Первые наши эмоции оказались неоднозначными. С одной стороны, это был хороший сильный мужской монастырь. Братия все тогда были молодые, симпатичные. Самому старшему отцу А тогда было 48 лет. Игуменам Иринарху и Тихону было по 33 года. Остальные ещё младше. Все казались доброжелательными и благочестивыми. Но на деле мы с каждым днём всё отчётливее видели, что впечатление было обманчиво.
У всех братьев были свои клички: Гаврик, Дурбила, Киса, Картавый, Гнутый, Профессор демонологии, Гоблин, Гном, Гроб, Изя, Дрыпа, Обезьянка, Чердак, Рыжий, Трошкин, Дибазол, Лёша и Тимоша. Все эти клички придумал настоятель, отец А. Мало того, через какое-то время нас тоже начали кликать Варька, Юлька, Надька, Ленка, Катька, Наташка, невзирая на чин. Матерями нас уже никто теперь не называл. Отец А сказал, что «мать» можно говорить только монахине. Мы немало были удивлены, у нас в женском монастыре было не так. Но со своим уставом в чужой монастырь, как говорится, не ходят. Тем более нашего монастыря уже и в помине не было.
Сёстрам теперь было строго запрещено ходить в клобуках и мантиях. Благословлялась дорожная форма – скуфейка и ряса. Это выглядело странно, так как даже в Левоче (на приходе!) сёстры носили клобуки. А теперь подразумевалось, что мы паломничаем, а не живём, что нашего присутствия здесь стыдятся. Потом настоятель сжалился и разрешил одевать полную форму только на Причастие.
Ещё один момент нам разъяснил настоятель по поводу клобуков, когда увидел, что сёстры снимают клобуки, идя на помазание, Причастие, исповедь или прикладываясь к иконам. Он спросил, почему они так делают. Сослались на покойного батюшку. Оказалось, батюшка подглядел это в мужских монастырях, но женщинам снимать головной убор в храме не положено. Если ты в клобуке, то всё время стой в клобуке. А снимают клобук мужчины. Также было сказано, чтобы не ходили по монастырю в белых шерстяных носках, потому что братию привлекает всё, что мелькает из-под подрясника. Это замечание вызвало у меня серьезные внутренние недоумения. Раз подвижника так легко смутить белыми носками и нужно искусственно создавать ему стерильные условия для подвига, в чем тогда его подвиг?
Но подвижники тем временем и не думали подвижничать. Они вели себя как вчерашние школьники и веселились как ни в чем не бывало. Например, мы неожиданно узнали, что многие братья любят издеваться над отцом Петром, подсовывая ему дохлых и живых мышей, крыс. В ход раз пошёл даже замороженный труп кошки, который ему подкинули в кровать прямо в келье. Кто-то из братьев (отец Сергий) сам залез под кровать, и дождавшись возвращения отца Петра, до полусмерти напугал его. Они считали это смешным и подолгу ржали вместе с настоятелем над такими историями. Нам было жалко отца Петра. Но братья объясняли, что он еврей, и его надо давить, иначе он всех раздавит.
Отец Петр тщедушный, невысокий иеромонах, знал множество анекдотов, стихов, прибауток. Казалось, что у него было неисчерпаемое чувство юмора, но это было ошибочное впечатление. Он был смертельно мнителен. Жизнь с братьями привела его в затяжной жесточайший стресс, он не мог рассчитывать ни на чью дружбу и поддержку, все кругом были для него врагами и предателями. Часто он проклинал вслух всех и себя заодно, говоря: «Чтоб меня парализовало!»
Всё равно не помещалось в голове, как так можно обижать людей через клички, высмеивая их физические недостатки, национальность, невозможность постоять за себя.
Отец В при жизни рассказывал об отце А, что он духовный человек, девственник, с детства при церкви, и глаза у него чистые как у ребенка. Говорил, что у них в монастыре всё просто как дома. Отец А и сам объяснял нам свой подход к монашеству: "Монастырь должен быть для монахов как дом родной!" Но мы увидели несколько другую картину. Братья не были равны между собой. Те, кто жил в игуменском доме, были как бы блатными, им прощалось больше, чем остальным. В игуменском доме было намного комфортнее, чем в братских кельях, там были телевизор, компьютер, Интернет, кухня, библиотека, гардеробная, кабинет и у каждого своя келья. В игуменском доме жили отец А, отец Иринарх, отец Тихон, инок Арсений и послушник Тимофей. Тимофей с Арсением были из многодетных священнических семей.
