Кабаны двуногие
Опосля войны-то ишшо голоднее стало. Однажды я со своей гвардиёй, а парнёкИ-то уже бОльшенькие были, с покосу пришли, глядь! - а из избы - то всё, всё – то усопежено! О-оооо-й... Всё вывернуто, перевёрнуто, повной роззор! Как и пережили - не помлю… Хоть много ли циво в сиротском дому и осталось то!? Ведь всё проедено - на продукты меняла… и мужнины вешши, и своё приданоё. А тут - даже из пеци все выташшено, вынесено вместе с цугунком! Какие тряпки были – всё- всё - то цистоцко зворовано. Даже шапоцки - с маленьких-то робят! Оказалось, дезелтиры в лесу поселилисе. Один кто-то из наших мест быв, вот он и привёв. А в лесу–то, скоро оскАлиссе, животы быстрехонько подведёт. Вот по еду оне в деревни-те и наведывались. Люди бают: «Штё это?! Картоха в поле с горох, а кабаны уж повадилисе, варзАют!»... Но это двуногие кабаны-ти оказалисе!
Оне ведь не толькё по нашему дому прошлисе. Вот, из району-то за ими и приехали, их арестовывать. Наших деревенских всех согнали лес процёсывать. Да военные-те с собакам! Дак ведь, как вовков, их выгнали из лесу, да и окружили в скирде осреди поля. Решили с утра везти в район-от, дак на ночь заперли в гумне. Я-то ранешенько утром вилы сенокосные на длинном чЕрне взяла, да и пошла туды, к гумнут- у.
ЖУРНАЛИСТКА Зачем вилы-то взяла?
- Спрашьваёшь, вилы-то пошто? А не знаю. ( смех) Щобы не страшно было... (смех) Да нет, неправду баю- бахвалю! Грешная я! Хотела ведь заколоть воров-то! Такая вот обиженная была, сил нет, злая наних! Штё они, вражины, наделали? Как им совись -то позволила у сирот-то послидниё отобрать? Наши-ти мужики где-то лёжат, косточки, можот, не захоронены, а эти вот так с их сиротами поступают?!
Думала - хоть свой полушалок, маткин подарок-поминок, отвоюю! Пришла. И не одна я - много нас, обиженных, оказалосе - насобиралосе. Стоим. Военные-те поили, да гумно-то отворили, выродков -то этих стали выводить… Ох, Хосподиии! Как глянула, в бабьей кофте один, другой в бабьей жикетке, грязнушшие, лича в копоте, в саже, не знаю сколькё дён не умытыё, комарами искусанныё, все в чирьях, волосья запОвстились - как снопы опосля обмолота... А тошшИё! ОёёйООой! Первой запомнивсе: - глаза как у звиря лесново, испуганныё, сверкнули да сразу в землю уткнулисе. Мало, мало цего целовецьего - то у их осталосе…
Опустила я вилы-те, да как зареву во всю-ту головушку. Ой, ёй тошнёхонькооооо! Можот, и мооой эдаааак хооодит... Ревлю и ревлю, успокотьсе не могу. Потом эдак с рёвом все и розошлисе. Ведь у кажной мужик-от на войне быв, заревишь тут!
Домой пришла, робяты стрицеют: "Мама, мама! Наши колобки тебе отдали?" Это я клевер изрублю-иссеку, да затворю с пригоршнёй ржаной муки быстрее, шщобы не розваливались. Навалею колобков-то, да скорей на противень, в пець…
Голод проймет, - станешь ись, штё Бог пошлёт.
Колобки-те наши дезелтиры съили, поди, прямо с шоска. Но старшие-то дити подумали, штё колобки они унесли, а я пошла отбирать. И младшие ждали... Они считали, штё фашисты это, раз с вилами на их пошла. А как объяснишь, штё это свои?
Я втожно ишшо подумала - Хосподи, мужик-то мой хошь каким бы пришоув с войны - без рук, без ног, любого бы приняла. Пусь бы самоваром в красном углу на лавке сидеув, командовав, орАву мою уму-разуму уцив. А то баба - она и есть баба. Вот, не нашлась я товды, чиво робятишкам отвИтить…
А шапоцки детские в поле потом нашли - выбросили оне их. Не впору оказалисе, не пригодилисе!