе кумовство, пусть его называют непотизмом, а конкуренция вызывает сомнения. Здесь она неизбежно выродится в интриганство. Знаем, что это такое! Сыты по горло!
Другой политик, апологет западных ценностей, в ответ обозвал коллегу-традиционалиста «упёртым этником».
Тут я заметил, как осклабился Геронтич (так я называл дядюшку), как увлажнились его глаза. На мой вопрошающий взгляд он ответил:
- Вспомнил молодость!
- С чего вдруг?
Свою трудовую биографию Александр Геронтьевич начинал в вечерней газете в самый расцвет развитого социализма. Работал репортёром, как он любил себя называть. Эта категория газетчиков была овеяна романтикой лихости, которую черпала из зарубежных фильмов.
- Среди нас, репортёров, конкуренция считалась за правило хорошего тона. Крутых из себя строили, - рассказывал Геронтич,- на охотников за сенсациями мы не тянули - сам понимаешь, в те идеологически строгие времена эту практику держали за одиозный атрибут западной масс–медии.
Пока смотрели шоу, дядюшка вспоминал, как он перемещался по городу на мотороллере, корреспондентская сумка через плечо, фотоаппарат на шее, этакий «папарацци».
В поисках материала он носился по городу. Однажды Геронтич сунулся в какую-то организацию, название которой толком на вывеске не прочитал. Ему удалось обмануть бдительность девиц в милицейской форме, сидящих на проходе. На него пытливо взглянули и пропустили, ничего не спросив. Приняли за сотрудника. "Папарацци" вёл себя предельно самоуверенно. Он бродил по пустынным гулким коридорам, как будто именно эта прогулка была его целью, а потом спросил кабинет начальства у выходящего из туалета мужчины. Дядюшка рассказывал:
- Этот тип отреагировал странно. Попросил подождать немного и удалился. Через некоторое время меня допрашивали в специальном помещении. Лысый майор задавал непонятные вопросы и постоянно озирался на двери смежной комнаты. Наконец, там кто-то появился. Майор удалился и что-то вполголоса говорил, видимо, начальнику. Потом я слышу: "Умерьте пыл, майор. Отпустите дурака-репортёра!»
Кончилось тем, что Геронтича выпроводили. То, что он чуть было не влип в историю, дядюшка осознал, когда оседлал свой мотороллер. Информацию он не добыл, но престижную репутацию проныры среди молодых коллег заработал.
- Ты помнишь Гришу Л.? – спросил меня дядюшка о своём приятеле, - тот тоже начинал лихим репортёром. С возрастом Гриша приспособился получать информации по телефону. Зашибал хорошие гонорары, не выходя из кабинета. Лавры очеркистов и фельетонистов его не волновали.
Так вот однажды мы попали на мероприятие в педагогическом институте. Я попросил у ректора текст его выступления. Подумал расцветить материал выдержками из него. Ректор, надо отметить очень красивая дама, в нерешительности помялась. «Я уже обещала текст вашему сотруднику», - сказала она. Тут как раз этот сотрудник и объявился – Гриша Л. Он беспардонно взял из её рук страницы и смерил меня ехидным взглядом.
Тут на шоу объявился известный политик-скандалист. Дядюшка сделал паузу, потом продолжил:
- В те времена в советской прессе писали, что у конкуренции «звериный» оскал. У Гриши он был ехидным, от него так и разило профессиональным превосходством, мол, «обошёл на вороных». Признаться, я и сам почувствовал себя уязвлённым, хотя значение текста не преувеличивал. Видимо, мой вид показался ректору весьма красноречивым. Она подозвала секретаршу и что-то шепнула той на ухо. Скоро мне принесли рукописный вариант её выступления.
Мы уставились на экран, где события приняли драматический оборот. Словесная перепалка политиков плавно перешла в рукоприкладство. Мы посмеялись, мол, конкуренции ещё нет, а жертвы уже появились.
СПАМ
«Письма счастья» - это, когда по электронной почте тебе сообщают, что ты стал наследником богатства, оставленного на твоё имя усопшим родственником где-то за рубежом. Такая удача только настораживает. В конце мессиджа адресант, некий мошенник, просит выслать твои персональные данные. Письма приходят почему-то из Африки. Последнее из таких посланий я получил из Свазиленда.
Люда К., моя коллега – особа бесхитростная, повелась на такой спам. Она вдруг замкнулась в себе, испытующе поглядывала по сторонам. В конце, концов доверила секрет нашей машинистке, её подружке. Та во время чаепития в отсутствие Люды потехи ради поведала нам о том, как ей по интернету привалило «счастье» и как она долго верила в него... Под конец машинистка отчеканила (как напечатала) фразу «Сейчас никто не верит в такие письма. В простаках ходят те, кто продолжает их рассылать».
Впрочем, не всё так просто. Бесо, другой мой коллега, в отличие от Люды точно не был лохом. Но... Я нередко разделял компанию с ним после работы. Ему было уже за пятьдесят и вот у него умерла бабушка. Все умиленно спрашивали, во сколько же лет она скончалась. Как ожидалось, в весьма преклонном возрасте. По дороге мой приятель рассказывал мне о ней. Ещё заметил, что не застал дедушку, отца матери, а отец вообще рано осиротел. Потом он вдруг вспомнил, как машинистка во время чаепития развлекала нас байкой. Я озадаченно посмотрел на собеседника. Подивился неожиданной смене темы разговора. Бесо сделал паузу. Было видно, что он собирался рассказать нечто деликатное. Затем начал:
- Родители отца жили в провинции. Они собирали деньги на то, чтобы переселиться в Тбилиси. Как-то дедушка уехал в столицу, хлопотать. К бабушке пришёл его брат. Говорит, чтоб она ему деньги дала. Мол, её муж поручил ему их привезти. Мать папы поверила деверю. Нормальным смирным мужиком казался. А тот возьми и пропади с нашими сбережениями. По семейной легенде Како (так его звали) сбежал через границу в Турцию. Оттуда в Америку.
Как не поразиться такой подлости?! Собеседник продолжил:
- Признаться, узнав об этой историю, я стал просматривать сводки инюрколлегии, которые печатались в «Известиях». Как и сейчас, когда читаю этот спам.
Здесь меня несколько напрягло. Далее последовало:
- В семье дело пошло вкривь и вкось. Когда дед приехал и узнал, что деньги украл его родной братец, он потерял сознание. Отец рассказывал, как стал свидетелем того, как может мгновенно сойти с ума человек. Это случилось с его матерью. Она вдруг изменилась в лице и бросилась к окну. Дети, а их было семеро, с плачем бросились к ней, пытаясь остановить её. Но тщетно. Она выбросилась из окна второго этажа и разбилась, ударившись головой о большой валун во дворе. Отец долго не приходил в себя. Детишки испугались, что и он умер. Старший из семерых ревел как медведь. Дальше также плохо. Дедушка раздал всех детей по приютам и женился вторично. Братья и сестра потеряли друг друга. Всех потом собирал вернувшись с войны мой отец, заново знакомил друг с другом. Не досчитались двоих, умерли в детском возрасте в приютах. Самый младший погиб страшно. О его гибели нашептала папе уборщица детского дома. Втайне от начальства. Мальчика за провинность посадили в погреб, где его разорвали крысы. Ещё один ребёнок, сестра, погиб от туберкулёза.
Бесо замолк. В растерянности от услышанного я не знал, что сказать. После некоторого молчания мой собеседник заключил:
- Не знаю как у Люды, но у меня есть американский дедушка, пусть двоюродный.
Он криво улыбнулся.