Тимофей вёл себя как зверёк. Когда в игуменском доме попросили убраться сестёр после ремонта полов, Тимофей устроил полнейший неадекват: спрятал инвентарь, вёдра, швабры, капризничал ужасно. Это было удивительно, что мы ему помогаем убираться, а он реагировал, как на врагов, и ревновал к отцу А. Впоследствии я поняла, что они его специально пугали: "Теперь в монастыре есть матушки и ты больше не нужен. Они смогут убираться и всё делать за тебя".
Нас сразу предупредили, что здесь в монастыре не так всё просто, как кажется. Отец А - очень больной человек, всё зависит от его настроения, по утрам к нему никогда нельзя подходить, так как он очень злой. Нельзя было подходить к нему и постом, особенно Великим, и вообще сначала нужно было оценить его настроение, состояние его здоровья, количество окружающих его братьев, а после принять решение, стоит ли вообще задавать свой глупый вопрос. Все эти сведения подтвердились потом на горьком опыте.
Вызывал вопросы и игуменский стол в трапезной. Отец А страдал сахарным диабетом. И ему часто ставили в постный день скоромную еду на трапезу. Но с ним сидели двое игуменов Иринарх и Тихон. Они были в еде очень привередливы. И было совсем непонятно, что у них болит. Потому как их еда не вписывалась ни в один диетический стол. И на каждого готовили отдельно. Отцу Иринарху покупали крабовое мясо. Чай, вино, компот он не пил, а пил простую воду «Шишкин лес» и иногда свежевыжатые соки. Отец Тихон любил речную рыбу. Отец А в разные времена ел всё по настроению. Мог захотеть блинчики с творогом и поднять на уши весь монастырь, смачно рассказывая, как их надо готовить. Мог захотеть бочковых солёных огурцов, когда были только маринованные. Мог захотеть варенья к каше или шоколадных конфет, хотя ему было нельзя. Белые диетические котлеты, заменитель сахара, сухой творог он терпеть не мог.
После каждой трапезы повар и помощник повара с трепетом ожидали появления начальства на кухне. Это было в порядке вещей, чтобы они пришли и сказали повару что-то обидное, колкое. Например: «Что, я козёл, такое есть?» Или: «Сама это ешь! Сварила как свиньям!» Или просто: «Невкусно!» Почему недоварено, или переварено, или пересолено, или подгорело, - всё высказывали повару. А на поваре и так было непосильное бремя обязанностей. Часто это был 16/18-часовой рабочий день. Недостижимым идеалом представлялась еда, которую отцу А готовила в детстве мать, Валентина Гордеевна. Хотя та еда была простой рабоче-крестьянской. Мне кажется, что секрет её еды был в детском возрасте и тогдашней непривередливости отца А, когда всё нравится, что ни приготовят.
В Болдине повар должен был сам себе чистить рыбу, лук, морковь на сорок человек, готовить три, а то и четыре трапезы, и каждому на игуменском столе успеть сделать три разных блюда. Один из них не ел укроп, другой – лук, третий – болгарский перец. То они требовали почистить вареное яйцо от скорлупы, то креветки от панцирей. Обязательным было наличие свежевыжатого сока на столе. У отца А был свекольный с водой (1:2), у отца Иринарха яблочный из красных яблок, у отца Тихона яблочный из зеленых яблок. Как повара только это запоминали!
Самым тяжким на мой взгляд была рабочая смена кухонного работника длиной в целых семь дней. Как можно было терпеть этот ад женщинам пенсионного возраста, я до сих пор не пойму. Бесплатно и без отпусков! Кухня – это вечный шум, сутолока, проходной двор и запахи, которые больные люди не могут вынести. Отец А всегда ругался, когда с кухни долетал запах в трапезную. В трапезной не должно было пахнуть едой, если только самую малость. И если в трапезной оказалась одна муха, и она садилась на еду, батюшка эту еду не ел.
Все мысли и интересы повара были в одном: что сегодня поел батюшка, а что не ел, сыт ли он, и чем его дальше кормить. Настроение резко улучшалось от съеденной им котлетки или сырника. И падало, если он только попил чай. А батюшка просто мог покушать с гостями в игуменском доме или отдать свои котлетки братьям, о чём поварам редко становилось известно.
Несколько раз было искушение такого рода. Сёстры клали на блюдце огурец и две помидорки или банан с двумя киви для игуменского стола. Трапезарь послушник Валера сказал, чтобы так не клали, здесь так нельзя. Мы долго врубались, но когда дошло, стало очень не по себе. И совсем несмешно. Стали класть банан с одним киви и помидор с одним огурцом.
