ВСТРЕЧА
В правление колхоза «Путь к коммунизму» пришло сразу две телеграммы. Одна - на имя председателя колхоза, в которой приказывалось срочно доставить на станцию Переброды полторы тонны картофеля для обеспечения проходящего санитарного поезда, а другая – на имя Юлии Архангельской. Вручили вторую телеграмму не сразу, так как долго не могли найти адресата. Стукнули, было, в дверь старушки Тамары Петровны, у которой Юля проживала, но старушка сказала, что та на работах.
Хорошо сказать «на работах»! А на каких? Колхоз – не завод, хотя и большой, но всё же ограниченный стенами. А колхоз – это луга и поля на много километров, разбросанные фермы, река с лесом, другая деревня…Где эту Юлю искать? Может, просто оставить старушке телеграмму, пока Юля не вернётся? Да и сама старушка говорит о том же:
- Оставьте здесь-от. Домой обязательно вскоре к мальцу прибежит. Вон он – уже сопеть начинает.
И посыльная уже почти оставила, но что-то ей подсказало, что на деревню так просто в это время телеграммы не посылают. А вдруг что-нибудь случилось? Нельзя же так! И так люди задыхаются в эту проклятую весну. От похоронок просвету нет. А иные бабы перед похоронкой тоже телеграммы получали: «Ваш муж, мол, в госпитале и очень тяжёл». И бросилась посыльная опять Юлию разыскивать.
На дворе стоял апрель 1942 года. В этих местах после суровой зимы весна не торопилась просыпаться, словно заледенела на всю жизнь, как будто сковало её по рукам и ногам, и не слышала, как её ждут люди. Ещё в начале апреля шёл снег. Трава и не думала прорезываться, и поля были покрыты ковром спутанного ворса прошлогодней поросли. Корм для скота кончался, и силос выгребали с самого дна ямы.
В отсутствие мужчин эту тяжёлую работу выполняли женщины. Стоя почти по колено в месиве прокисшей травы, снега и просочившейся сверху грязи, они нагружали тачки и вывозили их в сторону коровников. Путь, хотя и не длинный, во время распутицы превращался в каторгу. Тачки с места сдвигаться не хотели, ноги утопали в грязи, и сапоги в глине засасывало так, что иной раз переступить и сделать следующий шаг без посторонней помощи было невозможно. Там, в силосной яме и нашла посыльная бывшую городскую учительницу Юлию Архангельскую.
- Юляша! Тебе телеграмма, - крикнула она издалека.
Юля вздрогнула от неожиданности. Сердце её остановилось в страхе. Не то время было, чтобы телеграммы посылались с поздравлениями. Месяц назад написала она мужу о радостном событии в их жизни – рождении сына, но ответа до сих пор не получила. Говорили же, что почта работает исправно, и если бы муж получил письмо, в ту же минуту бы и ответил. Но он молчал. И каждую ночь металась она в постели от страшного ожидания горького известия. Днём за изнуряющей работой было легче.
Эти мысли немного отодвигались, как будто поглощались непогодой, с которой приходилось бороться. И вдруг телеграмма! Значит, не от него, а о нём? Но если телеграмма, то, может быть, он жив? Дрожащими руками она вскрыла синюю бумажку, в которой, кажется, сосредоточилась вся её жизнь, и не сразу поняла, о чём читает: «Буду Переброды 17 часов тчк жду тчк Сергей».
Слава Богу, он жив. И здоров, раз будет в Перебродах. Но что значит «17 часов»? В 17 часов и одно мгновение, каких-нибудь несколько минут, которые там будет стоять неведомый поезд? Или будет он там целых семнадцать часов со своей частью? Но когда им, этим часам начался отсчёт? Успеет ли с ним увидеться? Одно только было ясно, что Сергей по какой-то причине не может отлучиться ни на минуту из этих семнадцати часов, чтобы подскочить к ним с сыном, хотя и разделяют их всего каких-нибудь двадцать километров. А как ей самой их преодолеть? Никто, конечно, машины ей не даст.
