Борисов грыз ногти, и так, с таким остервенением, что сгрызал их до мяса, так, что было противно смотреть. Разуваев от него отвернул голову. «Зачем он нам нужен? - после того, как тот быстро распрощался с ними, они пошли на вокзал и стояли на перроне, сказал он Юбкину. – Я думаю, мы обойдемся и без него. Он будет только мешать». «Ты ошибаешься. Он всех знает в поселке. Он поможет», - не согласился с ним Юбкин, и по сути дела все подталкивал и подталкивал его к Разуваеву, пока тот потом, через месяц или два, не встал между ними.
Разуваев, вспомнив об этом случае, заговорил о привычке Борисова грызть ногти, что это негигиенично, ладно, если б только бактерии и прочее, но у того, наверное, не впорядке с головой и что от такого ждать.
-Мне тоже не нравится, что он грызет ногти. Но это еще не показатель, - возразил ему Юбкин. – Хотя, может быть, ты и прав. Прав на счет его психики. Тогда ногти следствие. Но причина не в голове, а в тете Мусе. Если так, то тогда дело в неуверенности. Это такая мелочь. Зачем тебе, чтоб он был уверенным в себе?
-В ком?
-Тетя Муся. Это мать Борисова.
Мусей она была для Ивана Елисеевича, которого, уже немолодого мужчину-подполковника с семьей, используя все свое обаяние и два крепдешиновых платья, та женила на себе, но не только: следуя его примеру, ее так звали его родственники и просто знакомые, родственники за глаза, а знакомые еще и потому, что считали, что она очень приятная женщина, прямо так и говорили, без задней мысли, совершенно искрене «милая Муся». Что касается родственников, то здесь, как говорится, не обошлось без подводных течений. Когда она была рядом, то она Маруся. Но стоило ей исчезнуть из виду, могло быть сто причин, чтоб, например, выйти из комнаты и так далее, сразу же Муся и с иронией, с насмешкой. Но у них не было на нее зла, хотя не мешало бы позлиться, они относились к ней снисходительно, в то же время, считая ее союз с Иваном Елисеечем недоразумением. Тетя Муся, в отличие от них, была строже, и как бы требовательной по отношению к ним, при всяком удобном случае давала им понять, что она - не чета родственникам ее мужиковатого Ивана Елисеевича, что тут сказать, он и вправду был таким. Их это не обижало, так как они считали ее женщиной слабой на мужской пол и с причудами.
«Мой Иванчик», - говорила она, хвастаясь, не столько мужем, сколько собой: вот, мол, какая я - жена офицера. И дальше надо было подразумевать: а вы, вы кто, от земли и плуга. Понятно, когда она так рассуждала, какое к ней должно быть отношение. Уже сказано, считали, что слаба умом. Здесь он для нее был поводом, чтоб поважничать, но в то же время она жестоко страдала из-за того, что он такой, подполковник, и не совсем такой, только на половину соответствовал ее запросам - низкого роста, широкий, с полным отсутствием шеи, лицо мужиковатое, рыжий, уже в то время, наметившись, плешь обещала лысину в пол головы, с животом и отсюда брюки на подтяжках. В остальном тоже полохо: грубый, с ним не о чем поговорить, у него через слово «отставить» и «так точно». Одним словом, женщина не знала, что ей надо: ей хотелось, чтоб был и подполковник, и поэт.
С тем, что ее Иванчик такой, при том, что она сохраняет за собой право на всякого рода фантазии, можно было бы смириться, но с его родственниками ни за что, она с нетерпением ждала того момента, когда вычеркнет их из его биографии.
Аналогично было с Борисовым. Она делала вид, что не замечает его. И он обычно был предоставлен самому себе. Здесь были свои причины.
Когда умер Иван Елисеевич, ничего не изменилась. И даже, когда она постарела, то оставалась прежней. Эта маленькая, высохшая старушка со спутанными седыми волосиками, которые выбились из-под вязаной шапочки, в коричневой куртке старшего сыны Славика, мужских кальсонах и бурках, это ничтожнейшее создание было о себе очень большого мнения. Разве только то, что она, неожиданно для себя, полюбила поминки и теперь при каждом удобном случае посещала их. Причина, почему в ее сознании произошел этот странный переворот, неизвестна: не только ж потому, что ей понравились поминки на похоронах Ивана Елисеевича, скорее всего ее очередная фантазия.
-Скоро уже? - спросил Разуваев.
Юбкин остановился:
-Кажется, тут.
-Тут или кажется?
-Тут, потому что балка. Она никогда не высыхает. И для меня служит ориентиром. Я сам удивлен тем, что она ходит на поминки. Я часто встречал на поминках чужих. Но это мужчины, известно какие – опустившиеся. Так я увидел Демидова. Говорю: «Здравствуйте». А он: «Где-то я тебя видел». Я уже хотел сказать, что он преподавал у нас физкультуру в пединституте. И тут вопрос: «На каких соревнованиях?» Какие соревнования! Совсем ум пропил.
Разуваев рассмеялся.
-Почему? Я спрашивал Борисова. Тот долго настраивался, не знал с чего начать – жевал губами, открывая рот, как бы глотал воздух и потом начал издалека: «Понимаешь, все должно крутиться вокруг нее, как на карусели вокруг металлического столба кружат скамейки с людьми, и не только эти люди, но и другие, которые прогуливаются аллеями тенистого парка, и не только люди, но и машины, дома, наконец, весь город, но металлический столб не просто столб, а элемент мистического действа».
-При чем здесь поминки?
-Черт возьми, она не обыкновенная. Вот увидишь. И то, что женила на себе Ивана Елисеевича, конечно, не главное, хотя и характеризует ее не с лучшей стороны.
В ней много сатанинского. Может быть, этим и объясняется ее влияние на людей, которые, что говорить, служили ей. Она говорила тихо, почти неслышно, заставляя прислушиваться к ее словам. Так многие и делали: склонив голову, ловили каждое ее слово, как будто оно имело такое же значение, как то, которое изрек какой-то оракул. И оно (это слово), возможно, внушало всем и каждому, что надо делать то-то и то-то, иначе, но до «иначе» дело не доходило: все принимали ее приказ с радостью, и тут же, чуть ли не подпрыгивая, бежали его исполнять. Так вот, поминки – это место как раз для нее. Там, так сказать, черта между этим миром и потусторонним, где все это божественное и чертовщина. Может, она и есть черт женского рода, ведьма. Отсюда плохое влияние на Борисова. Есть объяснение и на бытовом уровне: он у нее от Ивана Елисеевича, который тетю Мусю не совсем устраивал, а есть еще Славик, так он от любимого мужчины, и вся любовь ее и, кстати, Ивана Елисеевича, была направлена на него. Она заставила Ивана Елисеевича любить Славика. И еще, Борисов похож на тетю Мусю. Может, еще и поэтому.