Судьба-15
Томусинская природа поражала своей красотой. Устье двух рек, а вокруг горы, покрытые смешанным лесом. Всюду пихты, кедры, ели, сосны, лиственные деревья, а склоны гор пестрят разнотравьем.В воздухе витает таёжный аромат.
— Эх, Красота-то какая, а!—восхищённо произнёс Николай .
— Вот где пчёл-то разводить!—продолжал он восхищаться.
— А я тебе, о чём всё время талдычу! Здесь и сестра моя живёт и твой брат Василий собрался приехать. По радио много про Томусинский район говорят, что он сильно разрастается. Что много сюда людей прибывает. Что стройка большая и дома строят и шахты новые открываются.
— Ну, нам в шахтах не работать, а вот если дом в Осинниках продать, то здесь новый купить сможем. Ну а вот детям нашим тут можно развернуться, хочешь, иди на стройку, а хочешь в шахту иди работай. Полинка в ателье пошла б, наряды везде спрос имеют. Народу будет много. Может и судьбу свою встретит здесь.
Так любуясь окрестностями, и обмениваясь впечатлениями, пробирались по очень грязной дороге, в поисках нужного адреса.
Наконец, расспросив встречного прохожего об улице, где поселилась сестра Пелагеи Анастасия, они отправились точно к бараку, где и жила сестра с семьёй.
Не виделись сёстры с давних времён. После того, как они были высланы из Алтая, то не скоро сообщили о себе. Пелагея с Николаем тоже в тайге восемь лет прожили, потом война.
Встретились сёстры и, не узнали друг друга. Слишком потрепала судьба на протяжении всей их жизни, от того и покрылись их лица морщинами, брови над переносицей нахмурились, а губы плотно сжались.
— Нас ведь, как привезли сюда, так прямо в топкую грязь и выгрузили. Живите. А как? Землянки вырыть негде. Вода кругом. Уйти на гору хотели, не позволили. Вы, говорит нам военный, сладко жили, на перинах спали, теперь говорит, в грязи попробуйте выжить -- вспоминала Анастасия.
--Ну, вот мы и пошли крепкий волёжник, да сухостой собирать, пока ещё светло было. Натаскали, да давай укладывать с кочки на кочку, плот ладить, да подымать его над водой. Ночь не спали. Костры жгли, детишек грели. Вот плот соорудили, да на нем из брёвен шалаш сладили. Пихтовой лапкой всё устелили, да мхом. Осень была, зима быстро наступила, и обернуться не успели.
А зимой на улице костёр жгём, да пищу готовим, а горящие уголья собираем в таз, да в этот шалаш ставим, он нагреет, тогда и идём спать все в шалаш. Морозы стояли лютые. Дверей в шалаше не было, просто лаз был. Двери бы сладили, так ведь и гвоздей же не было. Ничё ж не было! Окромя топора да пилы, и тряпья, что в дорогу взять позволили. Вот мы этот лаз чурками, да тряпьём и закрывали. А всё одно мороз пробирал.
— Что ж вы ели? Ни коровы, ни лошади? — ужаснулась Пелагея.
— С осени корни копать на гору ходили, саранку, кандык, кипрей. Травы всяки сушили. Но боле всего орех выручал. Осенью так прямо с первого снега собирали шишку- паданку. Нашелушим ореха, да залью его горячей водой, как простынет, так садимся всей гурьбой и начинаем его грызть, и сами наедимся, и малым наготовим. Кашу им делала с зёрен-то и скармливала. На нём и поднялись дети и не умерли.
Да узнали, что ещё в километре от нас семья, так же бедует, так пошли к ним, познакомились, а потом ещё одну семью встретили, вот мужики и стали вместе охотиться. Один гонит козу, другой на её тропе петлю в снегу хоронит, третий другую петлю прячет. Она ступит, тут не зевай. Первый пропустил, другой подловит. Бывало и не угадывали и приходили измотанными и пустыми, прогоняются за ними за зря. Всяко было. Так первую зиму и пережили.
Сети плели, рыбу ловили. Рек-то много, три. Две сливаются, а одна у подножия гор проходит. Все рыбные. За лето рыбы наловим, на костре насушим, ла на ёлку в сетке вывешиваем. На ёлке ни мышь, ни крыса не ест.
— Господи, из чего петли-то делали? А сети – то с чего плели? Ничего ж не было!
— Плели с лозы ивовой. А с чего ещё. Потом народ стал сюда прибывать. Нас на работу наняли. Бараки построили, вот мы теперь и живём в бараке. Их много строят, много и людей прибывает. Город здесь будет скоро. На Ольжерасе начали дома городские строить. Шахты открывать будут, рабочие руки нужны будут. Вот будущим шахтёрам и строят городские дома.
А потом Пелагея рассказала про себя, про свою жизнь, так сёстры и не заметили, как проговорили всю ночь.
