(Полное название — "Почему в СССР молчали о подвиге моряков эсминца "Московский комсомолец" и танкера "Генрих Гасанов")
В своем прошлом посте я рассказывал о том, как в конце 1950-х матрос с ЭМ "Московский комсомолец" оказался наследником богатого заграничного родственника. Хотя эта публикация основывалась на воспоминаниях моего отца, а набрал в поисковике "ЭМ Московский комсомолец". Поисковик, среди прочего, выдал ссылку на главу книги Геннадия Белова "Атлантическая эскадра. 1968 — 2005" под названием "Командир эсминца "Московский комсомолец" В.Р.Карцев". Я ранее уже читал эту главу, но после того, как я перечитал ее в этот раз, мне захотелось поделиться с вами, мои дорогие читатели, возникшими в связи с этим соображениями.
Но сначала вкратце о прочитанном.
В конце 1970-х в СССР начались испытания аппаратуры для обнаружения атомных подводных лодок по радиоактивному следу. Для их проведения командованием флота был выделен ЭМ "Московский комсомолец", который еще в конце 1950-х завоевал звание "отличного корабля" (не путать с "гвардейским").
Испытания продлились несколько лет. Эсминец проводил в море по 300 суток в году. А командир, прошедший спецкурс работы с аппаратурой, не мог пойти на повышение, потому что замены ему не было.
В октябре 1984 эсминец выполнял задание по программе испытаний в районе Лофотенских островов. Это у Северо-Запада Норвегии. За действиями советских моряков наблюдали разведывательные самолеты НАТО.
29 октября произошел "обрыв буксируемой линии". Как было потом установлено, его осуществила натовская подводная лодка. Испытания были прерваны.
Но командование приказал эсминцу оставаться в том же районе, ожидая прихода танкера "Генрих Гасанов", который должен был доставить топливо и воду.
Несмотря на благоприятные прогнозы метеорологов, начался шторм. Волны достигали высоты 20 метров. Бортовой крен корабля доходил до 58%.
Ситуация обострялась тем, что в штабе "перепутали", посчитав, что в октябре не 31, а 30 дней. Поэтому танкер должен был подойти на сутки позже. Экономя топливо, эсминец малым ходом старался удерживаться носом к волнам. Топливные цистерны для забалансирования качки и сохранения устойчивости заполнили забортной водой. Мазут поступал в двигатели с перебоями.
Штормом смыло катера и спасательные плотики, сорвало леера ограждения, завернуло на надстройки автоматов автоматные мостики, скрутило минные рельсы...
284 человека экипажа понимали, в каком положении они оказались.
"Гасанов" пришел, когда у "Московского комсомольца" оставалось топлива на полтора-два часа. Корабли вошли в центр циклона, где волны были более пологими. Сблизилось на расстояние 30 метров.
Обледенение не позволяло использовать для передачи шлангов шпили. Это пришлось делать вручную, на обледеневшей палубе, при перепаде высот между палубами 20 метров.
Успешной оказалась только седьмая попытка.
Продержаться в положении, при котором возможна перекачка топлива, удалось только восемь с половиной минут. Насосы "Гасанова" работали на максимальной мощности. "Московский комсомолец" успел принять всего лишь 255 тонн мазута. О пополнении пресной водой не могло быть и речи.
Чтобы лечь на курс, ведущий домой, эсминец должен был совершить разворот, что при таком волнении могло привести к опрокидыванию или перелому корпуса.
Командир Виктор Романович Карцев вместе со штурманом двадцать минут с секундомером замеряли время между гребнями волн, чтобы рассчитать маневр. И он удался.
За сто метров до причала у "Московского комсомольца" остановились двигатели — кончилось топливо.
Встречавший корабль заместитель командующего флота несколько раз задавал командиру вопрос, все ли целы.
Командир доложил, что все целы, но на корабле обнаружена продольная трещина. Ему приказали на следующий день перейти на завод и начать ремонт, чтобы через две недели снова выйти в море на испытания.
В 1986 году ЭМ "Московский комсомолец" был разоружен и исключен из состава флота, что при такой интенсивной службе неудивительно.
На этом пересказ закончен и начинаются мои соображения.
У меня сложилось впечатление, что "Московский комсомолец" загрузили по принципу "кто везет, на том и едем". Он, ведь, кроме испытаний, еще и за весь Северный флот сдавал зачеты по артиллерийским стрельбам, потому что два крейсера и остальные эсминцы "оказались к этому не готовы". Это, спрашивается, как? А если завтра война? Северный флот одним "Московским комсомольцем" бы воевал?
Почему для испытаний выдели только один корабль? Почему подготовили только одного командира — Карцева? А если бы с ними, что-нибудь случилось? Если бы "Московский комсомолец" повредил винты, или Карцев заболел корью?
Хотя мне попадались воспоминания адмирала, где было написано, что когда к нашим берегам подошла американская авианосная группа, то для ее сопровождения тоже выделили один эсминец, понимания, что дать ракетный залп он, может быть, и успеет, но потом его самого гарантированно пустят на дно.
