ЖИЗНЬ КАК ДЕНЬ.
Книга первая
Глава тридцать шестая.Что не сказал ему отец.
Проводив долгим взглядом удаляющуюся фигуру сына с двумя внучками, пока они совсем ни скрылись из вида, Семён Савельевич отправился в свою десятую палату с тяжёлым сердцем: "Нет, не получиться у них семейной жизни. Не получится!". Не сказал он ему и того, что сам понял и почувствовал в Медунах, когда приехал вместе с ним, чтобы покаяться перед родителями Людмилы в том, что был серьёзно болен. Почти что на грани жизни и смерти и тем самым задержал своего сына у своей больничной постели.
Не ко двору видно Сергей там пришёлся, не ко двору. Это очень хорошо он там почувствовал. Иначе бы так нехорошо они бы их ни приняли. Холодно и неприветливо. И за стол усадили лишь ради приличия, совершенно равнодушно и безрадостно, как чужих, совсем не по-родственному. Совсем. Не расспросили, не посочувствовали его тяжёлой болезни, не порадовались его выздоровлению.
Слушали они его, как и что с ним произошло, с кислыми выражением своих лиц, в пол-уха, даже и не глядя в глаза, пряча их долу.
Сват-то вообще, тот за стол так и не сел. Побрезговал видно что-ли его водкой, не выпил за встречу и его здоровье, да за счастье молодых. Какое же тут может быть счастье, коли тёща-то Сергея как с цепи сорвалась, несла такую ахинею, что и вспомнить-то ничего невозможно.
Сват-то всё позади стула её ходил, да твердил одно:
- Ты не о том говоришь?
А что сам-то он хотел сказать, так ничего им тогда и не сказал. Даже когда провожал их с Сергеем на вокзал. Как-то всё он неловко, да слишком поспешно, с ними попрощался, что Семёну Савельевичу стало его до боли жалко. Какой же он в доме мужик и хозяин? Непонятное что-то пробормотал он себе под нос напоследок. То ли:
- До свидания?
То ли:"
- Счастливый путь?
Не понятно. И Тамаре Васильевне никто из них тоже привет не передал. Нехорошо! Семён Савельевич так этого ничего и не расслышал, кроме бормотания. Крепко сжимая руку свата в своей Семён Савельевич смотрел ему прямо в глаза, но ответного пожатия он так и не почувствовал. Именно тогда-то и вырвалось у него фраза:
- Теперь-то я всё понял?
А что понял так и не сказал. Когда уже поезд тронулся, то сват его уже не мог слышать. Только сын тревожно вскинул на него глаза, но ничего у него не спросил. Ничего! Не сказал ему тоже ничего и сам Семён Савельевич. В ответ на взгляд Сергея. Он всегда чувствовал, что Сергей понимает его без слов.
Говоря же сейчас Сергею о необходимости сохранения своей семьи, Семён Савельевич в тоже время понимал, что это совершенно теперь и невозможно. Именно потому-то сейчас ему было так нехорошо, было горько на душе, тяжело на сердце.
Ведь он же знал как это мучительно терять свою семью, то что было тебе близко-дорого. Когда родные люди становятся совершенно чужими.
А тут-то ещё Света его внучка? Как же это всё нехорошо получается. Нехорошо!
Был и у них с женой точно такой же момент в жизни, с Тамарой Васильевной. Дело доходило до развода, да и свою малолетнюю дочку Соню они тогда потеряли. Может из-за этого?
Всё шло тогда одно к одному. И эти глубокие раны до сих пор у них не заросли, рубцы так в сердцах их и остались. Но Тамара Васильевна его любила, а он видимо её тоже. Всё это и сохранило их семью.
К тому же и дети тоже сыграли свою роль. Они-то просто не могли допустить, чтобы дети их стали сиротами при живых-то родителях. Но и жить рядом с человеком, которому ты чужд и не нужен, тоже мука, совершенно не легче. Семён Савельевич всё это отлично понимал, потому он и не видел выхода из ситуации в жизни Сергея. Ему было его жаль.