Возвращались супруги, под огромным впечатлениям. Всю дорогу они мечтали рассказать и Марии с Иваном о новых шахтах, и Полине о новом городе, и Серафиму с Ниной о новом месте и были уверены, что руки их детей пригодятся в строящемся городе.
Подъезжая ближе к Осинникам, в вагон стали заходить пассажиры, обсуждающие аварию на шахте.
— Микола, пойди-ка, расспроси, про какую они аварию говорят? Когда авария – то была? Где была, на какой шахте?
Николай встал и отправился к вошедшим пассажирам.
_-Вы уж меня простите, дамочки, не подскажите, про какую это вы аварию судачите? Когда она была, где?
— Вчера была А на какой шахте, едем сами узнать. У нас почитай на каждой шахте то сын, то зять работает, то братья. Нам вот передали, что в Шушталепе, но точно не знают или в Шушталепе или в шахте Шушталепской — ответили ему вошедшие женщины.
— Ну да, в Шушталепе не одна шахта. Надо узнать точно — согласился с ними Николай, а у самого сердце не добро ёкнуло и в груди заныло. .
— Ну что? На какой шахте авария? Шахтёры живы?— с нетерпением спросила мужа Пелагея.
— Не знают они ничё, или на Шушталепской или в Шушталепе
— Ой, Господи, у нас ведь три шахтёра, дай Бог, чтобы горе обошло нашу семью.
Но горе не обошло. Как только Николай с Пелагеей поравнялись с домом Елены Татьяненко, она словно поджидала их, выскочила навстречу и оттарабанила
— Наши дети под завал попали. Вчерась весь день шахтёров доставали. Две смены в пересменке были и две смены завалило. Ванюшку- то в больницу городскую увезли, а вот Маньку вашу в Шушталепе, в морг. Вот такая беда. Передали, что забирать её надо. Серафим работает, а кто заберёт, я не смогу. Да и куда забирать не знаю, в её дом или вы со своего хоронить будите, я ж не знаю. Да и когда явитесь не известно.
Это новость оглоушила и Николая и Пелагею, ничего не говоря Елене, они пошли дальше. Дома была одна Нина.
— Расскажи дочка, что случилось и где Марийка?—спросил Николай, как только переступил порог дома.
— Взрыв на шахте был. А Саша на выходных был. Мария с Иваном попали под завал. Шахтёров день и ночь доставали. Марию в морг увезли, а Ивану операции сделали, он жив, только без одной руки и без одной ноги. Сильно передавило и, пришлось их отнять, взволнованно рассказывала Нина.
Николай сел на лавку, руки его дрожали. Пелагея сидела молча, плотно сжав губы. Потом, не говоря ни слова, отправилась к Поли, узнать, где Валентинка.
Хоронить Марию решили в городе, поэтому и гроб с телом ставить решили в родительском доме. Следующий день Николай строгал доски и делал гроб для любимой дочери. На утро, следующего дня, он запряг лошадь в телегу, насыпал на неё свежей соломы, взял покрывало и поехал в Шушталеп.
В морге ему выдали чёрное, от угольной пыли, тело дочери. Он бережно уложил его на солому, накрыл покрывалом и повёз домой.
Вёз тихо, о чём он думал в этот час, кто знает? Только слёзы бежали, не переставая, постоянной дорожкой по лицу. Спускаясь с горы, перед городом , он придерживал лошадь, чтобы она не прибавила шаг и не пустилась в галоп.
Благополучно спустившись, лошадь пошла по ровной дороге и вдруг в это время от телеги отпадывает заднее колесо. Телега одним концом грохнулась на дорогу. Тело, соскользнуло по соломе и упало на землю, головой вниз.
— Ах ты, якорти –то, ведь всё же крепким было — соскакивая с телеги, сокрушённо произнёс Николай. Он кинулся к телу дочери и увидел, что оно содрогается, а изо рта идёт чёрная густая масса. Николай тут же перевернул дочь на живот. Обхватив её за талию, сцепил руки в замок, делая ритмические надавливания на желудок. Дочь закашляла. Потом кашель перешёл в судорожную рвоту.
Когда всё прекратилось, Николай уложил дочь на бок и повёз в городскую больницу. Домой вернулся, когда на землю опустился поздний вечер.
— Где Манька? Не выдали? —спросила Пелагея, увидев, что телега пуста.
— Выдали. В больницу увёз, живая она.
— Живая? Она что, живая в морге лежала?
— В дороге ожила. О дорогу ударилась, так и пошло с неё, вначале уголь, потом зелень. Я в больницу и отвёз. Чё уж будет теперь, выживет ли?—сокрушался отец.
— Выживет. Уж коли смерть обманула, значит жить ей. Живучая она у нас .
— Ну, чё там Полинка? Валентинка у неё?
— У неё. Отпуск взяла на похороны.
— А чё девчонок сюда не взяла?
— Ну, я же не знала, что Манька оживёт. Завтра заберу, а Полинка пусть идёт работать.