Главное здесь — "может быть". Хотя и гарантированно умирать, даже героически, тоже не дело, потому что подготовка камикадзе — не наш метод. Об этом еще в 1930-х была дискуссия в советской прессе.
А, ведь, моряки тоже люди, причем, довольно сообразительные. Они чувствуют как к ним относятся, и отлично понимают к чему их готовят.
А теперь о подвигах, о славе.
Думаю, при Сталине моряков "Московского комсомольца" и "Генриха Гасанова" наградили бы правительственными наградами и всенародно чествовали бы как героев. Как папановцев, челюскинцев и стахановцев. Потому что Сталин понимал — людям нужны живые герои, которые занимаются реальными делами, а не только спортом и искусством.
Но в 1984-м ничего подобного не произошло. Советский народ о подвиге моряков эсминца "Московский комсомолец" и танкера "Генрих Гасанов" тогда ничего и не узнал. Сильно подозреваю, что самих моряков, которым сегодня около 60-ти и выше, строго предупредили, чтобы они "не болтали".
Кто-то может подумать, что это могло быть из-за соображений секретности.
Я с этим не согласен. Натовцы и так знали про испытания и про то, в каких условиях оказались корабли во время шторма. Для того, чтобы отдать должное героям-морякам, раскрывать секретные подробности не требовалось. Достаточно было объявить народу, что экипажи эсминца "Московский комсомолец" и танкера "Генрих Гасанов" "в ходе выполнения правительственного задания проявили мужество и героизм, выйдя победителями из противоборства с суровой стихией", вручить награды, премии, дать жилье нуждающимся, дополнительные отпуска и путевки в санатории для восстановления сил, пригласить на телевидение, назвать именами особо отличившихся новые корабли, улицы и пионерские дружины... Чтобы советский народ знал, что у его защитников есть еще порох в пороховницах, не хуже, чем у их отцов и дедов в Великую Отечественную, и что партия и правительство заботятся о героях.
Некоторое время назад мне попался роман об альтернативной истории, где секретарь ЦК КПСС Хрущев, в реальности сильно накуролесивший и снятый со своего высокого поста "за волюнтаризм", осознал, что не надо скрывать от советского народа мощь его вооруженных сил и героизм защитников только потому, что это может быть воспринято как пропаганда милитаризма. В реальности, я думаю, все это скрывали, чтобы вывести из-под критики тех, из-за некомпетентности и разгильдяйства которых возникали ситуации, требующие проявления героизма и совершения подвигов там и тогда, когда такие ситуации можно было предотвратить взвешенно и своевременно принятыми решениями.
Кстати, и при Сталине за подвигами часто тоже стояло разгильдяйство. Но это не было поводом для того, чтобы скрывать их от народа.
***
Почему советские офицеры не считали зазорным называть советский корабль пошлой кличкой? Я задумался об этом после того, как один негативно настроенный читатель, заявивший, что он служил на флоте на офицерских должностях в 1970-е, в комментарии к моей публикации "Почему в СССР молчали про подвиг экипажей эсминца "Московский комсомолец" и танкера "Генрих Гасанов"" про этот эсминец написал:
"Среди местного населения (флотского, естественно) его называли "Бони Эм"".
Мой отец служил на "Московской комсомольце" срочную в конце 1950-х и рассказывал о службе далеко не только в восторженных тонах, но о своем корабле всегда — с уважением и даже с любовью. И никогда я не слышал, чтобы он называл "Московский комсомолец" кличками.
Название "Московский комсомолец" этому эсминцу дали, чтобы его экипаж им гордился. До какого-то времени так и было. Может быть потому, что тогда в экипаже еще были те, кто воевал. А потом пришли люди, которые все опошлили, обозвав советский эсминец как американскую поп-группу.
Почему? Думаю, потому, что им позволили это сделать. В 1950-е за такие слова пропесочили бы на партийном или комсомольском собрании, а если бы не дошло, то исключили из партии и комсомола, что в дальнейшей жизни стало бы чем-то вроде "черной метки".
А потом стало "можно", потому что "ничего за это не будет".
Нечто подобное случалось и ранее. Читал у Леонида Соболева, как перед крахом Российской Империи в 1917-м моряки начали называть свои корабли "коробками". Причем, не только распропагандированные анархистами "жоржики", но даже офицеры. И это продолжалось, пока дисциплину не подтянули при Сталине. А во время "хрущевской оттепели" все пошло на новый круг.
Видимо, еще сыграло роль то, что при Хрущеве моряков попытались уравнять с армейцами, от которых требовали, "стойко переносить трудности и лишения", не особо заморачиваясь человеческим к ним отношением, как в моральном, так и в бытовом плане. Хотя боеспособность напрямую зависит от человеческого отношения к военным (см. "Почему армия Оливера Кромвеля вошла в историю как непобедимая"). А когда людей напрягают без продыха, да еще не всегда по делу, они превращаются в циников. Я, кстати, в "Почему в СССР молчали про подвиг экипажей" к этому выводу подошел вплотную, хотя и не стал формулировать окончательно. Но упомянутый в начале негативно настроенный читатель меня, можно сказать, заставил. Так что, даже отрицательные отзывы, если к ним правильно относится, идут на пользу.