Стреляли

   
   Ты думаешь отчего я такой клешнятый? Хожу то есть в раскорячку? Оно конечно, ноги  у меня кривоваты, но тут ещё Бендера виноват. Я ж на западе служил. На Украине. Тогда в лесах западных Бендера скрывался со своими «лесными братьями». Война уж закончилась давно, а они на мирных нападали. Погранцы и КГБэшники с ними воевали. А мы иногда в оцеплении стояли. Помогали спецам.

   Вот нас кинули на усиление году так в (я прикинул сегодня, что было это году в 56. В 35м родился, плюс 21. Служили тогда 3 года). Бендеровцы должны  были выходить в Польшу. А может быть его банда наоборот – из Польши прорывалась? Солдатское дело такое – слушай команду и вопросов не задавай. Нас секретами расположили на опушке. Окопались, конечно. Я второй номер у пулемёта. Лежали тихо, ночью вдруг несколько выстрелов и граната в наш окоп. Я её и не видел. Просто взрыв и контузило. Никакого боя вроде и не было. А пятку оторвало. Госпиталь и домой. Приноровился хромать на две ноги. А в военном билете ничего, гады госпитальные, не поставили. И ранения получается нет, и участия в боях не записано. Да ещё и помалкивал всю жизнь. Тебе вот только…. Ну наливай, а то скоро Петровна явится.

                Второй выстрел

    Сын завтра приедет. Я ему с мамкой постоянно твержу – иди на работу. Пить завязывай! Вот, наконец, работает на водовозке – лоб здоровенный. Картоху семенную привезёт на ней. А ты слышь, что со мной в выходные приключилось? Сижу ночью в гараже – Марье сказал что дежурю в этот раз. Со мной … там одна… из наших гаражей. Выпивам-закусывам. Песен не поём. Чинно. Слышу – где-то погромыхивает. Я дверь гаражную чуток приоткрыл и вижу гаражей за двадцать от меня кто-то ломает ворота. Света у нас давно нет на улице – все лампочки спиз…, переколотили. Вот я и слышу – их там двое-трое. Достал свой шешнадцатый, пистолет не стал трогать – он не дострелит. И жахнул в ту сторону. Затопотали и стихли. Утром, уходя, видел крови маленько. А не лазь в чужие гаражи! А пистолет-то я сам сделал. Токари, фрезеровщики помогли. У нас на заводе, как перестройка началась, все стали что-то под полой носить. Вот и я. Испробовал. Хорошо попадает. Только однозарядный.

                Опять стреляли.

   Убрали урожай, уехали все дачники по городским квартирам. Отец созванивается регулярно с соседом дачным. А как-то трубку взяла Марья Петровна. Плачет. Рассказывает:

   - Мои-то сдурели! Димка опять работу бросил. Выгнали за пьянку. Ванька его пилил, я пилила. Без толку. Валяется с женой – женился ведь он! А мы корми их. А тут Ваня из гаража вернулся и опять ему замечание сделал. А тот бугай как дал отцу – тот в холодильник головой ударился. Кровища!!! Очнулся и ушел. Вернулся через полчаса и стрелил в Димку. Обоих скорая увезла.

    Отец мне сообщил об этом горе. И что лежит Иван Васильевич в больнице Химконцентратов. Я выбрал время и туда поехал. Взял с собой бутылочку горилки, банку тушёнки и сигарет.  Пустили в палату. Это уж девяностые были. Самая разруха! Матрас комьями, серая  простыня, комок подушки, кривая тумбочка, стена тёмно синяя вся в обвалившейся штукатурке, миска алюминиевая с засохшей кашей. Фронтовой госпиталь прямо. Много народа в огромной палате. Иван Васильевич обрадовался и, попрятав передачку, мы спустились вниз. Там не топили, но зато и не подслушивали и курить можно было. Ничего нового я не услышал. То есть изменения были. Вшили ему в череп пластину. Кости раздробленные удалили. Сын тоже в этой же больнице. Ему пуля попала из пистолета самодельного в позвоночник. Застряла. Удалять не стали. Ходил отец к нему в палату, постоял на пороге. Сын пригрозил убить, как выздоровеет. Дело уголовное закрыли по обоюдному согласию. Холодильник так помят, что и восстановлению не подлежит. Сноха съехала. Беременная она. Вздыхал всё время былой оптимист Иван Васильевич – жизнь такая пошла, Юра, – Машка там одна.