Но в правлении она с радостью узнала, что в те же Переброды направляется грузовик с картофелем. И уже брошены люди на ссыпку картошки в мешки, часа за два управятся. Обрадованная и одновременно расстроенная столь длительной задержкой, Юля пошла домой. Как она ни торопилась к сыну, сапоги, ранее принадлежащие мужу хозяйки дома, огромные и несгибаемые, застревали в лужах и тянули назад, как гигантские лапы чудовища, невзлюбившего за что-то молодую женщину. Уже подходя к дому, Юля услышала надрывный плач сына. Тамара Петровна носила его на руках то тихо покачивая, то отчаянно тряся в нетерпении маленькое создание и то пела, то ворчала:
- И что ж за времена настали! Что ж за времена! Не успела родить, уже в навозе должна возиться. Эдакое дитя бросила! Так ведь и молоко пропадёт, коли через пень-колоду кормить. Сейчас, Сергунечка, сейчас, поди, придёт твоя мама.
- Я здесь, родимый! Не плачь, дорогой, не плачь. Я сейчас…
Но и сейчас не таким уж мгновением оказывалось. Пока сапоги о железяку у крыльца обскребёшь, пока их стащишь в сенях, пока разденешься, пока умоешься – всё дано на испытание ничего не ведающего мальчика, который умолк только тогда, когда припал к мягкой и тёплой материнской груди. Секунду его щёчка потёрлась о грудь, находя живительный источник молока, затем заработал рот, с жадностью поглощая молоко, которое и само струёй било. Вскоре глаза младенца блаженно закрылись, спешка отступила, и уже губы работали мерно, причмокивая, уступив голоду блаженство. Маленькая ручка по-хозяйски расположилась на материнской груди, и оба они, мать и сын, превратились в то единое целое, которое тысячелетиями представляется самым большим счастьем на земле и молчаливым зароком заботиться друг о друге всю свою жизнь.
- Поедем мы с тобой, Серёженька, скоро к папе твоему. Папа и не ожидает, какой ты у него красавец. Ты уж там крепись, не плачь. Пусть папа порадуется…
И Юля было уже совсем уверена, что папа Серёженьки жив и здоров, иначе что же это ему делать в Перебродах семнадцать часов. Он, наверное, стал командиром и никак не может бросить своих солдат, которые тоже ему стали сыновьями. Теперь она уже твёрдо знала, что в телеграмме говорилось никак не о 17 часов вечера, а, наоборот, о целом сокровище – семнадцати часах свидания с самым дорогим человеком на свете.
Прошло два часа, отданные на погрузку картошки, а машина всё ещё не подъезжала к Юлиному дому. Маятник в ходиках почему-то стал качаться быстрее, и быстро опустилась гирька на цепи, стукнув о крышку сундука. Юля не могла справиться с ощущением, что кто-то крадёт у неё самое святое – то, что принадлежит только ей и её Серёженьке. Ей казалось, что кто-то завидует её счастью и потому медленно грузит картофель, медленно заправляется бензином, медленно ползёт по разбитой дороге от овощехранилища до её дома. Она не отрывала глаз от окна, в котором так и не показывалась обещанная машина. А вдруг водитель забыл про неё и давно уже подъезжает к Перебродам?
- Виноват, товарищ командир, совсем заработался. Исправлю. Непременно передам привет. А жена у вас красавица и сын – крепыш!
- Сын? У неё есть сын?
- А как же! Аккурат месяц, как появился…
Нет, этого не может быть!
Однако уже темнеет, и наступающие сумерки стали проглатывать дорогу, которая ещё блестела водой и снегом кое-где. Наконец, вдали показалась машина.
