Школьный инспектор Теплов оказался в этом городке впервые. Георгия Ильича, еще довольно молодого, но уже весьма ответственного работника, приятно волновало ощущение своей свободы и власти. К тому же — сколько романтики в этой заброшенной, забытой богом провинции!
— Для ознакомления с городом Теплов совершил пешую прогулку. Удивительного было предостаточно. Например, трубопровод, проложенный повсюду не под землей, а над ней. Когда трубу нужно было провести через дорогу, ее выгибали триумфальной аркой. И если посмотреть вдаль, то налицо хрестоматийный пример перспективы — череда уменьшающихся арок.
Оранжевая арка-труба перекинулась и подле райисполкома. В осенней жиденькой клумбе напротив мраморного крыльца с голодной остервенелостью копались куры, встряхивая пестрыми от грязи хвостами. Само двухэтажное здание, вопреки потрясающей аскетичности архитектуры, навеивало смутные воспоминания о расцвете и упадке Древней Греции.
От райисполкома Теплов прошел в центр города, где за гармошкой щитов с вылинявшими, потекшими, размашистыми призывами пряталась широчайшая пустошь, буйно заросшая репейником, лопухом, ароматной мятой. По пустоши веселой рысью пробежали бродячие собаки. К одному из стендов, почти полностью размытому, были приколочены сапожными гвоздями фанерные таблички с объявлениями. Извещали они о продаже домов. Только одно объявление заинтриговало Георгия Ильича: «Продаю корову. Роги — 43 см, хвост — 247 см, радиус носа — 64 мм».
«Не роги, а рога! — автоматически поправил Теплов и оторопел. — Вот здоровенная махина! Хвост — два с половиной метра! Однако?! Может ли быть такое?»
Не разрешив загадку, инспектор пришел в школу, большую, холодную, сооруженную из бетонных блоков. Все двери внизу с мрачной однообразностью были закрашены черной краской. Георгий Ильич не сразу догадался, что сделано сие, дабы скрыть метки мальчишеских ботинок. Напротив кабинета истории располагался туалет, сквозило острой вонью, слышалось дремотное бормотание труб. Теплов инспектировал историка Вениамина Сергеевича Ряпова. Чернобородый красавец был затянут в линялые джинсы отечественного производства и лучеобразно потрескавшийся под мышками узенький дерматиновый пиджак.
Ряпов рассказывал о средневековом Китае с неподдельным восторгом, но то и дело путался, сбивался на анекдоты. Меж рядами он передвигался стремительно, мельницей вертел руками. После урока у Теплова раскалывалась голова, он испытывал лихорадочное возбуждение и сосущую пустоту.
Раздумывая о своем впечатлении, Теплов отправился в единственный городской ресторан. Меню покорило своим лаконизмом. Всего одно блюдо! Когда Георгию Ильичу принесли толстенные макароны, напомнившие трубы-арки, гарнир из кошачьей дозы консервированной рыбы в томате, инспектора под ребро саданула тоска. Какая тут, к черту, романтика! Придумают же! Вот и жуй теперь эту гадость... Вяло перекусывая, перемалывая холодные мучные трубки, Теплов с несвойственной ему злой насмешливостью стал разглядывать гигантскую, во всю стену, мозаику. Дистрофичной комплекции легкоатлеты в мятых синих трусах, излучая счастье, парили в балетном, вольном прыжке. За гражданами, словно наперегонки, неслись жирные, походящие на ворон, сизые голуби.
Тоска еще глубже вонзила в молодого инспектора свои крючкастые коготки, когда он явился в местную гостиницу. Первый этаж занимал склад, на втором две огромные комнаты, мужская и женская, выходили в зал с телевизором, кокетливо покрытым вышитой наволочкой. В зале казарменным рядком теснились шесть раскладушек, ближняя к телевизору («У меня бронь!» «У всех бронь!») и досталась Теплову.