Помахав напоследок уходящим рукой Семён Савельевич поспешил в свою десятую палату. Она была самой большой в этом терапевтическом отделении. Это было всё, что осталось от бывшей районной больницы "за речкой". Палата же была далеко от входа, так что ему нужно было вначале пройти довольно большое голое помещение, ранее бывшее приёмным отделением. Ему вспомнилось вдруг, что здесь было ранее несколько врачебных и процедурных кабинетов. В том числе,и рентгеновский. А сейчас-то нужно было для этого ехать на другой коне Крутого Яра.
Здесь было сейчас тихо и пустынно. Остался здесь только всего лишь один большой кабинет, где размещались заведующая отделением да дежурный врач. Но сейчас-то и он был закрыт: "Наверное, уже начался вечерний обход?",- подумалось ему и он чуть прихрамывая поспешил побыстрее в свою палату.
Семён Савельевич до той злосчастной операции редко лежал в больницах. Не любил он этого, всегда лечился дома. Надоело лежать ему после войны в госпиталях. Надоело! Более полугода пролежал он с апреля по сентябрь сорок пятого года в госпитале, что в городе Лодзь в Польше. Его гвардейская танковая часть вела тогда бои в Берлине.
Получил там ранение в бедро и чуть не лишился ноги. Ещё раз в сорок первом он лежал с ранением в руку в Люберцах под Москвой. Но тогда он был воздушным десантником, а не танкистом. Сколько времени прошло с тех пор, сколько ранений и ожогов. Не вспомнить.
Но строй он не покидал. Так что повалялся он на больничных койках вдосталь. С неохотой лег по настоянию Тамары Васильевны он и сейчас в эту больницу. Вот уже он вошёл в другой, тоже пустынный, но широкий и длинный больничный коридор с высокими арками, делящими его на равные части. Архитектура начала двадцатого века.
В центре же того коридора стоял небольшой стол медсестры с телефоном и настольной лампой. В здании царил полумрак и лампа была уже здесь зажжена: "Значит, медсестра с врачом уже на обходе!",- ещё более поторопился он, открыл дверь палаты и направился к своей кровати пока врач был занят беседой с другими пациентами.
В палате было двенадцать кроватей, по шесть у противоположных стены. Большое окно было прямо против двери, так что в палате было значительно светлее, чем в коридоре. Но верхний свет тоже здесь был зажжён, отделение находилось внутри большого и достаточно одичавшего сада. Да так что его густые ветви полностью закрывали окна.
Семён Савельевич прилёг на кровать, прямо поверх одеяла, и стал ждать врача. К нему вначале подошла медсестра и подала ему молча градусник. Он тоже молча вставил его в подмышку. Обойдя же по кругу всю палату, наконец-то и к нему подошёл дежурный врач. Это была молодая женщина лет около тридцати. Она спросила:
- Как ваше самочувствие?
Семён Савельевич не привык болеть и жаловаться, а потому и сказал:
- Вроде бы ничего.Да вот только нехорошо как-то здесь, тошнота и слабость...И скучно.
Но тут он зашёлся в кашле. Семён Савельевич был курильщиком со стажем. Ещё с войны.
- А вот курить-то вам противопоказано. Нужно бросать. Просто необходимо. Вы же знаете какие у вас лёгкие?
- Вот докурю пачку и брошу. Честное слово.
- Чем раньше, тем лучше. Для вас.
У Семёна Савельевича врачи подозревали воспаление лёгких, хотя температура и не столь была большой. Вот и сейчас,она оказалась 37 и 8.
- Доктор, а почему температура у меня не спадает, а к вечеру она возрастает? Ведь столько времени уже прошло?
- Потому и не спадает, что вы курить не бросаете,- строго сказала женщина-врач,- заболеть-то легко,а вот вылечиться сложнее. Всё что положено мы вам делаем. Не волнуйтесь.
Затем пожелав всем доброй ночи она с медсестрой вышли из палаты.
-А правда, Семён Савельевич почему ты курить-то и не бросаешь?- раздался негромкий голос с кровати от окна,- хотя бы временно, что ли, пока в больнице! Не дразнил бы ты врачей?