- Так вы прямо с мальцом, Юлия Александровна? Дорога-то не для него нынче. Растрясёт беднягу. Ну садитесь, садитесь, - и водитель подсадил Юлю на высокую подножку, - это хорошо, что вы в ватнике и одеяло у мальца тёплое. Оно, конечно, в кабине тепло, а вдруг встанем, не приведи, господи. Подмораживает по-немногу…
Дорога, которая шла через два поля и лес, и в самом деле оказалась трясучей. Машину сильно подбрасывало на начавших замерзать расплывшихся колеях.
- Простите, Юлия Александровна, тут ничего не поделаешь. Сами видите, какая дорога. Постараюсь чуть помедленнее.
- Нет! Нет! Не надо помедленнее, не надо. Мы вытерпим.
- Это хорошо. А то помедленнее, оно хоть и менее трясучее, да как бы в луже не застрять.
У самого леса, где дорога чуть спускалась, топь оказалась непроходимой. Фонтаны грязи вылетали из-под задних колёс, мотор ревел, шофёр ругался, не сдержавшись, последними словами, но вскоре машина застряла накрепко.
- Всё, приехали! Вы машину завести сможете, когда надо?
Он долго объяснял, для чего каждая педаль, как и в какой момент что будет нужно делать. Юля покорно слушала, покорно положила сына на своё сидение, села на водительское место и сквозь забрызганные стёкла наблюдала, как водитель возится с какими-то досками.
- Давай! – кричал он уже без всяких церемоний, - Давай!
Но всякая попытка оказывалась бесплодной. Колёса всё больше увязали в грязи.
- Эх! – ругался про себя шофёр, - Баба, она и есть баба! Даром, что учительница.
- Не встретиться нам, - в отчаянии думала Юля. – Мало того, что не встретимся, а и Серёньку заморожу. И домой уже не уйдёшь.
Наконец, машину удалось сдвинуть с места. Она ехала по тёмному лесу. Просёлочная дорога освещалась фарами грузовика и тени от деревьев прыгали по колее, как акробаты в цирке, а по бокам лес смыкался, и казалось, те же деревья протянули свои ветви, как руки, друг другу навстречу, что зацепятся они одна за другую и не пустят дальше невольных путешественников. И водитель, и Юля очень устали, но Юля крепилась, изо всех сил стараясь не закрывать глаза, и только глядела на шофёра, не засыпает ли он. Она смотрела на его неподвижное лицо, тесно прижимала к себе младенца, который стал подавать признаки беспокойства, и не заметила, как заснула.
- Юлия Александровна, - услышала она совсем рядом, - вы спите? А то вон полюбуйтесь-ка. Заяц бежит.
Заяц летел впереди машины, упорно держась в луче света и не думая сворачивать с дороги.
- Так и будет, бедолага, бежать в луче, пока мы не остановимся.
- Почему?
- А кто его знает, почему? Заяц, он таков. Как в луч света попадает, так в нём и бежит без остановки, как привязанный. Ни туда, ни сюда, словно каторжный. Только вперёд и вперёд.
- Так почему же вы не остановитесь?
- Вот те на! То «не останавливайтесь», то «остановитесь». Нехай бежит, раз такой дурачок.
Юля почему-то подумала, что она сама похожа на этого зайца. У того ведь даже цели нет, а бежит без передышки не то от страха, не то потому, что и не такой уж он трус, если его с дороги не свернёшь, и единственный способ показать себя храбрым, это бежать без остановки впереди фыркающего чудовища. Не может чудовище не быть благородным и раздавить беднягу. Может быть, заяц, как и сама Юля, верит в провидение и надеется, что спасётся?
- Вы уж остановитесь на минуточку, очень вас прошу. Ведь он беззащитный всё-таки.
Водитель переключился на ближний свет и остановился, ворча:
- Если перед каждым зайцем останавливаться, век не доедешь. Их тут пруд пруди, целый лес зайцев. Ну ты чего стал-то? Брысь с дороги!
Заяц отскочил в сторону, но мальчик, испуганный зычным голосом шофёра, проснулся и заплакал.