Удивляло нас на первых порах и поведение братии. Здесь не говорили «Благословите!» как обычно принято в монастырях, а только «Добрый день!» или «Здравствуйте!». Некоторые вообще при встрече, улыбаясь, кивали: "Привет!" Официально братии не разрешалось общаться с сёстрами, а сёстрам строго-настрого запрещалось общаться с братией. Но благословение-то брали у иеромонахов. Они радостно благословляли, и завязывался непринужденный разговор, который инициировал как правило иеромонах. Сестре ничего не оставалось делать, как "подчиниться" священнику, раз он желает поговорить. Отец А увидев раз, как отец Дионисий остановил трактор, чтобы благословить мать Екатерину, запретил брать благословение у иеромонахов. Тем не менее исповедоваться приходилось у них. Самому отцу А было лень исповедовать нас всех.
В скором времени все сёстры разбились на целые кланы по иеромонахам. Был клан у отца Герасима, у отца Петра, у отца Дионисия и у отца Силуана. Сёстры ходили к ним исповедоваться, и этого оказалось достаточно, чтобы возникли симпатии. Когда я стала бить тревогу, что отец Герасим зовёт п.Иулианию Юльчиком, а ин.Варвару Варварушкой, чуть не случился скандал. Я высказала свои опасения настоятелю. Он позвал о.Герасима и всё ему зачем-то рассказал. А тот пошёл ко мне и заявил: «Почему ты бате говоррришь? Если что не так, говорри мне! Сами ррешим!» Он слегка картавил и говорил в нос. Я его логику не поняла. Молодой мужик! Что он решит? У него тестостерон в голове.
Был как-то такой случай. С раннего утра НаташаД шла на кухню. Она была помощником повара. И она увидела, как на крылечке братского корпуса кое-кто из братьев в одних трусах справляет малую нужду спиной к ней прямо с крыльца. Она, смутившись, поспешила убежать. Нужно ещё уточнить, что крылечко братского корпуса находилось почти рядом с кухней. То есть брат мог предвидеть неловкую ситуацию и дойти до туалета десять шагов.
Днём к НаташеД обратился с какой-то просьбой иеромонах Дионисий. И она рассвирепела, потому что подумала на него. Она удивилась: «Вот какой наглый!» Но это был не он. В трусах-то все одинаковые. Много прошло времени, пока стало понятно, кто это был. Сам отец Герасим нам похвастался, что это был он! Неужели так проявилась одна из форм эксгибиционизма?
В другой раз я тоже шла с кухни после ужина, был теплый летний вечер. И я увидела на том же крылечке в дверном проеме подтягивающегося на балке отца Герасима тоже в одних белых трусах. Он теперь был, так сказать, лицом к зрителям. Он явно хотел продемонстрировать свое голое тело, потому что проходили мы там редко, и он ловил момент. Потом он ещё много раз повторял нам, что спит без трусов, желая тем самым вызвать у нас интерес.
Удивляло то, что нас учили не снимать подрясник и ремень на ночь, сёстры спали в апостольниках и платках, чтобы быть готовыми к внезапной кончине. А тут мы видели иеромонахов, которые «не заморачивались». Спали голые, мылись в бане всем братством вместе, ещё и нужду с крылечка справляли. Эта первозданная простота была дикой для нас.
Мы ещё были воспитанными барышнями из хороших семей. У многих из нас родители были культурные люди, летчики, кандидаты наук, профессора, инженеры. Мы старались оправдывать братию, хотя это было сложно. Когда сёстры спросили иеромонаха Герасима: «Где ваш параман?» (Параман - это тайная деталь монашеской одежды, квадратик с вышивкой креста и надписью, носится монахами пришнурованный к спине поверх сорочки или нижней майки, означает язвы Христа.) Он косил траву в тельняшке и, улыбнувшись, ответил: «Так жаррко же!»
Со временем у сестёр возник вопрос, как поститься перед Причастием, это вызвало насмешки со стороны монахов. Нам приходилось вопреки своей совести просить поваров варить отдельную картошку в мундире. Среди братии перед Причастием никто, по-видимому, не постился, у них не было проблемы, что кушать. Постного стола по субботам не было. Отец Герасим посоветовал мне вытаскивать из щавелевых щей порубленные куриные яйца и есть пустые щи.
Следующим этапом стал наезд братии на нас. Зачем мы строим из себя благочестие? Зачем постимся перед Причастием? Зачем долго молимся?
http://proza.ru/2022/11/28/1103
Фото В.В.Завадкин