Вечером по серебристому экрану заметались футболисты, транслировали какой-то «кубок». Мужики беззаботно развалились на постели Георгия Ильича, шмалили вонючие папиросы, то и дело гаркали: «Пошел, пошел! Скотина!» Теплов всей душой ненавидел футбол, но ему пришлось до финального свистка просидеть бок о бок с болельщиками. Ночью хмельной постоялец в кальсонах скребся в женскую половину, молоденькие бабенки ядрено хохотали, никак не пускали к себе «Гришутку», рассказывали что-то потешное. Теплов понял «Гришутка» рвался к своей жене, а та стеснялась подруг. В шесть утра оглушительно захлопали двери — постояльцы бегали на улицу в уборную. В школу Теплов приковылял совершенно разбитым, в мозг мелким зверьком вгрызалась боль.
Ну как вам у нас? — дружески подмигивая, спросил его историк Ряпов, выслушал жалобы, рассмеялся. — Вы другого ждали? Дичайшее место! Условия, приближенные к боевым, — учитель полуобнял Георгия Ильича за талию, заглянул в глаза. — Перебирайтесь ко мне, в тишину. Литературку любопытную покажу...
Жена Ряпова, женщина худая, с застывшим лицом, встретила их в прихожей. Возле матери стояли трое маленьких ребятишек, уставясь салатовыми глазенками на гостя.
Иди, Галчонок, приготовь чего-нибудь, — попросил Вениамин Сергеевич, или попросту — Веня, так он предложил называть себя. Когда Галина ушла, Ряпов сказал:
Отличнейший человек! Только вот молчалива. Пять лет вместе и почти не говорим. А ведь я — болтун!
Квартира Вени показалась Теплову несколько странной. Мебели в трех комнатах почти не было, в гостиной же громоздился белый концертный рояль, одну ножку которому заменяла стопка книг, в спальне панцирные кровати, по стенам тянулись самодельные книжные стеллажи, обои всюду пожелтели, вздулись пузырями, а в нескольких местах свисали завитушками.
— Все до ремонта руки не доходят, — перехватил взгляд Теплова Веня. — В целом же у нас хорошо. Центральное отопление, мусоропровод. А рояль я в сельском клубе достал, списанный. Директору клуба презентовал канистру самогона и притаранил сюда. Галчонок — культработник, ей надо быть всегда в тренаже.
В кухне, тесной от шкафчиков, полочек, детского белья, Ряпов достал бутылку «Сибирской»: «Сегодня моему младшенькому два годочка!» Галчонок, присоединишься? — спросил Веня.
— Детей пора укладывать.
— Ага! Ну-ну...
Веня разлил «беленькую», выпили.
— Хотите, я вам раскрою агроменную тайну? — заговорщически подмигнул Ряпов. — Хотя вы и мой начальник, но уж больно симпатичный! Так вот... Школа — не мое дело, бутафория! Занимаюсь же я, только не принимайте сразу в штыки, — телепатией! И прочими эффектами... сверхчувствительности.
Ряпов смотался в спальню и принес несколько потрепанных самиздатовских книг, пояснил: «Я их через одного кореша-москвкча достаю». Теплов пролистал диаграммы, споткнулся о мудреные термины. Разлившаяся благостным жаром водка располагала к общению.
— Любопытно! — сказал он.
— Ага! Задело?! — вскинулся Веня. — Вы не подумайте только, ради Христа, мол, учителишка из медвежьего угла тронулся. Напротив! Я, может быть, пафосно выражаясь, на острие науки нахожусь. Вон американцы, не дураки ведь, телепатию для военных целей используют.
— И много у вас таких книг?
— Сотни! Горжусь ими! Денег угрохал, конечно, прорву. Галчонок немного меня корит. Но разве в материальных атрибутах счастье? Об этом еще здорово Чехов писал!
Ряпов оттолкнул табурет, заметался по кухне, мельницей размахивая руками:
— Галчонок все понимает! Чудо, а не жена! Правда!
— Я не спорю. Чехов гений... Небо в алмазах, — глуповато задумался захмелевший Теплов, спохватился. — Давайте выпьем за вашу дочь!
— Сын у меня, — поправил Ряпов. — Валерику стукнуло два года.
— Простите. Ну так за Валерика вашего. Пусть он вырастет таким же умным, как отец!