- Постойте немного, а? Мне бы его покормить…
- Ну стоять-то, если другой нужды нет, не хотелось бы. Всё-таки к санитарному едем, а вдруг уйдёт без картофеля? С какими глазами к председателю вернусь? А вы его кормите, не стесняйтесь. Я ведь только вперёд смотрю.
Юля отвернулась на сколько могла и покормила малыша. Тот притих на время, но потом опять заплакал, и Юля знала, почему, но перепелёнывать в кабине не рискнула. Она качала его, прижимала к себе, уговаривала, да всё без успеха.
- Долго ещё ехать-то?
- А как из леса выедем, так только поле останется.
Мальчик успокаивался только на короткое время, тревожно дремал, потом снова принимался плакать. Юля хотела уж попросить водителя на минуту остановиться, но тут вдруг вдали показались неясные огни. Это были Переброды. И всё было бы хорошо, если бы не пришлось ждать парома, который в это время ходил через реку редко. На берегу было пустынно.
- Ну надо же! – с досадой говорил водитель. – Вот подлость-то, вот подлость! И когда он ещё придёт?
Ждать пришлось около часа. Серёжу удалось перепеленать и успокоить, и Юля боялась, что взбешённый водитель разбудит ребёнка своей отчаянной перебранкой с паромщиком. Сама она уже давно смирилась с тем, что не увидит мужа. Однако, при приближении к железной дороге сердце её стало биться чаще и вдруг вновь ожила и стала укрепляться надежда на встречу, к которой, казалось, она пробиралась всю свою жизнь.
Вокзал кишел людьми разного возраста, но всё преимущественно женщинами, и чаще с детьми. Они толкались на платформе, спрыгивали на рельсы, пролезали под вагонами, садились в какие-то поезда, суетились и плакали. Никто из них не мог сказать, как найти лейтенанта Архангельского, даже начальник вокзала. Юля металась вместе с другими, прижимая к себе Серёжу. Мимо проплыл санитарный поезд, белевший по окнам бинтами на головах раненых. Вдоль него бежали женщины и выкрикивали имена своих родных и любимых. Некоторые из них выглядели счастливыми - те, которые предчувствовали, что скоро в дом вернётся хозяин, не подозревая пока, что само возвращение может обернуться трагедией.
Юля обратилась к какому-то военному и спросила, не знает ли он, где найти лейтенанта Архангельского.
- У нас, барышня, сейчас все лейтенанты – Архангельские, - мрачно пошутил он. - Из какой части?
Юля назвала номер части.
- А-а-а, да они вон на том пути. Сейчас, наверное, отправятся, - и показал совсем на другую платформу. – Прыгайте на рельсы. Может, ещё успеете…
Юля передала военному своё сокровище, спрыгнула на рельсы, приняла конвертик с сыном и бросилась по переплетенью рельсов, всматриваясь в вагоны и платформы указанного состава. И вдруг увидела его, своего Сергея, который стоял около предпоследнего вагона, что-то обсуждая с однополчанами.
- Серё-ё-жа! – закричала она. – Серё-ё-жа!
Их встреча была минутной, и в эту минуту вместились объятья, поцелуи, слёзы, удивление, надежда, гордость, радость обретения и страх потери. Состав, громыхая сцепами, тяжело тронулся с места и медленно пополз в сторону фронта. Мелькали танки и пушки, теплушки с солдатами, зачехлённые машины, и Юля смотрела и смотрела на набирающий скорость состав, который отнимал у неё любимого, утягивал за собой, не оставляя надежды, и уносил далеко - туда, куда не доходят письма. Она вновь чувствовала себя тем зайцем, который бежал в тесном коридоре света, не в силах увернуться от неизбежного, но бегущего , потому что впереди была жизнь, и остановка грозила гибелью.
Сергей вспрыгнул на подножку последнего вагона, махнул рукой и прокричал:
- Как ты его назвала?
Но она уже не слышала вопроса, потому что состав не мог остановиться.