СЕРГЕЙ ВЯТИЧ - http://proza.ru/avtor/sv2022 - ВТОРОЕ МЕСТО В 130-М ЮБИЛЕЙНОМ КОНКУРСЕ ПРОЗЫ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
«К чему поэты в скудное время?». С этим вопросом Хайдеггера я отправился в Пушкинские горы довлатовским маршрутом и с той же, по сути, целью - укрыться в Пушкине, найдя в нем оправдание ещё одному году, оставшемуся сегодня за спиной. Году, в котором вновь не хватило духу найти зримую форму для идеи, не отпускающей уже давно.
Почему к Пушкину? Все дело в русском языке, в его мнимой и двоящейся природе, перетекающей из одной формы в другую, нигде не обретая завершенной ясности. «Мнимость - самое русское слово», выдохнул Галковский в нашумевшем «Бесконечном тупике». Сама задача письменной фиксации русской речи - та ещё затея. Отсюда русское пристрастие к запятым; наш язык сыплет их пригоршнями, запутывая мысли в узел. А если язык и есть главная проблема в твоем поиске формы, то к кому тогда, как не к Пушкину, «хромосоме» русского языка, к его спасительной ясности и сдержанности. Каждая его строка свежа, будто бы сказана им только вчера, и одновременно она образ какой-то «странной вечности», как сформулировал это ощущение Розанов. Может поэтому Пушкин и непереводим - вся его магия не во вторичной образности, почерпнутой им из французского романтизма, а в легкой и ясной форме, в рожденной им же форме сугубо русской выразительности.
У Довлатова из затеи поиска своей формы в Пушкиногорье получился печальный гротеск "Заповедника".
От входа в усадебный двор Тригорского по левую руку вплоть до впадины пруда и длинного господского дома тянулся яблоневый сад с антоновкой и белым наливом. Вот и нашлась форма - усмехнулся, вновь вспомнив Хайдеггера: «думаю, нечто важное в современном искусстве началось с Сезана, с того его натюрморта с яблоками".
Забавная вещь - ни в одном произведении Пушкина (даже в многочисленных «Онегинских» описаниях застолий), ни в одном из его писем из Михайловского, будь то ссылка 1824-1826 годов или последний визит в 1835-ом, нет ни единого упоминания о яблоках. Об орехах, мешок с которыми стоит рядом пока поэт разбирает библиотеку Тригорского, в письме Вяземскому есть, о белых сливах в погребе Михайловского с гордостью жене - тоже. Но о яблоках ни слова. Единичный сюжетный образ в «Сказке о мертвой царевне..» отнесу, скорее, к общей мифологической и почти античной канве текста. А между тем в сорока девяти (!) книгах - мемуарах и исследованиях - Пушкин живо и часто упомянут в окружении яблок. Там мы встретим и яблоки моченые, за которыми он, по воспоминанию Осиповой, уже затемно просил их няню сходить в погреб, и яблоки запечённые с мёдом, которыми его встречали часто в Тригорском. Яблочное варенье, яблочная вода, яблочные пироги и прочее. И этот образ настолько органичен нашему восприятию Пушкина, что Набоков в своей французской статье к столетию смерти поэта представляет его не иначе, как задумчиво жующим яблоко. Последняя премьера «Евгения Онегина» в Мариинском эстетически была окрашена яблоками, обильно рассыпанными по сцене .
Примечательно, что Пушкин всего трёх лет не дожил до изобретения фотографии. У нас уже никогда не будет его карточки, а значит проникнуть в Пушкина мы сможем только в своём воображении, в рождённых им пластических символах и рождающих его живых образах. Мамардашвили в «Эстетике мышления» попал в самую суть: «Сезан ведь не о яблоках, они там сознательная конструкция, орган для понимания чего-то иного». И в этой Пушкинской эстетической диспропорции (все, кто о Пушкине, упоминают яблоки вокруг него, но сам он о них ни слова) яблоки видятся мне тем символом, в ясной простоте которого проявляется на миг невыразимое, иначе никак нам недоступное. Они видятся частью нашего взгляда, мы словно видим ими и сквозь них. Видим то, что доступно лишь показываясь в символе, не напрямую. И яблоки, странным образом совмещая быт и дух, придают и жизнь, и силы простой и легкой форме так завораживающей нас в Пушкинской выразительности.
Набоков яснее всех понял эту вечную русскую речевую зыбкость и целиком ушёл в тончайшую форму языка, так вернувшись к легкости пушкинских строк. Между ними вообще было много перекликающегося. Один родился в 1799, другой - в 1899, в предках Набокова был Пушкинский секундант Данзас. Набоков идеально понял магию Пушкина, но какой ценой! Его «Другие берега» это какая-то точка предельного совершенства формы русского языка, почти античное торжество навсегда застывшего образа. Но это не живая форма Пушкина, тот всегда лишь хотел казаться «холодным, веселым и злым», но был-то горячим, вертлявым, живым. Как в тот знойный послеполуденный июль 1825 в Тригорском, когда, по воспоминанию Анны Керн, он «вбежал порывисто в гостиную с большой палкой, от предложения присесть к обеду отказался, но и не ушёл, продолжая стоять и постукивать палкой по руке». Можете себе представить совершенного эстета Набокова в такой двусмысленной ситуации? Вот и я не могу признать идеальную Набоковскую форму живой Пушкинской. Да, он добивается изящной легкости слова, но она идёт у Набокова от формы текста «Евгения Онегина», но не от полноты и свежести живого нерва Пушкинской речи, в которой простое слово становится словно глубже самого себя и ты его будто впервые таким слышишь.
Все не то, и с Набоковым опять, как и в случае с гротескной формой текста у Довлатова, остаётся досадное ощущение русской выразительности, струящейся сквозь пальцы.
Почему же у самого Пушкина нет ни слова о яблоках? Ну а как ты скажешь о своём взгляде, ты им просто видишь. Как ты скажешь об истоке своих слов? Он даёт тебе сил и душу форме твоего слова. Кстати, у Довлатова в Заповеднике тоже ни слова об источнике своего текста - о Пушкине. Окружающие постоянно спрашивают героя о его отношении к Пушкину, текст книги наполнен пушкинскими аллюзиями (то официант с гротескными бакенбардами, то переписка с женой, которая то ли есть, то ли ее нет), но сам герой молчит о том, кто/что дает ему силы увидеть «мир, как целое». В этой находке герой Довлатова единожды признаётся себе в финале.
Что сказал бы Пушкин о яблоке, как живом символе, сквозь простоту которого только и можно увидеть и выразить мир? Я думаю, ничего. Рассмеялся бы задорно и сочно хрустнул яблочными брызгами. Он дохнул бы на нас и вся желчь окружающей нас жизни превратилась бы в улыбки. Так что, к Пушкину, друзья, к Пушкину. И угощайтесь яблоками. В Тригорском нынче такой белый налив, скажу я вам.
На 130 Юбилейный Конкурс прозы для начинающих http://proza.ru/2022/10/01/158 Международного Фонда Великий Странник Молодым