Там лежал молодой парень лет двадцати пяти, у него было что-то с желудком. Подозревали гастрит.
Семён Савельевич улыбнулся:
- Понимаешь ли Юра, если я брошу курить, то кашлять буду ещё значительно сильнее. А ведь, знаешь ли, я до армии вообще не пил и не курил. В тридцать восьмом меня призвали, затем война с белофиннами, так их тогда называли. Там я и закурил.
- Страшно было?
- А ты как думаешь? Тогда-то я, хоть и молод был, но уже женат и имел ребёнка. Не за себя боялся я тогда,за них. Кому они будут нужны кроме меня? Мы же с женой, можно сказать, что с самого рождения сироты. Остались без родителей. Не хотелось бы, чтобы и наши дети повторили наши судьбы.
- Неужели же финны были так сильны?
- Сильны, не сильны, а воевать-то умели. У нас же военного опыта тогда не хватало. Тем более, что они все хорошие лыжники да снайперы. Про "кукушек" слышал?
В палате все насторожились, прислушались, заскрипели кровати, приподнялись головы.
- А как же, книжки читаем. Много про это написано.
- Ну это одно дело читать, другое почувствовать. Ощутить всё на своей шкуре. Никогда я этого не рассказывал, не люблю вспоминать, а сейчас-то что-то и вспомнилось. На срочную я был тогда призван, в тридцать восьмом, уже имея профессию водителя. Возил я там командира части - одного майора. Вот ехали мы с ним однажды и попали под обстрел, такой вот "кукушки". А может, и не одной. Так не только я, сержант, но и тот майор вокруг машины на пузе кругами ползал, весь снег вокруг мы перерыли, святых всех вспомнили.
- И живы остались?
- Получается, что так. Святые ли нас спасли, сами ли мы такими ловкими оказались, но майора только чуть ранило, а у меня же ни одной царапины.
- И с немцами тоже не одной? Почему, тогда хромаешь?
- Ну здесь-то мне повезло меньше. Видишь ли Юра до службы я занимался в Тульском аэроклубе. Гризадубова тогда нас учила летать, с парашютом я тоже неплохо прыгал, хотел лётчиком стать, а стал лишь шофёром. Почему? Так личная анкета не позволила. Но это долгая история, не про то сейчас речь. Когда же Германия напала на нас у меня срочная служба только-только закончилась. Все в военкомат и я тоже. Попал я вначале в воздушные десантники, благодаря аэроклубу. Вот там-то я сразу получил ранение в руку.
- Сильно ранило?
- Сквозное. Лежал в Люберцах под Москвой. Был уже всё тем же сержантом, командиром отделения. А тут-то, как только я начал выздоравливать, приехали "покупатели" и меня как водителя и повоевавшего зам.комвзвода с опытом направляют в Орск на офицерские курсы в танковое училище. А потом там нам на плечи повесили лейтенантские погоны и на фронт. Несколько раз горел, легко был ранен, но тяжело в Берлине.
- Потому и хромаешь?
- Мог бы вообще там остаться.
-Как же это было?
Как это бывает. Приказ выполнял. Получилось так: неширокая улица перекрыта мешками с песком. Не пробить. А в центре этой баррикады немецки танк. И бьёт, зараза, прямой наводкой. Мне же приказ освободить путь пехоте, уничтожить тот танк. А он-то всё лупит и лупит. Уже не один наш танк подбил. Мне в шлемофоне:
- Давай, лейтенант, ты что в "тройку" захотел?
Ну,и рванул я тогда на ту баррикаду на полном газу. А тут вижу между домами просвет и туда. Зашёл тому танку в тыл. По нему выстрелил. Попал. Немцы разбежались. Проход свободен. Мне в шлемофон:
- Молодец! Будешь представлен к награде. А сейчас дуй-ка на КП. Танк твой пусть пока там покараулит...
Я только вытянул своё тело из люка, хотел уже и пойти, как выстрел. Чуть ниже бедра в ногу. Хорошо что ни в живот. Упал,лежу, смотрю на ногу, а она пяткой вперёд. Вывернул я её назад, ну, думаю,всё:"Отработался я шофёром...".