Теплов любовался Веней. Эдакий чернобородый, с синими очами, былинный красавец. Хоть на картину его, в золотую, крендельком крученую раму!.. Есть люди, в присутствии которых ртутью наливаешься, с Веней же было необыкновенно легко. Инспектор вспомнил, как собачники определяют породистость терьера. Поднимают его за хвост и суют в зубы кусок сахара. Породистый пес, подавляя дикую боль, схрумкивает лакомство. Подобная породистость ощущалась и в Вене.
Пришла Галина, принялась мыть посуду.
— Выпей, мать, — любовно предложил Ряпов. — Жаль... Ну тогда сыграй нам что-нибудь, элегическое. Надо развлечь гостя.
— Дети же спят.
— Ах да. Усек!
Бутыль «Сибирской» коллеги уже оприходовали.
— Теперь давайте опыты проведем, — предложил Веня и мелко задрожал. — Вы жаловались на головную боль. Станьте-ка лицом к окну...
Веня отошел на шаг и, совершая руками медленные, сужающиеся, концентрические движения, стал посылать флюиды. Боль поутихла.
— Отпустила?! — по-детски возликовал Ряпов. — То-то! Теперь на всю катушку верите мне?.. Пройдите в гостиную, к роялю, я попытаюсь раскачать вас отсюда. Я так своих детишек раскачиваю. Им нравится! Но вы — потяжелее...
В зале Галина собирала разбросанные игрушки. Теплов доверительно погладил полировку белозубо осклабившегося рояля. Через минуту инспектор и впрямь стал покачиваться. Чуть-чуть, но все же! Хотя и выпито порядочно.
— Видите! — засмеялся Веня, поскреб ногтем затылок. — Обо мне еще просто не пронюхали. А то весь мир припрет. Светила науки, пресса!.. Хотите сами попробовать? У вас такие магнетические глаза и замечательная фамилия — Теплов! Вдруг пророческая?!
Георгий Ильич с улыбкой отказался.
— Тогда пройдем на кухню. У меня еще кое-что припрятано.
Пиво было не совсем свежее, но зато холоднющее и крепкое.
— На взгляд обывателя, — исповедовался Ряпов, — я — типичный неудачник. Кем я только не был?! И грузчик порта, и воспитатель общежития, и испытатель «Жигулей», и бурильщик в Казахстане... Заочно окончил институт, и — осечка! Не мое! У меня с детства к мистике тяготение, да и такие способности открылись... Мне бы попасть в НИИ, изучать сверхчувствительные связи. У вас нет знакомых?
— Увы!.. Но какой вы интересный!
Теплову неожиданно показалось, что и у него жизнь жутко не сложилась, не устроилась, но именно в этом и есть особая, тайная прелесть... Постель инспектору в зале застилала Галина.
— Вы бы повлияли на моего мужа, — моляще взглянула она на Георгия Ильича. — Скоро зима, морозы, а у ребятишек пальто нет, сапожек тоже. Все деньги на книги... И за что мне такое горе?!
После пива Теплова жестоко разобрало, он качнулся, чуть не упал, оперся рукой о клавиши тут же взвывшего рояля.
— Ничего, ничего, — снисходительно улыбнулся Теплов. — Все пройдет, как яблонь дым...
В зал с магнитофоном вошел Веня.
Это я вам лекцию профессора Коткина о телепатке с Берега Слоновой Кости принес. Послушайте. Многое в нашем разговоре вам откроется с новой, неожиданной стороны. Спокойной ночи!
Коткин простуженным баском, с придыханиями рассказывал о проявившемся на экране телевизора фосфоресцирующем следе ботинка, который принадлежал родственнику, загнувшемуся в ту злосчастную ночь за тысячи километров. Повествовал Коткин об оживающих занавесях, свивающихся в символические фигуры, о разудалом краковяке, который показала табуретка накануне страшного события... Постойте, табуретка это же слишком. Зачем? Впрочем... Глухим ноткам метра подпевал рояль, такой белый, такой загадочный в лунном свете... Теплов стал сладко проваливаться... Но тут его за плечо кто-то затряс.
— Извиняюсь тысячу раз, вы еще не заснули? — взволнованно спрашивал Теплова Веня. — Я же, дуралей эдакий, главное умение не продемонстрировал. Перековка мечты в реальность! Получается это у меня крайне редко, в минуту апогея душевной кривой. Сейчас — та минута! Не стесняйтесь, скажите, что вы хотите с наибольшей страстью?