— Забирай, с собой на пасеку их возьмём, если всё ладно будет.
— Да, чё поди, не будет-то? Всё ладно будет — заверила жена.
Елена Дмитриевна, мать Ивана, видела, что Николай поехал в Шушталеп за Марией, но ни вечером, ни на утро другого дня, не посетила дом сватов. Рано утром Елена поехала в больницу к сыну. Шёл четвёртый день, Иван уже был в сознание, и кушать ему разрешили любую домашнюю пищу.
Очнувшись, он у всех спрашивал про Марию, но никто ему ничего про неё не говорил. Иван очень волновался за жену, с нетерпением ждал хоть кого-нибудь, чтобы узнать что-то о Марии. Он очень обрадовался, когда увидел, что пришла мать.
— Мама, здесь никто не знает, что с Марией, ты мне можешь сказать, что с ней?
— Ну, а кто тебе здесь про неё скажет? Её же сюда в больницу- то не привозили. Её в морг сразу с шахты и увезли. Вчерась вечером Николай её забрал, сёдня пожалуй похоронют.
Блеснули слёзы в глазах Ивана, и он отвернулся от матери к стене, через некоторое время обратился к ней
— Пельменей хочу с уксусом. Пельмени у меня есть, выписали тут одного, он мне их оставил, а вот уксуса нет, сходи, купи четок.
— Конечно, конечно. Я мигом. Магазин-то рядом, я счас — она быстро соскочила со стула и, заторопившись, вышла из палаты. Через полчаса она вернулась, поставив в тумбочку четушку уксуса.
— Мамаша, у нас время процедур, потом тихий час, прощайтесь с сыном — потребовала медсестра.
— Да, да. Хорошо. Я уже ухожу— она поцеловала сына в щёку и, пожелав ему выздоровления, вышла из палаты.
Ночью сильный крик разбудил больных и всполошил медперсонал больницы. Когда они вбежали в палату Ивана, там стоял густой запах уксуса, а Иван корчился от острой боли.
Промывание желудка не помогло, Иван скончался.
Предполагали разное о его решении принять на себя такие смертельные страдания, кто говорил, что калекой жить не захотел, кто, что болей не вынес, только одна Елена знала наверняка, причину его гибели и до последних своих дней корила себя за смерть сына.
Похороны взял на себя Серафим, ему помогала администрация шахты.
Провожали соседи, да шахтёры, кому удалось остаться в живых.
Посадив Валентинку на плечи, Серафим вместе с отцом, шёл за гробом. Валентинка была рада, что она выше всех и пела никому не понятные песни. Ребёнок, что с него взять?
Марии в это время делали самую сложную операцию, собирая мелкие осколки раздробленного крестца и тазобедренных суставов. Она долго лежала в реанимации и к ней не пускали ни отца, ни мать, ни сестру.
Наконец её перевели в палату и Николаю разрешили навестить дочь.
— Ну здравствуй дочка!—подойдя к кровати Марии, сказал Николай и сел рядом.
— Здравствуй пап — прошептала обескровленными губами Мария.
— Как ты? Сильно больно?
— Больно. Хотя обезболивают, но всё равно больно. Пап, Иван жив?
— Дочь, тут такая история..гмм. Ты поправляйся, потом всё обскажу. В больнице он, без руки и без ноги, голова пробита. Не жилец, говорят— скрывая от дочери правду, говорил Николай.
— Может ещё всё обойдётся, выживет— с надеждой в голосе прошептала Мария.
— А как жить-то, когда он весь инвалид? Голова разбита, весь помят! Словом, сказали готовиться к худшему.
— С войны и без обеих ног и с одной рукой приходили, да жили ведь. Вот и мы проживём.
Ты бы сходил к нему, сказал бы, что я живая — попросила Мария.
— Ходил, не пустили. Но я схожу, схожу, ты не беспокойся, поправляйся. Пойду я, пока меня не выгнали, а то потом не запустят больше. Мы потом с матерью и Валентинкой придём, поправляйся— он погладил её руку и встал со стула.
— Там всем приветы от меня, дочку поцелуй. Ждать вас буду.
Николай не любил лгать, ему было очень неприятно от того, что он скрывал правду, но и домашние, и врачи, все настаивали не говорить о смерти Ивана, боялись, что это известие может осложнить её состояние. А оно было очень слабым.
— Вот ведь, как получается, якорти её-то. Ох-хо-хо. Жизнь – Матушка, как же ты страдать заставляешь. Всё же у неё на лад пошло, и работа, и семья образовалась. Жить бы да жить. Детей носить. Ах, ты, якорти-то. Жизни ведь ещё не видела, а вот опять — жалея дочь, горевал Николай, возвращаясь, домой.
Начало 1 части Скудара http://proza.ru/2021/03/19/1902
Начало 2 части Русская дочь военнопленного немца-1 http://proza.ru/2022/11/19/716
Продолжение следует.