А танк-то мой ушёл под укрытие домов, видно фаустников испугались, подумали что я убит.
Полежал я так, полежал и пополз. Заполз в подъезд какого-то дома, достал пистолет и думаю: "Последний патрон себе...". Слышу вдруг сверху по лестнице шаги, спускаются ко мне два немца "Гитлер,капут!". И показывают на носилки. Я потерял сознание.
В госпитале мне сказали, что к принесли меня сюда эти два немца. Больше полгода пролежал я в гипсе по пояс. Ужасно зудело тело. Рано гипс сняли, я упросил врачей, очень хотелось домой. Война-то давно закончилась. Вот кость так неровно и срослась, что одна теперь нога короче. Но это ещё счастье, что остался жив.
- А награду-то дали?
- Дали.У меня два ордена: Красная Звезда и Отечественной войны. Пять медалей.В том числе за Варшаву и Берлин. Одна за восстановление промышленности Центра и Юга России.
Это уже после войны. Но главная-то награда, что жив остался.
- А это кто к тебе сейчас приходил?
- Средний сын с внучками.
- А сколько их у тебя?
-Три сына и дочь, две внучки и два внука.
Замолчали. Выключили свет. Палата погрузилась в сон. А Семён Савельевичу не спалось. Одна тревожная мысль не давала ему покоя. О ней он никому не говорил. Даже Сергею. Хотя это имело косвенное отношение и к нему тоже. Лишь сказал он о том, как-то вскользь, только своей жене Тамаре Васильевне:
- Знаешь, мать,что сказала мне наша невестка?
- Которая?
- Сержкина!
- Что?
- Что я скоро умру...
- Да, брось ты Семён! Мало ли что в ругне может сказать злая баба...
Поначалу-то и он так решил. А вот теперь-то эта мысль не давала ему покоя. Назвала она такую болезнь, которую не только нельзя излечить, но и страшно произносить! Насколько же ей нужно было так озлобиться, чтобы потерять разум и такое ему сказать? А может у неё-то ума и совести никогда и не было?! Но что это меняет. Эх, Серёжа, Серёжа, кого же ты привёл в наш дом!
И зачем он тогда поддался просьбе Сергея и пошёл к ним на квартиру с ней разговаривать... Пытаться понять, что ей надо? Но разве можно её понять? В ответ всё та же чушь, да дурь-ругань, как и от её мамы:
- Гоните его из дома!
Как? Почему? В чём он провинились? А в ответ:
- Вы все помрёте, с кем он тогда останется? Или вы или я!
Но как же они могут своим детям запретить приходить в их дом? В своё "родовое гнездо"! Как они это себе это представляют? Отказаться от своих детей и вообще не видеться с ними? Разве это возможно! Сколько им с Тамарой Васильевной пришлось выстрадать и пережить за них. И сейчас ведь тоже. И что же это такая за жена, коли муж её стремиться убежать из дома?! Это-то не укладывалось у него в голове. Только если ему в доме совсем невмоготу.
Вот это-та мысль и заставила его вздрогнуть, он окончательно потерял свой сон. Неужели же это кара небесная за прошлые его грехи по молодости. Жизнь, говорят,прожить, не поле перейти. Сколько же пришлось пережить Тамаре Васильевне из-за него Семёна Савельевича! Вовремя он только всё понял и благодаря своей жене Тамаре Васильевне.
Но она-то никогда не гнала его из дома? Никогда не сказала плохого слова о его репрессированных и сосланных родителях. Ах, если бы они были рядом с ними? То как бы она к ним относилась? Возможно тогда и Соня была жива и ему бы было кому подсказать-посоветовать, как жить и беречь свою семью. Нет, не могла Людмила стать им дочерью, коли этого не захотела. Не станет она хорошей женой и Сергею, раз не уважает и не любит его родственников. Коль она так жестока и бессердечна к ним. И с этой нехорошей мыслью он уснул.
А.Бочаров.
2020.