Теплов хотел отмахнуться от окосевшего Вени, но невольно вообразил себя в самолете, который вот-вот оторвет свои шасси от опостылевшего городка с его трубами-арками, мозаичными спортсменами в мятых трусах, от толстенных безвкусных макарон, гостиницы с изнемогающим от страсти к своей жене Гришуткой... И — домой, домой! Широкие, светлые улицы, девочки в мини-юбочках, просторная квартира, ванна, коньячок и сигаретка по вечерам, кабинет с полированной мебелью, интеллигентные сослуживцы...
И только Теплов представил это, как ощутил себя в узеньком креслице «кукурузника». Рядом с инспектором разместилась здоровенная бабища, прижимающая к груди, словно младенца, мешок картошки. «Нетряско везите нас, сынки!» напутствовала она пилотов. Дверь в кабину была по-домашнему открыта, перед взлетом летчик нажимал педали, щелкал тумблерами, поворачивал рычаг. Георгий Ильич взглянул в иллюминатор, супруги Ряповы и ребятишки посылали ему воздушные поцелуи. На своих коленях Теплов заметил трехлитровую банку с криво прилепленной бумажкой «Морошка» и самиздатовскую книжку «Экстрасенсы и спасение отечества». Самолет дернулся, качнул перетянутыми тросиками двойными крыльями, лениво побежал по бугоркам грунтового поля, оторвался, но тут же, зло хряснув, тюкнулся в землю, еще скорее покатил, страшно загудел и, наконец, круто скользнул вверх. С потолка на Георгия Ильича косой струйкой полилась вода, он прижался к соседке. «Ох, лишенько-лихо! — причитала баба, стальным обручем руки смиряя взбунтовавшийся мешок. — Кака езда! Кака!»
«Что со мной происходит? — размышлял Теплов. — Неужели и самолет, и баба с мешком, и эта книжка с дурацким названием — бред, наваждение? Ведь я еще не отработал целую неделю командировки! Куда же я лечу?»
Инспектор раскрыл новехонький дипломат. Сверху в прозрачной полиэтиленовой папочке лежали какие-то бумаги. Это был отчет! Георгий Ильич с замирающим сердцем пролистал его. Все правильно — отчет за все девять дней. Каждое словечко — его, тепловским почерком, с резким наклоном, со сплющенной буковкой «а». И стиль его. Мудрый, лаконичный, легкий!..
Теплов увидел, как он в своем костюме с атласной подкладкой, в легчайших австрийских туфельках будет пить кофе с сослуживцами и с едким юморком (он это умеет!) вспоминать о потешной периферийной гостинице, об удивительном экстрасенсе-историке...
«Кукурузник» набрал высоту, летел плавно, мерно покачивался, Георгий Ильич любовался перламутровыми, словно взбитый крем, облаками... Пусть все — наваждение, бред, пусть! Отчет есть? Есть! Вот он с мягким благородством просвечивает сквозь папочку. Чего же волноваться? На оставшуюся от командировки неделю можно запросто в Крым махануть, в Ялту. Там у него краля есть, Нинель! Страстная такая, черненькая девочка, все кусала его грудь... Телефон у нее какой-то запоминающийся, 252-252, кажется... В блокноте есть! Малахитовое море, пальмы-кипарисы, хрустящая золотистая корочка жареной курочки, загорелые впечатляющие икры Нинель. Уф-ф! Скорей бы!
*** Журнал "Север", 1991 г., №1, Петрозаводск
Примечания автора:
Первая моя публикация в прессе СССР. Да-да, тогда еще был СССР. Все обрушилось именно в этом, 1991-м году. "Север" издавался в Петрозаводске, журнал этот был общероссийским, с тиражом 20 тыс. экземпляров. Я тогда получил какие-то небольшие гонорарные деньги за три рассказа "Провинциальный экстрасенс", "Гвоздь", "Центрифуга". Бонусом выслали роман Сименона, его издал журнал "Север", а Сименон тогда (как это сейчас не странно) был в дефиците.
Журнал, Сименон, гонорар! Счастье!